Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 9"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)
В этом было много ободряющего для людей, страстно веривших в славное будущее воздушных шаров. А между тем сколько здравомыслящих умов отвергали самую возможность управлять аэростатами! И действительно, хотя аэростат и держится в воздухе, который служит ему достаточно надежной опорой, зато он полностью зависит от любого каприза атмосферы. Как же может в этих условиях воздушный шар, огромная масса которого представляет такую удобную мишень для воздушных течений, бороться даже с умеренным ветром, каким бы мощным двигателем он ни обладал?
В этом и была главная трудность проблемы; но ее надеялись разрешить, применяя аэростаты огромных размеров.
И вот, в ходе борьбы изобретателей за создание мощного и легкого двигателя, оказалось, что американцы больше других приблизились к заветной цели. У некоего, до тех пор никому не известного химика из Бостона был куплен патент на изобретенную им динамо-электрическую машину, основанную на применении батареи новой системы, устройство которой держалось пока в секрете. Тщательно произведенные расчеты и вычерченные с предельной точностью диаграммы доказывали, что такой двигатель, приводящий в действие винт надлежащих размеров, может сообщить воздушному шару скорость от восемнадцати до двадцати метров в секунду.
По правде говоря, это было бы замечательно!
– И вовсе недорого, – прибавил дядюшка Прудент, вручая изобретателю в обмен на должным образом составленную расписку последнюю пачку денег из тех ста тысяч долларов, которыми было оплачено изобретение.
Уэлдонское ученое общество немедленно приступило к делу. Когда речь идет об опыте, который может иметь какое-нибудь практическое применение, американцы охотно вкладывают деньги. Средства стекались так быстро, что не пришлось даже учреждать акционерное общество. Триста тысяч долларов (что соответствует полутора миллионам франков) по первому зову наполнили кассы клуба. Работы велись под наблюдением наиболее прославленного воздухоплавателя Соединенных Штатов Гарри У. Тиндера, сотни раз поднимавшегося в воздух и обессмертившего свое имя тремя необыкновенными полетами. В первом полете он достиг высоты двенадцати тысяч метров – то есть поднялся выше, чем Гей-Люссак, Коксвелл, Сивель, Кроче-Спинелли, Тиссандье и Глейшер; во время второго он пролетел над всей Америкой от Нью-Йорка до Сан-Франциско, превысив на несколько сот лье рекорды, установленные Надаром, Годаром и многими другими воздухоплавателями, не говоря уже о рекорде Джона Уайза, который преодолел расстояние в тысячу сто пятьдесят миль – от Сан-Луи до графства Джефферсон; что же касается третьего полета Гарри У. Тиндера, то он закончился ужасным падением с высоты тысячи пятисот футов, причем воздухоплаватель отделался простым вывихом правой кисти, в то время как гораздо менее удачливый Пилату де Розье, упав с высоты всего лишь семисот футов, разбился насмерть.
К тому времени, когда начинается наше повествование, уже можно было утверждать, что дела Уэлдонского ученого общества идут на лад. На верфи Тэрнера, в Филадельфии, заканчивался огромный аэростат, прочность которого должны были вскоре испытать, нагнетая в него воздух под сильным давлением. Он больше всех существовавших дотоле воздушных шаров заслуживал наименование аэростата-исполина.
Действительно, каков был объем «Гиганта» Надара? Шесть тысяч кубических метров. А сколько газа вмещал воздушный шар Джона Уайза? Двадцать тысяч кубических метров. Какой объем имел аэростат Жиффара, демонстрировавшийся на Всемирной выставке 1878 года? Двадцать пять тысяч кубических метров, при диаметре в тридцать шесть метров. Сопоставьте же эти три аэростата с воздушной махиной Уэлдонского ученого общества, объем которой составлял сорок тысяч кубических метров, и вы согласитесь сами, что дядюшка Прудент и его коллеги имели некоторые основания надуваться от гордости.
Этот воздушный шар не предназначался для изучения верхних слоев атмосферы и, видимо, поэтому не именовался «Эксцельсиором» [7]
[Закрыть]; кстати сказать, не слишком ли злоупотребляют этим названием граждане Америки? Аэростат назывался просто «Go ahead», что означает – «Вперед!», и ему оставалось только оправдать свое название, безотказно подчиняясь воле своего командира.
К тому времени динамо-электрическая машина была почти полностью закончена в точном соответствии с патентом, приобретенным Уэлдонским ученым обществом. И члены клуба надеялись, что не позднее чем через шесть недель их аэростат начнет свой полет.
Однако, как уже заметил читатель, пока удалось преодолеть далеко не все трудности, связанные с сооружением аэростата. Сколько заседаний прошло в жарких дискуссиях об устройстве винта! При этом спорили не о его форме или размерах, а лишь о том, помещать ли винт в задней части гондолы, как у братьев Тиссандье, или в передней, как сделали капитаны Кребс и Ренар. Надо ли говорить, что в пылу обсуждения противники пускали в ход даже кулаки? Оба предложения завоевали равное число сторонников. Дядюшка Прудент, мнение которого становилось решающим, поскольку голоса разделились, несомненно был последователем профессора Буридана и до сих пор еще не сказал своего веского слова.
Однако, если невозможно столковаться, значит невозможно и установить винт! Подобное положение могло длиться бесконечно, разве что вмешалось бы правительство. Но, как известно, власти в Соединенных Штатах избегают вторгаться в частные дела, которые их не касаются. И они совершенно нравы.
Вот почему заседание 12 июня угрожало затянуться до бесконечности или, хуже того, закончиться общей потасовкой. И тогда на смену проклятиям пришли бы кулаки, на смену кулакам – трости, на смену тростям – револьверы… Но вдруг в восемь часов тридцать семь минут вечера все неожиданно изменилось.
Привратник Уэлдонского ученого общества, подобно полисмену среди бушующего митинга, спокойно и невозмутимо приблизился к столу председателя, вручил ему чью-то визитную карточку и замер в ожидании распоряжений дядюшки Прудента.
Дядюшка Прудент пустил в ход паровую сирену, служившую ему председательским колокольчиком, ибо даже звон кремлевских колоколов потонул бы в царившем вокруг шуме!… Однако шум все возрастал. Тогда председатель снял цилиндр, и с помощью этой крайней меры ему удалось добиться относительной тишины.
– Важное сообщение! – провозгласил дядюшка Прудент, доставая из табакерки, с которой он никогда не расставался, огромную понюшку табака.
– Говорите! Говорите! – хором закричали девяносто девять человек, мнения которых неожиданно совпали.
– Дражайшие коллеги, какой-то чужестранец просит допустить его в зал заседаний.
– Ни за что! – в один голос ответили присутствующие.
– Он, кажется, желает нас убедить, – продолжал дядюшка Прудент, – что верить в управляемые воздушные шары – значит верить в самую нелепую из химер.
Заявление это было встречено грозным ропотом.
– Впустить его!… Впустить!
– Как зовут этого странного посетителя? – заинтересовался секретарь Фил Эванс.
– Робур [8]
[Закрыть], – отвечал дядюшка Прудент.
– Робур!… Робур!… Робур!… – завопило собрание.
Это необычное имя быстро привело к установлению тишины, и произошло это, видимо, потому, что члены Уэлдонского ученого общества рассчитывали выместить на его обладателе все свое раздражение.
Итак, буря на мгновение стихла, по крайней мере так казалось. Впрочем, могла ли она на самом деле стихнуть в стране, которая ежемесячно посылает в Европу на крыльях урагана по две-три знатных бури.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой новое действующее лицо не нуждается в том, чтобы его представили, ибо делает это само
– Граждане Соединенных Штатов Америки, меня зовут Робур. И я достоин этого имени. Мне сорок лет, хотя на вид не дать и тридцати. У меня завидное здоровье, могучее телосложение, богатырская мускулатура и великолепный желудок, которому мог бы позавидовать даже страус. Таковы мои физические данные.
Его слушали. Самые заядлые крикуны и те в первое мгновение оторопели от этой неожиданной речи «pro facie sua» [9]
[Закрыть]. Кто этот человек? Безумец или мистификатор? Как бы то ни было, он внушал почтение и подавлял. В зале, где только что бушевал ураган, теперь не слышалось и вздоха. Затишье после бури.
Следует заметить, что Робур выглядел именно таким, каким он себя обрисовал. На трибуне стоял человек среднего роста, с сильным торсом, напоминавшим правильную трапецию, в которой большим основанием служила линия плеч. Над этой линией возвышалась мощная шея, увенчанная огромной шаровидной головой. Голову какого животного напомнила бы она стороннику теории сходства зоологических видов? Голову быка, но освещенную разумом. Глаза его при первом же возражении готовы были вспыхнуть яростным огнем, решительно сдвинутые брови говорили о необыкновенной энергии. Короткие, слегка вьющиеся волосы, с металлическим отливом, походили на ворох железных стружек. Могучая грудь равномерно вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи. Его бицепсы, кулаки, икры и ступни были под стать туловищу.
У него не было ни усов, ни бакенбардов – лишь широкая бородка, как у моряков, подстриженная на американский лад и не скрывавшая очертаний его челюстей, мышцы которых свидетельствовали об огромной силе. Кто-то подсчитал – чего только не подсчитывают! – что давление челюстей обыкновенного крокодила достигает четырехсот атмосфер, в то время как давление челюстей крупной охотничьей собаки не превышает и сотни. Выведена даже такая курьезная формула: каждому килограмму живого веса собаки соответствует восемь килограммов «челюстной силы», а каждому килограмму живого веса крокодила – двенадцать килограммов этой силы. Так вот, килограмму живого веса вышеназванного Робура должно было соответствовать не меньше десяти килограммов «челюстной силы». Следовательно, он занимал среднее положение между собакой и крокодилом.
Из какой страны появился этот примечательный человек – определить было нелегко. Во всяком случае, он бегло изъяснялся по-английски, и речь его не отличалась тягучим произношением, характерным для янки – жителей Новой Англии.
Тем временем Робур продолжал:
– А теперь, достопочтенные граждане, – о моем духовном облике. Перед вами инженер, нравственные качества которого не уступают физическим. Я ничего и никого не страшусь и обладаю сильной волей, которая еще ни разу не подчинилась воле другого. Если я задамся какой-либо целью, то даже объединенные усилия всей Америки, всего мира не помешают мне достигнуть ее. Если мною овладевает какая-нибудь идея, я требую, чтобы все ее разделяли, и не терплю, когда мне прекословят. Я уделяю так много внимания всем этим подробностям, достопочтенные граждане, ибо считаю необходимым, чтобы вы получше познакомились со мною. Быть может, вы решите, что я слишком много говорю о себе? Меня это мало трогает! А теперь хорошенько поразмыслите, прежде чем прерывать меня, ибо я пришел высказать вещи, которые, пожалуй, придутся вам не по вкусу.
На передних скамьях зала возник шум, напоминавший грохот прибоя, – знак того, что на море поднимается волнение.
– Продолжайте, почтенный чужестранец, – процедил дядюшка Прудент, который с трудом сдерживал себя.
И Робур снова заговорил, как и прежде нимало не заботясь о своих слушателях.
– Да, мне хорошо известно, что после целого века испытаний, которые ничего не дали, и попыток, которые ни к чему не привели, все еще находятся легковесные умы, упорствующие в том, что можно управлять воздушными шарами. Они воображают, будто какой-нибудь двигатель – электрический или иной – может быть приспособлен к их надутым пузырям, которые находятся во власти воздушных течений. Они надеются, что аэростат будет им послушен, как послушен своему капитану морской корабль! Неужели же управление воздушными аппаратами легче воздуха можно считать практически осуществимым только потому, что нескольким изобретателям в безветренную или почти безветренную погоду удавалось лавировать по ветру или преодолевать легкий бриз? Это, право, смешно! Вас здесь добрая сотня людей, и все вы верите в эту химеру и швыряете тысячи долларов не то что на пустяки, а просто на ветер. Скажу прямо: вы добиваетесь невозможного!
Странное дело: выслушав подобное утверждение, члены Уэлдонского ученого общества остались невозмутимыми. Не объяснялось ли такое долготерпение внезапно поразившей их глухотой? Или же они хранили спокойствие, желая посмотреть, до чего осмелится дойти этот дерзкий спорщик?
Между тем Робур продолжал:
– Легко сказать, аэростат!… Но ведь для того, чтобы поднять в воздух всего один килограмм груза, нужен кубический метр газа! Господа сторонники аэростатов, вы самонадеянно рассчитываете с помощью двигателя противиться силе ветра, забывая о том, что напор свежего бриза на паруса корабля достигает четырехсот лошадиных сил, а ураган во время несчастного случая с мостом на реке Тэй оказывал давление в четыреста сорок килограммов на каждый квадратный метр! Вы отстаиваете идею аэростата, хотя природа никогда еще не создавала по такому принципу ни одного летающего существа – ни с крыльями, как у птиц, ни с перепонками, как у некоторых рыб и млекопитающих…
– Млекопитающих?… – вскричал один из членов клуба.
– Вот именно! Ведь если мне не изменяет память, летучие мыши отлично летают! Как видно, тот, кто меня перебил, и не подозревает, что животное это принадлежит к классу млекопитающих, или, быть может, ему когда-нибудь доводилось приготовлять омлет из яиц летучей мыши?
Эта отповедь заставила скептика умолкнуть и прекратить дальнейшие попытки прерывать оратора, а Робур продолжал с прежним пылом:
– Но следует ли из этого, что человечеству надо отказаться от завоевания воздушных просторов, от стремления преобразовать общественные и политические нравы и порядки вашего старого мира, даже не испробовав для этого столь совершенное средство передвижения? Ну нет! И подобно тому, как человек стал повелителем морей сначала с помощью весельного или парусного судна, а затем – колесного или винтового парохода, он станет также и повелителем воздушной стихии с помощью аппаратов тяжелее воздуха, ибо надо быть тяжелее воздуха, чтобы стать сильнее его!
На этот раз собрание взорвалось. Из всех уст, словно из множества ружейных стволов и пушечных жерл, нацеленных на Робура, вырвался общий крик возмущения. То был ответ на вызов, брошенный всему лагерю сторонников воздушных шаров, то было открытое возобновление войны между приверженцами «аппаратов легче воздуха» и «тяжелее воздуха»!
Робур и бровью не повел. Скрестив руки на груди, он невозмутимо ждал, когда восстановится тишина.
Дядюшка Прудент жестом повелел прекратить враждебные действия.
– Да, – с силой продолжал Робур, – грядущее принадлежит летательным машинам. Воздух – для них достаточно надежная опора. Если придать столбу этой упругой материи восходящее движение со скоростью сорока пяти метров в секунду, то человек сможет удерживаться на верхнем конце воздушного столба при условии, что площадь подошв его башмаков составит не менее одной восьмой квадратного метра. А если скорость этого воздушного потока увеличится до девяноста метров в секунду, человек сможет ступать по воздуху босиком. Заставляя массу воздуха двигаться под действием лопастей винта с названной скоростью, можно добиться того же, результата.
То, что говорил в тот вечер Робур, не раз уже высказывали до него многие сторонники авиации, труды которых должны были медленно, но верно привести к решению проблемы воздухоплавания. Честь распространения этих в общем простых идей принадлежит гг. де Понтон д’Амекуру, де Лаланделю, Надару, де Люзи, де Луврие, Лиэ, Белегику, Моро, братьям Ришар, Бабинэ, Жоберу, дю Тамплю, Саливу, Пено, де Вильневу, Гошо и Татену, Мишелю Лу, Эдиссону, Планаверню и еще многим, многим другим! Их идеи не раз отвергали, но затем к ним вновь обращались, и рано или поздно они должны восторжествовать. В их трудах уже был дан ответ тем противникам авиации, которые утверждали, будто птица держится в небе лишь потому, что согревает воздух, который вдыхает в себя! Разве не доказали они, что орел, весящий пять килограммов, должен был бы в таком случае вобрать в себя пятьдесят кубических метров теплого воздуха только для того, чтобы парить над землей?
Именно это Робур и изложил с неопровержимой логикой, не обращая внимания на дикий шум, стоявший в зале; и в заключение он бросил в лицо сторонникам воздушных шаров такие слова:
– Со своими аэростатами вы ничего не сделаете, ничего не добьетесь, ни на что не отважитесь! Самый неустрашимый из ваших коллег-воздухоплавателей, Джон Уайз, хотя «совершил уже воздушный перелет в тысячу двести миль над американским континентом, вынужден был отказаться от намерения перелететь через Атлантический океан! А с той поры вы не продвинулись «и на шаг, ни на один шаг вперед!
– Милостивый государь, – вмешался дядюшка Прудент, безуспешно пытавшийся сохранить хладнокровие, – вы позабыли слова бессмертного Франклина, сказанные им по поводу первого монгольфьера в те времена, когда воздушный шар только что появился на свет: «Пока это еще младенец, но он вырастет!» И он действительно вырос…
– Нет, почтенный председатель, нет! Он не вырос!… Он просто растолстел, а это не одно и то же!
То была прямая атака на проекты Уэлдонского ученого общества, которое одобрило, утвердило и субсидировало сооружение аэростата-исполина. Поэтому в зале тотчас же послышались угрожающие возгласы:
– Долой наглеца!
– Вышвырнуть его с трибуны!…
– Докажем ему, что он тяжелее воздуха!
И все в том же духе.
Однако эти угрозы пока что не переходили в действия. И Робур, сохранявший невозмутимость, успел крикнуть:
– Не воздушным шарам, а летательным машинам принадлежит будущее, господа поклонники аэростатов! Птица летает, а она – не баллон, а механизм!…
– Да! Она летает, – воскликнул пылкий Бэт Т. Файн, – но летает она вопреки всем законам механики!
– Вот как? – проговорил Робур, пожимая плечами.
Затем он продолжал:
– После того как были изучены особенности полета всевозможных птиц и насекомых, победила следующая простая и мудрая мысль: надо лишь подражать природе, ибо она никогда не ошибается. Между альбатросом, который делает не больше десяти взмахов крыльями в минуту, и пеликаном, делающим семьдесят взмахов…
– Семьдесят один! – выкрикнул чей-то язвительный голос.
– И пчелой, которая машет крылышками сто девяносто два раза в секунду…
– Сто девяносто три!… – насмешливо поправили из зала.
– И обыкновенной мухой, которая делает триста тридцать взмахов…
– Триста тридцать с половиной!
– И москитом, который делает их миллионы…
– Нет!… Миллиарды!
Однако Робур, которого то и дело прорывали, и не думал прерывать своего доказательства.
– Среди этого различного числа взмахов… – продолжал он.
– Есть и большие промахи! – подхватил чей-то голос.
– …и надо искать практически применимое решение. В тот день, когда господин де Люзи обнаружил, что жук-рогач, вес которого не превышает двух граммов, способен поднять груз в четыреста граммов, то есть в двести раз больше собственного веса, проблема авиации была решена. Помимо того, было доказано, что относительная площадь крыльев уменьшается с увеличением размеров и веса их обладателя. С того времени было изобретено и построено больше шестидесяти летательных аппаратов…
– Которым ни разу не удавалось взлететь! – воскликнул секретарь Фил Эванс.
– Которые уже летали и будут летать, – невозмутимо ответил Робур. – Эти аппараты именуют по-разному: стреофоры, геликоптеры, орнитоптеры; возможно, в будущем их назовут средствами авиации от латинского слова «avis» [10]
[Закрыть], подобно тому как ныне корабли называют средствами навигации от латинского слова «navis» [11]
[Закрыть], но так или иначе, именно благодаря их появлению, человек станет властелином воздушных просторов.
– А винт! – перебил Фил Эванс. – Насколько мне известно, у птицы нет винта!…
– Нет есть! – отвечал Робур. – Как доказал господин Пено, летящая птица в действительности не что иное, как винт, и полет ее – тот же полет геликоптера. Вот почему двигатель будущего – винт…
От подобной напасти
Сохрани нас, святой винт!… -
негромко запел кто-то из присутствующих на известный мотив из произведения Герольда «Цампа».
И все хором подхватили знакомую мелодию, так исказив ее, что французский композитор, вероятно, перевернулся в гробу.
Когда последние ноты потонули в ужасающей какофонии, дядюшка Прудент, воспользовавшись мгновенным затишьем, счел нужным заявить:
– Гражданин чужестранец, до сих пор вам не мешали говорить, вас не прерывали…
Как видно, по мнению председателя Уэлдонского ученого общества, никто и не думал прерывать оратора, а все эти издевательские выкрики, вопли и угрозы следовало рассматривать лишь как обмен аргументами.
– Однако, – продолжал дядюшка Прудент, – я напомню вам, что теория авиации заранее осуждена и отвергнута большей частью американских и иностранных инженеров. Теория, которая привела к гибели Саразена Волана в Константинополе, монаха Воадора в Лиссабоне, Летюра в тысяча восемьсот пятьдесят втором году, Груфа в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году, помимо других жертв, о которых я позабыл, не говоря уж о мифологическом Икаре…
– Теория эта, – возразил Робур, – достойна осуждения не больше той, чей мартиролог включает имена Пилатра де Розье, погибшего в Кале, госпожи Бланшар, разбившейся в Париже, Дональдсона и Гримвуда, упавших в озеро Мичиган, Сивеля и Кроче-Спинелли, Элоа и многих других, забыть которые не так-то просто!
То был мгновенный отпор – «выпад на выпад», как говорят в фехтовальном искусстве.
– К тому же, – продолжал Робур, – на воздушных шарах, как бы вы их ни усовершенствовали, вам никогда не достигнуть сколько-нибудь значительной скорости. Вы убьете десять лет на воздушное путешествие вокруг света, – а летательная машина совершит его за восемь дней.
Новые протестующие возгласы и крики длились целых три минуты; затем слово взял Фил Эванс.
– Господин авиатор, – сказал он, – вы только что красноречиво расхваливали преимущества авиации, а сами-то вы когда-нибудь летали?
– Еще бы!
– И завоевали воздух?
– Быть может, милостивый государь!
– Ура Робуру-Завоевателю, – послышался чей-то иронический возглас.
– Робур-Завоеватель? Что ж, я принимаю это имя и с полным правом стану носить его!
– Мы разрешим себе в этом усомниться! – воскликнул Джем Сип.
– Господа, – проговорил Робур, нахмурив брови, – когда я серьезно обсуждаю серьезное дело, то не терплю обвинений во лжи, и был бы рад узнать имя человека, прервавшего меня…
– Мое имя – Джем Сип… и я вегетарианец…
– Гражданин Джем Сип, – отвечал Робур, – мне известно, что у вегетарианцев кишки вообще длиннее, чем у прочих смертных, по крайней мере на добрый фут. Это и так немало… не принуждайте же меня еще больше удлинить их, для начала растянув вам уши…
– За дверь его!
– Вон!
– Разорвать на части!
– Судить судом Линча!
– Скрутить его винтом!…
Ярость сторонников воздушных шаров достигла предела. Все повскакали с мест и ринулись к трибуне. Робур исчез за целым лесом рук, которые раскачивались, словно деревья в бурю. Напрасно паровая сирена председателя наполняла зал трубными звуками. В тот вечер обитатели Филадельфии легко могли подумать, что огонь пожирает один из городских кварталов и всей воды Скулкилл-ривер недостанет, чтобы потушить пожар.
Вдруг люди, обступившие Робура, попятились. Инженер вытащил руки из карманов и выбросил их вперед, навстречу разгневанным воздухоплавателям.
В обеих руках его сверкнули кастеты американского образца, которые одновременно служат и револьверами: достаточно сжать пальцы, чтобы привести в действие эти крошечный карманные митральезы.
И тогда, воспользовавшись растерянностью нападавших и внезапно воцарившейся тишиной, Робур воскликнул:
– Решительно, не Америго Веспуччи, а Себастьян Кабот открыл Новый Свет! И не вам, американцам, пускаться в воздушные просторы! Ваше дело – каботаж…
И тут раздалось несколько выстрелов. Пули никого не задели: Робур стрелял в воздух. Трибуна окуталась густым дымом, а когда он рассеялся, инженера и след простыл. Робур-Завоеватель исчез, словно какой-нибудь летательный аппарат умчал его ввысь.
