Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 9"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мессинийский берег
Выйдя из гавани Итилона, «Кариста» всю ночь шла на юго-запад, пересекая Коронский залив. Николай Старкос спустился в свою каюту и оставался там до утра.
Дул благоприятный ветер – один из тех свежих юго-восточных бризов, которые преобладают в этих морях главным образом в конце лета и в начале весны – когда средиземноморские испарения проливаются дождем.
На заре «Кариста» обогнула оконечность Мессинии – мыс Галло, и вскоре последние вершины Тайгета, чередующиеся с крутыми перевалами, потонули в предрассветном тумане.
Когда стрелка мыса осталась позади, Николай Старкос вновь показался на палубе. Прежде всего он бросил взгляд на восток.
Манийская земля уже скрылась из виду. Теперь на ее месте, чуть позади мыса, высился могучий кряж горы Агиос – Димитриос.
Капитан протянул руку в сторону Мани. Была ли то угроза? Или он прощался навек с родным краем? Кто знает! Однако взор Николая Старкоса в ту минуту не предвещал ничего доброго!
Саколева стремительно неслась под прямыми и латинскими парусами и правым галсом шла теперь на северо-запад. Ветер дул с берега, так что море благоприятствовало плаванью, и судно быстро набирало скорость.
«Кариста» оставила слева острова Энус, Кабреру, Сапиенцу и Венетикс, пролетела через узкий пролив между Сапиенцей и материком и вышла к Модону.
Теперь перед «Каристой» развертывался берег Мессинии с. чудесной панорамой гор явно вулканического происхождения. Позднее, после образования королевства, Мессиния вошла в состав тринадцати номов, или провинций, из которых состоит современная Греция, включая сюда и Ионические острова. Но в описываемую эпоху Мессиния в зависимости от военного счастья переходила то в руки Ибрагима, то в руки греков и была одним из многочисленных театров военных действий, подобно тому как некогда она являлась ареной трех войн, которые вела против Спарты, когда прославились имена Аристомена и Эпаминонда.
Молча, проверив по компасу курс судна и убедившись, что ничто не предвещает перемены погоды, Николай Старкос уселся на корме саколевы.
Тем временем на носу корабля, вполголоса переговариваясь между собой, собрался весь экипаж «Каристы», состоявший вместе с десятью завербованными накануне итилонцами примерно из двадцати человек, которыми под началом Старкоса командовал простой боцман. Помощник капитана на этот раз остался на берегу.
Шли толки о том, куда направляется маленькое судно и с какой целью следует оно вдоль берегов Греции. Само собой разумеется, расспрашивали новички, а отвечали ветераны.
– Не больно речист ваш капитан Старкос!
– Да, он слов на ветер не бросает; но уж коли заговорит, держись, поспевай только поворачиваться.
– А куда направляется «Кариста»?
– Этого никто никогда не знает!
– Что ж! Мы нанялись без уговора и готовы плыть хоть к черту на рога!
– Что верно, то верно! Куда капитан, туда и мы!
– Но где уж «Каристе» с двумя маленькими каронадами на носу нападать на торговые суда Архипелага!
– Да она и не нападает! Для морской охоты у капитана Старкоса есть другие суда, и на них – все что нужно: и вооружение и оснастка. «Кариста», как бы это сказать, прогулочная яхта. Поэтому и вид ее не внушает подозрений: так легче провести французские, английские, греческие и турецкие крейсеры!
– А как же добыча?…
– Добычу получает тот, кто ее берет. И вас не обойдут в конце кампании! Не бойтесь, работы всем хватит, а где опасность, там и нажива!
– Выходит, пока мы в водах Архипелага, дела не будет?
– Не будет… Так же как и в водах Адриатики, если капитану взбредет на ум вести нас в ту сторону! Итак, до нового приказа мы – честные моряки, на палубе честной саколевы, самым честным образом плывем по Ионическому морю! Но все это изменится!
– И чем скорее, тем лучше!
Итак, новые матросы «Каристы» были под стать старым – их ничто не останавливало. Раскаяние, сожаление, даже простые предрассудки не обременяли этих приморских жителей Нижней Мани. По правде говоря, они были достойны того, кто ими командовал, а тот знал, что может рассчитывать на них.
Но если итилонцы хорошо знали капитана Старкоса, то они вовсе не знали его помощника, преданного ему душой и телом, одновременно и моряка и дельца. Его звали Скопело, он был родом с Чериготто – пользовавшегося дурной славой маленького островка, расположенного на южной границе Архипелага между Чериго и Критом. Один из новичков, обратившись к боцману «Каристы», спросил:
– А где же помощник капитана?
– Его нет на борту, – ответил боцман.
– Мы его так и не увидим?
– Увидите.
– А когда?
– Когда будет нужно!
– Где же он?
– Там, где ему надлежит быть!
Пришлось удовольствоваться этим уклончивым ответом. Впрочем, в ту же минуту свисток боцмана призвал всю команду наверх – выбирать шкоты. Любопытному матросу пришлось сразу же прекратить расспросы.
Дело в том, что нужно было держаться еще круче к ветру, чтобы следовать на расстоянии мили вдоль мессинийского берега. Около полудня «Кариста» прошла в виду Модона. Однако она направлялась не сюда. Судно не остановилось у городка, построенного на развалинах древней Мефаны, на краю мыса, чья скалистая оконечность тянется почти до самого острова Сапиенцы. Вскоре маяк, стоявший у входа в гавань, скрылся за прибрежными утесами.
Тем временем саколева дала сигнал. Черный вымпел с красным полумесяцем взвился на ноке грот-реи. Но с земли не ответили. И «Кариста» продолжала свой путь на север.
К вечеру судно вошло на Наваринский рейд – своего рода большое морское озеро, окаймленное высокими горами. На миг за гигантской скалой промелькнул город, над ним неясной громадой высилась крепость. Здесь кончалась естественная насыпь, сдерживавшая яростные порывы северо-западных ветров: Адриатика сыпала их, как из мешка, на Ионическое море.
Последние лучи заходящего солнца еще освещали горные вершины на востоке; но обширный рейд уже погружался во тьму.
На сей раз экипаж «Каристы» мог бы подумать, что она собирается войти в Наварин. Действительно, саколева направилась прямо в пролив Мегало-Фуро, к югу от узкого острова Сфактерии, протянувшегося почти на четыре тысячи метров в длину. Там уже высились два надгробия, воздвигнутые на могилах двух благороднейших жертв войны: французского капитана Малле, павшего в 1825 году, и – в глубине грота – графа де Санта-Роза, итальянского филэллина, бывшего пьемонтского министра, отдавшего свою жизнь в том же году и за то же дело.
Когда саколева уже находилась кабельтовых в десяти от города, она с кливером, вынесенным на ветер, легла в дрейф. Теперь на ее грот-рее был поднят огонек – на этот раз сигнал был не черный, а красный. Но с берега опять не последовало ответа.
«Каристе» незачем было оставаться на рейде, где в то время стояло множество турецких кораблей. Ловко лавируя, она обошла расположенный почти посредине бухты маленький беловатый островок Кулонески. Затем по команде боцмана шкоты были слегка потравлены, руль положен право, и судно повернуло к берегам Сфактерии.
На этом островке Кулонески в начале войны, в 1821 году, греки обрекли на голодную смерть несколько сот турок, хотя те сдались в плен после заверения, что их перевезут на родину.
Позднее, в 1825 году, во время осады острова Сфактерии, который оборонял сам Маврокордато, войска Ибрагима в отместку вырезали восемьсот греков.
Теперь саколева направлялась к проходу Сикиа, шириной в двести мегров, зажатому между северным берегом острова Кулонески и мысом Корифазион. Только тот, кто хорошо знал его фарватер, почти недоступный для глубокосидящих кораблей, мог рискнуть войти в него. Но Николай Старкос смело, с ловкостью опытного лоцмана, обошел скалистые кручи побережья острова и обогнул мыс Корифазион. Затем, увидев стоявшую на якоре в открытом море многочисленную иностранную эскадру – около тридцати французских, английских и русских судов, – он осторожно миновал ее к под покровом ночи снова прошел вдоль мессинийского берега, проскользнув между материком и островом Продана; на рассвете «Кариста», увлекаемая свежим юго-восточным ветром, проследовала вдоль извилистого побережья спокойного Аркадского залива.
Солнце уже поднималось из-за вершины Итома, откуда взгляду открывается территория древней Мессинии, а также безбрежная гладь Коронского залива и другого залива, названного Аркадским – по имени города Аркадии, расположенного на его берегу. От лучистого света занимавшегося дня на море ложились длинные блики, вспыхивавшие всякий раз, когда утренний ветерок гнал по воде легкую рябь.
С зарей Николай Старкос уже маневрировал, стремясь по возможности пройти в виду города, расположенного в одном из углублений берега, который, закругляясь, образовывал обширный открытый рейд.
Часов в десять утра на корме саколевы появился боцман и замер перед капитаном, ожидая приказаний.
На востоке тем временем разматывался огромный клубок Аркадских гор. Селенья на пологих холмах тонули в садах, прячась в густой тени оливковых и миндальных рощ; ручьи журчали между купами миртов и кустами олеандров, пробивая себе путь к реке; знаменитые коринфские виноградники, цепляясь за каждый бугорок, ползли во все стороны, и бесчисленные их лозы покрывали склоны, не оставляя ни единого пустого клочка земли; а ниже, у самого моря, сверкали красные городские дома – яркие пятна на фоне темнозеленой завесы кипарисов: такой представала великолепная панорама одного из самых живописных уголков Пелопоннеса.
Но по мере приближения к Аркадии – древней Кипариссии, которая во времена Эпаминонда была главным портом Мессинии, а после крестовых походов – феодальным владением француза Вилль-Ардуэна, невыразимо печальное зрелище открывалось взору каждого, кто свято чтит воспоминания прошлого, и будило в его сердце горькие сожаления.
Два года назад Ибрагим разрушил город, умертвил детей, женщин и стариков! В развалинах лежал старинный замок, возведенный на месте античного Акрополя; в развалинах – опустошенная фанатиками-мусульманами церковь св. Георгия; в развалинах – жилые дома и общественные сооружения!
– Сразу видно, что тут побывали наши друзья-египтяне! – пробормотал Николай Старкос, чье сердце даже не сжалось при виде этих разрушений.
– А теперь здесь турки хозяева! – откликнулся боцман.
– Да… надолго… надо надеяться, навсегда! – прибавил капитан.
– Причалим здесь или пойдем дальше?
Николай Старкос внимательно посмотрел в сторону гавани, от которой судно находилось всего в нескольких кабельтовых. Затем он перевел взгляд на самый город, раскинувшийся милей дальше, у подножья горы Психро. Подходя к Аркадии, капитан, видимо, еще не решил, что предпринять: пристать к молу или вновь пуститься в открытое море.
Боцман попрежнему ждал ответа.
– Подать сигнал! – скомандовал, наконец, Николай Старкос.
Красный вымпел с серебряным полумесяцем взвился на ноке грот-реи и развернулся в воздухе.
Через несколько минут на мачте, стоявшей на молу, заколыхался такой же вымпел.
– Право руль! – скомандовал капитан.
Короткое движение руля, и саколева повернула по ветру. Как только доступ в гавань оказался открытым, судно свободно вошло в нее. Убрали паруса – сперва с фок-мачты, затем был убран грот, – и «Кариста» под кливером и лиселем двинулась вперед. На небольшой скорости она дошла до середины гавани. Там судно бросило якорь, и матросы занялись работой, связанной с приходом в порт.
Тут же для капитана спустили шлюпку; отвалив под ударами двух пар весел от саколевы, она вскоре пристала к небольшой лестнице, высеченной в толще каменной набережной. Там в ожидании стоял какой-то человек, который вместо приветствия произнес:
– Скопело весь в распоряжении Николая Старкоса!
Капитан ответил дружеским жестом. Он первым поднялся по лестнице и направился к расположенным неподалеку домам – преддверию города. Миновав развалины – следы последней осады – и пройдя по улицам, запруженным турецкими и арабскими солдатами, он остановился возле уцелевшего кабачка под вывеской «Минерва» и вошел туда в сопровождении своего спутника.
Спустя минуту капитан Старкос и Скопело уже сидели в отдельной комнате за столиком, на котором стояли два стакана и бутылка «ракии» – крепчайшего спирта, полученного из златоцветника. Собеседники скрутили, зажгли и закурили ароматные сигареты из золотистого миссолонгского табака; затем между ними завязался разговор, причем один из них охотно выказывал себя покорным слугой другого.
Отталкивающая физиономия – низкая и коварная, но при этом смышленая – была у этого Скопело. Ему, вероятно, было лет пятьдесят, но выглядел он старше. Представьте себе лицо ростовщика, хитрые быстрые глаза, коротко остриженные волосы, нос крючком, кривые пальцы и такие огромные ступни, о которых в Албании говорят: «Большой палец уже в Македонии, когда пятка еще только в Беотии». В довершение всего у этого невысокого тщедушного человека была большая плешивая голова и круглое лицо с седоватой бородкой; усов он не носил. Скопело – арабский еврей по внешности и христианин по рождению – был одет очень просто: на нем были куртка и штаны левантского матроса и широкий дорожный плащ.
Скопело был как раз таким дельцом, какого могли желать для себя пираты Архипелага: никто лучше его не сбывал награбленное, никто дешевле не скупал невольников на турецких рынках и не перепродавал их прибыльнее на берберийском побережье.
Нетрудно догадаться, о чем беседовали между собой Николай Старкос и Скопело, что обсуждали они, как оценивали события бушевавшей в то время войны, какие выгоды предполагали извлечь из нее.
– Что происходит сейчас в Греции? – спросил капитан.
– После вашего отъезда почти ничего не изменилось, – отвечал Скопело. – Видно, за тот месяц без малого, что «Кариста» проплавала у берегов Триполитании, вы не получали никаких известий?
– Действительно никаких.
– Так вот, я сообщаю вам, капитан, что турецкие суда совсем уже готовы перевезти войска Ибрагима на Гидру.
– Это я знаю, – ответил Старкос. – Видел их вчера вечером на Наваринском рейде.
– Вы нигде не останавливались после того, как вышли из Триполи? – спросил Скопело.
– Останавливался… однажды! Всего на несколько часов в Итилоне… чтобы пополнить команду «Каристы». Но после того как я потерял из виду берега Мани, мне нигде до самой Аркадии не отвечали на сигналы.
– Видимо, нечего было сообщать, – заметил Скопело.
– Скажи-ка, – продолжал Николай Старкос, – что делают сейчас Миаулис и Канарис?
– Их действия, капитан, свелись к внезапным нападениям, способным принести только частичный успех, но не полную победу! И пока они охотятся за турецкими кораблями, пираты чувствуют себя привольно в водах Архипелага.
– А что, попрежнему говорят о…
– О Сакратифе? – перебил Скопело, слегка понизив голос. – Да!… повсюду… и везде, Николай Старкос, и только от него зависит, чтобы заговорили еще больше!
– И заговорят!
Николай Старкос залпом осушил стакан, который Скопело тут же снова наполнил, и встал. Он несколько раз прошелся взад и вперед по комнате; затем приблизился к окну и, скрестив руки, долго прислушивался к доносившемуся издали грубому пению турецких солдат.
Наконец, возвратившись к столу, он снова сел против Скопело и, резко переменив разговор, спросил:
– Я понял по твоему сигналу, что у тебя здесь припасены невольники?
– Да, Николай Старкос, и столько, что ими можно нагрузить корабль водоизмещением в четыреста тонн! Здесь все, что осталось после резни в павшем Креммиди! Клянусь дьяволом! Турки на этот раз перестарались! Будь их воля, они не оставили бы в живых ни одного пленника!
– Тут и мужчины и женщины?
– Да, и дети… словом, всех понемногу!
– Где они?
– В Аркадской крепости.
– Дорого ты за них заплатил?
– Н-да! Паша оказался не особенно сговорчивым, – ответил Скопело. – Он считает, что война за независимость идет к концу… по несчастью! А прекратится война – прекратятся и сражения! Как говорят в Берберии: нет войны – нет набегов, нет набегов – нет живого и всякого иного товара. Но если невольников мало, цена на них поднимается! Одно покрывает другое, капитан! Я знаю из верного источника, что сейчас на африканских рынках сильная нужда в рабах, и мы выгодно продадим наших!
– Ладно! – отвечал Николай Старкос. – А у тебя все готово? Ты можешь сейчас же отправиться со мной на «Каристу»?
– Да, все закончено, и меня здесь ничто не задерживает.
– Хорошо, Скопело! Через неделю, самое большее через десять дней, корабль, посланный из Скарпанто, заберет наш товар. Его беспрепятственно выпустят?
– Беспрепятственно. Я твердо договорился, – заверил Скопело. – Как только уплатим денежки. Стало быть, нужно заранее снестись с банкиром Элизундо, чтоб он учел наши векселя. Его подпись много значит: паша примет их как звонкую монету.
– Я сейчас же напишу Элизундо, что вскоре приеду в Корфу и покончу там с этим делом…
– И с этим… и с другим, не менее важным, не так ли, Старкос? – добавил Скопело.
– Быть может!… – ответил капитан.
– По правде говоря, того требует справедливость! Элизундо богат… несметно богат, по слухам!… А кто обогатил его, как не мы своей торговлей?… Да, с риском повиснуть на мачте по свистку боцмана!… Эх, в нынешние времена очень выгодно быть банкиром пиратов Архипелага! Итак, повторяю, Николай Старкос, того требует справедливость!
– Чего требует справедливость? – спросил Старкос, пристально глядя в глаза своему помощнику.
– Э, словно вы сами не знаете? – отвечал Скопело. – Признайтесь, капитан, положа руку на сердце, ведь вы добиваетесь только того, чтобы в сотый раз услышать то же.
– Возможно!
– Так вот, дочь банкира Элизундо…
– Что справедливо, то будет сделано!… – перебил его Старкос, вставая из-за стола.
Затем он вышел из кабачка и в сопровождении Скопело направился к пристани, где его уже ждала шлюпка.
– Садись, – сказал он Скопело. – По приезде в Корфу мы договоримся с Элизундо о векселях. А когда это дело уладится, ты вернешься в Аркадию и выкупишь груз.
– Слушаю! – отозвался Скопело.
Через час «Кариста» уже выходила из залива. И еще до захода солнца Николай Старкос уловил далекие раскаты грома. Они доносились с юга.
Это грохотали пушки союзных эскадр на Наваринском рейде.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В погоню за пиратами Архипелага!
Неуклонно держа путь на норд-норд-вест, саколева плыла мимо сменяющих друг друга живописных Ионических островов.
К счастью для «Каристы», вид добропорядочного левантского судна, то ли прогулочной яхты, то ли торгового корабля, ничем не выдавал ее истинного характера. В противном случае со стороны капитана было бы рискованно подставлять себя под орудия британских укреплений или отдаваться на волю фрегатов Соединенного королевства.
Только каких-нибудь пятнадцать морских лье отделяет Аркадию от острова Занте – «цветка Леванта», как поэтично называют его итальянцы. Вдали, за заливом, по которому неслась «Кариста», виднелись зеленеющие вершины горы Скопос; по ее уступам взбегают густые рощи оливковых и апельсиновых деревьев, пришедшие на смену дремучим лесам, некогда воспетым Гомером и Вергилием.
С берега, с юго-востока, дул ровный попутный ветер, и саколева под лиселями быстро разрезала воды тихого в тот час, как озеро, моря вокруг Занте.
К вечеру «Кариста» прошла в виду столицы острова, носящей одно с ним название. Это – красивый, итальянский городок, расцветший на земле Закинфа, сына троянца Дардана. С палубы судна были видны лишь огни города, протянувшегося на добрую половину лье по берегу круглой бухты. Огни эти, горевшие на разной высоте – от портовой набережной до кровли венецианского замка, воздвигнутого на уровне трехсот футов над уровнем моря, образовывали точно огромное созвездие, причем самые яркие его светила отмечали дворцы эпохи Ренессанса, расположенные на главной улице, и собор св. Дионисия Закинфского.
Жители Занте претерпели глубокие изменения от соприкосновения с венецианцами, французами, англичанами и русскими; они, не в пример туркам, обосновавшимся на Пелопоннесе, не вели с Николаем Старкосом работорговли. Вот почему ему незачем было посылать сигналы портовым дозорным, незачем было и останавливаться на острове – родине двух знаменитых поэтов: итальянца Уго Фосколо, начавшего писать в конце XVIII века, и Саломоса – славы современной Греции.
«Кариста» пересекла узкий морской рукав, отделяющий Занте от Ахеи и Элиды. Несомненно, кое-кому на саколеве совсем не по душе пришлись песни, доносившиеся ветерком, как и баркароллы, распеваемые на Лидо! Но приходилось мириться с этим. На следующий день корабль, выйдя из плена итальянских напевов, уже плыл мимо Патрасского залива, глубоко вдающегося в материк; его продолжением служит Лепантский залив, который тянется до самого Коринфского перешейка.
Николай Старкос, стоя на носу «Каристы», окидывал взглядом побережье Акарнании, которая расположена к северу от залива. Здесь таился источник великих и бессмертных воспоминаний, они могли бы тронуть сердце истинного сына Греции, но не сердце отступника, уже давно продавшего свою мать-отчизну.
– Миссолонги! – произнес Скопело, указав на северо-восток. – Скверный народ! Предпочитают взлететь на воздух, лишь бы не сдаться неприятелю!
Два года назад ему здесь на редкость не посчастливилось с куплей-продажей невольников. После десятимесячной борьбы защитники Миссолонги, разбитые усталостью, истомленные голодом, не желая капитулировать перед Ибрагимом, взорвали город и крепость. Мужчины, женщины, дети – все погибли, не уцелели и победители.
А еще годом раньше в эти места, где незадолго перед тем был похоронен Марко Боцарис, приехал один из героев войны за независимость – умирающий, павший духом, разочарованный поэт Байрон, чьи останки ныне покоятся в Вестминстере. Одно лишь сердце его осталось в любимой им Греции, освобожденной только после кончины поэта!
Николай Старкос резким движением отозвался на слова Скопело. Между тем саколева, миновав Патрасский залив, направилась к Кефаллинии.
При попутном ветре достаточно нескольких часов, чтобы пройти путь от острова Занте до Кефаллинии. Впрочем, «Кариста» не вошла в ее столицу Аргостолион – отменный порт, правда, только для кораблей среднего тоннажа, для больших же он несколько мелковат; «Кариста», смело пройдя сквозь тесный фарватер, обогнула остров с востока и часов в шесть вечера уже приближалась к острому выступу Биаки – древней Итаки.
Этот острой, имеющий восемь лье в длину и полтора – в ширину, на редкость каменист и просто великолепен в своей первобытной дикости; он очень богат маслом и вином и насчитывает около десяти тысяч жителей. Не сыграв никакой роли в истории, остров Итака тем не менее оставил по себе громкую славу в античности. Он был родиной Одиссея и Пенелопы, воспоминания о которых еще живут на вершинах Аноги, в глубокой пещере горы св. Стефана, среди обломков горы Этос, на полях Эвмеи, у подошвы скалы Воронов, где согласно поэтичной легенде бьет источник Аретузы.
С наступлением ночи земля сына Лаэрта, отступив лье на пятнадцать, мало-помалу исчезла во мраке за последним мысом Кефаллинии. Ночью «Кариста», несколько удалившись в открытое море, чтобы избежать опасной теснины между северной оконечностью Итаки и южным выступом острова Сен-Мор, прошла милях в двух от восточного побережья этого острова.
При свете луны можно было смутно различить нечто вроде крутого обрыва, нависшего над морем на высоте ста восьмидесяти футов: это белела скала Левкида, воспетая Сафо и Артемизой. Но с восходом солнца остров, также получивший в древности имя Левкида, уже бесследно исчез на юге, и саколева на всех парусах помчалась к Корфу, держась вблизи албанского берега.
В тот день судну оставалось сделать еще около двадцати лье, ибо Николай Старкос хотел до сумерек войти в гавань столицы острова.
Чтобы быстрее покрыть это расстояние, экипаж «Каристы» смело поставил все паруса, так что планшир саколевы почти скользил по воде. Ветер заметно посвежел. Рулевому приходилось смотреть в оба, чтобы не позволить судну опрокинуться под этой чрезмерной парусностью. По счастью, мачты были очень крепкие, оснастка почти новая и весьма добротная. Ни один риф не был взят, ни один лисель не был убран.
Саколева летела так, словно принимала участие в международных гонках.
На такой скорости она пронеслась мимо островка Паксос. На севере уже вырисовывались первые возвышенности Корфу. Справа, на горизонте, со стороны албанского берега выступал зубчатый силуэт Акрокерониенских гор. В этой весьма оживленной части Ионического моря судну несколько раз попадались навстречу военные корабли, шедшие под английским или под турецким флагом. «Кариста» не избегала ни тех, ни других. При первом же сигнале «лечь в дрейф» она не колеблясь подчинилась бы требованию, ведь на борту ее не было ни груза, ни бумаг, которые могли бы ее выдать.
В четыре часа пополудни саколева стала держаться немного круче к ветру, собираясь войти в пролив, отделяющий остров Корфу от материка. Выбрали шкоты, и рулевой повернул на один румб, чтобы обогнуть южную оконечность острова – мыс Бианко.
К северу фарватер пролива не очень привлекателен. Но в южной части он радует глаз и составляет счастливый контраст с албанским берегом, в те времена почти невозделанным и полудиким. Несколькими милями дальше пролив расширяется, образуя бухточку, которая подковой вдается в побережье острова. Саколева понеслась чуть быстрее и пересекла бухту. Благодаря своим очень извилистым очертаниям остров Корфу имеет шестьдесят пять лье в периметре, тогда как в длину он насчитывает от силы двадцать лье, а в ширину – не более шести.
Около пяти часов «Кариста» прошла вблизи островка Улисса через проток, связывающий озеро Каликиопуло – древнюю иллаическую гавань – с морем. Затем она проплыла вдоль прелестного «каньона» – узкой долины, по которой среди зарослей алоэ и агав уже катили в экипажах и проносились верхом горожане, обычно собиравшиеся здесь, одним лье южнее города, чтобы подышать свежим морским воздухом и полюбоваться чудесной панорамой, которую по ту сторону пролива замыкают Албанские горы. «Кариста» проскользнула мимо бухты Кардакио и венчающих ее берега развалин, мимо летнего дворца верховного лорда-комиссара, оставив слева бухту Кастрадес с одноименным предместьем, полукругом огибающим ее, Страда Марина – скорее широкую аллею, чем улицу, затем тюрьму, древнюю крепость Сальвадор и первые дома столицы острова. Она миновала мыс Сидеро, на котором высится крепость – своеобразный военный городок, настолько обширный, что в нем помещается комендатура, офицерские квартиры, госпиталь и бывшая греческая церковь, превращенная англичанами в протестантскую. Наконец, двигаясь прямо на запад, капитан Старкос обогнул оконечность Сан-Николо и, проплыв вдоль северной части города, бросил якорь в полукабельтове от мола.
Спустили шлюпку, Николай Старкос и Скопело сели в нее, причем капитан не забыл сунуть за пояс нож с коротким и широким лезвием – оружие, распространенное в различных областях Мессинии. Высадившись, они направились в карантинное бюро, где предъявили судовые бумаги, оказавшиеся в полном порядке. Теперь каждый из них был волен идти куда ему вздумается, и они расстались, условившись встретиться в одиннадцать часов ночи, чтобы вместе возвратиться на саколеву.
Скопело, как всегда занятый делами «Каристы», углубился в торговую часть города, напоминавшую своими кривыми уличками с итальянскими названиями, сводчатыми лавчонками и толчеей неаполитанский квартал.
Николай Старкос решил в тот вечер, как говорится, «навострить уши». С этой целью он отправился на эспланаду – самое аристократическое место в столице Корфу.
Эспланада – парадная площадь, обсаженная по бокам великолепными деревьями, – расположена между городом и крепостью, от которой ее отделяет широкий ров. Хотя день не был праздничным, по эспланаде двумя нескончаемыми встречными потоками двигались местные жители и иностранцы. В ворота св. Георгия и св. Михаила, выходящие по обе стороны белокаменного фасада дворца, воздвигнутого на северной стороне площади генералом Мэтландом, то и дело входили и выходили курьеры. Таким образом осуществлялась непрерывная связь между губернаторским дворцом и крепостью; ее подъемный мост против статуи фельдмаршала Шулленбурга все время оставался опущенным.
Николай Старкос смешался с толпой, которой владело необычайное волнение. Старкос был не из тех, кто расспрашивает, он предпочитал слушать. Его поразило, как часто повторялось здесь одно и то же имя с прибавлением самых нелестных эпитетов – имя Сакратифа.
В первую минуту любопытство Старкоса, казалось, было слегка задето; но затем, чуть пожав плечами, он стал спускаться по эспланаде к террасе, выступавшей над морем.
Небольшая группа зевак собралась около круглой часовенки, недавно возведенной в память сэра Томаса Мэтланда. Здесь же в честь одного из его преемников – сэра Говарда Дугласа – несколько лет спустя соорудили обелиск в пару к статуе тогдашнего верховного лорда-комиссара Фредерика Адама, красовавшейся перед губернаторским дворцом. Вероятно, если бы английский протекторат продолжался еще некоторое время и Ионические острова не вошли бы в состав Эллинского королевства, все улицы Корфу были бы заставлены изваяниями губернаторов этих островов. Тем не менее мало кому из корфиотов приходило в голову порицать изобилие бронзовых и мраморных памятников, и, может статься, ныне, когда прежний порядок канул в прошлое, об увлечении монументами вспоминают так же тепло, как и о прочих начинаниях администрации Соединенного королевства.
Но если мнения по этому поводу, как и по многим другим, расходились, ибо в число семидесяти тысяч жителей древней Коркиры (из которых двадцать тысяч населяло ее столицу), входили и католики, и православные, и многочисленные евреи, жившие в ту эпоху обособленно, в своего рода гетто, если различные интересы, свойственные представителям разных рас и верований, проявлялись в борьбе трудно совместимых идей, – то в тот вечер все разногласия, казалось, отступили на задний план перед одной общей мыслью, растворились в едином проклятии, адресованном человеку, чье имя склонялось на все лады:
«Сакратиф! Сакратиф! Смерть пирату Сакратифу!»
И на каком бы языке ни произносилось это гнусное имя – английском, французском или греческом, – оно предавалось анафеме с одинаковым чувством отвращения.
Николай Старкос попрежнему слушал и молчал. С высоты террасы он мог удобно разглядывать почти весь пролив, простиравшийся неподвижно, точно лагуна, от острова Корфу до самой гряды замыкавших его Албанских гор, вершины которых уже позолотили лучи заходящего солнца.
