Текст книги "Принцип подобия"

Автор книги: Ахэнне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Вскрикнул: Целест постарался, у Целеста пальцы железные, не хуже дешифратора-киборга. Рони высвободился, подул на руку. Синяк нальется, как пить дать!

"Кажется, меня не туда понесло…"

В момент молчания погасли свечи, и Целест не решался двинуться с места. Ругаться на Рони? Или хвалить? Он правильно разложил, будто подслушивал разговор с Тао и Ависом на крыльце и подготовил агитационные речи, плакаты из типографии и пачку лозунгов, вот только…

"Просить помощи у людей. Касси в том числе. И он сенатор".

Элоиза вновь поднялась к выключателю – ее силуэт скользнул бело-рыжей тенью. Потом шагнула к окну, прислушиваясь.

– Благодарю вас, – Кассиус выпрямился, протянул руку – сначала Целесту, потом Рони. – Лично я никогда не сомневался в Магнитах. Вы защитники Мира Восстановленного, и его единственная надежда.

"Не мы. Не единственная", – Целест и Рони переглянулись.

– Вербена! – перебила его Элоиза. – Вербена возвращается. Кажется, вы хотели говорить в ее присутствии?

*

Проще, чем по льду на новеньких санках. Целест обвивал Вербену за талию, и жарко шептал ей в ухо, а потом забрался на подоконник – излагать. Вербена держалась рядом и смотрела влюблено и восхищенно.

Под таким взглядом – хоть самому Амбиваленту в пасть!

Так просто – объяснять "своим". Магниты и люди – кто придумал делить? Амбивалент на то и нужен, чтобы напомнить: единое целое, даже среди Гомеопатов не каждый мутант – теоретики и ученые становятся стражами Мира Восстановленного добровольно. Вербена и Элоиза хором припомнили свою идею – образцово-показательное выступление и речь.

"Глупо, наверное", добавила Вербена. Целест возразил, и снова шепнул что-то, о чем разве Рони догадался, а на сандалово-смуглых щеках расцвели чайные розы. Из окна рявкала вьюга, и комья туч забивали луну, однако комната Элоизы озарена изнутри – ни капли ресурса, все естественно. Светиться от счастья – вполне реально.

"Так просто. Так хорошо".

"У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, парень", гудел трансформаторной будкой киборг. Целест соглашался.

Проще, чем по льду на новеньких санках – или на белом коне, как полководцы древности. Конец света отменяется. Кассиус и Элоиза обещали "все устроить", аметистовые запонки сверкали вместе с глазами – недоставало только меча, рубить вражеское войско. Амбивалент – испытание, произнес Кассиус торжественно, испытание, посланное нам во имя объединения. Пора напомнить каждому: Гомеопаты – хранители, но и хранителям не обойтись порой без помощи тех, кого хранят.

Так… логично.

Целест выдохнул очередную фразу и сполз с подоконника. Спину покусывал сквозняк. Эйфория разливалась градусами сангрии.

Все будет хорошо. А у них с Вербеной – особенно хорошо, и у Элоизы с Касси, и у Рони с… с кем-нибудь.

"Методы уничтожения: нет". Вранье, причем вранье опасное. Дешифраторы и теоретики глупее пробок – первый вынес приговор, сидеть трусливым кроликом в норе, не сражаться; вторые пытались превратить хранителей в палачей – не выйдет. И в Сенате, во главе с отцом, старшее поколение – не гении, куриной слепотой страдают – дальше своего носа и графиков знать ничего не желают. Ничего, мы докажем.

Всем докажем.

"Ур-ра!"

Стоило смежить веки, мигал дерганной подпиткой рекламный щит. "Мы хотим праздник". Пир во время чумы – акция по сплочению; Рони твердил об эмоциях, но Вербена сумеет пробрать до костей последнего нарика из Пестрого Квартала. Знатных господ – тоже. Метод кнута и пряника – Амбивалент и Вербена. Дьявол и спаситель. За Вербеной – Магниты.

"За Вербеной – я", от этой мысли Целеста тянуло пробежаться по потолку. В один из первых зимних дней, тепловатый еще, подернутый корочкой изморози и инеевого дыхания, он показал Вербене левитацию – проще говоря, летали они, невысоко – на уровне заборов, выше Целест побоялся забираться, но летали. Вывалиться бы сейчас – вместе, в объятиях, со второго этажа и взмыть ласточкой под липкие тучи.

"Потом. Может быть, на этой… черт, акции".

Хорошие друзья – и Касси в том числе. Первый вызвался помочь. Ну, может быть, Эл ему объяснило, неважно. Вербена взахлеб предлагает танцы – это тоже магия, да, Целест знает, в городе магии тьмы есть место свету. Они – свет. Рони будто заворожен свечным пламенем, но Рони всегда такой… и он больше, чем друг. Магниты-напарники вообще единое целое – как он может сомневаться в победе?

Нельзя сомневаться.

Когда-то Целест плакал, осознавая – не такой как все. Избранный и проклятый, подобно тысячам других; сегодня вторую половинку – гнильцу яблочную, – отсекал и выбрасывал.

Избранный.

Они все – избранные.

– Решено. Через три недели – Великое Объединение.

По лестнице спускались вдвоем. Заполночь – наверняка, опять утром клевать носом, а на дежурстве сам столб расползается надвое, ни кофе, ни "огненная вода" не спасут – от последней только хуже. Вербена сдалась раньше, закрылась в "своей" половинке. Целест искрил энтузиазмом, как заголенный провод в ручье; Рони послушно кивал. Да, у нас получится. Да, все будет хорошо. Олицетворением "хорошо" сейчас казалась подушка.

Рони привыкнет к тому, что Элоиза с Кассиусом – в самом деле, не ревновать же.

– …И потом мы все вместе расскажем о том, что происходит, и что Сенат скрывал правду. Черт, а я еще сопротивлялся – мол, Магнитам не нужна поддержка. Нужна оказывается. А еще Эл и Касси собираются объявить о помолвке, и…

Целест прикусил язык – до крови. Порадовался, что Рони обогнал его, и он видит только паутинно-бледный затылок.

– Все в порядке, – ответил телепат. – Ты же знаешь, я желаю счастья Элоизе.

И открыл рот – предупредить, но поздно. Последняя ступенька шваркнула под подошвой. Они попались. Возле массивной напольной вазы с ломкими оранжерейными хризантемами – любимыми цветами, похожими на разноцветных пушистых ежей, – стояла Ребекка Альена.

– Д-доброй ночи…мама, – Целест вытянулся по стойке "смирно". И без того светлая кожа слилась оттенком с мраморной вазой.

"Слишком холодно для мрамора и для хризантем", подумал Рони, – "А холоднее всего – ее взгляд".

– Мама, я… я знаю, ты меня просила, но… – зачастил Целест, мигом растеряв лет пятнадцать из своих двадцати четырех.

Ребекка куталась в шаль цвета истоптанного сотнями подошв, снега. Она напоминала фамильное привидение – бесплотное и серое; пара рубинов в ушах не спасали положения, но чудились кровавыми каплями.

– Давно просила. Да. Извини, что осмелилась выйти к тебе и напомнить, – сказала Ребекка. – Триэн в моем доме, с моей дочерью, и что сделал ты?

Целест опустил голову. Соскользнул рыжий "хвост" и тоже поник.

"Мама умеет эффектно появляться…", он куснул указательный палец, вспоминая ответ – он же готовился, выучил все, словно на экзамен. И чего теперь?

Растерялся.

– Ну…

Пара шагов по пиритовым прожилкам в напольном камне. Словно золотая шахта под ногами, гордость архитектора Лирата. Или как его там? Тень протянулась к матери, словно Целест вновь умолял на коленях.

"Нет. Я прав. Эл права. Касси нормальный парень".

– Ты умолял меня о прощении, Целест, а я умоляла тебя – защитить нас. Элоизу. Меня. Адриана…

– Отец-то здесь причем? – не выдержал Целест. Вокруг запястьев браслетами зацвели шипы, хотелось врезать – вазе, хризантемам, пусть уронят обмороженные блекло-розовые пушинки. В портеты на стенах – золоченые рамы и торжественное, как Сенат и Цитадель вместе взятые, витье – тоже, запустить бы чернилами. Рога дорисовать.

Чер-рт. Рони вон жмется к лестнице, тоже удрать хочет.

– Триэн – зло. Он уничтожит нас всех. И тебя в том числе, Целест, – провозгласила Ребекка, окончательно уподобляясь то ли Пифии, то ли и впрямь, призраку. Ржавых цепей недоставало.

– Мама, прекрати. Касси – отличный парень. Я знаю, у отца был когда-то конфликт с господином Иоанном Триэном, но сын необязательно похож на отца. В конце концов, вы же не Магниты, – не удержался Целест.

– Ты умолял о прощении, – напомнила Ребекка. Сетка морщин на сероватой коже – ни капли румянца, аристократическая бледность сродни склепной, – собралась возле губ. Целесту почудилось, что мать набросится на него – как все одержимые разом. А то и хуже. – Ты солгал. Недаром ты отрекся от родового имени – предатель по сути своей.

– Мама! Касси – на нашей стороне. И вообще, – Целест все-таки двинул по вазе, кисть залило болью, а монолит не шелохнулся, – почему бы тебе самой не высказать все Эл? Или не выгнать Касси из дома?

Они оба знали ответ. Знал и Рони – тер виски, закрываясь сплошной стены гнева. Все равно, что деревянным щитом от огнемета. Он присел на крохотное декоративное кресло, годное скорее для эльфов или фей – цветочно-витое; тонюсенькие ножки скрипнули под его весом. Рони испуганно вскочил.

"Опять я третий лишний…"

– Элоиза решает сама. Элоиза член Сената – я не вправе приказывать ей, – сказала Ребекка. В уголке глаза собралась тушь – грифельной слезою. – Адриан ненавидел Иоанна, но Иоанн мертв уже четыре года. Адриан не считает, что сыновья повинны в грехах отцов. Но я знаю правду.

"Потому что ты не умеешь прощать. На самом деле", – Целест прикусил язык. Вновь. Зубы вошли в старую колею-ранку.

– Ч-черт… Мама! Поверь отцу и мне. И Эл. Кассиус Триэн, может быть, и похож на золоченую камбалу, но внутри он хороший. И вообще, мама… мы выросли – взрослые мы у тебя уже, и Элоиза, и я. Позволь решать самим.

Договорил мягко, будто оборачивая шалью. Так и тянуло – подойти, поцеловать и обнять, мама, все будет хорошо. А когда поймаем Амбивалента – еще лучше.

Шаль упала на пол, словно подстрелили гигантского нетопыря.

– Предательство возвратится ранами, – проговорила Ребекка, прежде чем исчезнуть в сумраке коридора.

Просторный дом сжался до грецкого ореха и выплюнул их. Целест кубарем скатился в мерзлый сад, неправдоподобно ухоженый – не сад, а торт со взбитыми сливками, вместо безлиственных деревьев – лакрица, а вместо снега – сахарная пудра; то ли оступился, то ли ринулся в сугроб, аккуратно запеленавший кусты шиповника. Колючками оцарапало от висков до подбородка, но снег охлаждал разгоряченный лоб, покусанные губы и перегретые, как лампочки Дома-Без-Теней, глаза.

– Целест! – Рони схватил за шиворот мантии. На него ощерилось – бледное в синеву, с бисером крови и комьями снега, не лицо, а горсть осколков. Вспухшие губы дрожали, но Целест скалился взбесившейся дворнягой. "Именно… дворнягой – без роду-племени, только кличка, да еще цепь – воин".

Узкое лицо серебрилось инеем – то ли снег, то ли слезы. Рони принялся аккуратно счищать изморозь, стряхивать снежинку за снежинкой. Время окуклилось, а сад стал праздничным тортом, они – зефирными фигурками.

Засахаренный мир.

Вербена спит. Элоиза – с Кассиусом, Адриан Альена – в Сенате или в постели, для него, похоже, нет разницы. На мраморе – осыпались пионы, прямо на шаль, а Ребекка Альена сокрылась за всеми стенами резиденции.

А они остались. У Рони горячие пальцы и Рони спокоен.

Целест хватанул воздуха – резко, подреберьем; потом сглотнул.

– Она… я…

– Она любит тебя. Просто слова и обида, Целест.

Рыжие пряди намокли и тянули к земле. Снег – вода. Можно захлебнуться. Переносицу щипало – шиповник или соль. Шиповник: Магниты не плачут. У мутантов нет родовых имен, они вылупляются из пузырей в радиоактивных болотах – матерей тоже нет.

Целест радовался, что Вербена не видит, Элоиза не видит, и Кассиус тоже… "Теперь ты мой должник, камбаленыш. Я отдал тебе не только сестру – мать тоже. И себя".

Обхватил Рони за предплечья, обогнул замерзшими пальцами, – хватит. Спасибо за помощь.

– Я понимаю. И понимаю, что ты понимаешь… тьфу ты.

Целест пробормотал, чувствуя, как формулировка становится его личной молитвой – если боги мертвы, а сам ты демон, время переписывать книги, переименовывать вазы для хризантем в Священный Грааль и сочинять молитвы:

– Она простит меня, когда поймаем Амбивалента.

До Цитадели добирались долго – вьюга, скверная видимость и предательски дерганый пульс. Табачный дым замерзал на лобовом стекле рисунками. Контрастный душ – с небес в пропасть, кажется, он собирался показать Вербене левитацию… да, но не такое.

В тарелке остыл ужин – Целест отказался от него. Много лет назад его слезы засыхали бордовым на атласно-ализариновых подушках, теперь – сепией на белом. Имеет право, раз в десять лет. Очередная фаза отречения.

Но потом Целест думал о Вербене, и слезы его высохли. Рони, шлепая босыми ногами по полу, выбрался из душа. Он кутался в махровый халат с безвкусно наляпанными подсолнухами; он был похож на потертую мягкую игрушку. Вроде Элоизиных плюшевых медведей и белок – она их спрятала в недрах платяного шкафа, но не выкинула. Мы выросли, но не выбрасываем память.

Целест смотрел на напарника и сквозь него. Обкусанные губы дернулись на полувыдохе:

– Мы с Вербеной объявим о помолвке. После выступления, – сказал он, и сжал губы в нить. – Эл и Касси тоже.

– Поздравляю, – тихо ответил Рони. Он забрался на свою кровать, укутался в одеяло. – Я больше всего хочу, чтобы вы все были счастливы, Целест.

И, будто оправдываясь, – а то заподозрят в неискренности:

– Я же мистик: подпитываюсь чужим счастьем.

*

Календарей у Целеста отродясь не водилось – дни похожи, как веснушки. Выходные и празники ничего не значат, у болезни отпуска нет, и у Магнитов тоже. Весну угадывал по перестуку тающих сосулек, травяному запаху и по тому, что прятали в глубину шкафа теплую одежду. Рони, наверняка, еще по заразной, хуже гриппа, всеобщей эйфории – лейтмотив, сродни закрученной мелодии.

Календарь он купил, чтобы зачеркивать дни: Объединение решили назначить на первый день весны, первый день нового года – пробуждение от серо-белого сна, зимней спячки. Люди не так и далеки от ящериц и сусликов – без солнца и тепла тяжко из норы или из-под камня выползать.

До эпидемии новый год праздновали, знал Целест, посреди зимы – старый бог людей родился в самую темную и студеную ночь года, но не принес счастья ни себе, ни последователям: бог умер, его мир умер. А Мир Восстановленный не желал радоваться снегу и льду.

Вычеркивал, вдавливая в шероховатую дешевую бумагу, время до весны – на календаре, подвешенном над кроватью, была изображена улыбающаяся Вербена, и в те вечера, когда не встречался Целест с прототипом – разговаривал с картинкой. Или с Рони – о Вербене и об Объединении.

У идеи-фикс запах клейких лиственных эмбрионов. И цвет зеленый – команда "вперед!"

Целест не сомневался: все получится. Они ведь готовились – Элоиза и Кассиус правдами-неправдами то ли выбили, то ли подкупили, то ли просто обманули всех (кроме отца? Или его тоже? Она так и не рассказала, принося известие, как подарок на день рождения – в фольге с ромашками и угадай-какой-руке); Гомеопатов пригласили на празднование начала года официально. Сенатский гонец в черно-красной ливрее, выутюженной до крахмального хруста, под любопытными взглядами малышни, недоумевающими – Гомеопатов постарше и торжествующими – "заговорщиков" прошествовал к каждому из четырех Глав с официальным письмом. Авис по-вороньи предположил – мол, выставят взашей, но…

Не выставили.

"Дело теперь за твоей Вербеной", – хмыкнул потом посрамленный Авис. – "Посмотрим, как она убедит…"

"Убедит", – в тот момент Целест смахивал на религиозного фанатика, спорить – себе дороже.

Целест не сомневался.

"Она воплощенная", говорил о Вербене Рони; она может убедить и объяснить доходчивее бубнежа о схемах, стратегиях и планах – и определенно эстетичней расправ в затхлой пыточной. Недаром, ее месяца два проверяли в Лаборатории и самой Цитадели – по всем параметрам мистик, причем сильный. Но нет – никаких мутаций. Талант, слава выжившим богам, не считается ни аномалией, ни приговором.

Рони говорил, мол, Винсент способен целую Империю превратить в марионеток, пуговичноглазых зомби, однако Целест поставил бы на Вербену – она умеет убеждать. Без гипноза и иллюзий. Без "мозгожорства".

"Она воплощенная". Пускай так. Люди должны узнать о войне – и принять в ней участие, настоящие гомеопаты-доктора ставили во главу угла пациента – если не организм борется с болезнью, что сумеет врач? Орден Гомеопатов помнит принцип подобия, зато запамятовал принцип исцеления – пора напомнить. А кумиру поверят скорее, чем политику или мрачному инквизитору в серой мантии в пятнах подсохшей крови. Властители умов, властители душ – в каждом поколении свои пророки. Их услугами просто надо уметь пользоваться, оплата по прейскуранту. А Вербене нужен только Целест. Она повторяла десять, сто и тысячу раз. А он повторял за ней.

Подбитые карандашом, утопали числа на календаре, будто одно– и многоклеточные корабли в игре "морской бой". Целест торжествовал и готов был грызть остатки зубами – поскорее, черепашья упряжка, ну хоть чуть-чуть – быстрее. Так дети ждут именин и обещанного еще полгода назад велосипеда. Так заключенные грезят об освобождении. Порой казалось, будто двухмерная Вербена выгибается со стены и помогает зачеркивать злополучные цифры.

Когда наступит весна – объединятся Гомеопаты и… все остальные.

Когда наступит весна, уничтожат Амбивалента.

Когда наступит весна, Ребекка Альена простит Целеста.

Когда наступит весна…

"Мы с Вербеной будем вместе – по-настоящему. И уж точно – навсегда. Как в старых книжках, верно?"

"Конечно", отвечал Рони, неизменный и невозмутимый, словно булыжник – избела-серый камень с вкраплениями кварца; на брусчатке не расти цветам. Провисала пауза, но ее можно списать на типичное-типичное слов не хватает. – "Именно так".

Зима – тоже женщина: на непривечание обиделась, погрозила напоследок морозным кулаком – в начале февраля завалило Виндикар чуть не по шпили Сената и Цитадели, да и хлопнула дверью досрочно. За неделю до празднеств воцарилась жара почти июньская. Из вспухшей комковатой земли поперла одурелая, пронзительно-салатовая, как "химические" краски, трава, а не менее одуревшие от такой смены температур жители вытаскивали футболки и сандалии, задумчиво поглядывая на свитера и пальто – убирать их или не стоит, вдруг зима передумает и доработает положенный срок?

Для празднеств выделили, конечно, Площадь Семи – самую просторную и самую знаменитую. Целест подозревал, что отец его выступал против: Площадь Семи, несмотря на пропаганду и официальные версии, ассоциировалась в народном сознании с чем-то антиполитическим, бунтарским, вроде булыжников или скрещенных серпа и молота (символа одной из древних, построенных "на" и "в" крови, империй).

Но – она же самая просторная, куда денешься? Каждый год спорят, и каждый год празднуют на Площади Семи, к которой удобно прилегают пара скверов с фонтанами и скамейками, и которую нетрудно оцепить стражам и Магнитам.

Безупречный аргумент: все для вашей безопасности.

Стучали молотками и вжикали пилами строители еще по морозу – первый день года должен быть отпраздновать, а как зарядило солнце – веселее работа пошла, Целест и Рони каждый день урывали хоть полчаса, бешеной собаке сто верст не крюк, – заглянуть, как складываются из бело-желтых, пахнущих смолой и орехами, досок складывают подмостки – сцену. На ней выступать будут сенаторы, само собой.

И Вербена. Вербена – тоже.

Эпидемия, должно быть, зиму провожать отправилась – ни единого случая одержимых, один раз подозревали "психа" – оказался шарлатан-жулик, выманивал банальным гипнозом в порту кошельки. Сознался, едва схватили его Магниты – и позорно обмочил штаны, а уж стражам и старой-доброй тюрьме обрадовался, как поцелую прекрасной принцессы.

"Будет нелегко убедить простой народ, что мы не чудовища", вздохнул Авис после того, как услышал от Тао эту байку.

"Ничего, получится!" – Целест как раз думал, что пора зачеркивать очередную закорючку на календаре.

Первого марта он проснулся в четыре утра. За окном фиолетовыми пятнами ползли облака, до восхода – часа три еще, но на старом брюзге-вязе уже свили гнезда и горланили горлинки, и пестрил зачеркнутыми метками календарь. В предрассветном сумраке улыбалась Вербена. Целест считал уже секунды; сев на кровати, гладил шероховатую бумагу.

"Что важнее? Амбивалент, объединение или помолвка? Магниты почти никогда не женятся, а уж из "нормальных людей" кто пойдет за мутанта?.. Вербена. Вербена пойдет".

Она кивала с плаката. Пробивался прохладный, пахнущий ивовым (вербеным) цветом, ветер.

Ранняя весна. Хороший знак.

Рони на соседней кровати спал с полуоткрытыми глазами – не первый раз, Целест когда-то пугался, потому что напарник здорово смахивал на мертвеца или кататоника, потом привык. Белки и сетчатка сизо отражали мутные, засеянные облаками, небеса. Губы шевелились – может быть, Рони читал его, Целеста, и его грезы превращались в сон. Целест спрыгнул с кровати и пихнул Рони под бок:

– Просыпайся. Сегодня…

Рони скривился – Целесту будто зажженную спичку за шиворот засунули. Действо не начнется раньше полудня, Магнитов призовут к девяти-десяти, зачем торопиться? Он зевнул, взъерошил волосы – они растопырились прозрачными ежиными иглами. Умыться и действовать. Сегодня великий день, и…

"Помолвка. Целеста и Вербены. Элоизы и Кассиуса. Будто надписи на заборах – с "плюсами" и сердечками, подобной наскальной живописи тысячи лет. Я не добавлю своего. Пусть так. Я выбрал сам".

Он опередил Целеста – нырнул в ледяной душ с головой, целиком, словно смывая недостойные "лучшего-друга" мысли.

На Площадь Семи подвезли к семи утра – еще пустынная, она пахла смолой свежих досок, почему-то бумажным клеем и неотвязно – листьями. Стражи косились на Магнитов, старались держаться подальше – впрочем, как проверил Тао, выпивкой делились. Толстый страж, усыпанный веснушками до сходства с перепелиным яйцом, хмыкнул – "Не понимаю, чего вас нелюдями кличут, нормальные ж парни и девчонки". Щербато усмехнулся Аиде, но та отвернулась. Она до сих пор не нашла постоянную пару – вместо убитого мужа.

Периметр Площади – плюс несколько дежурных постов в маленьких скверах, скорее для очистки совести. Стражи маскировались под столбы, Магниты – под камень. Черно-красное и серое. Нельзя мешать веселиться.

Фиолетовое смыло прочь, день иззолото-лазорево выкатился – сразу, целиком, беззастенчиво. Все приветствуют весну, все приветствуют тепло – Вербену тоже будут приветствовать, думал Целест, ловя взглядом ранних посетителей Площади. Пока не гуляк, все больше торговцы палатки ставили, да кто-то из мелких чинов городской администрации суетился. Всякий раз, минуя Магнитов, отдергивались, будто от кипятка.

– Они нас боятся, – Авис традиционно позаимстовал у Целеста сигарету.

– Не больше, чем обычно, – возразил Рони. У него уже заныли ноги – от одной мысли, что придется стоять навытяжку до вечера, делалось дурно. Рони прислонился к фонарному столбу.

А Целесту хотелось вогнать шпоры в атласные бока времени, или хотя бы наподдать под зад. Сколько можно тянуть? Он ждал слишком долго.

Полосатые и цветастые палатки расцвели подснежниками. Вообще-то в этом году подснежники отцвели в середине февраля еще, тоже озадаченные внезапным теплом. Палатки замещали их. А в палатках – набор "все для праздника", лакированные сахаром яблоки и пунш, бублики в россыпи ванильной пудры и жбаны кисловатого пива. Пахло углем жаровен и гуталином – сапоги начистили до бриллиантового блеска.

На Площадь Семи вели семь улиц – между прочим, официальное толкование названия, и по каждой из них тянулись люди. Кто-то вертел черно-алые флаги на тонких деревянных палочках, похожих на свежие кости. Кто-то заранее хлебал пиво и терпкое прошлогоднее вино – дешевле "догнаться" заранее, на Площади заломят вдесятеро.

Рони и Авис жмурились от наплыва мыслей, эмоций и образов. Потом вылавливать надоело – отсекли экраном. Авис стрельнул очередную сигарету.

– В прошлом году замерзли до сосулек в носу. Спасибо, хоть тепло, – припомнил он.

– Правильно. Так и должно быть, – Целест смотрел в разномастную пестрядь улиц, блекло-зеленую кашу первой листвы, туда, где розоватый горизонт смыкался с землей. – А ты можешь предсказать будущее? – внезапно развернулся к мистику. Тот ведь хвастался – ясоновидящий, мол.

– Могу, Целест. Оно тебе не понравится.

– Д-да? – запнулся, но сделал вид, что веселится. – И что тебе привиделось?

– Красное, – ответил Авис. – Много, много красного. Но твой век долог, Целест.

Рони вкатился между ними, как слегка подтаявший и липкий снежок:

– Да ну? – фыркнул он, и Целест ощутил будто прикосновение мягкой лапой. Кроличьей счастливой лапкой – все будет хорошо, – А про меня чего-нибудь насмотрелся?

– Про тебя? – Авис смерил сверху вниз, в профиль – одним глазом. – Ты останешься со своим напарником. Навсегда.

– Как непредсказуемо! – через Целеста фыркать, и оттягивать воротник – жарковато с утра, розовое солнце желтеет и спеет быстрее диких груш, – Эдак и я могу предсказать… вот например, что через пару часов здесь яблоку негде упасть будет. Засахаренному.

Он не ошибся. Крупой из дырявого мешка ссыпался народ – уже толкались локтями, протирая местечко поближе к сцене. Пахло ванилью, корицей и некрепким алкоголем (крепкий власти города запретили – во избежание беспорядков). На вычищенной площади потихоньку воцарялись промасленные обертки от яблок и пирожков. Народ веселился, шумно спорил, кое-где уже мерялись силой, пели и даже целовались.

Все ждали весны. Все ждали завершения – и начала года.

Эпохи, думал Целест.

Несколько молодых стражей затянуло в толпу – к чертям дежурство, пока начальство не видит, будь поближе к народу. Неплохая, между прочим, политика. От Магнитов, как обычно, держались подальше. В группке парней один – бритый и в щетине, похожий на лупоглазого ежа, сально пошутил насчет Вербены; Целест мигом кинулся к "обидчику" – но на дуэль вызвать не успел. "Еж" сотоварищи смотались от "чокнутого мутанта" – аж пятки сверкали. Натурально – подбоем на каблуках.

– Это очень продуктивный способ подружиться с обычными людьми, – прокомментировал ехидный Тао.

Целест только плечами пожал. По мере того, как переполнялась Площадь Семи, ожидание перевешивало – невыносимо. Каждая минута весила тонну. Или две. Остальные Магниты скучали или беззастенчиво злоупотребляли страхом – например, бесплатно добывали сэндвичи и пунш на апельсиновых корках.

Неподалеку хмурилась Аида. Она изгрызла губы, и те смахивали на пару кусков сырого мяса. Рони ловил себя на том, что смотрит на вспухшие пиявками губы, с тонкой, едва наросшей кожицей и близкой кровью – отталкивающее притягивает.

Оглянувшись на Целеста, Тао и Ависа, Рони шагнул к Аиде:

– Ты до сих пор без пары, – заметил он.

– Обещали подыскать. Одна не останусь, куда ж денусь, – кажется, Рони слышал уже подобное, или просто в чьем-то разуме прочел. – Да и разница-то…

В тот момент она размышляла о мозоли на мизинце и потрескавшихся губах, их нужно смазать, что ли. Ее не преследовали кошмары – Магниты быстро забывают лица умерших, особенно воины. А мистики умеют экранировать и списывают в архив. Универсальные солдаты-киборги-дешифраторы – не умели, поэтому и проиграли.

Плоть совершенней железа. Железо не восстановится само – всякая плоть живет до смерти.

Рони открыл рот, чтобы пожелать хорошего года, вспомнить полагающиеся фразы – удачи-счастья-здоровья; тысячи лет люди желают одного и того же, как правило, не получая желаемого. Рони сплел иллюзию терпковатого цитронового аромата, окутал им Аиду.

– Эй. Я предупреждала: не лезь… – "ко мне в мозги", не договорила девушка, и сжала его ладонь.

Толпа загустела и выплеснулась к краям площади: приветствовали черно-алые мобили сенаторов, окруженные элитными стражами на нервных тонконогих скакунах – вороных, конечно. Целест был готов взобраться на ближайшее дерево, или зачерпнуть ресурс под левитацию – приехала ли уже Вербена; сдерживался пока, по-гусиному вытягивая и без того длинную кадыкастую шею. Он протиснулся к Рони и Аиде, дернул того за рукав:

– Рони, ты Вербену чувствуешь?

Мистик воззрился сначала на Аиду, потом, жмурясь, – куда-то в заляпанное солнцем и парой облаков небо, и только затем на Целеста:

– На Площади несколько тысяч человек. Ты воображаешь, я способен "почуять" одного?

– Не одного, а Вербену, – отмахнулся Целест. Неохотно вернулся на место. Рони покачал головой, кивнул Аиде – мол, извини, я должен быть на посту. Еще увидимся, день долог и дежурство сверхурочно.

Рони улыбнулся через силу. Сегодня праздник, сегодня Объединение. Нужно начерпать радостного возбуждения – хотя бы у Целеста, тот искрит надеждой, словно игристое вино – пузырьками.

"Хочу в Цитадель. Спать", – улыбка исчезла, едва Рони позабыл о ней. Захлестнуло – потянуться к Целесту, дернуть за рукав: пожалуйста, отойдем куда-нибудь. Хотя бы к паркам, там тоже нужны Магниты…

Не имел права. Целест слишком долго зачеркивал дни.

Рони вспомнил об улыбке. На улыбку не нужен ресурс.

Гул всколыхнулся до экранов, а толпе пришлось потесниться. Гибкие лошади покачивали багряными перьями в гривах, косились на обступивших их людей – они были хорошо воспитаны и боялись наступить на чью-нибудь ногу. Всадники держались в седле навытяжку, на табельном оружии – длинноносых ружьях, переливались блики. К таким же блестящим мобилям тянулись тысячи рук – светлых и темных, тонких и мускулистых, обломанные ногти с каемкой грязи и хрупкий розоватый маникюр, и обгрызенные заусенцы, и пухлые младенческие ручки – матери вместе с детьми. Словно разорвать хотели – каждому по кусочку, мобиля, коня, стража и сенатора. На память.

Толпа объяснялась в любви.

Целест усмехался – толпа всегда признается в любви властям: на празднествах, где обещают пару бесплатных кружек – выпивки, да горсть серебра под ноги, пни ближнего своего да выхвати. И отворачиваются с плевками, едва поднимается хлебная пошлина.

Вербену они любят бескорыстно. Вот в чем разница.

Может быть, Элоиза и Кассиус будут хорошими владыками Империи Эсколер, но никакая власть не сравнится с богиней.

Мобили двигались медленно – сантиметр за сантиметром, Целест представил водителей – аккуратные и чуть испуганные, как и конный эскорт – интересно, воткнуты ли у них перья в фуражки? Почему бы и нет?

Толпа скандировала: Виндикар. Сенат. Кто-то даже – имена, не последнее – Адриан Альена. Элоизу помянули среди прочих – пару раз, большего не заслужила пока. Кассиуса Триэна – и того реже.

Целест перехватил въедливый, как заноза, взгляд Тао. И демонстративно закурил, выдыхая дым в лица, макушки и стряхивая пепел на чужие мантии и рукава. Под неразборчивую ругать и угрозу "затолкать в зад", с сигаретой пришлось расстаться – ее втоптали в грязь, разнесли по крупицам, на чьем-то плоском каблуке дотлевала секунд пять искра.