Текст книги "Слёзы Марии-Антуанетты"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Жюльетта Бенцони
Слёзы Марии-Антуанетты
ПРОЛОГ
Июльская ночь была теплой и довольно светлой.
В старой, почти полностью разрушенной крепости Стене [1], за одним из внутренних строений притаился маленький человечек, не сводивший глаз с двери, за которой только что исчез офицер со шкатулкой под мышкой. Увидев, что в соседнем окне зажегся свет, человечек осторожно подобрался поближе, надеясь заглянуть внутрь. Свеча у кровати освещала бедно обставленную комнату. Офицер сидел на постели и, позевывая, раздевался. Ему не пришло в голову прятать шкатулку: она стояла на столе, заваленном бумагами, рядом с чернильницей и гусиным пером. Как будто это была ничего не значащая вещь! Маленький человечек побледнел от негодования.
Ведь совсем недавно, когда маркиз де Буйе [2]увидел у него в руках эту шкатулку и поинтересовался ею, маленький человечек, передавая ее маркизу, сказал, что в ней хранятся любимые украшения королевы. Де Буйе забрал шкатулку, заявив, что решит позже, как с ней поступить. Но вместо того, чтобы позаботиться о сокровищах должным образом, он вручил ее молодому адъютанту на хранение. Маленький человечек хотел было выразить протест в связи с таким небрежным обращением со столь ценным предметом… но не посмел. И сейчас он лихорадочно обдумывал способы вернуть шкатулку себе. Уж он-то знает, что с ней делать!
Едва покинув свое укрытие с намерением внимательно осмотреть спальню адъютанта, он вдруг увидел другого молодого офицера, который крадучись шел вдоль дома. Он был высокого роста, с непокрытой головой, но в маске. В его крепко сжатом кулаке блеснуло лезвие кинжала. У маленького человечка замерло сердце, и он поспешно отступил к спасительной стене…
Внезапно высокий офицер ринулся в комнату, с грохотом распахнув дверь, которую адъютант, согласно требованиям устава, не запер на ключ. Тут же послышался шум схватки, и маленький человечек вновь подбежал к окну. Оба противника, опрокинув шаткую походную кровать, ожесточенно боролись друг с другом и, казалось, не замечали, что происходит вокруг. Для маленького человечка это был шанс: шкатулка находилась в трех шагах от него! С неожиданной для себя смелостью он проскользнул в спальню, схватил вожделенный предмет и выскочил наружу – все это заняло не больше нескольких секунд… и никто, похоже, не увидел его.
Он промчался по двору, перелез через полуразрушенную стену и побежал к кабриолету, который спрятал в роще, привязав лошадь к дереву. Через пару минут, сбросив черный плащ и даже треуголку, он погнал свой легкий экипаж к границе. Позади остались и крепость Стене, и городок Варенн, где прошлой ночью король Людовик XVI с семьей был опознан, арестован и задержан в доме Соса [3], хотя до Монмеди [4]беглецам оставалось проехать всего несколько километров…
Но обо всем этом маленький человечек не хотел больше думать. До сих пор он каждый день прислуживал Марии-Антуанетте [5]и даже обрел статус ее доверенного лица. Она считала его настолько незаменимым, что велела ему поджидать ее появления в Монмеди.
Чтобы выполнить это требование, он позволил «похитить себя» – именно такое слово следовало употребить! – герцогу де Шуазелю [6], который не разрешил ему даже зайти домой за вещами, необходимыми в путешествии, и предупредить о своем отъезде квартирную хозяйку мадам де Лааж, так что она, наверное, до сих пор надеется на его возвращение.
Маленький человечек успокоился: если рассуждать здраво, то все складывалось для него не так уж и плохо. В Париже становилось тревожно: эти бесконечные приступы народного гнева до добра не доведут. Но он теперь был свободен – свободен и богат, потому что заполучил настоящее сокровище! Перед ним открывалась новая жизнь! Маленький человечек с наслаждением вдохнул теплый воздух и подхлестнул лошадь, продолжив свой путь без сожалений, без единой мысли о королеве, благодаря которой он стал знаменит и которую бросил на пути в ад.
Это произошло 22 июня 1791 года.
Маленького человечка звали Леонар Отье.
С того момента, как он перестал быть парикмахером Марии-Антуанетты, прошли сутки.
Часть первая
ВЕРСАЛЬСКИЕ УБИЙСТВА
Глава 1
«МАГИЯ КОРОЛЕВЫ»
Все предвещало невероятный успех!
При взгляде на огромную толпу, которая осаждала прекрасную внутреннюю лестницу Малого Трианона [7], размахивая пригласительными билетами, возникало естественное предположение, что эти карточки размножились по собственной воле – благодаря той хитроумной алхимии, которой во все времена как огня боятся устроители светских приемов, посвященных значительным событиям в мире искусства.
– Сколько же мы на самом деле разослали приглашений? – жалобно спросила мадам де Ла Бегасьер, председательница Организационного комитета выставки «Магия королевы».
Устраивать мероприятие ей помогала дюжина старых дев аристократического происхождения, чей почтенный возраст обеспечивал выставке должную основательность и исключал любые фривольные поползновения со стороны ее участников. Первенствовала среди них блистательная Мари-Анжелин дю План-Крепен, исполнявшая самые разнообразные функции при маркизе де Соммьер, которая пошла на большую жертву, уступив ее на время комитету. В обычное время Мари-Анжелин была для маркизы домашней чтицей, компаньонкой со многими талантами, беззаветно преданной наперсницей и бездонным кладезем слухов, почерпнутых большей частью на утренней шестичасовой мессе в церкви Святого Августина. Именно мадемуазель дю План-Крепен без колебаний ответила главе комитета:
– Ровно триста двадцать восемь, помимо тех, что были вручены послам, проявившим интерес к выставке, – их около десятка…
– …надеюсь, это не вы включили в их число посла Внешней Монголии [8]? – раздался, словно бы ниоткуда, насмешливый голос, который обе женщины тут же узнали, но отреагировали по-разному: мадам де Ла Бегасьер стала пунцовой, а Мари-Анжелин хмыкнула, наморщив свой острый носик.
И в этом не было ничего удивительного.
Где бы ни появлялся Альдо Морозини, он притягивал к себе взгляды женщин и вызывал любопытство – впрочем, не всегда доброжелательное! – мужчин.
Венецианский князь, разоренный Великой войной [9], он стал антикваром и превратил первый этаж своего дворца на Большом канале в магазин, ставший центром притяжения и для просвещенных любителей, и для снобов двух континентов. Этому, несомненно, способствовала специализация, в которой он не знал себе равных: старинные, большей частью знаменитые украшения, происхождение которых имело глубокие исторические корни, и, главное, редкие драгоценные камни. Он был не только коллекционером, но и признанным экспертом по обе стороны Атлантики. Людей влекло к нему и неотразимое обаяние: ему было около пятидесяти, его густые темные волосы слегка серебрились на висках, надменное выражение породистого загорелого лица смягчалось ослепительной, но не лишенной иронии улыбкой, которой соответствовал насмешливый взгляд светлых глаз. Высокую, стройную (благодаря регулярным занятиям спортом) фигуру Морозини можно было встретить в самых разных странах мира. Он всегда был безупречно элегантен в превосходных костюмах от лучших портных Лондона. Добавим, что он – к великому горю своих многочисленных обожательниц – был женат и абсолютно верен своей прекрасной жене Лизе. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это обстоятельство лишало поклонниц надежды.
Мари-Анжелин дю План-Крепен от подобных глупостей была далека. Пережив вместе с Морозини множество волнующих приключений, она прониклась к нему безграничным восхищением и чисто сестринской любовью, часть которой перешла и на Лизу.
– Как вы здесь оказались, Альдо? – воскликнула она, оправившись от изумления. – Я полагала, что вы в главной гостиной?
– Я и был там, но вернулся назад через апартаменты королевы и служебную лестницу. Что до упомянутого посла, клянусь вам, он действительно здесь. Очень напоминает Чингисхана, но от него так разит запахом лошадей и дегтя, что вокруг этой персоны образовалось некоторое свободное пространство. Я бесстрашно подошел к нему и поздоровался, выразив благодарность за интерес к королеве Марии-Антуанетте. Взглянув на меня своими раскосыми глазами, он ответил при посредстве секретаря: «Не знаю такой!» – «В таком случае, почему вы почтили выставку своим посещением?» – «Украшения! Великолепные украшения! – произнес он, метнув взгляд на витрины, где лежат драгоценности. – У любой королевы их всегда много!»
Наступила короткая, но глубокая пауза: обе женщины с ужасом переглянулись, и Морозини без труда прочел их мысли.
– Не беспокойтесь, витрины очень прочные, и стекла затянуты дополнительной стальной сеткой. Больше всего меня огорчает такой наплыв публики: несчастные билетерши «на контроле» не в силах справиться со всеми желающими попасть на выставку.
Должно быть, какой-то ловкач ухитрился подделать приглашения…
– С голубым тиснением монограммы Марии-Антуанетты и золотыми французскими лилиями? – вскричала мадам де Ла Бегасьер. – Это стоило бы ему бешеных денег…
– Не сомневайтесь, он продал поддельные приглашения еще дороже! Билеты просто рвали из рук. Вы же знаете, что украшения королевы возвращаются в ее любимый Трианон впервые с 1867 года, когда императрица Евгения [10]устроила сходный прием по случаю Всемирной выставки в Париже. Но размах тогда был совсем не тот, что теперь!
Кто бы сомневался! Императрице действительно удалось вернуть на прежнее место несколько предметов мебели, в том числе изумительное бюро с подписью Ризенера [11], и собрать некоторые вещи, имеющие отношение к памяти о королеве. Но в этот раз за организацию выставки взялся в высшей степени представительный – версальский и международный – Организационный комитет, почетными председателями которого стали Джон Д. Рокфеллер, семь лет назад уже пожертвовавший крупную сумму на спасение версальских дворцов, и княгиня Бурбон-Пармская. Они совершили настоящий подвиг, убедив многих владельцев предоставить для экспозиции личные украшения Марии-Антуанетты. Среди этих коллекционеров были Альдо Морозини и его тесть Мориц Кледерман, чрезвычайно богатый банкир из Цюриха. Оба хотели доставить удовольствие бабушке Лизы, графине фон Адлерштайн, входившей в число почетных членов комитета, а Морозини – еще и своему другу Жилю Вобрену, владельцу антикварного магазина на Вандомской площади, специалисту по французскому XVIII веку и неутомимому собирателю всего, что имело отношение к Версальскому дворцу.
Вобрен, можно сказать, оторвал от сердца столик для игры в триктрак [12]с драгоценным «маркетри» [13]: это была одна из ценнейших вещей в его коллекции, но он не сумел устоять перед обольстительной улыбкой прекрасной Леоноры, роскошной итальянки, вышедшей замуж за лорда Кроуфорда. Этот уже пожилой шотландец был неслыханно богат и почти столь же загадочен, о нем знали только то, что в его семье издавна царит подлинный культ Марии-Антуанетты, а сам он владеет многими вещами, которые некогда принадлежали королеве-мученице. Он ежегодно проводил несколько месяцев в Версале и стал инициатором выставки «Магия королевы», а также одним из самых активных членов комитета, в котором по настоянию его жены получил место и Жиль Вобрен.
Новая страсть друга забавляла Альдо. Закоренелый холостяк, Жиль регулярно становился жертвой своей любви с первого взгляда. Эти вспышки были неистовыми, но недолгими: Леонора стала третьей за неполные два года пассией Вобрена, сменив изумительную американку Полину Белмонт, к которой сам Альдо в свое время почувствовал «слабость», и цыганскую танцовщицу из балета «Шахерезада». Возможно, подобная ветреность имела простое объяснение: два первых увлечения антиквара остались безответными, хотя он был готов даже жениться, а вот прекрасная Леонора, по всей видимости, оказалась более доступной. Уловив на лице своего друга притворно скромное выражение и выслушав его полупризнания, Альдо пришел к убеждению, что роман уже разгорелся.
Как бы там ни было, желая угодить своей красотке, Вобрен начал так «обрабатывать» Морозини, что тот согласился отдать на выставку пару подвесок из алмазов розоватого оттенка – одну из лучших вещей своей коллекции. Собственно, с такой же просьбой к нему обратилась и старая графиня, поддержанная Лизой, поэтому он сопротивлялся только для вида – чтобы оценить силу чувств Вобрена. Сейчас эти восхитительные украшения занимали центральное место в одной из витрин, рядом с парой браслетов, принадлежавших Морицу Кледерману, жемчужным ожерельем и одной сережкой – великолепной «слезой», подвешенной к алмазу поразительной чистоты. Под всеми этими драгоценностями были указаны только номера, отсылавшие к роскошному каталогу. Но и там владельцы обозначались инициалами: леди Х.Х. – ожерелье, князь А.М. – подвески, месье М.К. – браслеты, мадемуазель К.О. – «слеза». И так далее… Менее значительные украшения, такие, как перстни, запонки, заколки, были разложены вокруг главных экспонатов. Дополняли ансамбль два застекленных шкафа. В одном были представлены небольшие ценные вещицы: вазочки для сладостей, табакерки, гребни, флаконы, веера, – почти все инкрустированные драгоценными камнями, с вензелем королевы. Любопытно, что центральное место второго шкафа было отведено тому знаменитому ожерелью, которым королева никогда не владела, хотя само название оказалось навеки связанным с ее именем… В шкафу можно было увидеть великолепную копию драгоценности, подаренной Людовиком XV своей любовнице мадам Дюбарри. Экспонат удачно дополняли два других изумительных украшения: диадема леди Крейвен и ожерелье герцогини Сазерленд, в которые были вставлены алмазы, вырванные из алчных рук графини де Ламот [14]. Эти драгоценности совершили путешествие во Францию под бдительной охраной Скотланд-Ярда, на смену которому пришла Сюрте [15].
По правде говоря, некоторые члены комитета, в том числе председательница, супруги Мальдан, сам Морозини да и Жиль Вобрен, выступали против этой экспозиции, ссылаясь на то, что «Магию королевы» следует оградить от темного дела, бросившего тень на французский трон и особенно на Марию-Антуанетту. Но лорд Кроуфорд стал яростно и страстно отстаивать другую точку зрения: по его словам, у каждой магии есть свои темные стороны, которые лишь выгодно подчеркивают ее яркий блеск. Безвинно обвиненную королеву эта история только возвысит. Кстати, о ней невозможно умолчать, поскольку она бесконечное количество раз упоминается в многочисленных мемуарах. Шотландец сумел убедить сомневающихся. Немалую роль сыграл и его личный вклад в выставку – более чем значительный. Альдо не стал возражать, но неприятное ощущение у него все же осталось. Хотя ему очень нравились английские украшения, он хмурился каждый раз, когда его взгляд останавливался на огромном ожерелье.
– Конечно, я знаю, что это копия, – доверительно сказал он Вобрену, – но ничего не могу с собой поделать, мне кажется, эта штука приносит несчастье.
– Слушай, ты уже надоел мне своей манией видеть зловещие приметы в любой мало-мальски исторической драгоценности! Леди Крейвен и герцогиня красуются в подлинных алмазах, заимствованных из «хомута», – потому что это страшилище больше похоже на конскую сбрую, чем на ожерелье, – и ничего, обе прекрасно себя чувствуют. А Леонора восторгается этим украшением и хотела бы заполучить подлинник, ведь копия принадлежит ее супругу!
– Женщины безумны! – вздохнул Альдо и пожал плечами. – Мало того, что она выставила бы себя на посмешище с такой грудой алмазов на шее, у меня нет уверенности в том, что Кроуфорд осилил бы подобные траты даже при его состоянии.
– Красивая женщина имеет право грезить о невозможном, – заметил антиквар слащавым тоном, который в его устах звучал очень забавно.
Жиль Вобрен отличался внушительной статью и своими заметными залысинами, крупным носом, властностью напоминал бы, в зависимости от освещения, Наполеона или Людовика XI, если бы те одевались в Лондоне. Он был всегда элегантен, верен друзьям и обладал большим чувством юмора, которое изменяло ему лишь в тех случаях, когда хоть в чем-то задевали даму его сердца. В такие моменты он становился страшен.
Сейчас, неожиданно объявившись в коридоре в поисках Морозини, он просто лучился радостью:
– Прибывают официальные лица! Тебе надо подняться! И, наверное, придется задержать толпу, пока они не обойдут все салоны, – добавил он, указывая на нескончаемую очередь истинных или ложных приглашенных, которая тянулась по двору, как вереница муравьев.
– Ты прав. Скажи этим типам из охраны, чтобы они остановили людей.
– Это будет нелегко! И откуда только они все набежали?
Когда посетителей при входе на выставку попытались приостановить, послышался шум протестующих голосов. Вобрен взял слово, чтобы воззвать к разуму: все смогут пройти, но немного позже. Народу в залах уже слишком много, и надо хотя бы церемонию открытия провести в гармоничной обстановке. В конечном счете его красноречие возобладало над эмоциями толпы, и он вместе с Альдо вновь вернулся в гостиную.
Малый Трианон, стоявший в глубине двора, благодаря гению своего архитектора Габриэля был возведен таким образом, что с южной стороны к аристократическим салонам нужно было подниматься на второй этаж, тогда как на западной стороне они занимали слегка возвышающийся над землей первый этаж, поэтому в них входили по ступенькам разной высоты. Фасад с четырьмя выступающими коринфскими колоннами, которые служили обрамлением для трех больших окон из пяти, был самой прекрасной частью этого изящного особняка из бежевого камня – быть может, самого совершенного из всех шедевров архитектуры второй половины XVIII века. Отсюда был виден французский сад, протянувшийся до круглого пруда, над которым возвышался очаровательный павильон. Со всех сторон Трианон окружали великолепные пейзажи. Высокие своды дворцовых окон выходили на сады: цветочный на севере и ботанический на юге. Так захотел Людовик XV, просвещенный любитель редких растении. Аттик [16], имевший собственную балюстраду, находился над этажом для приемов. Там располагались личные апартаменты. Этот маленький дворец кубической формы совсем не выглядел тяжеловесным, напротив, он был чудесным образцом изящества и элегантности. Юная Мария-Антуанетта, получив его в подарок от мужа, была так очарована, что проводила в нем сначала целые дни, потом, все чаще и чаще, и ночи. В Трианоне она принимала только самых близких друзей – ту самую «клику», которую ей постоянно ставили в вину, занималась перепланировкой садов и приказала построить Деревушку [17]– красивую игрушку для взрослой девочки! В сущности, она покинула свой Трианон лишь тогда, когда ее заключили в тюрьму по требованию народа, который считал этот восхитительный уголок местом развратных оргий…
Альдо тоже обожал дворец королевы. Воздавая должное изумительному Версалю как несравненному шедевру архитектуры и памятнику истинного величия, он проникся нежностью к этой маленькой «драгоценной шкатулке», деликатная грация которой была способна покорить и молодую королеву, и мужчину с хорошим вкусом. Во многом по этой причине – в числе прочих – он решился показать публике столь дорогие ему сокровища.
Облокотившись о балюстраду, он смотрел, как длинная черная машина с шофером и лакеем на подножке останавливается у ступенек, где по распоряжению комитета дежурили лакеи в напудренных париках и в ливреях цветов королевы. Из машины вышли двое: сначала посол Соединенных Штатов Майрон Т. Херрик, старый и верный друг Франции, представлявший одновременно свою страну и мецената Джона Рокфеллера, а затем почетная председательница, которой он галантно помог покинуть автомобиль. За первой черной машиной последовала вторая – председателя Совета министров Андре Тардье [18], приехавшего без всякого официального эскорта.
Силуэт белокурой прелестной княгини Сикст де Бурбон-Пармской, урожденной Эдвиги де Ларошфуко, чьей золовкой была императрица Зита [19], прекрасно соответствовал общей атмосфере выставки благодаря платью из креп-жоржета того нежно-голубого оттенка, к которому питала особое пристрастие Мария-Антуанетта. Этого нельзя было сказать о ее спутнике в строгом черном пиджаке – только седые, словно бы напудренные волосы и яркие голубые глаза дипломата имели некоторую связь с событием дня. Казалось, они были в восторге друг от друга и продолжали оживленный разговор, завязавшийся, очевидно, еще в машине.
Поднявшись на верхнюю ступеньку, где их дожидались члены комитета, княгиня все еще заразительно смеялась, и это задало тон всей церемонии открытия. Раздавались приветствия и комплименты, мужчины целовали дамам руки, и праздничный гомон затих лишь тогда, когда хранитель Версальского дворца Андре Перате произнес короткую приветственную речь, в которой блеснул эрудицией. Затем уже премьер-министр счел своим долгом выразить признательность „Соединенным Штатам Америки и их послу, на что последний, естественно, ответил лестными словами в адрес Франции, и лишь после этого княгиня разрезала голубую ленту, которая преграждала доступ к выставке. Публика с приглашениями столпилась в прихожей и гостиной, доступ в которые был ограничен шнурами из красного бархата. Официальный осмотр начался…
На выставке были в изобилии представлены изображения королевы: картины, бюсты, рисунки. Прекрасное надменное лицо было запечатлено в мраморе, бронзе, алебастре или на полотнах живописцев. Мебель также принадлежала к той эпохе и была взята либо из дворца, либо одолжена у коллекционеров. Книги с гербом или монограммой Марии-Антуанетты вернулись в комнату, которая была библиотекой, а на стенах, затянутых по этому случаю шелком, были размещены ее записочки на бумаге с золотым обрезом и три акварели ее работы. В витринах выставлялись веера, флакончики и очень трогательный экспонат – книжечка с образчиками тканей всех нарядов Марии-Антуанетты. Каждое утро фрейлина приносила ее королеве, которая листала ее и с ее помощью выбирала себе одежду. Искусные портные сумели восстановить по этой книжечке два платья, представленные теперь на манекенах в кружевных перчатках и атласных туфельках. В выставочных залах можно было видеть детские игрушки и маленькие стаканчики, зеркальца, щеточки, гребни, кувшинчики и флакончики из севрского фарфора или серебра. А рядом лежал дорожный несессер, который Марии-Антуанетте так и не пригодился, потому что, в отличие от всех других французских королев, она жила только в Версале и, главным образом, в Трианоне.
Посетители послушно двинулись за хранителем, проводившим экскурсию, а Вобрен, совершенно забыв о выставке, отчаянно любезничал с Леонорой. Альдо оставил их вдвоем и вновь направился в апартаменты королевы. Это были три расположенные рядом комнаты, в каждой из которых стояла витрина с украшениями. Мебели здесь почти не осталось, зато были расставлены торшеры, в свете которых драгоценные камни переливались особым блеском. Витрины располагались таким образом, что охране было отлично видно любого, кто к ним приближался.
Больше всего Альдо стремился попасть в будуар Марии-Антуанетты. Здесь были выставлены самые ценные украшения, и он хотел внимательно рассмотреть алмазную «слезу», лежавшую рядом с его подвесками и браслетами тестя.
Приехав из Венеции только накануне, он вручил свой футляр принцу де Полиньяку, прославленному члену комитета и признанному в высшем свете композитору, которому пришлось на время отвлечься от музыкальных грез. Он был главой семьи, снискавшей некогда особое благоволение королевы Марии-Антуанетты, поэтому ему было поручено принимать будущие экспонаты от коллекционеров в присутствии вооруженных полицейских. Очевидно, подавленный такой ответственностью, принц воспринимал свой долг как неприятную обязанность, от которой не мог отказаться, но жаждал скорее избавиться. Морозини же рассчитывал встретиться со знаменитым ювелиром Шоме, создававшим экспозицию, или хотя бы с его представителем, чтобы при осмотре выставки услышать профессиональные комментарии специалиста. Но сделать этого, к сожалению, не удалось, и теперь Альдо надеялся хотя бы осмотреть экспонаты в одиночестве.
Как он и предполагал, будуар был пуст, если не считать двух полицейских, стоявших в напудренных париках у витрины. Благодаря прихоти королевы будуар стал самым надежным местом во дворце. Избрав бывшую «кофейную гостиную» Людовика XV в качестве своего интимного уголка, она велела закрыть все окна большими зеркалами, стоявшими на полу, и тем самым добилась совершенного спокойствия, потому что из сада невозможно было рассмотреть абсолютно ничего. Здесь установили особый механизм, освещавший будуар исключительно с помощью электричества.
Войдя в комнату, Альдо подумал, что грезит наяву. Королева была здесь! В роскошном атласном платье с кружевами, с плюмажем из страусиных перьев, который был вставлен в высокую напудренную прическу и заколот алмазной булавкой, с веером в руке, она зачарованно смотрела на камни, блиставшие на черном бархате витрины. Эта женщина была такой прекрасной и стройной, величественной и изящной одновременно, что Морозини невольно воскликнул:
– Ваше величество!
«Мария-Антуанетта» вздрогнула и обернулась.
– Господи, как вы меня напугали! – с улыбкой сказала она.
– Простите меня, мадам, я очень сожалею. Впрочем, я мог бы ответить вам тем же. Иллюзия полная…
Действительно, когда она обернулась, он сразу узнал лицо, которое видел на многих фотографиях: это была актриса Марсель Шанталь, сыгравшая несколько месяцев назад роль Марии-Антуанетты в одном из первых французских звуковых фильмов – «Ожерелье королевы». Улыбка молодой женщины потеплела.
– Спасибо. Простите, но могу ли я узнать, кто вы? Я знакома не со всеми членами комитета, – добавила она, увидев сине-белый знак на отвороте его пиджака.
– Я только вчера приехал… вот с этим, – добавил он, указав на подвески нежнейших розовых тонов, – и…
– О! Так вы венецианский чародей, полагаю? Князь Морозини?
– Я чрезвычайно польщен тем, что мое имя известно… Вашему величеству, – сказал он, склоняясь к протянутой ему руке в перчатке.
– Не скромничайте! Вы хорошо знаете, что о вас грезят все женщины с хорошим вкусом! Остальные, впрочем, тоже… Я бы с величайшим удовольствием поболтала с вами, но толпа уже приближается, и мне надо занять свой пост. Я «главный сюрприз» дня! – со смехом добавила она.
Как только актриса направилась навстречу гостям, Альдо вернулся к витрине, наклонился как можно ближе к интересующей его вещице и вынул из кармана ювелирную лупу, с которой никогда не расставался. К нему тут же бросился один из охранников:
– Что это такое?
– Не ключ, не стамеска… просто лупа…
Морозини был опечален: даже на таком расстоянии мощное увеличительное стекло подтвердило возникшее у него подозрение – восхитительное украшение было фальшивым. Одно из всех. К тому же эта «слеза» лежала на самом почетном месте! Неслыханно!
Сунув маленькую лупу в карман, он решил потребовать объяснений от Шоме, который сопровождал приглашенных. Не может быть, чтобы один из величайших ювелиров мира позволил так себя провести! По всей видимости, на это были какие-то причины! Но следовало подождать: уже слышались звуки многочисленных шагов и звучные, четкие пояснения Андре Перате. Толпа приблизилась к апартаментам: изумленные восклицания свидетельствовали о том, что на пороге их встретила реверансом актриса – роскошный двойник королевы. Раздались крики «браво!». В общем хоре заметно выделялся громкий голос премьер-министра: в скором времени прекрасной Марсель Шанталь суждено будет вытеснить из его пылкого сердца столь же красивую, но не столь импозантную Мари Марке, приму «Комеди Франсез»!
Тардье поцеловал ей руку, и его примеру с энтузиазмом последовали другие. Это привело к некоторой сутолоке у входа, и организаторам пришлось приложить усилия, чтобы толпа плавно, по пять человек за один заход, проследовала мимо витрин. Альдо покинул свой наблюдательный пост и пристроился в хвост, высматривая Шоме, но так его и не увидел.
– Он только что уехал, – сообщила мадам де Ла Бегасьер. – Его попросили к телефону, и он выглядел чрезвычайно взволнованным.
– Он ничего не сказал?
– Да нет же. Впрочем, я ни о чем его не спрашивала. Умоляю вас, князь, позвольте мне насладиться этим мгновением покоя, – добавила она, обмахиваясь пригласительным билетом, как веером. – Не забывайте, что сейчас мне предстоит вывести эту веселую компанию в английский сад, где можно будет выпить шампанского. И я боюсь, что на всех не хватит, ведь такого наплыва мы не ожидали!
– Послушайте! Ведь у вас под рукой Полиньяк и, стало быть, шампанское «Поммери» [20]. Попросите
.его срочно доставить еще несколько ящиков! Что же касается печенья…
– Этим занимается Мари-Анжелин! Она уже помчалась к кондитеру за добавкой! Эта святая дева – истинное сокровище! Никогда не устану благодарить маркизу де Соммьер за то, что она нам ее «одолжила».
– И будете совершенно правы, – одобрил Морозини, которого забавляла мысль о том, как изумилась бы любезная дама, узнав о других, совсем не мирных талантах упомянутой святой девы.
В ожидании он решил выкурить сигарету в английском саду, где и в самом деле был натянут огромный тент в сине-белую полоску, под которым располагался буфет, защищенный от любых ударов стихии.
На время выкинув из головы дело о фальшивой «слезе», которое выглядело просто оскорбительным по отношению к тем, кто, подобно ему, героически расстался с подлинными сокровищами, предназначенными лишь для созерцания их владельцев, он мысленно перенесся в свой венецианский дворец, где месяц назад Лиза с поразительной легкостью родила маленького Марко. Всего полчаса страданий, и мальчуган явился на свет – пухленький и громкоголосый. Он сучил ножками, и его рыжие кудряшки позволяли надеяться на возможное сходство с матерью, в отличие от старших, Антонио и Амелии, смуглых черноволосых близнецов – несомненных Морозини. Малыш был настолько мил, что все пришли в полный восторг. И Альдо был первым – едва крошечная ручонка обхватила и зажала его палец. И совсем уж чудо – внезапное преображение близнецов. Стоило им научиться ходить, как отцовский дворец наполнился их криками, играми, беготней, выдумками (не всегда похвальными) и – по мере освоения речи – ораторскими баталиями. В четыре года это была самая сплоченная и самая инициативная парочка в стране, если не во всей Европе. Но когда дверь в материнскую спальню закрылась перед тайной рождения новой жизни, наступила полная тишина: близнецы больше не шумели! Ходили только на цыпочках, а когда им впервые показали Младенца, уставились на него с необычной серьезностью. И Антонио объявил:
