Текст книги "Слёзы Марии-Антуанетты"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Отвратительно! – воскликнул Морозини, отдавая письмо комиссару.
– Для вас, конечно, а вот я считаю это послание просто подлым по отношению ко мне!
– По отношению к вам?
– Естественно. Этот молодчик должен был адресовать письмо лично вам и потребовать, чтобы вы никоим образом не впутывали в дело полицию. Но это послание направлено мне, из чего, со всей очевидностью, следует, что меня принимают… Меня принимают за идиота!
– Можно расценить этот ход иначе: вас делают арбитром в сложной ситуации. Если мы с моим тестем откажемся, то обесчестим себя в общественном мнении, которому пресса преподнесет это дело во всех подробностях. Напротив, это весьма ловкий ход…
– Что вы намерены делать?
– Сесть на первый же поезд в Цюрих! Подобные решения по телефону не принимаются, а у нас, к счастью, есть пять дней!
– А в том, что касается вашей части договора?
Альдо смерил комиссара презрительным взглядом и тем самым отчасти расплатился за все низости, которые ему пришлось вынести от Лемерсье:
– Вы и в самом деле полагаете, что я могу колебаться в выборе между жизнью молодой женщины и украшением, хотя оно очень дорого мне? Я отдам все, что требуют от меня… но это не означает, что вы не должны предпринимать собственных усилий, чтобы спасти мадемуазель Отье и схватить шантажиста…
– А… месье Кледерман?
– За него я отвечать не могу. Это человек чести, без всякого сомнения, и к тому же настоящий аристократ, но он все еще глубоко переживает трагическую смерть жены. Браслеты, которые у него требуют, были ее любимыми украшениями. Вот почему я предпочитаю встретиться с ним лично, а не разговаривать по телефону… кстати, вам придется вернуть мне паспорт!
Лемерсье неохотно выдвинул один из ящиков своего письменного стола и достал документ:
– А вы не воспользуетесь им, чтобы сбежать в Венецию?
Кровь у Альдо вскипела. Упершись кулаками в крышку письменного стола и наклонившись к полицейскому, он бросил тому в лицо:
– Вы и в самом деле просто шпик! Избавьтесь от скверной привычки судить других людей по вашей мерке! Не будь таких полицейских, как Ланглуа и Уоррен, впору было бы поставить крест на всех представителях вашего ремесла!
Глава 9
СИТУАЦИЯ ПРОЯСНЯЕТСЯ
На следующее утро Альдо вошел в холл гостиницы «Бар-о-Лак» в Цюрихе. Он слишком хорошо знал, какие фараоновские масштабы имеет резиденция его тестя на Голдкюсте – Золотистом берегу [76], поэтому даже и не подумал просить там приюта. Он не опасался стать нежеланным гостем, но просто предпочитал свободу передвижений, которую предоставляет только гостиница. Морозини всегда останавливался в этом отеле с его ненавязчивой роскошью и прекрасным садом у самой воды. Естественно, кроме тех случаев, когда приезжал в Цюрих вместе с женой и детьми.
Позвонив в банк Кледермана и узнав, что тесть нездоров и уже несколько дней не выходит из дома, Морозини сразу сел в такси. Он не стал предупреждать о своем визите, хотя это противоречило правилам вежливости. Но ему хотелось выяснить реальное положение дел, чтобы банкир не успел подготовиться и не прибег бы к каким-нибудь уловкам, чтобы скрыть свою болезнь. Ведь после трагической смерти жены отец Лизы, прежде отличавшийся несокрушимым здоровьем, стал явно сдавать, и у него уже возникали достаточно серьезные проблемы со здоровьем. Удивляться было нечему: Дианора, светловолосая датчанка, была ослепительной красавицей и смогла пробудить страстную любовь даже у такого холодного и сдержанного человека, как Мориц Кледерман [77]. От своего горя он так и не оправился.
Альдо хорошо это понимал. Сам он познакомился с Дианорой до Великой войны, на праздновании Рождества в одном из венецианских дворцов. Ей исполнилось тогда двадцать три года, но она уже была вдовой графа Вандрамини, его дальнего родственника. Морозини был буквально ослеплен: она походила на фею из северных сказаний. Изумительно белокурая и грациозная, она вызывала в памяти тронутый морозом прекрасный цветок или сверкающий всеми гранями алмаз чистейшей воды. Но в жилах этой заиндевевшей богини текла кровь столь же пылкая, как и у Альдо. В тот же вечер она стала его любовницей. Тогда он думал, что ничто и никогда не вырвет эту страсть из его сердца. Но началась война. Дианора, отказавшись стать княгиней Морозини и, вполне возможно, вдовой, уехала в свою родную Данию. Они простились на одной из ломбардских дорог, и молодая женщина выказала такую холодную предусмотрительность, что Альдо был сражен. Ему казалось, что эта рана будет терзать его вечно.
Тем не менее он исцелился быстрее, чем предполагал, и когда они встретились через несколько лет, она уже вышла замуж за Морица Кледермана, став мачехой Лизы. И могла бы стать мачехой Альдо, если бы не погибла под пулями убийцы в день своего тридцатилетия. Это даже представить немыслимо! Но она унесла с собой в могилу тайну их любви, о которой ни банкир, ни его дочь так никогда и не узнали…
Альдо испытывал противоречивые чувства, подъезжая к дому Кледермана – «дворцу», по словам местных жителей, который в два раза превосходил по размеру его собственный. Он тревожился за здоровье тестя и одновременно надеялся, что Лиза задержалась здесь. Увы, ему пришлось разочароваться!
– Мадам княгиня покинула нас на прошлой неделе, – сообщил величественный дворецкий Грубер. – Она совершенно успокоилась, получив консультацию у профессора Гланцера, и уехала в Рудольфскроне, к мадам графине фон Адлерштайн…
– И ее не остановило то, что отец плохо себя чувствует?
– Когда она уезжала, месье еще был здоров… или не подавал вида, что ему плохо.
Неуверенность, прозвучавшая в церемонном тоне дворецкого, встревожила Альдо.
– Вы хотите сказать, что он заболел и постарался скрыть это от нее?
– Именно так! Месье не желает, чтобы мадам княгиня беспокоилась о чем-либо, и искусно скрывает истинное положение дел, но мы все здесь знаем, что болезнь его прогрессирует, и очень скоро ему, вероятно, будет трудно утаить это.
– Это так серьезно?
– Я очень боюсь, что да, ваше превосходительство! Месье не хочет даже слышать о своей болезни. А расспрашивать доктора Акермана, его личного врача, – все равно что вопрошать стену.
– Значит, он все-таки пытается лечиться? – спросил Альдо с нарастающей тревогой.
– Без всякого сомнения. Он не тот человек, чтобы сдаться без борьбы, особенно ради дочери и обожаемых внуков. Но после смерти мадам в нем что-то надломилось. Я вас задерживаю, месье, и прошу меня извинить. Сейчас я доложу…
Альдо нашел тестя в просторном рабочем кабинете, окна которого выходили в сады и на озеро. Комната была роскошной и одновременно строгой, за библиотечными полками скрывался, как он знал, вход в сейф, где хранилась изумительная коллекция драгоценностей. Сидя за столом, банкир проглядывал биржевые новости, но сразу отбросил газету при виде своего зятя. Рукопожатие его было крепким и вместе с тем сердечным.
– Какая неожиданная радость, – сказал он с редкой для него улыбкой, мгновенной и ослепительной, придававшей особое обаяние суровым чертам его лица. – Вы знаете, что разминулись с Лизой? Три дня назад она и дети были здесь!
– Мне очень жаль! Она успокоилась по поводу Марко?
– Абсолютно. Впрочем, скажу вам честно, я не понимаю ее тревоги из-за этого мальчугана: он просто пышет здоровьем! Гланцер чуть не рассмеялся ей в лицо, когда она заявилась к нему с младенцем. Но это похоже на Лизу: она не умеет обуздывать своих чувств. Вспомните, как она страстно влюбилась в Венецию и в вас…
– Боюсь, что нынешние чувства окажутся куда долговечнее. Мой сын воцарился в ее сердце, а я теперь не больше, чем соправитель. Она не захотела даже слушать, когда я попросил ее поехать со мной в Версаль.
Банкир расхохотался так оглушительно, что Альдо на мгновение забыл о страхе, который испытал при разговоре с дворецким. Тем более что ни в его лице, ни в фигуре – высокой, стройной и, как всегда, сдержанно элегантной – не было заметно ни единого знака, способного вызвать тревогу.
– Не волнуйтесь, она вас любит по-прежнему. Но пока приоритет не на вашей стороне… Кстати о Версале, я слышал, что там происходят весьма странные события. Несколько убийств подряд, если я правильно понял?
– О да, вы все прекрасно поняли! – вздохнул Альдо, усаживаясь в глубокое кожаное кресло. – Видите ли, число посетителей растет сообразно числу трупов. Мы уже собрали целое состояние для Трианона, а празднество, предусмотренное изначально, но сокращенное до необходимого минимума, прошло без сучка без задоринки. Об этом можно было только мечтать! Но пробуждение оказалось тяжким…
– Еще одно убийство?
– Нет. На сей раз похищение… и это еще одна причина моего приезда в Цюрих. Но позвольте мне все вам разъяснить.
И Альдо с максимально возможной точностью изложил банкиру последовательность трагических событий, сценой которых стал Версаль. Рассказывая, он чувствовал, как нарастает его беспокойство. В свете доверительных признаний дворецкого порученная ему миссия обретала особую деликатность. Всегда нелегко сообщать коллекционеру, что он должен расстаться с любимой вещью. Его словно лишают частицы собственной плоти. Но когда коллекционер – еще и тяжело больной друг, это выглядит настоящей жестокостью. Но как ни стараешься подсластить пилюлю, неизбежно приходится перейти к главному пункту.
– В обмен на жизнь мадемуазель Отье преступник требует, чтобы ему отдали мои «подвески» и ваши браслеты. Он предоставил нам пять дней, после чего у бедной девушки отрежут сначала палец, потом ухо…
– Незачем продолжать, Альдо! Что вы собираетесь делать?
– Разумеется, уступить!
– Что же заставило вас подумать, будто я могу поступить иначе?
– Ничего! Я знаю, что вы за человек, Мориц! Но я не мог принять решение, не заручившись вашим согласием. И не говорите мне, что можно было обойтись телефонным звонком. Мне хотелось повидаться с вами!
– Я и не собираюсь упрекать вас, ведь это дало нам возможность встретиться. Передайте этому мерзавцу браслеты королевы без всяких сожалений!
– Спасибо! Я никогда не сомневался в вашем великодушии, но мне известно, как вы дорожите своей коллекцией. И, как только мадемуазель Отье окажется вне опасности, я сделаю все возможное, чтобы вернуть ваши… и мои камни!
Кледерман сделал жест, свидетельствующий о полном равнодушии к дальнейшей судьбе драгоценностей, и это поразило Альдо.
– Разве вы перестали любить свои украшения?
– Нет, но ценю их меньше, чем в прежние времена! Я не могу забыть, что страсть к драгоценностям оказалась косвенной причиной гибели моей прекрасной жены. Почему я не послушался вас? Почему так хотел сохранить этот дьявольский рубин, невзирая на ваши предостережения?
– Не вините себя! Вспомните, что вы уже согласились со мной и я готов был выкупить у вас камень, когда она, к несчастью, вернулась домой раньше, чем мы ожидали. Зловещие чары этого камня овладели ею… и стали причиной ее гибели. Потому что в отличие от вас она не захотела меня слушать и решила сохранить его! Знаете, Мориц, я верю, что от судьбы не уйдешь! Дианора умерла счастливой, практически на ваших руках и в минуту своего высшего торжества!
Говоря это, Альдо внимательно вглядывался в лицо тестя. Гримаса мучительной боли, исказившая некоторое время назад лицо Кледермана, постепенно исчезла. Последовала пауза, которую не следовало нарушать. Наконец банкир слегка вздохнул и тут же улыбнулся.
– Надеюсь, вы не уедете сразу же?
– Только завтра. Сегодня вечером я только позвоню Лемерсье из гостиницы и сообщу ему о вашем решении.
– Ваше вечное пристрастие к отелям! По крайней мере, пообедайте со мной!
– С удовольствием!
Для обоих мужчин эта встреча имела особую ценность. Впервые после драмы они оказались наедине. Обычно с ними была Лиза, которую оба нежно любили, а она слегка раздражалась из-за их обоюдной страсти к прославленным драгоценностям и часто с упреком говорила, что этим камням они отдают частицу собственной души… Кледерман первым заговорил об украшениях:
– Я никогда не спрашивал вас, а вы тщательно избегали любого упоминания этой темы, когда мы встречались. Что с ним сталось, с этим проклятым рубином?
– Он теперь в Иерусалиме и занял свое место на панагии верховного жреца… вместе с тремя другими пропавшими камнями. Только там камень потерял свою разрушительную силу. Мы оба, я и Адальбер, испытали громадное облегчение, когда освободились от него…
– Но вы же согласились служить и другому делу, столь чуждому для вас, христианского князя!
– Вы имеете в виду «Изумруды пророка»? У нас не было иного выхода, нам пришлось это сделать. На кону стояла жизнь Лизы!
– А теперь жизнь неизвестной молодой девушки! Вы не чувствуете, что порой ваши доспехи вечного искателя украшений начинают давить на вас? Разве драгоценности этой бедной Марии-Антуанетты более притягательны, чем другие?
– Конечно, но и вам эта страсть хорошо знакома. Ваш отец и вы сами часто бросались в опаснейшие предприятия, когда вас ослеплял – как слепит и меня – блеск чудесных украшений! И я боюсь, что мне не удастся быстро избавиться от своего увлечения. К тому же Лиза его не слишком разделяет…
– Она вышла за вас, зная, что делает. Возможно, с возрастом ваша страсть утихнет… как утихла моя?
– Быть может! – ответил Морозини, опасаясь вновь разбередить рану, от которой все еще страдал его тесть. – А пока окажите мне честь… и величайшее удовольствие, покажите мне, прошу вас, вашу коллекцию еще раз! Если только…
– Да нет! Я никогда не говорил, что она внушает мне отвращение! И я по-прежнему дорожу ею. Пойдемте!
Встав из-за стола и приказав подать в кабинет кофе с ликерами, Кледерман направился к книжным полкам, вставил в скважину ключ, приводивший в действие механизм, благодаря которому одна из панелей с книгами отходила в сторону, а входная дверь в это же время автоматически закрывалась. Перед ними возникла бронированная комната, куда они вошли с благоговением, как и подобает истинным ценителям драгоценностей. И вновь испытали на себе колдовское очарование камней… Банкир с гордостью открывал футляры. Альдо восторгался сокровищами без всякой задней мысли.
Он был счастлив увидеть вновь крупный изумруд Монтесумы, привезенный Кортесом, невероятные украшения Екатерины Великой из аметистов и алмазов, сапфиры королевы Гортензии [78], корсажные банты мадам Дюбарри, жемчуг королевы-девственницы [79], «Краса Фландрии» – один из прекраснейших рубинов Карла Смелого [80]– и необычный русский сапфир: двуцветный, с выгравированным изображением женщины в плаще. Голова занимала половину камня одного цвета, фигура в плаще – вторую другого цвета… Альдо долго рассматривал изумительную вещицу.
– Этого я у вас раньше не видел! Да и вообще не видел. Настоящее чудо! Где вы это нашли?
– У одной эмигрантки… кстати, она большевичка!
– Как странно!
– Не так уж и странно! Она имела доступ к «хранилищу», запустила туда руку, потом сбежала за границу и потребовала, чтобы ей дали статус политического беженца. Она нанесла мне визит, и я купил кое-что из того, что у нее было. Как видите, сделать это было легко!
– А что стало с ней?
– Бесследно исчезла. Но не беспокойтесь, она успела подписать договор о продаже, и у вас не будет никаких проблем!
– Почему у меня должны быть проблемы? Банкир засмеялся, закрыл футляр и положил его на место.
– Да потому, что все это отойдет к вам!
– Ваша наследница – Лиза! Я всего лишь ваш зять, и вы старше меня только на десять лет! – уточнил Альдо с некоторой холодностью.
– Ну-ну, не кипятитесь! Да, она будет наследницей, но при условии, что передаст всю коллекцию вам, иначе наследником станет ваш первенец Антонио. И у вас будет достаточно времени, чтобы насладиться ею!
– Простите, но я предпочел бы не говорить об этом. И вообще, нет никакой уверенности, что ваша коллекция сохранится в неприкосновенности, когда вы уйдете. Не забывайте о браслетах Марии-Антуанетты! Возможно, я не сумею их вернуть!
– Какое это имеет значение, если меня уже не будет? Я заговорил об этом, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Не вы втянули меня в авантюру с Трианоном, так что не терзайтесь из-за этих драгоценностей.
Мужчины еще долго беседовали, а потом «Роллс-Ройс» банкира доставил Альдо, вновь пребывавшего в самых противоречивых чувствах, в гостиницу. С одной стороны, он избавился от беспокойства, связанного с браслетами, но теперь его очень тревожило здоровье тестя. У него сложилось неприятное ощущение, что этот человек и в самом деле недолго протянет: что-то в нем надломилось. И это придется тщательно скрывать от Лизы. Когда произойдет неизбежное, он должен будет поддержать ее всей своей любовью… Пока же пусть она ни о чем не подозревает…
Завтра он вернется в Париж…
В тот самый час, когда Альдо в Цюрихе входил в бронированную комнату в библиотеке Кледермана, Мишель Бертье и Гаспар Ледрю решили еще раз осмотреть жилище мадемуазель Отье. Оба журналиста никак не могли смириться с тем, что проворонили похищение девушки. Особенно переживал Бертье: Морозини поручил ему следить за Каролин, а ее увели у них прямо из-под носа, и они даже не поняли, как это произошло. Друзья намеревались тщательно обыскать дом, поскольку так и не сделали этого, обнаружив похищение мадемуазель Отье. Конечно, дом уже осмотрели шпики, но журналисты очень невысоко оценивали способности «кованых башмаков» согласно поэтическому определению Ледрю!
Было одиннадцать вечера, когда их маленький автомобиль остановился у небольшой церкви. Далее они пошли пешком по столь тихому кварталу, что он напоминал какую-то мертвую планету. Ни единой тени, никакого движения! Они обрадовались: для них это было залогом безопасности…
Решетчатые ворота уступили швейцарскому ножу Ледрю без всякого труда и без малейшего скрипа.
– Их недавно смазывали, – прошептал фотограф. – Странно, правда?
– В этой хибаре все странно…
Они осторожно двинулись по посыпанной гравием дорожке, стараясь ступать бесшумно. Пройдя ее до половины, они заметили, что в гостиной горит свет: из-под неплотно прикрытой входной двери пробивался тонкий лучик. Бертье протянул руку, чтобы слегка потянуть дверь на себя, но в этот момент она хлопнула под порывом ветра, и дружная парочка мгновенно переместилась к первому окну. Занавески были задернуты, но оставалась щелка, сквозь которую кое-что можно было разглядеть. А тем временем кто-то изнутри подошел к двери и закрыл ее. Затем послышались шаги, и в поле их зрения попал молодой человек, который уселся в старое кресло у камина без огня и с необычайным интересом продолжил читать какую-то связку пожелтевших бумаг. Можно было и не спрашивать, откуда она взялась: прямо перед обоими наблюдателями виднелась сдвинутая доска плинтуса, скрывавшая тайник. По всей видимости, теперь уже пустой.
Они смогли рассмотреть сидевшего в кресле-качалке человека только в профиль, который показался им довольно красивым, хотя на носу были водружены очки. Молодой человек был по-домашнему одет в брюки и белую рубашку. Да и вел он себя, будто в своем доме: на круглом столике возле креста стояла пустая чашка кофе.
Подумав, что это член семьи, приятели с сомнением переглянулись. Как лучше поступить? Вернуться на улицу, позвонить и войти под предлогом, который еще надо придумать, – или же ворваться, подобно вульгарным бандитам, и силой отобрать бумаги, так занимавшие незнакомца? Они еще не пришли к определенному решению, когда молодой человек сделал выбор за них: он встал, закрыл тайник ударом ноги, пошел к двери, ведущей к спальням, и выключил свет.
– Думаешь, он ляжет здесь спать? – спросил Ледрю.
– Похоже на то…
– Что будем делать?
– Можно подождать, пока он заснет, а потом тихонько войти и посмотреть, не забыл ли он чего-нибудь в этом тайнике, так хорошо замаскированном, что никто его до сих пор не обнаружил…
– …а если у него крепкий сон, надо попытаться и бумажки забрать! И деликатно тюкнуть по голове в том случае, если ему придет неудачная мысль проснуться. В конце концов, он один, а нас двое…
– Полагаю, нам это вполне по силам…
В этот момент их перешептывание прервал внезапный шум: с треском растворилось неподатливое окно. В едином порыве они быстро пошли вдоль дома и, завернув за угол, увидели темную фигуру, бежавшую к мастерской. Оставив все колебания, они бросились в погоню, но подоспели в тот момент, когда забравшийся на крышу незнакомец с поразительной ловкостью перепрыгнул через стену. Спортивный и хорошо тренированный Бертье последовал за ним, но со стены сумел разглядеть лишь красные фары рванувшей в темноту машины…
Яростно выругавшись, как генерал Камброн [81]при Ватерлоо, журналист вернулся к своему приятелю, когда тот уже залезал в окно, оставленное беглецом открытым нараспашку.
– Я слышал, как отъехал какой-то драндулет, – сказал Ледрю.
– Это его машина, – проворчал Бертье. – Когда она прошла под фонарем в конце улицы, я заметил, что капот черный, а багажник выкрашен красным… Знаешь, как у «Амилькара» египтолога, с той разницей, что эта штука не так шумит…
– …и что это не Видаль… как бишь его… сидит за рулем, потому что мы успели разглядеть рожу этого типа…
– Точно! Но египтолог мог остаться внутри, поджидая парня, разве нет? Уж очень быстро отчалила эта тачка!
– Не верю! Ты же знаешь, с кем Видаль водит компанию уже много лет.
– Да, но Морозини вчера вечером уехал в Цюрих, и он, наверное, не единственный приятель нашего археолога. Как бы там ни было, сейчас не до споров! Давай посмотрим, не завалялась ли здесь какая-нибудь интересная безделка. И попробуем открыть эту штуковину в гостиной…
Они без труда обнаружили кусок выдвижного плинтуса и, к своему удивлению, столь же легко открыли тайник: надо было всего лишь потянуть на себя деревяшку, которую придерживала обыкновенная пружина. Кусок плинтуса вставал на свое место, как только его опускали. Чтобы удерживать тайник открытым, следовало что-то положить сверху – например, книгу, как это сделал незнакомец…
На первый взгляд тайник был пуст, но Бертье все же решил проверить: лег на живот и сунул туда не только пальцы, а всю руку. И сразу что-то нащупал.
– Есть! – сказал он.
В следующую секунду он вытащил лист желтоватой бумаги, похожий на те, что читал незнакомец, и, вероятно, проскользнувший глубже, чем остальные. Лист был исписан довольно неуклюжим почерком, а выцветшие чернила свидетельствовали о древности манускрипта: «…и тогда я вышел из-за своей стены, но предварительно удостоверился, что нахожусь довольно далеко от кордегардии, так что заметить меня невозможно. Никого не было во дворе, куда я устремился, стараясь не шуметь, дабы подобраться к освещенному окну адъютанта. Я увидел тогда, что он борется с человеком, который на моих глазах вошел к нему и, видимо, надеялся застать его в постели абсолютно беззащитным. Насколько я мог судить, исход схватки был неясен, поскольку оба противника казались мне примерно равными по силам. Но столь же отчетливо видя и стоявшую на столе шкатулку, я не стал дожидаться, кто победит или проиграет, ибо это был шанс для меня, Леонара Отье. Мне нужно было лишь протянуть руку, чтобы взять шкатулку, пока они дерутся, и я вбежал…»
На этих словах текст обрывался.
– Что это означает? – спросил Ледрю.
– Что одна страница выпала из связки бумаг, которую держал в руках наш юноша… и он вполне может вернуться, чтобы отыскать ее.
– Да, но когда? Будем его ждать? Не забудь, что сидеть в засаде утомительно, да и платят за это плохо, а нам с тобой еще многое надо сделать.
– Ты прав, хотя эта история становится очень интересной! Надо убедиться, что в тайнике больше ничего нет, и сделать так, чтобы больше им никто не воспользовался…
С этими словами Бертье пошел на кухню, в глубине которой приметил кладовку, где хранились не только банки различных консервов, джема и варенья, но и инструменты, необходимые в любом доме, – молоток, гаечный ключ, кусачки и гвозди. Выбрав самые длинные из них, он взял молоток и вернулся в гостиную. Ледрю, ползая на четвереньках, заканчивал осмотр стены. Больше там ничего не нашлось. Кусок плинтуса был водружен на место, и Бертье прибил его десятком гвоздей, которые показывали, что тайник обнаружен, но одновременно не позволяли открыть его. Завершив это дело, приятели с максимальным удобством устроились на ночь. Она прошла спокойно: не появилось никаких нежданных визитеров, и дух разрушения также ничем себя не обнаружил. Ранним утром друзья пробудились без труда.
– Что теперь? – спросил явно довольный Ледрю.
– Сварим кофе! Потом я заскочу в Трианон и посмотрю, не вернулся ли Морозини. Если нет, повидаюсь с Видаль-Пеликорном. Что-то подсказывает мне: он сильно заинтересуется историей с автомобилем, так похожим на его «Амилькар».
Это еще было слабо сказано: едва услышав о ночном приключении журналистов, Адальбер подскочил, ринулся к двери в халате и тапочках и скатился по лестнице, не дожидаясь лифта. Внизу он устремился к гостиничному гаражу, где чуть не прослезился от нежности, увидев, что дорогая малютка на месте – благоразумно стоит себе между «Роллс-Ройсом» и «Даймлером», которые словно взяли ее под свою могучую защиту.
Затем, естественно, он самым тщательным образом осмотрел машину и убедился, что ничто, абсолютно ничто не показывает, будто кто-то осмелился использовать ее для ночной вылазки – и спидометр даже не шелохнулся… Успокоившись, Адальбер поднялся в свой номер. По пути он заказал плотный завтрак себе и журналисту, а потом ознакомился наконец с исписанной страницей, которую принес Бертье.
У него был такой большой опыт работы со старинными рукописями, что он без труда определил примерную датировку текста.
– Добрая сотня лет при любых вариантах. Я бы даже сказал, эпоха Империи, – добавил он, слегка размяв в пальцах уголок листа. – Что до содержания, оно вырвано из контекста, поэтому трудно сказать, о чем идет речь…
– Но это, в общем, ясно: здесь говорится о какой-то шкатулке, в которой что-то лежало, и некий Леонар Отье, по всей вероятности предок мадемуазель Каролин, забрал ее себе…
– Очевидно, вы правы…
Продолжая разговаривать с журналистом, Адальбер лихорадочно размышлял. Ему пришла в голову одна мысль, которой он собирался поделиться только с Морозини. Пока же следовало продемонстрировать полное безразличие…
– Вы оставите мне это? – спросил он, помахав листком. – Я покажу его Морозини, как только он появится здесь. А по поводу ночного визитера лучше всего поговорить с комиссаром. Пусть он установит наблюдение за домом. Если незнакомец вернется, его задержат и предложат дать объяснения…
– Да, но это наша с Ледрю история, и мы хотели бы сохранить ее для себя! А полиция задает слишком много неприятных вопросов…
– Действуйте по собственному разумению! Как бы там ни было, Морозини сумеет отблагодарить вас…
– Об этом я не беспокоюсь! Спасибо за завтрак…
Оставшись один, Адальбер самым внимательным образом перечитал странную бумагу. Он чувствовал, что держит в руках важнейшую улику, и старался понять, как можно ее использовать. Сделав несколько кругов по комнате, он позвонил Мари-Анжелин по внутреннему телефону и спросил, знает ли она адрес профессора Понан-Сен-Жермена.
– Хотите, я провожу вас к нему? – тут же предложила старая дева.
– Нет. Мы уже знакомы. Это… чисто профессиональный визит.
Оживление, прозвучавшее в голосе Мари-Анжелин, исчезло. Она была разочарована, но слишком хорошо воспитана, чтобы показать это, и ограничилась вежливым восклицанием «а!», а потом сообщила нужные сведения: профессор жил на первом этаже дома на углу двух улиц – Гоша и Карно.– Не дуйтесь, Мари-Анжелин, – сказал Адальбер. – Вы узнаете, в чем дело, одновременно с Альдо, когда он вернется.
– Я и не думаю дуться! Что вам взбрело в голову?
«Ладно, посмотрим!» – подумал Адальбер, вешая трубку. Он быстро привел себя в порядок, вышел из гостиницы и энергично зашагал к красивой восьмиугольной площади, в центре которой был разбит сквер, на котором возвышалась бронзовая статуя генерала Гоша.
Адальбер позвонил в дубовую дверь, явно нуждавшуюся в реставрации, а потом вступил в долгие переговоры, прежде чем дверь эта распахнулась, открыв взору темный коридор и непонятную фигуру, которая могла с полным правом принадлежать как папаше Горио, так и ростовщику Гобсеку.
– А, это вы? – просипел хозяин. – Ну, входите, раз вам так нужно увидеться со мной!
И, пропустив своего гостя, профессор тщательно запер входную дверь – причем не забыл и толстую цепочку, скрежет которой Адальбер уже успел отметить. По мере продвижения к дневному свету в комнате справа он убедился также, что хозяин принимает его в неглиже: серые штаны с пузырями на коленях, мятая серая фуфайка и, несмотря на теплую погоду, шаль с черной бахромой, в каких обычно приходят к церкви женщины, сдающие напрокат стулья. Ансамбль дополняли старые шлепанцы, которые в незапамятные времена были клетчатыми теплыми домашними тапочками. От всех этих предметов туалета исходил «прелестный» запах остывшего табака…
– Поверьте, мне крайне неприятно, что я почти навязываюсь вам, профессор, – извиняющимся тоном произнес Адальбер, – но вы же знаете, как это бывает с нами, людьми науки. Если возникает какая-то, пусть внешне незначительная проблема, мы думаем только о том, как разрешить ее. Этим и вызван мой визит.
Пока Адальбер произносил свою небольшую речь, Понан-Сен-Жермен провел его в свой небольшой рабочий кабинет, где царил невероятный бардак: полки были доверху завалены книгами, штабеля из них громоздились почти на всем пространстве пола, из-под груды бумаг невозможно было разглядеть письменный стол, на котором каким-то образом приткнулась кастрюлька с дымящимся отваром, запах которого не поддавался определению. Понан плюхнулся в обтянутое тканью вольтеровское кресло и усталым жестом указал гостю на хлипкий стул.
– В чем дело? Соблаговолите быть кратким: вы оторвали меня от чрезвычайно увлекательного труда…
– Я очень сожалею об этом, не сомневайтесь, но мне необходимо прояснить один исторический эпизод, по поводу которого только вы один можете дать мне совет, учитывая ваши обширные познания о королеве Марии-Антуанетте… и, в частности, о ее парикмахере…
Понан-Сен-Жермен зафыркал так шумно, что гостю показалось, будто он сейчас начнет плеваться. Что, собственно, и произошло.
– Об этом зловещем глупце Леонаре? И вы потревожили меня ради него?
– О! Стало быть, у вас такое мнение о нем? – сказал Адальбер. – Мне казалось, что вы воздадите ему хвалу за преданность и верность…
– Этому вору – за преданность и верность?
– Даже так: вору?
– Он хуже вора!
– Минутку, минутку! Мы действительно говорим об одном и том же человеке? О славном представителе племени куаферов, которому Мария-Антуанетта так доверяла, что вручила ему свои драгоценности с просьбой отвезти их своей сестре, эрцгерцогине Марии-Кристине, тогдашней правительнице Нидерландов?
