Текст книги "Большая Засада"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Боясь напугать или обидеть девушку, Фадул старался поначалу быть деликатным и благоразумным. Он освобождал ее от бело-голубой формы. Робкие ласки, поцелуи украдкой в плечи и в затылок, осторожные прикосновения, попытки обнаружить скрытые сокровища – божественное наслаждение. Понемногу девица раскрывалась, стыдливость превращалась в желание, Аруза покорялась действиям Фадула и позволяла себя раздеть.

Обнаженное тело, распростертое на тонком матрасе из сухой травы, ситцевое покрывало, вонь от клопов – Аруза отдавалась в запустении Большой Засады. Полные груди – такие приятно сжимать и мять рукой, могучий зад, бедра породистой кобылы и щелка. Все как любил Большой Турок. Наконец-то Господь снизошел до него.

Менялись позы – они попробовали все, – время, место и ритм соития, щелка Арузы никогда не была одной и той же. Но в решающий момент Фадул слышал крик, такой же неизбежный, как и кровь, – крик и кровь Сироки. На одно мгновение, короткое, но жестокое, Аруза становилась маленькой Сирокой, беззащитной в зарослях какао перед силой и хитростью бродячего торговца.

Он вновь и вновь овладевал ее девственностью, обрывал лепестки желанного цветка невинности. Цветок Арузы никогда не был одинаковым, но всегда оставался прекрасным, узким и теплым. Вкус менялся в зависимости от каприза Фадула. Он был то густо заросшим, то почти голым, покрытым легким пушком. Пышная роза раскрывалась, предлагая себя. Пряталась в сомкнутых бедрах будто стыдливый бутон. Росток то высокомерно вздымался, то пугливо прятался.

Щелка Бернарды, Далилы, маленькой Котиньи, огромной Мариэты пятнадцать арроб, дырка Короки и многие, многие другие, чистые и нетронутые. Здесь была и девственная дырочка Зезиньи ду Бутиа – пропасть. Только крик не менялся, это был все тот же жалобный и скорбный вопль девчонки Сироки.

От наслаждения в таких количествах у Фадула Абдалы появились темные круги под глазами. Случалось, что он начинал раздевать девственницу, прижимал ее к груди во сне и овладевал ею, уже проснувшись, с открытыми глазами. В Большой Засаде за эти два месяца девственная дырочка Арузы Скаф не раз сливалась с огромной и грубой рукой Большого Турка.

8

Не всегда сны несли с собой наслаждение девственностью. Три персонажа мешали бурному соитию, которому араб предавался ночи напролет, развратный и прожорливый, ненасытный бабник.

Как известно, Аруза, когда он проникал в нее, издавала крик Сироки, и по его пальцам текла кровь кафузы. Это случилось в самом начале его карьеры бродячего торговца: чтобы Сирока согласилась, он не жалел подарков, обещал звезду с неба, и все равно ноги ей приходилось раздвигать руками. Это дела прошлые. Он знал, что Сирока стала проституткой и умерла в Макуку при попытке сделать аборт. Всякое бывает.

Иногда ночью, когда Фадул собирался лишить невесту девственности, Зезинья ду Бутиа, бесстыдная и наглая, появлялась в постели незваной гостьей. «Думаешь, тебе удастся заполучить честь девственницы, целехонькую щелочку, глупый, невежественный турок, тупица?» Она показывала пальцем, и он видел открытую дыру, пробоину: здесь уже побывал, без сомнения, востроносый бакалавр без гроша в кармане, насвистывавший «Турецкий марш». Вместо незапятнанной девственности – пара рогов.

Зачем это Жамил Скаф предлагал ему так запросто руку единственной дочери, филиал «Префериды» в Ильеусе, партнерство в мебельном бизнесе, легкое и быстрое состояние? Должна быть серьезная причина, и какова же она? Зезинья ду Бутиа смеялась ему в лицо: «Ты прикроешь своим огромным телом и своей жадностью стыдобу дочери земляка, турок тупоголовый, глупый и продажный. Ты на все ради денег способен, или, думаешь, я не знаю?»

Однажды, безуспешно пытаясь выгнать на заре Зезинью ду Бутиа, он проснулся как раз вовремя, чтобы заметить в рассеянном утреннем свете зеленую змею, прекрасную и смертоносную, скользившую между ножками кровати. Убив ее, он озадачился и подумал – может, Зезинья ду Бутиа пришла, чтобы спасти ему жизнь? Только ли жизнь? Или чтобы помешать ему попасть в западню, обзавестись рогами и возглавить процессию святого Корнелия, покровителя таких же рогоносцев? Слишком поздно, чтобы раскаяться и отступить.

Появлялся также Господь Бог маронитов. Повелевая громом и молнией, он показывался в свете луча во время ночных бурь, требуя выполнения договора. Сквозь лесную чащу, извилистыми тропами привел он сюда за руку Фадула Абдалу, чтобы тот выполнил здесь свое предназначение: заработал деньги честным трудом и потом разбогател без необходимости становиться младшим компаньоном, мальчиком на побегушках у богача, мужем неверной жены.

Зеленая змея. Ночная усталость, рассвет, погонщики, одиночество. Остаться здесь, Господи, искупая свои грехи? В Ильеусе меня ждет накрытый стол, мягкая постель, легкая жизнь и красавица из красавиц, девственная бегума, мусульманская принцесса.

Огромное облако закрывало небо. Ранним утром Бог маронитов не жалел дождя и облаков, оставляя ливанца наедине с мучившими его девственницами и сомнениями.

9

После долгих раздумий, когда, взвесив все «за» и «против», Фадул решил вернуться в Ильеус и дать ход матримониальным планам, предложенным Жамилом Скафом, случилось так, что по дороге на фазенду Санта-Мариана проехал через Большую Засаду полковник Робуштиану де Араужу. Поговорив со стариком Жерину – главой наемников, охранявших склад сухого какао, – он остановился у столбика напротив заведения Фадула. Он ехал из Ильеуса и вез ему весточку от друга Алвару Фариа, того самого бонвивана, который в барах, игровых залах и кабаре обсуждал на все лады с присущей ему живостью городские события. Он просил его не забыть передать арабу Фадулу все подробности замужества дочери Жамила Скафа.

Кого? Арузы? Но два месяца назад она даже помолвлена не была, как же она вышла замуж так внезапно? Полковник Робуштиану де Араужу красноречивым жестом сложил руки на брюхе.

Беременная? Правда или нет, но злые языки шепчутся, что именно так оно и было. Аруза и доктор Эпитасиу ду Нашсименту, безработный бакалавр, смело встретили слезы доны Жорданы и ярость Жамила и рассказали им про плод своей безнадежной любви. Молодой адвокат некоторое время назад сошел с корабля, пришедшего из Баии, с намерением сделать быструю карьеру. Он ее сделал.

Отбросив жалобы и обвинения, Жамил Скаф, человек практичный, поскорее сыграл свадьбу, чтобы дочка смогла предстать перед алтарем в гирляндах и фате, с девственными цветами флердоранжа. Если бы затянули, то живот был бы виден. Впрочем, повторил полковник смеясь, для этого сделали все необходимое. Подружками невесты были Белинья и Аута Роза. Последняя, сияя от счастья, поймала брошенный невестой букет.

Фадул выслушал, но ничего не сказал. Он выругался, когда лошадь полковника скрылась вдалеке: «Câss-am-abúk-charmuta!» С тех пор Аруза не снилась ему никогда, он больше не лишал ее девственности. Долгими ночами в Большой Засаде в его огромной постели вновь единолично царила Зезинья ду Бутиа.

Жуссара Рамуш Рабат, вдова и наследница Халила Рабата, едет в Большую Засаду

1

Фадул Абдала познакомился с Жуссарой Рамуш Рабат, вдовой и наследницей Халила Рабата, на ярмарке в Такараше, покупая двух ослов, которые были ему нужны, чтобы привозить товары в Большую Засаду, а также для собственного передвижения. Он тщательно выбирал животных, осматривал их зубы и ноги, как ему советовал капитан Натариу да Фонсека, и получил удовлетворение от торговли с Мануэлом да Лапой, указывая на воображаемые дефекты и подвергая сомнению очевидные достоинства.

– Смилуйся, кум Фадул, хотя бы счет округли.

– Ни гроша больше.

Жуссара была бабенка что надо, перед такой ни один мужчина не устоит. Кожа кабоклы отливала на солнце медью. Увидев, как она идет к нему среди кобыл и ослиц, останавливается перед ним и настойчиво на него смотрит, Фадул настолько смутился, что сделка почти сошла на нет. Он замер в оцепенении, она его буквально парализовала. Почуяв опасность, Мануэл да Лапа решил согласиться с предложенной ценой, чтобы не остаться с носом.

– Я говорю с Фадулом Абдалой? – спросила Жуссара и рассмеялась дерзко и звонко будто колокольчик.

Глаза зажглись, в то время как голос оставался монотонным и жалобным, словно Жуссара вот-вот упадет в обморок: томная и чарующая, она была на ярмарке в Такараше воплощением кокетства. Тот, кто не знал ее, кто видел и слышал впервые, сразу испытывал желание защитить ее, уберечь от всех ловушек, обманов и предательств. Фадул не был знаком с ней и никогда не видел раньше.

Сделав над собой усилие, Турок сумел все-таки стянуть шляпу в знак приветствия, учтиво и вежливо. Исподтишка он обежал ее взглядом сверху вниз, с головы до ног, пытаясь угадать, что же там под покровами, которые ее окутывают. Жуссара напоминала о своем вдовстве при каждом удобном случае: черной была ее юбка для верховой езды, шелковая блузка, шаль накрывающая волосы, защищая их от пыли. Она одевалась в глубокий траур, но ни в угольно-черных глазах, ни на карминово-красных губах не было ни тени слез, ни следа тоски. Может, она когда-то и оплакивала усопшего, но сейчас Жуссара фонтанировала жизнью, дышала томностью и удовольствием, сверкала на ярмарочном солнце, зазывая и обещая. В руке плеть с серебряной рукояткой, полные губы приоткрыты, и можно увидеть ровные белые зубы, созданные, чтобы кусать.

– Я много о вас слышала. – Она не сказала, от кого слышала и что именно, как будто в этих словах был какой-то секрет. – Меня зовут Жуссара. Вы знали Халила Рабата, хозяина «Восточного дома»?

Приглядевшись, Фадул обнаружил под узорчатой шалью кроваво-красную розу за ухом, и это открытие обрадовало его. Откуда она взялась, эта кабокла? Из непроходимых зарослей, где сражались курибока, или из цыганского табора? Сколько разных кровей перемешалось, чтобы превратиться в эту загадку, породить эти чары?

– Я знал его, но не лично. Слышал, он умер.

– Я его вдова. И ничего не смыслю в торговле. Бедная я, бедная!

Она протянула хлыст и ткнула им в грудь гиганта, одновременно дерзко и смиренно.

– Будете проезжать через Итабуну, заходите ко мне. Я покажу вам магазин. Я ищу кого-то, кто бы мне помог. Никто всерьез не принимает вдову, которая управляет делами. Бедная я, бедная!

Она повернулась спиной и пошла туда, где ее ждал паж, державший на поводу лошадь. Перед тем как оседлать ее, Жуссара внезапно сорвала с головы шаль, и черные волосы – чернее юбки для верховой езды, чернее шелковой блузки, чернее кружев и рюш, – свободно рассыпались по плечам, спадая до пояса. Фадул сглотнул, одурело глядя на нее. С помощью пажа Жуссара засунула ногу в стремя и поудобнее устроилась в седле. Глянула на Турка, прощаясь. Через минуту ее уже здесь не было.

Мануэл да Лапа протянул руку, забирая деньги за двух ослов, и выдал:

– Какая женщина, катастрофическое великолепие, кум Фадул!

Верхом на одном из ослов, одновременно погоняя другого, Фадул взял курс на Большую Засаду: «Бедный, я бедный! Изгнанник, сосланный на край света».

2

В течение двух недель, последовавших за встречей на ярмарке в Такараше, Жуссара Рамуш Рабат, вдова и богатая наследница, смущала Фадула Абдалу в свободные часы. Какие намерения скрывались под жестами и словами, настойчивыми взглядами и томным голосом?

Даже под нарядной кружевной блузой, наглухо застегнутой на шее, как того требовали скромность и стыдливость, Турок угадывал пышную крепкую грудь – такую хорошо мять руками, а уж он это любит. Под широкой длинной юбкой для верховой езды он чувствовал покачивающиеся пышные бедра, равнину бархатистого живота и холм, покрытый мхом, – уста мира, пугливые и жаждущие ласки. Мысленно он раздевал Жуссару, освобождал от юбки и блузки, бесчисленных украшений, излишних побрякушек и видел ее нагой посреди ярмарочного оживления: ни одна кобыла не могла сравниться с ней статью и осанкой. Он так страстно желал ее, просто жаждал, что даже не смог овладеть ею во сне, несмотря на то что засыпал, думая только о ней, о ее беспредельном кокетстве, о ее необыкновенном изяществе.

«Бедная я, бедная!» – на все лады повторяла Жуссара, проклиная вдовство и торговлю – две тяжкие проблемы: чего она добивалась этой литанией? И чего ради звала его к себе в Итабуну? Чтобы предложить ему работу за прилавком «Восточного дома», может статься, с процентом от продаж, небольшим участием в доходах? Его не соблазняла перспектива работать на других, Фадул предпочитал надрываться, выбиваясь из сил, целыми ночами от заката до рассвета в Большой Засаде, но ради себя самого, чтобы ни перед кем не отчитываться.

Или, может быть, являясь молодой вдовой, она искала мужа, который возьмет ответственность за нее и за торговлю тканями? У нее – молодой, богатой и такой красивой – наверняка были в Итабуне и в портовом Ильеусе толпы претендентов, лежащие у ее ног. Так зачем ей обхаживать на ярмарке в Такараше, среди мулов и ослов, какого-то трактирщика? Она могла выбирать среди фазендейру, коммерсантов, бакалавров с докторскими шапочкам. Разумеется, она искала просто приказчика, которому можно доверять. Но это не по его душу.

Ему не удалось, как ясно из сказанного выше, определиться с перспективами, вытекающими из неожиданной встречи и короткого разговора. Он отвергал всякие мелочи: работу приказчика, долю в магазине, – его искушали нереальные миражи. Он – Фадул – был просто одиноким арабом с горячей головой, которая распалялась от любой глупости, видя пожар там, где всего-то горела солома. Муж Жуссары, хозяин «Восточного дома», – это глупости, чтобы убить свободные часы в Большой Засаде. Впрочем, он все равно зайдет к ней, будучи в Итабуне. По крайней мере снова увидит ее, усладит взгляд созерцанием этой роскошной женщины – катастрофического великолепия, как удачно выразился Мануэл да Лапа.

Он засыпал с мыслями о ней, и иногда, изредка, ему удавалось поймать ее во сне. Но дальше этого не шло: кабокла ускользала из его рук. Оставаясь чистой и добродетельной, она исчезала из сна. Когда Фадул приходил в себя, все заканчивалось появлением Зезиньи ду Бутиа. Проститутка соблазняла, предлагала себя и так и сяк, а потом исчезала, а он оставался несолоно хлебавши. Ему так и не удалось вонзить свой кинжал и измерить температуру в топке, искры которой вырывались из огненных глаз Жуссары. Он никогда не видел такой честной и скромной вдовы.

3

Он сидел у входа в лавку и думал о Жуссаре – зыбком видении в дыму кальяна, когда увидел ее самое, из плоти и крови, спешивающуюся с крапчатой лошади и вручающую поводья пажу. Фадул Абдала пришел с купания, послеполуденное солнце припекало спину и затылок. Большая Засада дремала в оцепенении и тишине.

Все произошло так внезапно, что Фадул даже не успел удивиться, словно это была самая естественная вещь на свете. Он даже перестал пялиться на Жуссару, чтобы проводить взглядом пажа, холеного и хитрого паренька, верхом на ездовом осле, который уводил лошадь под сень деревьев. Но внезапно он осознал всю абсурдность происходящего, протер глаза и уставился на кабоклу, направлявшуюся прямо к нему. Он едва успел встать, чтобы поприветствовать ее.

– Почему вы не заехали ко мне в Итабуне? Я напрасно ждала.

– Я там еще не был. – Он все еще не совсем оправился.

– Раз уж вы не приехала, явилась я сама, бедная я, бедная! – Она обежала глазами окрестности: – Ну и дыра! Что вы здесь делаете?

Он покачал головой, не соглашаясь. Ее черные волосы скреплял на макушке черепаховый гребень – изящное украшение. Не дав Турку ответить, она продолжила:

– Вы так и будете тут стоять? Не пригласите меня войти? Не предложите мне ничего? – И она вошла.

Задержавшись у прилавка и осмотрев выставленные на продажу товары – их было не много и все вперемешку, – она снова неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала.

Все еще ошеломленный, Фадул проследовал за ней. Силы небесные! Это правда, или солнце ударило ему в голову и у него среди бела дня начались видения? Не зная, что ей предложить – здесь не было ничего достойного ее, – он спросил:

– Выпьете чего-нибудь?

– Пожалуй, глоток воды. – Жуссара указала на глиняный кувшин, стоявший на подоконнике.

Обогнув прилавок, она вошла внутрь дома и, пройдя через все комнаты, переступила порог спальни:

– Я люблю большие кровати, но такой никогда не видела.

– Но я же должен как-то помещаться, – ответил Фадул с гордостью, подав ей кружку с прохладной водой.

Жуссара выпила маленькими глотками, цокая языком, будто смакуя изысканное вино. Время от времени она поглядывала на Турка оценивающе и удовлетворенно – влажный рот приоткрыт, глаза затуманены:

– Сюда двое таких влезут, и еще останется.

Она коротко рассмеялась, будто намекая на что-то, и вернула кружку:

– Спасибо! Когда будете в Итабуне, все-таки зайдите ко мне, и я вам покажу магазин. Не могу я им одна заниматься, ничего в этом не понимаю. – Она повторила то, что уже говорила на ярмарке в Такараше. Так что же она предлагала: работу за прилавком магазина или – кто знает – руку и сердце? – Когда вы там будете?

Голос смягчился, стал кокетливым, он просил и предупреждал:

– Не затягивайте, приезжайте как только сможете. Я не могу ждать целую жизнь. Бедная я, бедная!

Она повернулась, почти готовая выйти из комнаты и покинуть Большую Засаду. Турок задрожал:

– Вы уже уезжаете?

– А что мне здесь делать? Я приехала, только чтобы повидаться с вами.

Глаза Фадула затуманились, потемнели от нетерпения и возбуждения. Не потрудившись даже закрыть дверь, он подошел к Жуссаре и схватил ее. Она не уклонилась и не оттолкнула его, только сказала тем самым слабеющим голоском, будто умоляющим о помощи и защите:

– Смилуйтесь, пожалейте! Вы же видите – я вдова, и мне нужно снова выйти замуж. Что будет, если я потеряю голову? Бедная я, бедная! Я даже полюбить не могу…

Фадул молчал – разговор мог подождать, а он нет. Его охватило бешенство, глаза затуманились, он чувствовал, как дрожит тело кабоклы. Он сорвал с нее блузку и корсаж – ох эта пышная грудь, которую так приятно мять руками, – и Жуссара тихо застонала. Фадул сорвал с нее все юбки, разорвал кружева на панталонах, подвязанных на коленях ленточками, тоже черными.

Он завалил эту роскошь, эту катастрофу в образе женщины, на матрас, набитый травой и клопами. На ней остались только сапоги для верховой езды. Фадул не стал терять время на то, чтобы раздеться, лишь расстегнул ширинку, освободив свой инструмент, который болел от напряжения и нетерпения. Он покрыл Жуссару.

Узел на макушке у кабоклы растрепался, волосы рассыпались подобно черному атласному полотну, накрыв постель. Уста мира, влажные и ненасытные, приняли дубинку ливанского деспота, и безумие длилось весь оставшийся день.

4

– Ах, что я наделала, Боже мой, какая же я идиотка! Безрассудная вдова, я приехала за мужем, а уезжаю обесчещенная. Ах, бедная я, бедная!

В слезах она посмотрела на распростертого на ней турка, мнущего ее груди и бедра, когда они, задыхаясь, вынырнули из первого путешествия по пустыням и океанам. Он так и не стянул с нее сапоги, не разделся и не закрыл дверь. Жуссара заговорила, подкрепляя слова горестным плачем, скорбной, душераздирающей жалобой:

– Теперь вы получили что хотели, и можете смеяться надо мной, презирать меня, называть шлюхой, выгнать вон. Это я во всем виновата – чего мне не хватало в Итабуне, зачем я сюда приехала? Несчастная я женщина, а ведь мне нужен муж, чтобы защищать меня и заниматься магазином. Проклинаю тот день, когда я увидела вас на ярмарке в Такраше и потеряла голову. Я будто с ума сошла, разум потеряла, я уже сама себе не хозяйка. У меня недостало сил сопротивляться, я пропала. Ах, пропала я!

Она без перерыва жаловалась, а в это время огромный Фадул встал с кровати, закрыл дверь и разделся. Голый, он казался еще больше, еще огромнее. Растянувшись на кровати, она искоса глядела на него: какой муж! Работящий и алчный, тщеславный и глупый, прямо как Халил Рабат, счастливый дурачок, рожденный, чтобы носить рога. А у этого к тому же хозяйство таких недюжинных размеров. Жуссара была завидной невестой: и лицом красива, и телом, и денег куры не клюют, и магазин тканей самый роскошный в Итабуне, и нахальство, и кокетство, и огонь. Чего еще желать неотесанному трактирщику, запертому в дремучей дыре?

Ему этот момент не казался самым подходящим для обсуждения потерянной вдовьей чести и ее восстановления, Турок молча, нетерпеливо слушал эту нескончаемую горестную литанию. Жуссара не остановилась даже тогда, когда он снял с нее сапоги, – приятная предусмотрительность. Она трогательно взяла на себя ответственность за фатальную ошибку.

– Это я виновата, я не спаслась бегством вовремя. Впрочем, это не важно. Все кончено.

Прежде чем она решила покончить с едва начавшейся забавой, Фадул растянулся рядом с кабоклой. Своей огромной, но нежной рукой он гладил ее груди, слегка сжимая их. Он коснулся ее задницы и слегка ущипнул, пробежав пальцами по бороздке. Жуссара затрепетала, вздохнула, прижалась к его волосатой груди, почувствовала дубинку между бедер и продолжила, изнемогая:

– Вы воспользовались мной, и я сама это позволила. Сейчас вы думаете, что я падшая женщина, и разве вы теперь захотите жениться на мне? – Она заговорила громче, утверждая ясно и четко: – Душой матери клянусь, что первый раз в жизни я так опозорилась. У меня никогда не было мужчины, кроме мужа. Я потеряла голову. Бедная я, бедная!

Голые ноги сплелись, бедра Жуссары приоткрылись, и голос снова ослабел:

– Я потеряла свою честь… Я в ваших руках… – Она погладила его по лицу и сообщила медовым голосом: – Но я все равно не раскаиваюсь, жестокий вы человек! Вы меня ослепили, соблазнили меня!

Эти слова заполняют душу и разжигают огонь в сердце, распаляют все, что есть между ног у настоящего мужчины, который чего-то стоит в постели. Несмотря на свое обычное в таких важных и щекотливых делах благоразумие, Фадул решил дать обещание, чтобы потом исполнить его – может статься, после уточнения и разъяснения некоторых деталей:

– Не волнуйтесь. Я на днях поеду в Итабуну, мы там поговорим и все решим. И не переживайте за магазин.

– Это правда? Вы займетесь магазином? Возьмете за меня ответственность?

– Не волнуйтесь. – И больше он ничего не сказал.

5

«Она приехала за мужем», – решил Фадул, слушая ее причитания. За мужем, который положит конец ее вдовству и возьмет на себя ответственность за магазин и его прибыль. Чтобы завоевать его, она пошла на риск, на кону были ее тело и честь. Что это – изощренная хитрость или святая невинность? Искренность или притворство? Пожирающая страсть или тонкий расчет?

Томная, благородная и романтичная Жуссара толковала о любви с первого взгляда:

– Я приехала сюда, потому что с того дня, как увидела вас на ярмарке, я сама не своя, ни о чем больше думать не могла – только о вас, это наваждение какое-то. А теперь я в ваших руках, от вас зависит, быть мне счастливой или пасть окончательно. – И она снова спросила: – Вы будете любить меня, или мне суждено стать отвергнутой?

Момент не располагал к размышлениям, выяснению отношений, подозрениям и сомнениям и уж меньше всего – к тому, чтобы брать на себя какие-либо обязательства. Вместо того чтобы ответить на этот настойчивый вопрос, Фадул заключил ее в объятия. Он не мог больше ждать ни минуты. Она подставила ему губы для поцелуя – полные, сочные, – смелый язык, зубы, созданные для укусов. Турок осторожно вошел в ее рот.

Что означала эта безнадежная страсть, это сумасшедшее соитие? Да ясно что – ведь как же Фадул будет теперь жить, лишенный дыхания, пота, головокружительного запаха Жуссары? Соединенные, сплетенные тела пересекли пески пустыни, воды океана, достигли конца света в томлении и наслаждении; две силы, два могущества, дикий жеребец и кобыла в течке.

Когда наступил вечер и Жуссара снова соорудила на голове узел и оседлала крапчатую лошадь, приведенную пажом – капризным и надушенным парнишкой, – Фадул наконец собрался поцеловать ее на прощание:

– Через несколько дней мы все решим в Итабуне.

Перед тем как выйти, Жуссара кинула на игровой стол, а точнее – на кровать, последний козырь. Надевая остатки кружевных панталон, нижние юбки и корсаж, черную блузку и черную юбку, порядочная и безутешная вдова предупредила, что подобное больше не повторится. Если кто захочет снова поиграть с ней в эту сладкую и опасную игру – так она выразилась, стыдливо опустив глаза, – должен сперва отвести ее к судье и священнику. Она не могла так распуститься, наставляя рога усопшему. Жуссара не изменяла Халилу Рабату при жизни и, чувствуя себя обязанной уважать память о нем, не могла давать повод для сплетен. Никогда у нее не было другого мужчины, кроме мужа; Фадул – первый и последний, это единственный раз, когда она, ослепнув от страсти, потеряла голову и отдалась. Нет, больше такому не бывать! Снова в постель – пусть даже с Фадулом, которого она любит, или с другим честным тружеником, который сделает ей предложение – а таких предостаточно, – только после того как все будет улажено честь по чести, на бумаге, и ни днем раньше. Супруга – да, любовница – нет. Ах, бедная я, бедная!

Она пришпорила крапчатую лошадь и поспешила в Итабуну в сопровождении своего непоседы. Жуссара везла хорошие новости. Даже если Фадул не пришел к определенному решению, не взял на себя окончательные обязательства, она умела читать между строк, угадывать намерения даже по голосу. Она не сомневалась, что Турок побежит за ней следом. Жуссара осталась в его коже, во рту, в груди, в дубинке. Ее незабываемый вкус с этого дня стал для него необходимым, несчастный уже не сможет жить, не обладая ею. Сомнений не осталось – можно вызывать священника и судью.

Фадул Абдала – жених видный. Она заранее узнала о нем в случайном разговоре с подругой детства две важные вещи: это работящий и ловкий торговец – в этом ему нет равных, да и мужское достоинство у него на высоте. Теперь она удостоверилась, что все это было правдой. Чтобы зарабатывать деньги в такой глухой дыре, как Большая Засада, нужно быть очень опытным и проворным коммерсантом. Ну а что касается дубинки, то уж ее вдова потрогала своими руками, ощутила собственной плотью, хвала господу!

Солнце еще не спряталось в водах реки, когда Жуссара исчезла в направлении Такараша, еще до того как на дороге появился первый табун ослов. Никто не видел, как она приехала, и никто не видел, как уехала. Только Корока, зайдя купить керосину, спросила:

– Ты заказывал проститутку из Итабуны, кум Фадул?

6

Тихим вечером в молодом и авантюрном городе Итабуне Фадул Абдала оставил дорожную сумку в комнате Зезиньи ду Бутиа в веселом борделе «Шанду» и принял ванну в бочке: Зезинья подогрела воду в чайнике и натерла ему спину сухой щеткой и ароматным мылом – чудесами цивилизации! Затем он приготовился, по изящному выражению красавицы, «покормить горлицу».

– Ты посмотри, что за горлица, я уже забыла, какая она.

Большущая горлица, роскошная! Играя с вышеназванной зверюшкой, Зезинья ду Бутиа ностальгически мурлыкала романтичный мотивчик из Сержипи:

 
Горлица, горлинка,
Любовная игра,
Свей свое гнездышко
В моем цветочке…
 

После ванны, уже накормив горлицу до отвала, Фадул заметил, что проститутка грустна и молчалива, как будто ее мучило какое-то несчастье. Наверное, плохие новости из Сержипи – с семьей что-то не то. В городе Лагарту, недалеко от Бутиа, где она родилась, на иждивении Зезиньи жило множество родственников: отец, больной лихорадкой и кашасой, и огромное количество дряхлых и полубезумных женщин: мать, бабка, тетки – все висели у нее на шее, у бедняжки.

Фадул почти удивился – столько страсти вложила Зезинья в бурное соитие: она слабела в его объятиях, томная и нежная. Казалось даже, будто это влюбленная женщина отдается своему возлюбленному в первый или в последний раз. Не то чтобы обычно она была отстраненной или холодной – ровно наоборот: взрыв, а не женщина. Ни одна другая так не удовлетворяла Фадула, как она, благодаря своей страсти и самоотдаче; кроме того, в ее томлении и порывистости можно было увидеть приметы нежности и любви. Именно поэтому ее нельзя было сравнить с другими проститутками, которых он знал и посещал. И пусть у нее не было пышной груди и она не могла похвастать задницей величиной с муравейник – а именно это Турок ценил больше всего, – в данном случае все это было ему не нужно, ни к кому он не был так страстно привязан, именно Зезинья была героиней его снов в изгнании.

Он погружался в нее и забывал обо всех невзгодах, отдыхал и чувствовал себя счастливым: между ног у Зезиньи ду Бутиа пропасть, но там же и тихая заводь, надежное убежище. Они давно неровно дышали друг по другу, еще с тех пор, когда он был бродячим торговцев, а она едва приехала в Итабуну.

Строя воздушные замки в Большой Засаде, воображая себя миллионером, пузатым богачом, в первую очередь он собирался вытащить Зезинью из борделя Шанду, построить ей дом. Он хотел дать ей все, не считаясь с расходами: комфорт, роскошь, подарки, горничную, чтобы ей прислуживала, портниху, чтобы одевала ее как королеву. Он хотел, чтобы проститутка принадлежала только ему, чтобы стала его наложницей, с которой он бы отдыхал от утомительных, хотя и процветающих, дел и семейных обязанностей, – семья занимала мало места в его воображении: послушная и скромная жена, крепкие сыновья.

В бедную комнатенку борделя сумерки проникали через слуховое окно и растворялись в тенях среди грубых хлопчатых простыней. Зезинья изменилась. У нее случилось что-то плохое, раз уж она оставила свою обычную живость. Бессердечная, сегодня она не награждала его прозвищами – Турок такой, Турок сякой, – не подшучивала на ним, не хохотала беззаботно. Пылкая и жаждущая, как никогда, в то же самое время она была грустной, молчаливой, будто острый шип вонзался ей в грудь и терзал ее. Семейные напасти, что же еще это может быть?

7

Сгустились тени, дело шло к ночи. Освободившись от объятий, запыхавшийся Фадул вскочил с кровати, боясь опоздать на встречу с Фаудом Караном в пивной Ромулу Сампайу, где его друг целыми днями растрачивал свою эрудицию, просвещая городскую элиту в священные часы аперитива и игры в триктрак. Пренебрегая своими профессиональными обязанностями, Зезинья осталась в постели:

– Уже опаздываешь, так ведь?

– Немного. Я должен спешить.

– Беги, не то невеста ждать не станет. Поторопись, пока она не нашла другого и не затащила в постель.

Странные слова, голос наглый и насмешливый. Удивленный, насторожившийся Фадул, заподозрив неладное, так и не натянул кальсоны.

– Невеста? Это что еще за история?