Текст книги "Осада Монтобана"

Автор книги: Жюль Ковен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Разве новый посланный монсеньора Гастона ничего не сообщал вам от имени своего товарища? – спросил Морис, прикидываясь удивлённым.

– Он угрюм, как статуя. Я не осмеливалась и слова ему молвить... а он не говорил мне ничего.

– Бедный капеллан! Он, вероятно, уже чувствовал первые признаки болезни, которая теперь поразила его. Подагра поднялась у него к голове и парализовала язык!

– Пресвятая дева! Какое страшное испытание! – вскричала мать Схоластика, слишком пользовавшаяся своим языком, чтобы не испытать ужаса от мысли, что его может парализовать.

– Сегодня я заменяю капеллана, так же как и моего дядю, – продолжал Лагравер, – который поручил мне просить вас написать просьбу на имя герцога Орлеанского с перечнем всех ваших прав (то есть бесчисленных достоинств) на получение места игуменьи. Завтра принц напишет к епископу в Блуа насчёт основания нового монастыря визитандинок.

– В таком случае мне нельзя терять ни минуты! – прошептала привратница в сильном волнении, потому что не отличалась умением писать так же бойко и красноречиво, как молоть языком.

– Совершенно верно, достойная матушка. Я должен взять с собой вашу просьбу, если вы желаете, чтобы принц принял её во внимание.

– Я составлю и напишу её в зале смежной с приёмной, пока вы будете разговаривать с девицей де Трем, – сказала мать Схоластика, приведённая в восторг этим обещанием. – Святое вдохновение находит на меня, только когда я одна.

Она вошла в приёмную, сопровождаемая Морисом.

– Доротея, – обратилась она к белице, которая дежурила в отгороженной части приёмной, – предупредите Камиллу де Трем, что её вызывает посланный его высочества герцога Орлеанского. Но вместо того, чтобы возвращаться с ней сюда, пройдите в трапезную, в которой теперь нет никого и подождите меня там.

Учёная Доротея «олицетворяла вдохновение» для матушки-привратницы, неспособной к письму.

Одна из монахинь прошла во внутренние комнаты монастыря через одну дверь, тогда как другая исчезла в противоположной. Лагравер остался один на несколько минут, которые показались ему вечностью. В первый раз он должен был увидеть Камиллу, меж тем как она готова встретить его как старого знакомого и возлюбленного. Несмотря на его непоколебимую твёрдость воли, предстоящая сцена волновала его, мысли путались.

В солнечном луче, падающем сверху на середину приёмной, вдруг показалось белое и лазоревое облако. Морис невольно закрыл глаза и, когда раскрыл их снова, стоял ослеплённый и вне себя от восхищения: действительность превзошла идеал.

– Я молила Бога и он прислал мне избавителя, – произнёс мелодичный голос. – Благодарю вас, Морис. Видя вас, я оживаю снова!

Пансионерка протянула ему свою миниатюрную ручку сквозь железную решётку. Это движение заставило опомниться остолбеневшего Лагравера. Он бросился на колени, чтобы коснуться губами её розовых пальчиков, но вдруг опять откинулся назад.

– Что с вами, Морис... отчего вы не говорите со мною? – сказало милое дитя, встревоженное его молчанием.

Он несколько овладел собою.

– Мадемуазель де Трем... – начал он.

– Мадемуазель!.. Вы называли меня Камиллой, когда мы расстались...

– Извините, – продолжал он. – Я так взволнован свиданием с вами... опасностью, которой вы подвергаетесь!.. Надо бежать... бежать со мной!.. Кардинал открыл заговор ваших братьев и хочет насильно выдать вас замуж, из утончённой злобы и мести.

– Зачем вы говорите так громко о таких страшных вещах? – перебила она его шёпотом. – У вас не был такой звучный и сильный голос, когда вы отдавали мне вашу душу и вашу жизнь!

Морис содрогнулся, верное чувство молодой девушки подметило уже несходство между ним и его кузиной.

– Если бы вы едва шевелили губами, – продолжала Камилла, – и то я поняла бы смысл ваших слов... нас могут подслушать... я вас поджидала, чтобы высказаться... я задыхаюсь за этими решётками, вдали от братьев, которые в опасности... от вас... и от Валентины! Я знаю, что она была с вами в Брабанте. По особенному счастью одно из её писем ко мне не было перехвачено. Оно написано из Лаграверского замка, который она намеревалась покинуть тайно вместе с вашим отцом для того, чтобы избегнуть преследований за ваш побег в Бельгию, о котором кардиналу доложился ваш дядя, дом Грело.

Как могла Камилла получить письмо от Валентины с юга Франции, когда та была на севере в Бельгии? Этот вопрос может разрешить сам читатель, вспомнив, что обещала Жермена, оставшаяся в Лагравере, своей молодой госпоже, перед её отъездом из замка. Тайна прояснилась очень просто – письмом с двумя конвертами.

– Валентина не решилась ехать в Париж, – продолжала Камилла, – она так опасалась попасться в руки кардинала вместе со своим отцом. Поэтому она не смогла увидеться со мной. И за меня она сильно боялась, а этот её страх только радовал меня. Чем более мне грозила опасность, тем более приближался час моего избавления, тем скорее я надеялась вас видеть... я полагалась на ваше обещание.

– Я и теперь, ещё обещаю возвратить свободу и голубое поднебесье вашим крылышкам, моя кроткая голубка, попавшая в гнездо змей! – сказал Морис с восторженным увлечением, совершенно забыв на этот раз, что вера в него была внушена Камилле не им самим, а его двойником.

Пока она говорила, он успел подпилить две из железных полос решётки, которая их разделяла. Завершив работу, он разогнул прутья своими сильными руками, легко, словно они были из свинца. В решётке образовалось отверстие – довольно большое для того, чтобы гибкое тело Камиллы могло через него пройти.

– Пойдёмте, – сказал он, – пойдёмте!

Молодая девушка встала на цоколь решётки, но вдруг зашаталась, испуганная и взволнованная. Он взял её на руки бережно, как мать принимает к себе на грудь своего ребёнка, и опустил её на пол залы для посетителей.

– Как вы сильны, Морис! – сказала ему Камилла. – А вы возмужали с тех пор, как мы расстались.

В эту минуту послышались приближающееся шаги в смежном коридоре, который соединял приёмную с внутреннею частью монастыря. Лагравер кинулся к двери, в которую должны были войти, и увлёк за собой Камиллу. Растворенная половинка двери скрыла их обоих.

– Вот моя просьба... – начала было мать Схоластика, входя в освещённую часть приёмной, большая половина которой была погружена во мрак.

Договорить ей не дали. Сложенный вчетверо платок закрыл рот – и глаза привратницы, и в то же время дверь за нею захлопнулась.

Глава XXIX
ПОХИЩЕНИЕ

e сопротивляйтесь, и вам не сделают никакого вреда, – шепнули на ухо матери Схоластики, сжимая ей руку, как клещами.

Полумёртвая от страха, лишённая возможности говорить и видеть, она повиновались машинально. Старая монахиня почувствовала, что с неё осторожно снимают верхнюю одежду, головной убор, ключи – словом всё, что составляло отличительные знаки её должности, из всех визитандинок Святой Марии предоставлявшие одной ей право свободно ходить в город по монастырским делам. Потом мать Схоластика услышала лёгкий треск покрывала, разрываемого пополам, а затем ей крепко-накрепко обмотали ноги и руки, так что она не могла и пошевельнуться.

Когда Морис кончил все эти не совсем благотворительные действия, подле него стояла уже новая привратница, столь же хорошенькая, сколь дурна была предыдущая.

Камилла де Трем, совершенно порабощённая его волей и повинуясь его знакам, надела весь костюм, похищенный у матери Схоластики.

– Она не подвергается опасности, друг мой, не правда ли? – спросила, однако, Камилла, когда старая визитандинка окончательно была связана.

– Никакой, милая Камилла.

– Несмотря на её ложные доносы настоятельнице на бедных белиц, я не хотела бы, чтобы она подвергалась страданиям.

– Она дышит свободно, связана она надёжно, но не перетянута слишком крепко. Во время ужина заметят её отсутствие в трапезной и придут её освободить.

– Зачем мы отнимаем у неё ключи?

– Затем, чтобы запереть все выходы и прекратить на время всякое сообщение с монастырём. Таким образом визитандинки не будут иметь возможности дать знать о вашем побеге, прежде завтрашнего утра, когда явятся их поставщики и удивятся, отчего их не впускают, как обыкновенно. Но нам надо торопиться. Надвиньте на ваше прелестное лицо этот большой чепчик, приподнимите немного платье, оно вам длинно... я пойду вперёд. Следуйте за мной на небольшом расстоянии. Не бойтесь, я часто буду оборачиваться и наблюдать за вами.

Спустя полчаса мнимый послушник остановился у ворот гостиницы «Лебедь и Крест». Он поджидал приближения мнимой привратницы, которая так была встревожена шумом улиц, что не могла дождаться минуты, когда опять будет под его охраной. Он провёл её через двор, к лестнице, по которой можно было взойти на верхний этаж, миновав общую комнату, где собирались посетители.

– Камилла, – обратился Морис к своей спутнице серьёзным тоном, – поднимитесь на второй этаж, отоприте дверь направо от площадки вот этим ключом... в комнате вы найдёте мужской костюм, наденьте его. Когда вам надо будет сойти, я позову вас.

– Вы мне приказываете, точь-в-точь как мой старший брат, рассудительный граф Робер, – отвечала ему молодая девушка с улыбкой. – А я повинуюсь, потому что имею к вам такое же доверие, как к нему.

С этими словами, которыми она явила всю невинность своей непорочной души, девушка взбежала по ступеням и скрылась из вида. По праву сердца для неё Морис был представителем главы её рода, попечителя, назначенного Богом для охранения сироты. Она так твёрдо была в том уверена, что Морис посетил её с разрешения графа Робера, что считала бы оскорбительным его расспрашивать на этот счёт. Что же касается пятна, которое она налагала на себя в глазах света, решаясь бежать с молодым человеком и ехать с ним одна в дальний путь, об этом неопытная пансионерка не имела и понятия.

Да и сам Лагравер по своему воспитанно не был способен вполне понимать нарушения светских приличий, твёрдо решившись просто уважать скромность своей возлюбленной. Он и не подозревал, что сам набрасывает тень на её доброе имя, спасая таким образом девицу от угрожавшей ей опасности.

Лагравер хотел пройти со двора в общую комнату, когда вдруг ему бросилась навстречу толстая трактирщица, с лицом, пылающим от гнева. Её служанка приметила визитандинку, входившую в номер Мориса, и поспешила предупредить хозяйку.

«Я не потерплю этого, решительно не потерплю!.. А на меня-то он едва смотрит... – заключала мысленно оскорблённая вдовица. – Надо вернуть к стаду заблудшую овцу!»

– Вы сошли с ума! – резко ответил Морис на её добродетельные возгласы. – Эта монахиня – не кто иной, как молодой мальчик, которого вы скоро увидите в его настоящей одежде. Я был вынужден прибегнуть к хитрости, чтобы вырвать его из рук жестокой мачехи. Избавьте-ка меня от моей рясы и возьмите себе плату за комнату из денег, которые найдёте в карманах. Не стесняясь нисколько!

Он бросил рясу на руки остолбеневшей трактирщицы, и остался в костюме богатого торговца, который был скрыт под ней.

Хозяйка «Лебедя и Креста», совершенно сконфуженная, вернулась в кухню. Между тем Лагравер, оставшись победителем на поле битвы, ходил по двору взад и вперёд. Он беспрестанно поглядывал на одно окно на втором этаже. Скоро в нём показалась прелестная головка в шапочке студента. Морис, невольно приложив пальцы к губам, послал горячий поцелуй к небу. Пленительное видение подражало ему с юношеским увлечением, но направило свой поцелуй к земле. После чего оба стояли неподвижно и с улыбкой смотрели друг на друга.

Обоюдное созерцание длилось довольно долго, когда вдруг раздался стук колёс и лошадиный топот, звон бубенцов и громкие ругательства. Этот оглушительный шум быстро приближался, и вскоре во двор стремительно въехал громадный экипаж, не то дилижанс, не то повозка, запряжённый четвёркою сильных лошадей, на сбруе которых было бесчисленное множество бубенчиков. Каждая пара лошадей была управляема форейтером, ехавшим верхом на одной из них, впереди экипажа было нечто вроде кабриолета. Там сидело трое людей. Сама же колымага несколько походила на нынешнюю почтовую карету, с той лишь разницей, что кузов шёл, расширяясь кверху, по тогдашнему обычаю строить экипажи, вопреки законам равновесия.

Эта тяжёлая махина, очевидно, подразделялась на три отдела, заметных снаружи: спереди было нечто походящее на кабриолет мальпоста[30]30
  Мальпост – карета для перевозки пассажиров и лёгкой почтовой корреспонденции.


[Закрыть]. Во второе отделение входили через боковые дверцы, и оно напоминало внутренние места в дилижансах. В третье же отделение не было другого доступа, как сзади; оно занимало почти две трети всего экипажа и казалось наполненным доверху каким-то товаром. За его решетчатыми окошечками даже виднелись куски материи, наложенные снизу доверху.

Впрочем, назначение этого странного экипажа пояснялось надписью: «Компуэнь из Лиона, бархат и шёлковые материи». Слова эти, выведенные большими буквами, красовались на каждой стороне тяжёлой колымаги.

В то время когда жалкое состояние дорог делало весьма затруднительными все сообщения и доставку товаров, богатые фабриканты всегда имели по два и более таких передвижных магазинов, которые и посылали на большие ярмарки – средоточие всех тогдашних торговых оборотов.

Эти странствующие магазины, снабжённые для их защиты надлежащим числом людей, под надзором главного приказчика, а иногда и самого хозяина предпринимали путешествия, которые длились месяцев шесть, и даже год. В мирное время в них переезжали за границу, во время войны торговцы хитростью избегали военной контрибуции и наложенных запрещений, торговали на ярмарках, пока представлялся выгодный сбыт, и возвращались восвояси только тогда, когда весь товар был распродан с большим барышом. Подобный способ продажи, конечно, употреблялся преимущественно для того рода мануфактурных изделий, которые занимали меньше места и стоили дорого, как то богатые материи и серебряные или золотые изделия, а чтобы защитить такие драгоценные товары на глухих да ухабистых дорогах, надо было иметь хороший и прочный экипаж да надёжных и смелых защитников.

Итак, громадная махина, въехавшая во двор «Лебедя и Креста», полностью отвечала своему предназначению. Её огромный размер имел целью большую вместимость для товара. Среднее отделение, по-видимому, предназначалось для Компуэня или его приказчика и давало ему возможность ехать отдельно от своих слуг. Кроме двух форейторов при ней было ещё три рослых и сильных молодца с загорелыми лицами – в Лионе солнечные лучи почти так же жгут кожу, как в Лангедоке и в Провансе.

Вторжение во двор громадной колымаги было таким внезапным, что Морис едва успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под ноги лошадям. Крик ужаса раздался у окна, в котором, как в раме, виднелся хорошенький живой портрет. Крик этот заставил Лагравера вскипеть негодованием против грубиянов, неосторожный приезд которых причинил тягостное чувство его возлюбленной. Он кинулся на одного из форейтеров и, несмотря на сопротивление, стащил того с лошади.

– Мой задористый петушок! – вскричал всадник, сбитый с седла на мостовую, как только опять быстро встал на ноги, – если вы имеете право носить шпагу...

Громкий хохот, раздавшийся в кабриолете, внезапно прервал вызов, довольно странный для простого конюха. Морис бросил надменный взгляд на весельчака, усатого великана, который занимал среднее место в этом отделении экипажа и казался его хозяином.

– Не угодно ли сойти, – обратился к нему Морис, – и удостовериться в моём уменье владеть шпагой не хуже того, как ваш конюх владеет кнутом.

– Бьюсь об заклад, – ответил весельчак, не обращая внимания на вызов, – что вы молодой Лагравер. Он имеет право сердиться, Гаспар. Кой чёрт! Мы приехали за ним, а не за тем, чтобы раздавить его!

Форейтор сел на лошадь с ловкостью искусного наездника, но излил свою досаду последним ругательством.

– Кто вас прислал? – спросил кузен Валентины, приняв обычный спокойный вид.

– Я Компуэнь-младший, – ответил великан, бросив на него значительный взгляд, – наш корреспондент, что живёт на Кардинальской площади, поручил мне отвезти вас к вашему дяде в Нивелль, если мне удастся прошмыгнуть тайком через границу.

Шумный въезд громадной фуры заставил выбежать на двор почти всех жителей гостиницы. Во главе их находилась сама хозяйка. Морис понял, что присутствие докучливых зевак вынуждало посланца Ришелье прибегать к уловке, чтобы дать себя узнать тому, за кем приехал. И так настала минута исполнить его смелый замысел: воспользоваться средством, предоставленным ему могущественным министром, чтобы выехать за пределы Франции и вырвать из его же власти Камиллу де Трем.

– Друг мой, – крикнул Морис в направлении окна второго этажа, – принеси сюда все мои вещи!

При этих словах прелестное личико исчезло из окна и через нисколько минут показалось внизу лестницы. Гибкий стан был облачен в костюм студента. Лагравер бросился навстречу юноши и поспешил взять у него тяжёлый чемодан, который тот едва тащил.

Громкий смех Компуэня-младшего зазвучал в ушах Мориса, пока он избавлял Камиллу от её ноши. Грозно сдвинув брови, молодой человек вернулся к экипажу, с которого великан слез почти тотчас.

– А если мне угодно взять с собой пажа, то вам какое дело? – сказал Морис, смотря ему под нос.

– Ах ты господи, – ответил Компуэнь с таким же весёлым видом, – кто вам мешает? Будь даже вы сами, если вам так угодно, покорным слугой вашего господинчика, и в том препятствия нет... Позвольте мне об этом не плакать. Кой чёрт! Я ведь не Гераклит какой-нибудь!

И не испытывая более терпения Мориса, он пошёл отворять второе отделение своего странного экипажа.

– Входите, – сказал он Камилле, учтиво подавая ей руку, так как молодая девушка слишком мала была ростом, чтобы легко взобраться на подножку такого колоссального сооружения.

Эта учтивость и мысль, что всё идёт хорошо относительно похищения его спутницы, сделали Лагравера снисходительнее и успокоили его раздражительное настроение духа. Он сел возле Камиллы де Трем, бросив, однако, ещё один молниеносный взгляд на слишком весёлого Компуэня, который затворил дверцы и собирался влезть на своё высокое сиденье. Но в ту же минуту неутешная вдова, хозяйка «Лебедя и Креста», быстро ухватилась за его рукав. Пленённая его великолепным сложением, она вертелась вокруг него с тех пор, как он сошёл вниз.

– Прекрасный лионец, – сказала она, бросая ему очаровательные взгляды, – не сделаете ли вы мне честь остановиться в моей гостинице? У меня именно для вас отличная спальная, точь-в-точь как моя собственная, и в одном коридоре с комнатой моего покойного...

– Спасибо, голубушка, – отвечал Компуэнь-младший, стараясь высвободить свой рукав, – мы провели ночь в гостинице «Французский герб» в предместье Сент-Антуан, а завтра нам надо быть в Санлисе к ярмарке.

– Не найдётся ли у вас, по крайней мере, немножко времени показать мне несколько кусков шёлковой материи? – настаивала трактирщица, не выпуская своей добычи. – Мне именно теперь надо купить праздничное платье.

– Милая голубушка, – возразил гигант, покатываясь со смеху, – я не стану распаковывать свой товар ради одного платья.

С этими словами он попросту выдернул руку из рукава своей куртки. Поклонница его мужественной красоты, обиженная тем, что он так мало обращает внимания на её призывы, отпустила пустой рукав.

– Грубиян! – выдохнула она от негодования и пожала толстыми плечами.

Компуэнь хохотнул, заняв своё место между двумя товарищами, которые оставалась равнодушны ко всем этим маленьким приключениям.

– Пошёл! – крикнул усач, махнув рукой.

Четыре сильные лошади тронулись с места. Искры сверкали под их железными подковами. Они с трудом повернули тяжёлую махину во дворе, слишком узком, для её громадного размера. Наконец экипаж отъехал от гостиницы «Лебедь и Крест», перейдя на крупную рысь, и спустя десять минут уже выезжал из Парижа через ворота Сент-Оноре. Подобно тому как при проезде Валентины на пути в Бельгию караульные с уважением пропустили карету, так и теперь, как только Гаспар показал небольшой пергамент таможенникам, для которых фура с товарами была лакомым кусочком, они пропустили её без всякого замедления, почтительно склонив голову.

Глава XXX
ТАИНСТВЕННЫЙ ЭКИПАЖ

орис и Камилла осмотрели своё владение, величиной с отделение вагона и также снабжённое двумя параллельными скамейками. Только наверху посередине была прикреплена длинная занавеска, которую стоило лишь опустить между двумя диванчиками, чтобы разделить ещё на две половины помещение молодых спутников.

Лагравер тотчас сообразил, какое удобство представляло это для скромной девушки, и чувство деликатности заставило его тому порадоваться, но не менее того он был и сильно удивлён. Действительно, как мог Ришелье, посылавший ему этот экипаж, угадать, что кроме одного путешественника, на которого он рассчитывал, будет ещё путешественница. Морис, как нам известно, не имел и тени подозрения, чтобы гнев кардинала, грозивший пансионерке визитандинок, был одним лишь вымыслом.

Камилла всё ещё находилась под влиянием того нравственного потрясения, которое произвело на неё появление Мориса в приёмной монастыря. Сидя напротив своего похитителя или избавителя, она молча смотрела на него с вопрошающим удивлением, исполненным наивного доверия.

– Да, всё это не сон, – заговорил он первым, отвечая на её безмолвный вопрос. – Вы вылетели из вашей мрачной клетки, моя милая голубка. Я действительно несказанно счастлив дышать одним воздухом с вами. Я благословляю Бога за то, что могу быть рядом с вами всё время нашего пути, который для меня будет как бы восхождением на небо вместе с одним из его ангелов.

– Морис! – вскричала она с простодушною откровенностью, – при взгляде на вас я также испытываю какое-то новое для меня неземное чувство любви. Никогда ещё при вас сердце моё не наполнялось таким упоительным трепетом. Это, должно быть, радость нашего соединения на век, друг мой. После услуги, оказанной мне вами сегодня, нас не разлучить более, верьте мне. Моё семейство и ваше сольются в одно. И, – заключила она, улыбаясь, – так как мы взбираемся на небеса этим довольно шатким и неудобным путём, будем надеяться, что мы не скоро вернёмся на землю.

Морис, восхищенный в начале речи девушки, постепенно становился всё мрачнее и мрачнее.

– Камилла, – сказал он глухим голосом, – будем наслаждаться настоящим, не думая о том, что готовит нам будущее... быть может, и что-то плохое.

– Боже мой! – вскричала она, побледнев. – Неужели вы думаете, что мои братья захотят нас разлучить, потому что ваш род менее знатен, чем наш? Разве вы забыли мою клятву никогда не принадлежать другому, а только моему Морису? Если братья мои и оттолкнут вас из гордости, если они и захотят увезти меня далеко от вас, я наперекор всему и всем останусь верна моей клятве.

Торжественное обещание, о котором она упоминала, получил от молодой девушки не он сам, а злой гений, поставивший его в безвыходное положение, из которого он мог выйти, только порвав все опутывающие его нити.

От этой мысли у него болезненно сжалось сердце. Но противопоставив этой нравственной пытке всю свою силу воли, он переломил себя. Он сравнил своё положение с оазисом среди пустыни, по которой свирепствует самум[31]31
  Самум (араб, «знойный ветер») – сухой горячий ветер, песчаный ураган.


[Закрыть]. Он хотел насладиться этим пленительным отдыхом, закрыв глаза на будущее и на роковой путь, на котором голос его Немезиды кричал ему беспрестанно, как богоотступному Агасферу[32]32
  Агасфер (Вечный жид) – иудей-ремесленник, отказавший в отдыхе у стены своего дома Иисусу, нёсшему крест на Голгофу, за что был обречён на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа. Существует предание, что раз в пятьдесят лет Агасфер подходит к Иерусалиму, чтобы вымолить прощение у Гроба Господня, но каждый раз в Иерусалиме случаются страшные бури, не дающие осуществить задуманное.


[Закрыть]: «Вперёд! Вперёд!»

– Милый друг, – сказал он Камилле де Трем тихим голосом, – не надо испытывать Бога, предвидя несчастье, когда он посылает нам предвкушение блаженства избранных. Забудемте на это время и прошедшее, и будущее. Пусть и вчера, и завтра потонет в Лете. Согласны ли вы?

– Разве я могу не хотеть того, что хотите вы? – ответила она, совсем успокоенная, и с весёлым видом протянула к нему свои руки в знак полного согласия.

Он взял её ладони и не отпускал более. Тогда оба эти сердца, исполненные нежной, но чистой и непорочной любви, излили свои чувства не столько словами, сколько красноречивым молчанием. Сознаваясь с простодушием, что искренне любят друг друга, они не произнесли даже слова любви. Когда ночь уже давно настала и Морис приметил по долгому молчанию, которым прерывалась речь его собеседницы, что усталость непреодолимо клонит её ко сну, он выпустил из своих рук нежные пальчики, которые сложились для вечерней молитвы, и опустил длинную шёлковую занавеску между ним и молодой девушкой. Вскоре лёгкое и ровное дыхание убедило его в том, что Камилла заснула, доверчивая и спокойная, как будто находилась под охраной доброй матери.

Чувства благоговейного обожания и рыцарского энтузиазма овладели сердцем Лагравера.

– Наслаждайся мирным отдыхом под охраной моей чести, невинное дитя! – прошептал он со слезами на глазах. – Твоя непорочность очищает и мою душу. Я подобен христианину, благоговение которого возрастает по мере приближения к алтарю!

Он предался восторженности, в которой поклонение пленительной красоте молодой девушки лишь усиливало его волю и великодушие.

Вдруг лёгкий скрип над головой вывел Мориса из мира фантазий в мир материи. Он поднял голову. На перегородке, к которой он сидел спиной и которая отделяла его от задней части экипажа, показался светлый круг. Быстро приподнявшись, он хотел бросить взгляд в это потайное окошечко, но светлый круг мгновенно исчез. Морис, однако, заметил неопределённый человеческий профиль, скрывшийся, когда свет погас.

Это обстоятельство заставило его задуматься. Склад для товаров в этом громадном экипаже не мог быть весь переполнен, как казался с первого взгляда. Он приложился ухом к перегородке и слышал иногда глухой шум шагов и порывистый кашель. Чтобы лучше слышать, Морис некоторое время сидел неподвижно. Вероятно, по ту сторону перегородки думали, что он спит. Светлый круг, отразившийся на занавеске, доказал ему, что окошечко снова было открыто. Он стремительно вскочил, но не с большим успехом, чем в первый раз, и тщетно силился ногтями отыскать какую-нибудь щель, чтобы открыть потайное окошечко, снова затворенное.

Очевидно, за ним тайно наблюдали, и эта мысль приводила Мориса в негодование, ещё и из-за его теперешнего положения, которое превращало его в защитника его возлюбленной. Быть может, кто-то насмехался над его добродетельным стоицизмом, достойным Сципиона или Баярда. Компуэнь зубоскалил, по-видимому, угадав в его паже переодетую женщину.

Судя по медлительности, с которой катилась тяжёлая карета, Морис понял, что взбираются на крутую гору. В один миг решение его было принято, а именно выйти из кареты и убедиться, кто из приказчиков находился в заднем её отделении. Но все его усилия отворить дверцы остались без успеха: она была заперта на ключ снаружи. Тогда опустив стекло окна, через которое проникал свет в его помещение, он ловко и без шума вылез через это небольшое отверстие. Соскочив на землю, он сшиб с ног какого-то человека, который разразился градом ругательств.

Видно, судьбой было назначено, чтобы Гаспар во второй раз пострадал от Мориса. Желая отдохнуть от продолжительной езды, он пешком всходил на гору, когда совершенно неожиданно растянулся на дороге из-за прыжка Лагравера.

– На этот раз я вам этого не спущу! – закричал Гаспар, быстро вскочив на ноги, – вы мне дадите удовлетворение.

На его ругательства и сердитые слова подбежали три рослых молодца, которые шли сзади. В числе их был Компуэнь-младший. Один из конюхов не сходил с лошади, чтобы править всей четвёркой. Итак, таинственного лица, которое наблюдало за Морисом, здесь не было. Стало быть, этот человек скрывался уже в своём потаённом убежище, когда карета приехала во двор «Лебедя и Креста».

Лагравер мгновенно вывел эти заключения, приготовляясь при лунном свете отразить нападение мэтра Гаспара, который в один миг выхватил шпагу из-под кучерского кафтана. Но атлетический Компуэнь стал подобно стене между двумя противниками.

– Полноте, господа, полноте! – повторил он.

– Как «полноте»?! – закричал конюх, опрокинутый Морисом, вне себя от того, что не мог кинуться на противника, не проткнув шпагой своего толстого товарища, стоявшего перед ним. – Этот господинчик сперва вздумал стащить меня с лошади, а теперь неожиданно сверзился мне на голову... За кого он меня принимает? Честное слово Пардальона, чёрт знает, за кого он принимает меня!

– Действительно, молодой человек, – сказал Компуэнь, разразившись хохотом, по своему обыкновению, – что у вас за фантазия вылезать из окна, рискуя попасть под колёса... или раздавить поэта, спокойно идущего возле экипажа?

– По какому праву меня замыкают, как пленника? – возразил кузен Валентины надменным тоном, который умел принимать в известных случаях. – Кто вы, тюремщик или приказчик?

На этот раз весельчак оскорбился вопросом.

– Стой, Нанжис! – крикнул он форейтору, который не сходил с лошади. – Стой на минуту, дай мне влезть за шпагами, чтобы показать этому красавчику, каким ключом я замыкаю рты, готовые на дерзость.

– Первое право за мной, де Рошфор, меня оскорбили первого! – вмешался тот, которого звали Гаспаром и Пардальоном.

– Достаньте ваши шпаги, господа, но потрудитесь принести одну и для меня, – сказал Морис, холодно улыбаясь. – У меня шпаги нет, так как я не из числа ваших.

По приказанию мэтра Компуэня экипаж остановился, но только гигант полез за оружием, как тут же слетел вниз, будто сброшенный невидимой рукою.

Повелительный голос раздался внезапно:

– С ума вы сошли, Рошфор! Вы должны подавать хороший пример.

Все стояли неподвижно, как окаменевшие. Голос, резкий и металлический, продолжал с некоторым оттенком иронии:

– Вам, однако, должно быть известно, каким образом кардинал награждает дуэлянтов.

При лунном свете Морис мог заметить, как побледнели смелые лица тех, кто его окружал. Голос резкий, как звук стальной пружины, раздался в третий раз и произнёс:

– Пардальон, и вы, Рошфор, протяните руку этому доброму малому! Обращайтесь с ним, как с равным себе... и вы тоже, Жюссак, Таванн и Нанжис. Оказывайте ему полное доверие. И никакого насилия!

Эти приказания слышались в одном из окон, за решётками которых виднелись куски материи с очевидной целью убедить посторонних, что две трети кареты набиты товаром.

Никто не противился повелению загадочной личности, даже Морис, который втайне уже упрекал себя в опрометчивости, приняв двойной вызов, когда должен был всецело посвятить себя охране Камиллы.

Гаспар и Компуэнь пожали ему руку слишком сильно, чтобы можно было предположить большое дружелюбие в этом пожатии, а последний отпер ему дверцы, но не запер их за ним. С той поры Лагравер мог наблюдать за своими спутниками без всякого стеснения, он входил и выходил, когда ему было угодно, а Камилла между тем продолжала спать сладким сном.