Текст книги "Обломки"

Автор книги: Жюльен Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Глава шестая

Было это в последний день каникул.

Они шагали в молчании, не спуская глаз с неровного булыжника под ногами. Каждый булыжник был непохож на соседний. Были здесь зеленоватые, словно поднятые со дна Сены, были оранжевые от ржавчины, были белые, вроде бы совсем новенькие, даже розовые, а иногда попадались черные. Только эти булыжники и видели Робер с Филиппом.

С зарей туман сгустился и окутал поверхность реки, будто подымался с самого ее дна. Время от времени одышливый ветер гнал перед собой эту белесую дымку, и она, мягко сворачиваясь в трубки, распадалась под трепетным напором воздуха. Тогда сквозь длинные, тут же смыкающиеся прогалы была видна вода, черная, слюдянистая.

Оба они стояли неподвижно, неподалеку от берега, и в ладони мужчины совсем исчезла мальчишеская ручонка. Ни тот, ни другой не произносили ни слова. Просто ждали минуты, когда ветер снова раздерет завесу тумана и покажет им реку.

Последняя прогулка закончившихся каникул получилась печальной. Робер твердил про себя, что завтра в этот самый час он будет сидеть над тетрадью и, возможно, на странице останется грязный след его слез; а Филипп с тяжелой душой вспоминал все первые октября своего детства, запах нового пенала и люстринового передника, крики учеников, смех, новые дружбы, какую-то удивительную во всем свежесть, новый кусок жизни. Он поднял воротник пальто, пристукнул тростью о булыжник. Почему он обязан вспоминать все это? Неужели не существует двери, которая раз и навсегда закрыла бы прошлое, не давала оглянуться назад?

Протяжный гул города еле доходил сюда. Звуки терялись в этом молочно-белом сумраке, предметы расплывались. Разве что можно было разглядеть стволы платанов, чуть склоненных, будто в задумчивости. Филипп подождал еще, сжал руку Робера, и они двинулись вперед. В гуще тумана Филиппу мерещилось, будто все материальное исчезло куда-то, оставив после себя некую вселенную духа, где мечется одна-единственная тень: он сам. Чего он ищет? Ничего. А сюда, на берег реки, он забрел только потому, что здесь, а не на улицах столицы к нему толпой сбегаются воспоминания. Здесь память неустанно нашептывала о том, каким был он некогда, и, слушая ее голос, он умилялся душой. Было в его жизни время, когда человек, каким он мог бы стать, шествовал с ним бок о бок, день за днем. Тогда Филипп чуял его незримое чудесное присутствие, с пылом приноравливал свои мысли к мыслям того, другого, под конец начинал сам верить, что замена состоялась, и долгие годы ощущал глубокое внутреннее удовлетворение. А потом наступил такой час, когда он прозрел истину – первый и еще отдаленный зов смерти. Человек, каким он должен был стать, не существовал больше. Уже давно Филипп жил в тесной близости с неким призраком, с тем, о ком только одна его память могла поведать что-то, но кого никто никогда не видел. И он не мог сдержать смеха, когда в одиночестве вспоминал, что думал о самом себе, о своем будущем, о том завтра, чья заря уже занималась над мраком сегодняшнего дня, но ей так и не суждено было разгореться.

Они благоразумно шагали под деревьями, стоявшими вдоль стены, но иной раз куча камней преграждала им путь, прижимала к реке, и тогда они продвигались особенно осторожно. Они остановились под аркой моста Александра III послушать плеск воды, но ничего не услышали. Туман здесь был пореже, черный свод моста над их головами рвался ввысь, в эту молочную дымку, и вдруг пропадал там, перерезанный полосой тумана надвое.

– Постой здесь, – сказал Филипп.

Его неудержимо тянуло посмотреть на воду, он направился к берегу и чуть нагнулся. В лицо ему ударил острый мощный запах Сены, и он глубоко вздохнул, набрал полную грудь запахов, чтобы унести их с собой про запас. Он и сам не мог бы объяснить, почему река с детства влекла его к себе. Между ними обоими существовало некое таинственное родство. Когда Филипп прогуливался по берегу Сены, ему вдруг начинало казаться, будто река говорит с ним и, если приходить к ней почаще, она рано или поздно откроет ему свои тайны. Однако она нагоняла на него страх: стоило чуть нагнуться над водой, как сразу же сжималось сердце.

Внезапно его окликнул Робер. Филипп не ответил и тут же услышал рядом шаги сына.

– Стой там, где я велел, – приказал Филипп.

Мальчик затрусил обратно. А Филипп все стоял и спрашивал себя, когда же он подойдет к сыну. «Возможно, и никогда», – вдруг подумалось ему. Но мысль эта показалась глупой, просто она проскользнула по ассоциации – за словом «река» шло слово «самоубийство». Но разве человек богатый, пользующийся отменным здоровьем, кончает с собой? Возможно ли убить себя только потому, что тебе скучно? Он снова стукнул тростью о камень и мысленно повторил свой вопрос. Потому что скучно? Причина явно недостаточная. Чтобы оправдать такой конец, требуется великое горе или хотя бы серьезный недуг. А главное, он боялся смерти.

И тем не менее она тянула к себе, как эта река, и ему приятно было ощущать себя рядом и в то же время от нее огражденным. Так, нынче утром умереть – это значит просто сделать еще один шаг вперед к реке. И в этой легкости был свой неодолимый соблазн. Постояв с минуту в раздумье, он подошел к сыну, нагнулся к нему, поцеловал.

– Пари держу, что ты боялся.

– Вот и нет.

Робер солгал. Филипп обмотал ему шею шарфом, похлопал по румяной щеке.

– Сейчас я тебя догоню, – проговорил он. – А ты иди вон в ту сторону. Дойди до лесенки, которая ведет на набережную, и подожди меня там. Я скоро.

И так как сын глядел на него почти трагическими от беспокойства глазами, Филипп добавил, желая его успокоить:

– Ничего не бойся. На обратном пути зайдем в кондитерскую.

Постояв еще немного, они разошлись, и Филипп опять направился к реке. Его увлекала эта беспроигрышная игра; каждый робкий и осторожный шаг по направлению к смерти возвышал его в собственных глазах. Побудет несколько минут у воды и повернет обратно. Дома никто и не догадается, что он мечтает о самоубийстве, это будет его тайна, даже Элиане он ни словом не обмолвится и тем самым приобретет над ней моральное превосходство, так как подчинить ее себе сейчас уже невозможно, а отказаться от нее он не смеет; зато какая-то часть его самого ускользнет из-под власти этой женщины. Будет и у него свое убежище.

Трудным казался только самый переход от жизни к смерти. Он попытался представить себе состояние человека, у которого хватило мужества нырнуть в эту ледяную воду, окутанную туманом, и медленно задыхаться в течение двух-трех минут. Зато когда уже перейден рубеж, начинается блаженный мрак небытия. Он вздохнул. Им завладела тоска при мысли об этом мрачном рубеже, и он замечтался, не вынув из кармана руку, даже трость и та свисала с задумчивым видом. Жизнь не удалась, он отлично понимал это, но на его глазах у большинства людей жизнь тоже не удается; единственно, за что он всерьез упрекал свою, так это за то, что природа не вложила в него прочной основы. Жил он уродливо, скучно и одновременно бездумно, хотя жалел, что не достиг высот, и любил все прекрасное. Более того, ко всему примешивался еще легкий привкус комического. Жена повсюду разбрасывала письма любовника, и он читал их, читал с жадностью. В одном письме о нем говорилось не слишком уважительно. А Элиана… он предпочитал вообще не думать об Элиане.

Он стоял на берегу, не отводя взгляда от воды, и вдруг его охватило нелепое желание обмакнуть в нее руку, но только как? Он шагнул влево, шагнул вправо. Эта часть пристани была слишком высоко над рекой, если даже лечь ничком, и то до воды не дотянешься. Он присел на корточки и наугад сунул трость в туманное месиво; от страха потерять равновесие лоб под шляпой взмок от пота, и он быстро поднялся с бьющимся сердцем. Однако именно это волнение еще больше разожгло его, теперь ему во что бы то ни стало требовалось коснуться воды. Чуть подальше он заметил большое железное кольцо, вделанное в камень, к таким кольцам чалят баржи. Можно держаться за кольцо – он похвалил себя за удачную мысль, – но на сей раз пришлось встать на колени. Сжав правой рукой кольцо, он нагнулся, но левая, с которой он стянул перчатку, натыкалась на пустоту; вода по-прежнему была вне пределов досягаемости.

Тут ему вспомнилось, что поблизости есть местечко, где летом купают собак, и он направился туда. Пять-шесть ступенек вели прямо к воде. Отсюда собак бросали в Сену, и они, дрожа всем телом, подымались на берег по этой лестничке. Филипп положил трость. Сначала одна, потом другая нога ступили на первую ступеньку, потом на следующую, и тут Филипп остановился передохнуть. На четвертой ступеньке река, полноводная после недавних дождей, омочила носы ботинок. Он осторожно нагнулся, сейчас его высокий рост был только помехой. Наконец кончики пальцев погрузились в Сену, потом вся кисть, и ему показалось, будто страх ушел куда-то. А через пять минут он догнал сына.

Теперь они шагали вдвоем между строем деревьев и огромными кучами рыжего песку. Мальчик, радуясь, что кончилось его одиночество, болтал что-то. Филипп не слушал. Вдруг они остановились. Над их головой засверкало в тумане какое-то большое медное пятно – солнце, и в ту же минуту за неосязаемой белой завесой, таявшей на свету, протяжно и хрипло взревело буксирное судно.