Текст книги "Большая Засада"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Семья из Сержипи приходит в Большую Засаду, а капитан Натариу да Фонсека начинает строить собственный дом

1

Утро уже было далеко не раннее. Две проститутки – старая Жасинта и юная Бернарда – грелись на летнем солнышке у дверей деревянного дома, построенного по приказу капитана Натариу да Фонсеки. Жасинта штопала старую одежду, Бернарда расчесывала густую черную гриву – у нее были красивые волосы, и она знала об этом. Она рассматривала их волосок за волоском в поисках гнид.

Отвлекшись от сложной задачи по вдеванию нитки в иголку, Корока искоса глянула на товарку и нарушила тишину и спокойствие:

– Проститутка, которой надули брюхо, ничего в своем деле не понимает. Лучше уж было на плантации сидеть да какао лущить.

Она сказала это тихим, едва слышным голосом. И так же тихо продолжила свою язвительную болтовню, размеренное ворчание; взгляд был прикован к шитью, как будто она говорила сама с собой и ни с кем больше. Бернарда слушала точно таким же образом: будто до нее ничего не доходит и утро продолжает быть все таким же безмятежным.

– Ну вот какого черта ей надо было обзавестись брюхом? Точно говорю: она даже не знает, кто отец этого несчастного. Она ничего не знает!

Ласковый бриз волновал воды реки, кроны деревьев, волосы Бернарды. Корока продолжала свои упреки:

– Если мозгов нет, то не нужно это ремесло выбирать. Это ведь не так-то просто, тут все ой как сложно. Если она думает, что достаточно искать вшей, вечно скалить зубы и прыскать духами на причинное место, то крупно ошибается. Проститутка как монашка: когда та уходит в монастырь, то оставляет все земное – отца и мать, сестру и брата, настоящее имя и право беременеть и рожать. Просто монашка – святая, и потом отправится на небеса и сядет подле Господа Бога, а наша сестра всегда проституткой останется, преступницей без надежды на спасение.

Она посмотрела вдаль, поверх реки и холмов, и яркий свет ударил ей в глаза:

– Ох как мне глаза намозолили эти грязные, покрытые гнойниками сопливые дети, плачущие по углам в публичных домах. Дитя проститутки – кто может быть беззащитнее на всем белом свете! Нужно быть совсем дурой – а она, конечно, глупенькая, но все равно не настолько, – чтобы думать, будто проститутка может позволить себе роскошь иметь детей, породить кого-нибудь на свет божий. Проститутка на панели с цепляющимся за ее юбку ребенком – самое жалкое зрелище.

Не останавливая свою литанию, Корока оторвалась от шитья и осмотрела заштопанные прорехи на потерявшей цвет кофте:

– Ежели она не знала, как сделать так, чтобы ей брюхо не надули, то почему же не спросила у старших? Я вот ни разу не залетала, а ведь этим ремеслом уже много лет промышляю – пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать. И меня не вчера стали Корокой звать.

На мгновение она нерешительно замолчала. Воспоминания о тяжелой жизни были исключительно ее привилегией. Но если она не поможет Бернарде, эта невежда будет нести свой крест всю жизнь. А ведь Бернарда могла бы быть ее внучкой.

– Я была совсем молоденькой, когда мать растолковала мне, как не забеременеть от полковника Илидиу. Я была любовницей полковника, у меня был свой дом. Он помог мне, когда Олаву, лишив меня девственности, помер от кровохарканья – слабая грудь у него была. Полковник дом мне построил, и было у меня все, чего душа пожелает. Стоило мне только захотеть, он давал вдвое больше того, что надо. Старый козел был и вправду влюблен по уши. Я как сыр в масле каталась – мать не уставала повторять. Надо было только не беременеть – этого бы дона Марколина уже не стерпела. Больше семи лет я жила барыней – или ты думаешь, что я родилась на панели? Я в это ремесло подалась, только когда полковник помер. Дона Марколина тогда приказала избить меня и прогнать из Макуку. Это был первый приказ, который она дала наемникам, сняв траур и начав управлять фазендой. – Корока подняла глаза от шитья. – А ведь могла и убить приказать.

Сквозь волосы, падающие на лицо, Бернарда следила за блуждающим взглядом Жасинты. Против света глаза казались пустыми, слепыми. Корока вернулась к шитью, и литания продолжилась:

– Кабы она спросила, я бы растолковала. Надо было только сказать: «Жасинта, как сделать так, чтобы не забеременеть?» И что, разве она спросила? Тогда бы она тут не сидела, не зная, кто отец ребенка.

Корока начала штопать нижнюю юбку, снова бросила косой взгляд на раздувшийся живот проститутки и сказала уже помягче:

– Ну, это тоже не повод киснуть. Я знаю рецепт одного снадобья из листьев, которые добывают тут в зарослях. Это верное снадобье – все как рукой снимет. Нужно только выпить, и в тот же самый день, через несколько часов, все наружу выйдет, одним махом – даже следа не останется. Его надо пить в воде, когда купаешься. Я этому научилась у покойной Кремилды, которая залетала через раз, от каждого чиха, – она этого не хотела, просто такая уж она была. Впрочем, сколько беременностей – столько и выкидышей.

Она посмотрела девочке в глаза: это была ее товарка по дому и по ремеслу, такая молоденькая – и без капли разума. Корока не могла допустить такое сумасбродство:

– Я с тобой говорю – ты меня слушаешь? Я ведь тебе в бабушки гожусь. Я прямо сегодня сварю снадобье, оно гадкое на вкус, но прочистит хорошенько. Выпей ближе к вечеру, и завтра проснешься с пустым брюхом. Ты слышишь меня?

Бернарда подняла голову, откинула волосы назад и, наконец, встретила взгляд неумолкающей Короки:

– Вы уж меня простите, но я не буду пить никакого снадобья, чтобы очистить живот. Не надо вам ходить в лес за листьями – не стоит труда. Я знаю, что вы хотите как лучше, вы помочь мне хотите. Только я забеременела, потому что захотела, а вовсе не из-за невежества. Как же я тогда не залетела, когда отец спал со мной? Я не хотела от него ребенка. Когда отец раздвигал мне ноги, я запирала свое тело.

– Ты ничего не чувствовала с ним?

– Можете не верить и думать, что я вру. Поначалу я бесилась, плакала, а потом даже это прошло. – Она дернула плечиком, будто отгоняя прошедшие горести. – Даже вспоминать не хочу, сейчас уже это все не важно, кроме ребенка, которого я ношу. Я забеременела, потому что хотела, и рожу его, никто меня не остановит. Никто в целом свете.

Она потянулась, сложила руки на животе, еще больше выпячивая его, потом взяла руку Жасинты и поцеловала.

Тут уж никакое снадобье не поможет. Корока кивнула в знак согласия. Она разгадала эту шараду, и причины для язвительного выговора исчезли – уксус стал медом в ее словах:

– Вижу. Это его ребенок, так ведь?

Не нужно было произносить имя, чтобы Бернарда поняла, о ком говорит Жасинта. На губах ее расцвела торжествующая улыбка:

– Это от крестного, да, вы угадали. – Она подняла голову, отбросила гонор и строптивость, волосы разметались по плечам, пряди развевались от легкого ветерка. Корока видела ее – довольную, залитую солнечным светом. – Чего я еще могу хотеть, чего еще просить у Бога? Только чтобы родился человек, похожий на него.

– Да они все на него похожи. И те, что от Зилды, и те, что на улице.

– Мой будет просто копия – и лицом, и повадками, – такой же гордый!

Каждая живая душа, даже самая жалкая и нищая, самая несчастная и одинокая, имеет право на свою долю радости. Нет судьбы, в которой есть только горечь. И не важно, чего это стоит. Жасинта сама заплатила безумную цену за простой каприз, за зов желания. И никогда не пожалела об этом, даже когда исчезли радость и возбуждение и пришло одиночество, серое и кислое. В конце концов, что еще может дать жизнь, кроме тоски и томления, страданий и счастья, которые несет любовь? Игра стоит свеч: какой бы высокой ни была цена, все равно выйдет недорого.

– В этом мире ничто не дается бесплатно, за все надо платить. Бывает, что и жизнью – я такое видала. Если ты забеременела, потому что так хотела, никто не может вмешиваться и осуждать. Только потом не жалуйся, терпи молча.

– Жаловаться? На что? Скажите, на что? Вы что, не видите – я же с ума сошла от счастья!

Гордое сердце веселится без удержу, ветер в голове свищет.

– Эх ты, ветер у тебя в голове, тебе же надо подготовиться к родам. Даже дикие звери к такому готовятся.

– Я хотела подождать и ближе к делу с вами договориться.

– Лучше прямо сейчас разом все обсудить. Где рожать будешь? В Такараше? В Итабуне?

– Да здесь и буду.

– Здесь? Ты что, совсем умом тронулась? Здесь даже повитухи нет, чтобы принять роды.

Бернарда снова улыбнулась:

– Как нет? А вы?

– Я? – Слова застали Короку врасплох, она удивилась, испугалась, вздрогнула: – Я много чего в жизни делала, ты даже представить себе не можешь, даже за больными оспой ухаживала. Но роды никогда не принимала.

– Ну так приготовьтесь принять мои.

Старуха замолчала. Она видела роды много раз – случалось, даже помогала повитухе, когда наступало время чуда, принося таз, воду, тряпицы. Повитухи – они как королевы: все знают, все понимают, ходят павами, зря руками не машут, говорят веско. В селениях их почитают, в их руках высшая власть. Она снова заговорила сдавленным, неожиданно хриплым, утробным голосом:

– Ты действительно хочешь, чтобы я приняла твоего ребенка? Ты думаешь, я могу принять роды? – Она отложила в сторону нитку с иголкой и тряпки, которые нужно было починить.

– Вы, если захотите, можете сделать все, что угодно.

– Принять роды, помочь ребенку родиться, ах боже праведный! – Корока посмотрела на свои худые костлявые руки. – А может, и так!

– После того как я рожу, мы породнимся.

– Мы уже породнились, еще со времен Сан-Жуау, ты не помнишь? Мы породнились в радости, а теперь породнимся на жизнь и на смерть.

Она покачала головой, окончательно обрекая себя:

– А ведь я хотела убить это создание, прежде чем оно родится. Вот дура старая!

Они обе тихонько рассмеялись, две проститутки, которые в начале лета грелись на солнце на пороге деревянного дома в селении под названием Большая Засада. Этот свободный, легкий смех старухи и девочки был подобен ветерку; шевелившему кроны деревьев, морщившему поверхность воды. Это был смех чистого счастья.

2

– Это может быть только здесь, – произнес Амброзиу, остановившись.

На обоих берегах реки простиралась равнина, окруженная обрывистыми холмами. Левый берег, совершенно необитаемый, был покрыт низким кустарником и густой ползучей растительностью. На правом берегу виднелись вдалеке хижины, разбросанные как бог на душу положит, а поближе – домишки, выстроившиеся вдоль дороги. Выделялись считанные дома с черепичной крышей, из дерева и из соломы, и большой амбар, стоявший в чистом поле.

– Правду тот человек сказал – красиво, – прошептал старик.

– Капитан, – поправила его старая Ванже. – Он сказал, что капитан. Капитан Натариу.

Старик Амброзиу, старуха Эванжелина, которую все называют Ванже. Морщинистые, высохшие, седые: ему было слегка за пятьдесят, а ей и того меньше. Два старых пахаря, изгнанных со своей земли, они искали несколько саженей, чтобы сеять и жать для себя и на себя. Они вглядывались в возвышавшийся перед ними девственный лес, могучий, древний. Ничейная земля – нужно только прийти и взять. А может, это снова обман, подлое притворство? Но почему этот человек, капитан, должен был лгать? Ужас остался там, далеко, в Сержипи. Что было – то прошло.

Динора с ребенком на руках держалась поближе к Ванже. Она обернулась и улыбнулась мужу, Жуау Жозе, которого называли Жаузе. Странствование окончено, они наконец-то смогут положить на землю свои скудные пожитки, поставить дом. Она думала, что никогда больше они не обретут покой, не найдут землю, которую можно засеять, где можно разводить кур и свиней. Растить сына, забеременеть снова. Она боялась, что ребенок умрет в дороге, у нее на руках: он был хилый и только стонал потихоньку – у него не было сил, чтобы плакать.

Муж сделал шаг вперед и встал между женой и матерью. Он ответил на улыбку подруги, легонько коснувшись пальцами ее усталого лица. Он, Жуау Жозе, разучился улыбаться. До того, что произошло в Мароиме, – это было вчера или много лет назад? – Динора заполняла дом песнями, ее лицо было красивым, глаза живыми, она была радостной, звонкой как колокольчик. Ночью, в объятиях друг друга, они вместе смеялись и вздыхали.

Грубые пальцы, мозолистая грязная рука. Неожиданная ласка коснулась не только лица Диноры. Робкая улыбка на пересохших губах стала шире. Целебный бальзам пролился на раны – явные и тайные, снаружи и внутри. Кончики пальцев коснулись всех фибр ее души – чудесное средство, ненасытный огонь. Динора почувствовала, как возрождается, вновь становится женщиной для труда и любви.

Красота окрестностей не заслоняла бедности местечка. Жаузе угрюмо пожаловался:

– Я-то думал, это деревня, а тут просто придорожное селение. Едва-едва зародилось.

– Как будто ты один так думал. Но, говорят, земля хорошая, – возразил Амброзиу. Голос его стал громче – старик хотел придать словам внушительность.

Теперь уже все семейство сгрудилось вокруг стариков. Они стояли под палящим солнцем на повороте и смотрели на землю обетованную, глаза были прикованы к холмам и хижинам, сердца их бешено стучали. Они колебались между неверием и желанием поверить, они боялись, сомневались, но старались освободиться от страданий и горечи. Они цеплялись за слова капитана: земля изобильная и плодородная.

– Если земля хорошая, то дело пойдет на лад.

– Изобильная земля, благословен будь Господь. Вы только на стволы посмотрите!

– Нам нужно будет хорошо потрудиться, чтобы расчистить эти заросли. Я думаю, этот человек…

– Капитан! – снова поправила Ванже.

– Я думаю, он говорил о землях по ту сторону реки. – Агналду, тот, которого отделали негритянской плеткой, указал на огороженный участок на противоположном берегу: – А вот там только вспахать и засеять.

– Надеюсь, что да. Так-то лучше. – Даже теперь Жаузе продолжал сомневаться, был полон недоверия. – Вот только продавать некому.

– Капитан сказал, что народ вскоре появится.

– Если Бог поможет.

– Да как же не помочь?

И они снова пошли. Впереди – старый Амброзиу с посохом. Он вновь обрел уважение и авторитет. Ванже взяла ребенка, чтобы невестка могла идти, взявшись за руки с мужем. Агналду протянул руку беременной, изнуренной и запыхавшейся:

– Мы уже почти дошли, Лия. Немного осталось. – Хоть бы она не родила раньше срока. – Почему ты плачешь?

– От счастья.

– А где же дом того гринго?

Дива, девчушка с косичками, ответила на вопрос брата:

– Должно быть, тот. – Она указывала пальцем на заметное строение из камня и извести.

– Пойдем, народ!

И они пошли, усталые корумба. [73]73
  Житель сертана, который мигрирует, спасаясь от засухи.


[Закрыть]В них смешались страх и вера, опасения и надежда на лучшее. Мальчик и парнишка постарше побежали вперед в сторону реки.

– Куда это вы?

– Оставь их, мать. Коли могла бы, тоже с ними побежала, – отрезала Дива. Волосы у нее были покрыты пылью, лицо грязное, тело воняло, требуя воды.

– Да и я тоже, – согласилась беременная.

– Потом. Сейчас надо поговорить с Турком.

3

Худенький двенадцатилетний мальчишка, оставив свою ловушку для птиц на берегу протока, там, где река образовывала водопад, сбросил лохмотья и нырнул.

Аурелиу, его брат, огляделся по сторонам и никого не увидел, кроме своих же родичей, поднимавших пыль на дороге. Он сорвал рубаху и начал уже расстегивать брюки, когда услышал чей-то смех. Посмотрев на реку вниз и обнаружив нечто вроде бассейна из камней, а в нем – нескольких женщин, Аурелиу застыл, держась за штаны. Проститутки плескались в свое удовольствие, некоторые – полуголые, другие – совсем обнаженные: стирали тряпки, купались, погруженные в праздную болтовню. Ошеломленный подросток не знал, что и делать, а в штанах у него само собой набухло и затвердело. Плодородная, щедрая земля: изобилие ляжек и грудей, задниц и щелок. Аурелиу было почти семнадцать лет.

Нанду, мальчишка, вступил во владение рекой – это было первое завоевание. А потом они увидят деревья, обезьян-сагуи, птичек.

4

Турка легко узнать по крючковатому носу, курчавым волосам, смешному говору. В доме из камня и извести они увидели черного-пречерного негра с молотом у наковальни. На поясе у него была засаленная шкура кайтиту. Где это видано – турок такого цвета? Дива не смогла удержаться от смеха.

Тисау приостановил работу. Он не знал, почему смеется девчонка с косичками, но весело рассмеялся в ответ. А потом он увидел стариков и остальных. Вдалеке со стороны реки шла через пустырь Бернарда. Дива почувствовала покой и доверие. Хрупкое девичье тело, повадки девушки, не раз битой жизнью.

– Дом Турка вон тот большой, деревянный. Впереди находится лавка, в глубине – жилые комнаты. Сейчас он либо спит, либо занят счетами. Я вас провожу.

Тисау стало любопытно, и он дошел с ними до кабачка. Согнувшись над стойкой, Фадул Абдала корпел над именами и датами, отмеченными в тетрадке, – здесь были долги, займы и сроки оплаты.

– Нас прислал капитан Натариу. Он сказал, что земля тут хорошая и что вы поможете, если что будет нужно.

Турок обвел их взглядом – одного за другим:

– Вы из Сержипи?

– Да, оттуда.

И тогда случилось нечто неподвластное разуму корумба: великан бухнулся на колени, воздел руки к небесам и возопил по-арабски. Он говорил с кем-то, кому глубоко доверял, и этот кто-то был Бог. Лицо его светилось радостью, он ликовал – кум Натариу всегда отвечал за свои слова. Утром он пообещал вскорости прислать в Большую Засаду семьи из Сержипи. Еще вечер не начался, а первые уже явились в этот самый день, слава Господу Богу!

Он поднялся и в порыве охватившего его удовлетворения начал угощать мужчин кашасой. Для старухи, барышни, беременной и молодой матери он отыскал в своих закромах бутылку наливки из женипапу, еще из запасов, сделанных прошедшей зимой покойной Котиньей для июньских праздников. Он угостил девицу и молодуху, беременная попросила воды – ее мучила жажда, а старуха предпочла глоток кашасы. Считая грудного младенца, их было восемь, но ему сказали, что не хватает еще двоих мальчиков, которые побежали купаться.

– Из Сержипи! – снова закричал Турок.

Он заявил, что готов помочь им. Земли здесь хватит, нужно только перебраться на другой берег реки. Моста не было, лодки тоже, переходить ее надо было по камням, там, где поуже. Зимой это сложнее из-за дождей. Это великолепная земля, которая только и ждет, чтобы ее засеяли.

– И она правда бесхозная?

– Сейчас уже нет, раз вы пришли. Вам нужно только выбрать участок, который приглянется. Разве капитан не так сказал?

– А он что, чиновник, нотариус?

– Что-то вроде того.

Жуау Жозе продолжал искать подвох:

– А кому мы будем продавать?

Турок всплеснул огромными ручищами:

– За лесом много новых плантаций какао. Покупателей будет предостаточно.

Так сказал ему кум еще сегодня утром, и только безумец будет подвергать сомнению слова капитана Натариу да Фонсеки.

Чтобы они не остались без крыши над головой в первые дни, Турок посоветовал сарай, где находили приют погонщики и все, кто проезжал через селение, когда ночами здесь было много народу. Там же иногда устраивали вечеринки и танцы. Тисау, не переставая улыбаться, предложил женщинам, если захотят, укрыться в пустующей хижине, где жила когда-то Эпифания. Лачугу Котиньи уже заняла новенькая. Хижина лучше, чем сарай, особенно для беременной и женщины с грудничком. Плохо только, что это слишком близко к Жабьей отмели – оплоту проституток.

– А что там такое? – спросила Ванже.

Тут появилась Корока, чтобы купить керосину, и удивилась большому скоплению народа в такой час.

– Это люди из Сержипи, которых прислал капитан. Они будут сажать маниоку на том берегу реки. А еще фасоль и кукурузу.

С Ослиной дороги, с Жабьей отмели набежали мужчины и женщины – всем было любопытно. Они предлагали помощь, принесли еды. Младенец переходил с рук на руки.

5

Зилду, жену Натариу, сошедшую с телеги, запряженной ослами, не приветствовали фейерверками и фанфарами только потому, что капитан забыл предупредить Фадула заранее. И даже так событие это приобрело значение, сравнимое с приездом народа из Сержипи двумя месяцами ранее. Новость о том, что капитан Натариу да Фонсека решил наконец построить себе здесь дом, стала сенсацией. Она означала новый этап в жизни Большой Засады. На близлежащих плантациях зацвели посадки какао – приближалась жатва.

За несколько дней до этого Балбину и Лупишсиниу протоптали тропинку и поднялись на холм, чтобы определить место, где будет строиться дом. Баштиау да Роза и Гиду занялись чанами и платформой для просушки для фазенды Боа-Вишта. Зилда приехала, чтобы обговорить с каменщиками и плотниками все подробности, касающиеся работ. Сооружение будет значительным – не абы для кого строят. У будущего владельца большая семья: жена и восемь детей – пятеро своих и трое приемных. Забавно, что все восемь похожи между собой. Зилда не делала различий между своими и приемными, будто это она их всех родила.

Когда телега, запряженная ослами, еще только скрипела вдалеке, жители радостно выбежали на пустырь, что приветствовать ее. Но Натариу, ехавший впереди на черном муле спокойной рысью, направил кортеж к деревянному дому, где жили Корока и Бернарда. Обе ждали в дверях.

Зилда привезла с собой двоих сыновей: Эду – самого старшего, рослого тринадцатилетнего парнишку, похожего на отца как две капли воды, и последнего, родившегося в конце междоусобиц, после того как Натариу стал владельцем этих земель, где посадил плантации какао. Младшенький был крестником полковника Боавентуры и его святой почитаемой супруги доны Эрнештины. В честь крестной матери мальчика нарекли Эрнешту.

На вид тонкая и хрупкая, а на деле – здоровая и готовая к любой работе, Зилда спрыгнула с повозки, задрав подол юбки. Крестница поцеловала ей руку:

– Благословите, крестная!

– Да благословит тебя Бог, дочь моя. Здравствуй, Корока! Ты как будто с каждым разом становишься все крепче и крепче!

– С Божьей помощью!

Натариу спешился с мула и ослабил упряжь. Он хотел продолжить путешествие сразу после того, как покажет Зилде холм, где будет стоять их дом рядом с деревом-мулунгу. Эрнешту слез с телеги, волоча за собой щенка на поводке. Перепуганное животное сопротивлялось и скалило зубы. Тронув кончиками пальцев руку негра Каштора Абдуима, который присутствовал при этом важном событии, Зилда сказала:

– А эту сучку мы привезли для вас, кум Тисау. Ей месяц от рождения. У Негриньи в этом помете было шесть. Мне сказали, что у вас есть пес, – вот и жена для него.

Она легко и весело рассмеялась. Те, кто знал ее, ценили, как она вела дом и растила детей – и кровных и приемных. Это была как раз такая жена, какая нужна для мужа, подобного капитану Натариу: преданная, скромная и решительная.

– Нужно только подождать, пока она подрастет, – предупредил негр пса, который прыгал вокруг и не выказывал ни малейшего послушания.

Тисау приласкал мордочку сучки, почесал ей брюхо и опустил на землю. Кобель толкнул ее лапой и шутливо зарычал. Случайная Радость – так назвал ее Тисау, наблюдая, как крошечный, но храбрый щенок прыгает, бросая вызов дворняге.

Взяв Эду за ухо, Натариу тоже направился к Каштору:

– А в обмен получите этого парнишку, моего старшего, Эдуарду. Он тут у вас останется в учениках. Сделайте из него такого же искусного кузнеца, как вы сам.

– Можете рассчитывать на меня.

– Давайте войдем, – пригласила Корока.

На плите стояла жестянка со свежесваренным кофе. На столе, сооруженном из канистры из-под керосина, была закуска: вареные плоды хлебного дерева, подкопченное сушеное мясо, мука, клубни иньяме, жака и манго сорта «бычье сердце» – зеленые, спелые, крупные, несравненные на вкус. Гости едва прикоснулись к яствам – Натариу спешил:

– Поехали, нам нужно поскорее на плантацию. У вас еще будет много времени поболтать.

Прежде чем проследовать к холму за мужем и процессией, состоявшей из жителей селения, Зилда вручила Короке шлепанцы в виде кошачьих морд с красными помпонами – роскошный подарок из Ильеуса, а Бернарде – маленький сверток с вещичками для новорожденного. Там были крестильная рубашечка, вязаные пинетки, голубой чепчик с белой лентой – все это сделала она сама, с присущим только ей мастерством.

Пузо у Бернарды было огромным. «Будет двойня», – пошутила Зилда, потрогав живот крестницы. С тяжелым брюхом и опухшими ногами Бернарда не смогла проводить крестную мать на вершину холма. Лупишсиниу и Балбину ножами расширяли только что протоптанную тропинку.

Натариу не бывал здесь с тех самых пор, когда поднялся с Вентуриньей, который хотел узнать подробности случившегося, – это было несколько лет назад. Тогда еще не много времени прошло с той бурной ночи, когда он устроил здесь засаду, большую засаду.