Текст книги "Наше послевоенное (СИ)"

Автор книги: Зоя Криминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

В один серый ноябрьский день, когда я сидела со своими куклами, разыгрывая какую-то мною же придуманную пьесу и озвучивая сразу все персонажи, открылась дверь в комнату, быстрым шагом вошел мужчина в форме, и бабушка вслед за ним. Я сразу почувствовала какое-то напряжение.

– Зоечка, ты не узнаешь, это папа – сказала бабушка. – Поздоровайся!

Не помню, наверное, я молчала, растерянная.

Отец приезжал за официальным разводом. Помню, мама говорила с ним сквозь зубы, когда они сидели за столом.

В классе у меня есть подруга – Шмонина Галя, симпатичная девочка с веснушками. У Гали густые длинные косы. Когда Галю вызывают прочитать кусочек текста, она быстро встает из-за парты, перекидывает косы на спину и ясно и четко читает. При этом у нее очень горделивая осанка. Мне она нравится, нравится, как она движется, как перекидывает косу. И когда вызывают меня, я тоже перекидываю косу таким же жестом, как Галя и также прямо держу спину, пока читаю текст.

Тексты из учебника родной речи с картиной Левитана "Золотая осень" на обложке. Я люблю на уроке чтения смотреть на эту картину. Я никогда не видела такой осени. Сейчас мы живем в степном краю, редкие деревья только в городе, а за окраиной голая бескрайняя степь, а до этого была тайга, там тоже осень выглядит по другому.

Стихи я учу легко, даже Исаковского, не говоря о Пушкине, считаю хорошо, а вот пишу хуже.

Я санитарка в первом и во втором классе. Хожу в школу с белой повязкой, на которой вышит красный крест. Важно осматриваю руки и уши, гоняю мальчишек мыть руки, когда они грязные.

При исполнении я важная и думаю, довольно противная.

При входе в школу дежурят старшие мальчики, в основном из 4-х классов. Они проверяют чистоту обуви и не пускают тех, у кого грязная обувь. Я тщательно вытираю свои черные резиновые сапожки о решетку при входе в школу, но их сомнительная чистота не нравится одному мальчишке на дверях и он не пускает меня в школу. Я доказываю, что обувь чистая, но он грубо выталкивает меня за дверь. Я страшно оскорбилась, заплакала и побежала прочь из школы, решив не ходить больше сюда никогда! Помню как я бегу с отчаянием в сердце домой, слезы градом текут по щекам и противно соленые попадают в рот, встречный ноябрьский ветер сбивает с ног и тяжелый портфель больно бьет по ногам.

Думаю, что бабушка посоветовала мне не обращать внимания и сделать вид, что я вытираю ноги.

Пусть отвяжутся эти противные мальчишки.

А если они чистые, то вытирать и не обязательно. И успокоив, отправила меня обратно в школу. Я слегка опоздала, в коридоре уже никого не было и я спокойно прошла в свой класс. Нелли Ивановна даже не сделала мне замечания.

В школе длинные темные коридоры, по ним можно бегать сломя голову, учителя только шарахаются в стороны.

Правда задираются мальчишки, дергают за косички, но это быстро проходит, я учусь давать сдачи. Мне помнится, я не очень одолевала Нелли Ивановну жалобами на проказы мальчишек.

Как-то раз, зимой, когда я шла из школы домой, вместе со мной шел мой одноклассник Славка, который меня дразнил, как уже не помню. Я повалила его на завалинку сарая перед нашим домом и лупила портфелем, но он не переставал дразнить и смеялся, слегка прикрываясь рукой. Лупанув его пару раз портфелем, я только задумалась, не стукнуть ли его и в третий, как вдруг услышала строгий бабушкин окрик из форточки:

– Зоя, сейчас же домой!

Я постояла, подумала, двинула все же Славку портфелем еще раз, чтобы не воображал, что поле битвы за ним, и отправилась домой.

В дальнейшей бабушкиной интерпретации этот невинный эпизод выглядел так:

–Смотрю, а она его повалила и лупит, и лупит портфелем. Никак не перестанет. Такая вот драчунья.

Бабушка чувствовала себя прямо таки спасительницей маленького мальчика, хотя реальная опасность быть забитым до смерти ему не грозила.

Часть нашей школы отдали под казарму. В двери, ведущей в помещение, где жили солдаты, была щелочка, я сунула туда свой любопытный нос и чуть не задохнулась от тяжелого спертого воздуха.

После Нового года, весной, мама уехала на 4-х месячные курсы усовершенствования в Ленинград.

Я очень скучала. Я любила бабушку, была к ней привязана, но без мамы, которую я видела только по вечерам и по воскресениям, мне было тоскливо. Мама была веселая, смешливая молодая женщина и жизнь без нее стала серой и скучной.

Бабушку я слушалась, а когда не слушалась, то слышала:

– Ну, вот погоди, приедет мать... .

Бабушка говорила это подозрительно часто и я думала, что она тоже ждет мою маму, свою дочку. Но бабушка не была сентиментальна, и когда я расчувствовавшись (довольно редко) целовала ее, говорила:

– Какие нежности при нашей бедности!

Ну, вот, наконец, весна, и мама вернулась. Солнечное воскресение и от соседей, как всегда по выходным, доносятся вопли радиолы:

"Мишка, Мишка, где твоя улыбка,"

или

"Ах, Таня, Таня, Танечка, неси скорей обед".

Ярошецкий крутил пластинки с утра до вечера на полную громкость, я выучила их наизусть и иногда они мне надоедали. Хотелось смены репертуара.

Но сейчас мое настроение совпадает с музыкой, и я ношусь по комнате и радостно напеваю:

"Работница питания, приставлена к борщам,

На Танечку внимания никто не обращал".

Слова песни не имеют ко мне никакого отношения. Это мне не грозит, уверена я, чтобы никто внимания не обращал. Да и Тане повезет в конце песни, а это уже скоро.

В Ленинграде мама совершенно неожиданно встретилась в бане со своей близкой подругой из Батуми – Тамаркой. Проходя мимо голых женщин, она услышала, что кто-то позвал ее по имени, и, вглядываясь через пар в сидящих, она узнала Тамару. Больше они уже не теряли связи и переписывались всю жизнь.

После первого класса мы с мамой ездили в Батуми. Каждое лето мы куда-нибудь ездили, хотя жили довольно скудно. Просто мама работала в железнодорожной больнице, и билеты у нее и у меня были бесплатные.

По прибытии в Москву нас встречал дядя Боря, мамин двоюродный брат, второй сын бабы Капы. Его детей, Таню и Лешу, в тот свой приезд я не помню. Кажется они были в Бологом у бабушки. Помню очередь в кассе предварительной продажи билетов, загадочное слово – закомпостировать.

Нужно закомпостировать билет, без этого нельзя, оказывается ехать, дальше, а это ужасающе долго и нудно, стоять в очереди в жару в душном помещении.

От Москвы до Батуми мы ехали в развеселой компании. В одном купе с нами оказалось трое молодых парней, они пили пиво вместе с мамой и играли в подкидного дурака.

Мама подвыпила и много смеялась. А я сказала:

– Моя мама как выпьет, – на людей кидается!

Сказала на всякий случай, чтобы новые знакомые не очень-то рассчитывали на мамину благосклонность.

За это я была бита в вагонном туалете.

Но вот мы в Батуми у тети Тамары (маминой мачехи) и дедушки, на улице Горького. Меня мучают смутные воспоминания о запахах, о дворе, ведь я жила здесь маленькая. Во дворе я играю с девочками.

Дети здесь менее враждебные, чем в Карталах, и легко принимают меня, незнакомую, в свой дворовый коллектив, Здесь даже слегка борются за мое внимание, внимание новой, незнакомой девочки. Самая частая игра девчонок – в секреты: роется ямка, в нее кладется фольга, на фольгу разноцветные стекляшки, затем сверху стекло и засыпают песком. Секрет спрятан. Потом этот секрет долго ищешь и, когда находишь, с волнением разгребаешь песок пальцем и любуешься на выложенные тобой переливающиеся узоры. Это твой секрет. Но еще необходимо найти и разорить чужой. Мне же нравилось составлять переливающиеся разноцветия в ямке, а азарт разорения чужих секретов меня не прельщал. Я только любила найти и сравнить чужую работу со своей, а потом засыпала чужой секрет песком.

На батумском бульваре тенистые аллеи с большими деревьями, в основном платанами и магнолиями. Аллеи засыпаны крупной морской галькой. Под магнолиями на гальке много жестких крупных листьев, опавших с дерева. Мама научила меня делать шапку из этих листьев, скрепляя их спичками.

Дедушка был тяжело болен, я все время ходила взад-вперед – из дома на улицу, с улицы в дом – производила много шума, он сердился на меня, и мне не понравился. Ясно было, что он меня совсем не любит.

Мама была расстроена нашими отношениями. Она очень любила своего отца. А мне он не понравился.

Он довел меня до слез своими утверждениями, что дедушку надо любить больше, чем маму. Старый человек шутил со мной, но я не приняла эту шутку и очень обиделась. Так мы расстались, не поняв друг друга, и расстались навсегда, как потом оказалось.

Вернулись мы домой с 2 копейками в кармане, но это помнила только мама.

Во втором классе дни замелькали один за одним в уже привычном ритме учебы, учились, правда, в основном во вторую смену. Мне это нравилось, не надо рано вставать.

Сентябрь в Карталах бывал еще довольно теплый. Помню яркие степные закаты, на которые я заглядывалась, устало и лениво возвращаясь из школы. Тепло и пыльно. Мимо нас, школьниц, прижимая нас к заборам, пылит большое и пестрое стадо коров. Я останавливаюсь, и бросив портфель на чахлую пыльную траву у дороги, сажусь на него и жду, пока пройдет стадо. Коровы громко мычат и, приподняв хвосты, бросают лепешки на землю. Я жду терпеливо, я не люблю ходить параллельно со стадом (просто трушу). Подружки останавливаются, и зовут меня, но я не трогаюсь с места и ничего не объясняю.

Дома ждет моего возвращения со школы бабушка. Обед уже готов, я мою руки и сажусь кушать, иногда на кухне, а когда на кухне колготятся соседи, то бабушка приносит еду в комнату. Я ем и рассказываю ей школьные события сегодняшнего дня, в которых я лично выгляжу самым наилучшим образом. Но бабушка не всегда одобряет меня, в особенности мою способность встревать в любую ситуацию, которая меня изначально даже не касается, но задевает мое чувство справедливости, а я всегда за справедливость.

– Ну, наш пострел везде поспел – комментирует она мои рассказы.

Или

– Ты, Зошка, ну просто в каждой бочке затычка.

В последнем случае я представляю себе большую бочку, почему-то с пивом, с дыркой сбоку, из которой льется пиво. Я затыкаю дырку своим носом (Суешь свой острый нос куда не надо – еще одно бабушкино высказывание) и сижу так, так как если вытянуть нос обратно, то ясно, что пиво снова польется. А в других бочках тоже дырки и их надо срочно затыкать, а нос-то у меня один! И я мечусь от бочки к бочке в бесполезной и неразумной попытке заткнуть все дыры.

Мне жалко себя, я перестаю есть и начинаю плакать. Такой переход от веселого оживления к слезам обескураживает бабушку, но она не сдается и говорит свое любимое:

– Какие нежности при нашей бедности!

Поплакав немного, я иду гулять, так как вечером надо учить уроки и на прогулку времени мало.

Как-то раз Нелли Ивановна провела испытание, кто спокойно просидит минуту. Мальчишка за моей спиной все время бурчал и что-то вытаскивал из-под парты. Я раз десять за минуту повернулась, призывая его к порядку, в результате оказалось, что я сидела хуже всех. Нелли Ивановна поколебавшись, так и сказала:

– Хуже всех сидела Зоя.

Обидевшись и надувшись, я просидела смирно остаток урока.

Видимо, все-таки тесно и скучно было мне в школе и в нашей комнатке с китайской розой. Я начиталась Жюль Верна, знала, что мир очень большой и стремилась куда-то в неведомые края. Помню осенью, до уроков мы стоим возле городского парка и я уговариваю девочек убежать из дома. Прямо сию минуту не ходить в школу, а убежать на войну в Корею!

– Мы будем там санитарками, будем перевязывать раненых – говорю я.

Мысль не идти в школу нравится моим одноклассницам (Шмониной среди них нет), но возникает резонный вопрос, а что мы будем есть?

– Надо насушить сухари – говорю я.

– Тогда убежим через неделю, – осторожно предлагает одна из девочек.

– Нет, – возражает ей другая. – Бежать надо летом, зимой очень холодно. Замерзнем до смерти.

Замерзать никому не хочется и мы понуро бредем в школу. В общем, в Корею мы так и не попали ни сейчас, ни летом.

Во втором классе мне купили металлический конструктор и я с воодушевлением начала конструировать подъемные краны, машинки с поднимающимся кузовом, тележки и прочие механизмы. Пластинки конструктора были из красноватого металла и изделия из них были очень красивы.

Я возилась с этим конструктором много лет. Потом мне купили новый, из алюминия и я делали машины разноцветные. Играла я в конструктор вплоть до нашего отъезда из Карталов.

К Новому году мы получили посылку из Батуми от дедушки. Сначала получили письмо от тети Тамары, что они посылку послали, стали смотреть на штемпель, выясняя сколько времени шло письмо и что осталось от посылки, если ее все еще нет. В общем, в посылке сохранилось только немного мандарин, а от хурмы мне дали поиграть блестящую косточку. Я долго держала ее в руках и какие-то смутные воспоминания во мне шевелились, ведь в детстве я ела эту хурму, но сейчас не могла вспомнить вкус, только знала, что косточку такую я держу в руках не первый раз в жизни.

После второго класса мы ездили в Колпашево. Ехали долго, очень долго до Томска, и за окнами вагонов стоял густой темный лес и цвели на полянах необыкновенные цветы. Поезд часто останавливался в лесу и все время опаздывал. Я мечтала выбежать из вагона и нарвать охапку цветов, как это делали взрослые смелые мужчины, но мама боялась, что я отстану от поезда и не выпускала меня.

Целыми днями я лежала на верхней полке вагона и смотрела в приоткрытую створку окна на тайгу, вдыхая запах хвои вместе с паровозным дымом, (часть дороги ехали на паровозе). На крутом изгибе дороги можно было увидеть, что у нас во главе состава – паровоз или тепловоз.

Меня волновали полустанки, мимо которых мы проезжали, дети, которые махали рукой вслед поезду, их незнакомая мне жизнь, которая на секунду соприкоснулась с моей, и исчезла навсегда.

Монотонность пейзажа утомляла, и тогда я начинала нетерпеливо ждать какого-нибудь города, большой и длительной остановки, на которой мы с мамой сходили и гуляли по перрону, и ели промасленные пирожки "с кошатиной", как про них говорила мама.

В вагоне взрослые мальчики играли в шахматы и научили меня играть тоже. Правда по упрощенному варианту – королю мат не ставился, его просто съедали, как любую другую фигуру и игра прекращалась.

Ночью в вагоне я спала на нижней полке, мама боялась, что я во сне упаду. Приходилось смиряться.

Из Томска до Колпашево летели на самолете. Самолет был маленький, с четырьмя крылами. Маме было плохо в самолете. Ее рвало, а я в начале полета вертелась и все глазела в иллюминатор, но под конец укачало и меня. Мама еле успела сунуть мне кулек.

В Колпашево сестры Таня и Оля взялись научить меня кататься на велосипеде. Оля учила меня упорно и я поехала-таки, несмотря на свою трусость. Сестры показались мне ловкими и подвижными по сравнению со мной. Думаю, это так и было. Они пустили меня одну с небольшой горки, и я повизгивая от страха покатилась самостоятельно и чуть не въехала в корову, которая взялась невесть откуда и важно лежала на моей дороге. А я панически боялась коров, резко крутанула рулем и свалилась с велосипеда. Животное даже не шелохнулось.

Еще меня удивили очень длинные сумерки, сумерки белых ночей. Давно вечер, а все светло и светло. Спать нас не укладывали, мы ложились, когда захочется и это было прекрасно.

Поздний вечер, мы залезли на сеновал, сено пахнет сладко летом и солнцем. Сухие травинки падают за шиворот и щекочут. Мы прыгаем с какой-то антресоли у притолоки вниз, на гору сена и визжим во всю силу легких. Взрослых нет и никто нам не мешает. Напрыгавшись и запыхавшись, мы ложимся как попало на сено и говорим, говорим, вспоминая происшедшее за те два года, что мы не виделись. Становится темнее, но вечер все длится, все еще видны лица даже в потемках сарая. Странный свет льется сквозь щели в стене, вон по двору идет мама звать меня спать. Таня и Оля просят оставить нас ночевать на сеновале. Нам приносят одеяла и подушки, и мы тихонько засыпаем, я так и не дождавшись наступления настоящей темноты.

Обратно мы летели на самолете побольше и мне не было плохо. Но маму все равно рвало.

Мама потом расскажет, что у родни не хватало белья, и спать нам пришлось на вывернутых наволочках, но тогда такие мелочи меня не волновали.

В общем, житье мне там было привольное, больше свободы, чем дома, я снова подружилась с сестрами и была рада поездке.

Во время стоянки поезда в Новосибирске, мама купила в привокзальном киоске толстую книгу в зеленоватом переплете "Двенадцать стульев и Золотой теленок" и очень радовалась своему приобретению. По приезду бабушка, однако,не одобрила ее поступка в довольно решительных выражениях:

– Зад голый, а туда же, – книжки покупают.

Мне, правда, не казалось, что у мамы голый зад. У нее было красивое креп-жоржетовое платье, шитое у портнихи, шерстяная безрукавка с разноцветными полосами, ажурный белый шарфик.

Мама выщипывала брови, красила губы красной помадой и душила носовые платки

А я была худой девчонкой с цыпками на руках и въевшейся в них грязью, ободранными локтями и коленками и длинным носом на бледном черноглазом лице. Но, держа в руках мамин кружевной платочек и нюхая его, я чувствовала, я ждала, я вырасту и тоже стану загадочной, красивой женщиной и буду душить носовые платки.

В начале учебного года в третьем классе к маме зашла ее хорошая знакомая и, увидев, что я играю в куклы, очень удивилась:

– Такая большая девочка и играет в куклы! ?

И я перестала играть.

Забегу в комнату, когда бабушка на кухне, схвачу грустную, бледную куклу Наташку со шрамом на лбу, поцелую ее раз, другой и быстренько посажу обратно.

Но чувствую свою измену перед старой куклой. Ночью бабушка храпит, я проснусь и прислушиваюсь, не плачет ли брошенная мною Наташка.

Зимой я носила козлиную серую шубку и красную вязаную шапочку капором. Меня так и дразнили – Красная шапочка.

Помню очереди за хлебом, длинные и унылые. Все в какой-то серой, некрасивой одежде, понурые. Продавщицы крикливые, до визга.

В очередях стояла бабушка. Самое страшное и очень обидное было потерять очередь. Иногда вместе с бабушкой стояла я. Тогда давали на двоих. Случалось, посылали в очередь меня, а потом приходила бабушка. Стоя в очереди одна, я волновалась, что бабушка не успеет прийти, очередь вытолкнет меня, как неплатежеспособную, и мы останемся без хлеба.

Когда маму приглашали в гости в большие компании, она ходила одна, без меня. Но иногда вечерами, когда она шла к кому-нибудь из знакомых просто так, на огонек, она брала с собой меня.

При этом мне давалась масса наставлений:

– Веди себя прилично, не болтай ногами, не вмешивайся в разговоры взрослых. Если тебе предложат конфет или печенья, возьми одну штучку и поблагодари. – И тут же вспоминалась история, как когда-то в далеком детстве (я этого не помню) мне пододвинули вазочку с конфетами и сказали:

– Угощайся, Зоинька.

И Зоинька запустила в вазочку всю пятерню и вытащила столько конфет, сколько поместилось в пригоршне. Эта фантастическая история рассказывалась много раз и превратилась прямо таки в семейную легенду.

После таких наставлений я сидела в гостях надутая и прежде чем взять конфету, спрашивала у мамы, смущая ее, можно ли взять.

Часто в гостях мне казалось уютнее, чем у нас дома. Мне нравились кружевные салфеточки на комодах, бумажные цветы в вазочках, пресловутые семь слоников. Но мама ненавидит искусственные цветы, а настоящих что-то не видно, иногда летом бывают в доме мелкие, сильно пахнущие гвоздики, которые дарят маме наши друзья Ткаченко.

Но это было в младших классах.

Чем старше я становилась, тем шире становился круг моих знакомых, и я реже ходила с мамой в гости.

После принятия в пионеры в третьем классе я – звеньевая. У меня одна красная полоска на рукаве. Я опять при должности, но чувства важности и ответственности у меня меньше. Меня не очень огорчает, что наше звено (одно из 3-х) не лучшее в классе.

Мама с бабушкой скандалят, и я обычно на стороне бабушки, которая после ссор часто плачет (крокодиловыми, по словам мамы, слезами) и мне ее жалко. В сущность ссор я не вникаю, поводом служат всякие пустяки, но потом идет перечисление всех взаимных обид, накопившихся за долгое время их совместной жизни. После ссор наступает тишина, и бабушка дуется и не разговаривает с мамой, но обеды готовит. По ночам бабушка храпит, и мама не высыпается, это тоже причина для взаимного раздражения.

Во время последней ссоры дошли до маминого детства; бабушка напомнила маме, что она каждое утро перед школой готовила и подавала ей завтрак, а мне подает завтрак она.

– Я тоже работала и одна тебя растила, а ты живешь как барыня! И не ценишь! – сердилась бабушка

– Я устала от твоих попреков – отвечала мама. – Она большая, не хочешь, не готовь ей завтрак.

Теперь каждое утро вместо бабушки меня поднимает будильник.

Я тихонько встаю, чтобы не разбудить мать, с которой мы спим на одной кровати, надеваю тапочки и иду в туалет. У нас паровое отопление, но в туалете очень холодно. Потом на кухне умываюсь холодной водой. Умываюсь как Том Сойер – только побрызгаю на себя водичкой и все.

Зажигаю электроплитку и жарю себе яичницу. Чай в термосе приготовлен с вечера.

Ем яичницу, потом хлеб с маслом и чай и бегом, а то опоздаю. Теперь я не намазываю масло на хлеб тщательно, как в детстве, когда я просила размазать масло аккуратно, так чтобы нигде не было пустого хлеба. Теперь кое-как намазала, проглотила, нацепила пальто, нахлобучила шапку, схватила портфель и, застегнувшись на бегу по лестнице, выскакиваю на улицу.

Уже заморозки, на улице чуть светает, я иду в резиновых сапогах и пробиваю лед на всех встречных лужах, разглядываю узоры на льдинах, топчу замерзшую буграми глину. От земли пахнет свежестью. Морозец слабый, но ноги через резину холодит. Я еще разбиваю пару луж и уже тогда бегом в школу.

В доме поселился пластилин. Он всюду. Прилипает к ногам, когда ходишь, к рукам, к рукавам, когда кладешь руки на стол. Мама и бабушка стонут и плачут, но покупают и покупают мне пластилин. Ребенок занят, ребенок часами не мешается, не шумит и не капризничает, кто из взрослых устоит против этого?

В начальных классах у меня длинные косы. Помню это ощущение тяжести на голове от волос.

Но мытье длинных волос в бане – это целое дело! После намыливания, надо сидеть и долго, долго расчесывать волосы, потом вытирать в предбаннике, потом, спутанные, со слезами раздирать дома. Я очень не люблю эту процедуру. И еще я помню противную процедуру натягивания чистых простых чулок на мокрые, плохо вытертые полотенцем ноги.

В конце четвертого класса мне остригли косы. Я очень устала от своих длинных волос и мама повела меня в парикмахерскую. Волосы у меня были густые, косы толще моих рук, мама все говорила:

– Мне кажется, эти косы у нее все соки выпили и поэтому она такая худая.

Когда я распустила волосы в парикмахерской, народ вокруг ахнул. Остричь такую роскошь!

Под давлением общего настроения мама смутилась и пошла было на попятный.

Один мужчина с гневом сказал маме:

– Если бы у моей дочери были такие волосы, я бы близко не подпустил ее к парикмахерской.

Парикмахерша занесла ножницы над моей головой :

– В последний раз, да или нет?

– Да! – сказала я, и стала стриженой.

Косы оттягивали голову назад и я не сутулилась, а стриженая я сразу согнулась, но зато стала подвижнее. На косы трудно было надевать зимой шапку, они были толстые и давили на шею, а теперь свобода!

В Карталах бедная растительность. Во дворе садик на три дома, в нем посажены кусты акации. Летом они цветут желтыми цветами. Попочки у цветков сладкие, их можно есть, что Лина (живет во дворе в маленьком домике, ровесница) и делает, а мы с Ольгой (подруга, живет во втором подъезде моего дома, на год старше) только обсасываем сладкий сок и выплевываем. Когда созреют стручки, можно делать пикалки и пикать, пронзительно пикать целый день, пока голова не распухнет.

Еще есть лесопосадки вдоль железной дороги. Там идет одна колея, поезда ходят редко и все заросло низенькими ветвистыми деревьями, слегка похожими на ивы своими продолговатыми серебристыми листьями. На них растут маленькие, длиной 5-6 мм узенькие зеленоватые плоды, которые мы называем финиками. У них неопределенный слегка сладковатый мучнистый вкус и они идут у нас как лакомство.

Летом по квартирам ходят рыбаки и продают речную рыбу, в основном карасей.

Бабушка очень вкусно запекает их в сметане. Просто объедение. Но есть приходится очень осторожно, так как в карасях очень много мелких раздвоенных костей.

На праздники бабушка варит холодец, готовит неизменный винегрет и к нему селедка.

Селедку у нас подавали с костями, снимая только шкурку и поливали постным маслом.

Праздники – Октябрьские, Новый год, Первое мая и дни рождения.

Еще бабушка печет пирог в чуде или домашнее печенье, рецепт которого дала бабушке ее знакомая. Бабушке кажется, что ее печенье не такое, как она ела в гостях, но нам с мамой все равно нравится.

Зимой мне купили лыжи и я хожу по садику на лыжах одна. Скучно ходить по кругу, но далеко уходить мне не разрешают, а любителей кружить по садику нет. Я хожу вдоль забора, и придумываю, что меня забросили в тыл врага на парашюте. Все вокруг становится сразу загадочным. Опасности грозят мне из-за каждого заснеженного куста акации. Вон за забором фашисты с автоматами.

Но голос бабушки, которая зовет меня есть, разгоняет мираж и я плетусь обедать и собираться в школу.

Я вся промокла и замерзла, прячась от немцев в кустах, и бабушка меня ругает, а Циля Иосифовна Ярошецкая под наш разговор пытается запихнуть своему младшему внуку, брату Борьки, жвачку. Мне противно на это смотреть, и я довольна, что малыш выплевывает ее на пол. Вечером мама и бабушка осуждают Цилю за такое кормление ребенка.

– Это в наше-то время! – сердится бабушка. – Не может сварить ребенку кашу! В деревне в старое время только самые бедные и ленивые так делали.

Когда я хожу в школу во вторую смену, то уроки делаю утром. А гулять после школы нельзя, темно. И я сижу дома, слушаю разговоры взрослых и делаю вид, что читаю книжку.

Бабушка рассказывает захватывающие истории о своей работе акушеркой в деревне, откуда ее "сорвала" мама.

– Смотрю, а у нее (у роженицы) уже пуповина болтается. Я ловлю ребенка и скорее ее на стол. Главное теперь аккуратно перевязать пупок. У деток, которых я принимала, все пупки хорошие и никакой грыжи.

Задавать вопросы и вообще проявлять интерес к таким рассказам мне нельзя. Сразу же опомнятся и замолчат. Поэтому я затаилась и слушаю:

– Лучше всего, когда головкой идет. Ножное прилежание гораздо хуже.

– Но если ручкой, тогда надо звать врача и делать поворот на ручку. Сама я не могу.

– Снег, метель, привозят, всю растрясли. Еле добежала до стола.

Наслушавшись этих разговоров, я до 16 лет думала, что дети рождаются через пуп!

Идет середина пятидесятых годов. Мы живем на большой узловой станции, рядом Казахстан. Преступность большая, вечерами ходить опасно.

Вечером опять слышу всякие обрывки рассказов шепотом (чтобы ребенок не волновался).

– Убили женщину. Долго издевались.

– Нашли мертвого. Напоили водой и прыгали на животе, пока он не лопнул.

Мне страшно. За окном потемки. Мама ходит по вызовам и не успевает засветло. Бабушка нервничает. Мне ничего не говорит, но я чувствую ее страх.

Позднее мама расскажет, что среди ее больных были поднадзорные и один из них, здоровенный детина, требовал у мамы больничный, а она не дала. Он показал ей нож и сказал, что доберется до нее. Она долго боялась, а потом забыла.

Когда я болею, мама приглашает ко мне своего знакомого врача-педиатра Илью Соломоновича.

– Он молодой, но я ему доверяю – объясняет мама бабушке.

У меня часто болит горло и повышается температура. От боли в горле меня пытаются отпоить теплым молоком, которое я обычно с удовольствием пью. Но только не во время болезни! Как только у меня повышается температура, я испытываю сильное, до рвоты, отвращение к молоку.

И настойчивые уговоры мамы и бабушки не помогают. Я начинаю пить молоко только после выздоровления.

В конце зимы или в начале весны я заболеваю очень тяжелой ангиной. В это время в Карталах была эпидемия дифтерита. Илья Соломонович считает, что это ангина, но не уверен. Мама пригласила другого врача – немолодую женщину, думаю, инфекциониста. Та долго смотрела мое горло, щупала железы, еще смотрела горло. И сказала в конце концов: "Нет, не похоже, что это дифтерит, подождите с сывороткой". Но у мамы сдали нервы и она для подстраховки вкатила мне противодифтеритную сыворотку, на которую я дала очень сильную реакцию. У меня поднялась температура свыше 40 градусов, начался бред. Помню разноцветные все удаляющиеся круги перед глазами. Нужно дотянуться куда-то туда, в глубину, за ними, а я не успеваю и мне очень плохо.

Когда я очнулась, бабушка сказала мне, что я кричала и бегала по комнате, она еле со мной справилась.

После вскакивания и беготни произошел кризис, температура упала и больше уже не поднималась. Я выздоровела.

Где-то, наверное, через полгода после этого, мама заболела сепсисом, ее кололи, а я радовалась, что вот и ее тоже колют, не понимая, что мама опасно больна.

После большого перерыва я, наконец, пришла в школу. Нашу учительницу замещает директор, она тоже болеет.

За время моего отсутствия начали учить падежи. Я прочитала в учебнике: в родительном падеже у имен существительных окончания "ы" и "и".

Меня поднимает директор и просит назвать предложение с существительным в родительном падеже. Я говорю:

– Вороны каркают

– Неверно

– Собаки лают.

– Опять неверно.

Я молчу в растерянности. Класс смеется злорадно. Мальчишки рады, что отличница в затруднении.

Подымает рука Галя.

– У меня нет книги, – приводит пример она.

– Молодец, правильно. Приведите свой пример вы. Я ничего не могу придумать, кроме:

– У меня нет тетради, – говорю с трудом, скрывая слезы. Я в непривычной роли тупицы.

Урок математики. Устный счет. Директор предлагает большое число умножить на 25, а затем еще на 4. Соображаю мгновенно, просто приписываю в уме два нуля и поднимаю руку. Учитель вызывает меня сразу. Ответ верен.

На вопрос, как получился, отвечаю:

– Умножила на сто.

Дальше объяснять он мне не дал.

– Раз такая догадливая, садись, пять.

Я потрясена легкостью получения отметки.

Впервые за все время моей учебы появилась возможность быстро соображать и не надо долго объяснять, учитель понял сразу!

Мне очень понравилось.

Тогда же я получила первую двойку. По чистописанию. Как радовались двое мальчишек, которые сидели передо мной. И еще куча других. Все орали мне в лицо -Двойка, Двойка! ! !