Текст книги "Большая Засада"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

И сверкнула тогда молния, и послышался гром, рык ягуара и пумы. Погасшие звезды снова засияли на кроваво-красных небесах. Янсан приплыла на черном облаке, оседлала свою лошадь, выхватила нож и эрукере, испустила воинственный клич и сплясала танец войны и победы. Она сжала Тисау в объятиях, прогнала окружавших его злых духов, очистила его тело от хворей. Это длилось одно мгновение, не больше, и Рессу снова надела шлепанцы.

Теперь Каштор Абдуим был защищен с семи сторон, и все дороги открылись для него.

20

Умащенные кровью с головы до ног, взяв кусок мыла, они пошли искупаться в реке. По дороге Рессу рассказала:

– Говорят, Баштиау белит дом перед праздником.

– Каким праздником?

– Как это, каким? Праздник – тот день, когда она решит жить с ним. Хотя, по моему разумению, ему она не достанется. Теперь уж точно… – Она верила в силу чар, в действенность подношений.

Они вымылись мылом, почистили черепаховый панцирь. Тисау пообещал в благодарность за помощь:

– Я сделаю из него чашу, чтобы ты хранила в ней свои четки.

Рассекая воду, они нырнули вместе, тела соприкоснулись. В лучах солнца они предались прекрасной игре – никто не железный, и из любой искры может разгореться пламя. Тисау думал о Диве, она не выходила у него из головы. Рессу – без всякой задней мысли, исключительно из чистого удовольствия. Не в первый раз, такое уже бывало, но в гамаке, а не в речных водах.

– Ну, только если она дура… – прошептала Рессу.

Они вернулись в кузницу, чтобы посолить мясо, и разделили его на куски для друзей – для Турка, Короки, Алтамиранду, старого Жерину и других. Тисау родился щедрым.

– А для кумы Ванже? – подначивала его Рессу.

– Отнеси ты, если хочешь. А я нет. Есть вещи, которые нельзя купить ни деньгами, ни подарками. Любовь не товар.

Когда Рессу ушла, то из дверей своей кузницы негр Каштор Абдуим, восстановивший прежние силы, бросил взгляд на тот берег реки, где жила эгоистичная гордячка. Он решился: пойдет на встречу к ней с открытым забралом и, к добру или нет, возьмет в руки, чтобы повалить в гамак и показать, чего стоит влюбленный негр. Настало время поставить финальную точку в этой истории, из-за которой он разнюнился как настоящая размазня. Нужно сделать это, прежде чем белый с голубыми глазами опередит его, обойдет на повороте. Атото, Омолу, отец тоски и черной оспы, силы и здоровья, атото, отец мой Обалуайе!

21

Каштор Абдуим перешел на другой берег: скоро ему не нужно будет перебираться по камням и мочить ноги в протоке. Лесорубы, нанятые полковником Робуштиану де Араужу, уже валили деревья и пилили стволы, которые Гиду и Лупишсиниу со строгальщиками должны были превратить в бревна и доски для задуманного ими моста. Полковник усомнился, что эти два мастера столярного дела смогут справиться с таким масштабным делом, и предложил прислать опытных ремесленников из Итабуны. Лупишсиниу, уже построившего склад какао и загон для скота, такое предложение обидело. В конце концов, полковник прекрасно знал, что он на самом деле умеет.

– Вложитесь лучше деньгами, полковник, а все остальное доверьте нам.

Полковник дал денег, капитан Натариу да Фонсека тоже поучаствовал кое-какой суммой, и скоро переправа через реку станет совсем легкой и безопасной. Год назад, когда сюда приехал народ из Сержипи, кто мог подумать, что тут такой прогресс начнется – и мост, и мельница!

Что касается мельницы, то строительство подходило к концу. Баштиау да Роза с двумя подмастерьями уже почти завершил стены, Лупишсиниу с сыном Артурзинью уже практически отшлифовал пресс. На стройке крутилось множество женщин: Ванже с невестками, сиа Клара, жена Жозе душ Сантуша с дочками – мельница строилась как раз на границе земель, принадлежавших двум семьям. Посадки и хозяйство Алтамиранду начинались чуть дальше, но Сау с матерью Даш Дореш тоже помогала. Сау хотела, чтобы Зинью научил ее работать рубанком, а Зинью в свою очередь рассчитывал научить ее пользоваться более тонким инструментом. Женщины таскали камни, стряпали, переговаривались и перемигивались с мужчинами. Каштор не видел Диву в этой суматохе, где же она была? Может, в поле. Негр сел на землю и поздоровался со всей братией.

– Доброго всем денечка!

Подошла старая Ванже:

– И тебе пусть Бог пошлет доброго дня, сеу Тисау Рессу нам принесла четверть паки – сказала, твоя добыча. Пусть Господь тебе вдвое больше пошлет. – Она махнула в сторону стройки: – Ты видишь? Скоро сами муку молоть будем, и со стороны привозить не понадобится. Как только первой муки намелем, пришлю тебе бейжу. [95]95
  Тонкий пирожок из маниоковой муки.


[Закрыть]

Баштиау да Роза, с руками и грудью, перепачканными известкой, тоже подошел перемолвиться парой слов:

– Первый дом, который я выстроил здесь из камня и извести, был твой, ты помнишь? Я уже строил здесь из кирпича, дерева, глины и даже из соломы. Я сделал сушильни, загон для скота, да чего только не сделал! В этих краях нужно уметь все понемногу, каким-то одним ремеслом не прокормишься. Когда закончу это работу, то стану плотником, помогу мост строить.

Он складно говорил и умел завлечь любого, кто его слушал, будь то мужчина или женщина:

– А как мост закончим, я хочу поставить новый дом для сеньоры Ванже. Чтобы вытащить ее из той дыры, где она живет. Разве не так, бабуля?

Заговорив о планах, они оба рассмеялись – старуха и каменщик. Баштиау да Роза привлек к себе Ванже и обнял:

– Хороший народ здесь, Тисау.

Вот уж хитрец этот Баштиау да Роза, кого хочешь, объегорит. Глаза у него голубые, волосы светлые – прямо гринго! Ну и что с того? И даже это не могло бы заставить Тисау сдаться, поджать хвост и отступить.

Он как раз хотел спросить, где Дива, когда увидел ее прямо у себя перед носом – она тащила на голове булыжник, придерживая его руками. Потная, с разгоряченным лицом, она казалась еще красивее! Заметив Каштора, она остановилась и улыбнулась:

– И вы здесь? Вот уж не ожидала. – Она опустилась на землю подле него.

– Я пришел, чтобы тебя повидать. Я сделал для тебя абебе.

– А что это?

– Веер Иеманжи? Никогда не слыхала об этом?

Никогда. Она в первый раз об этом слышала и понятия не имела, что это. У нее были другие святые, христианские. Они приплыли из Европы на носах каравелл. В Сержипи на энженью и плантациях они смешались с богами Тисау, прибывшими из Африки в трюмах кораблей работорговцев. И все же Дива мало знала об этих тайнах и хитросплетениях.

– Веер… У меня его не было никогда.

Настоящий веер, похожий на те, что изящно и элегантно демонстрировали коленопреклоненные сеньоры на воскресных мессах в Мароиме? У нее было много соломенных веерков – они помогали от жары и чтобы разжечь огонь.

– А где?

– В кузнице. Можешь прийти за ним когда захочешь.

Дива задумчиво поглядела на негра. От нее не ускользнул – да и как же он мог ускользнуть, разве только если бы она была круглой, законченной дурой, – интерес Тисау и Баштиау да Розы. И тот и другой кружили вокруг нее, ходили по ее стопам, расточая взгляды и улыбки. Мастер Баштиау вел активное наступление, все время крутился с Ванже и Амброзиу, каждый день обедал на стройке, воздавая хвалу еде и приправам. С мужчинами по вечерам он вел в кабачке доверительные беседы, пропускал стопку кашасы, будто он уже член семьи. Тисау наблюдал издалека, мог завязать разговор, когда видел, как она играет с Гонимым Духом вблизи кузницы, или придя на реку в тот час, когда она купалась.

– Хотите, чтобы я пришла за ним в кузницу?

– А ты знаешь, что вошла в нее только однажды – в тот день, когда приехала, – и больше ни разу? Может, ты боишься?

– Чего мне бояться? – Она прыснула, рассмеялась, как и в тот день, когда перепутала негра Каштора Абдуима с Турком Фадулом Абдалой. – Вот прямо сегодня и приду.

22

Наступил вечер, и Дива выполнила обещание. Она остановилась на пороге кузницы, глянула внутрь: в горне горел огонь, но самого Каштора и след простыл. Она шагнула вперед, вошла, осмотрелась и увидела пежи. Тем далеким вечером, когда они пришли, она не заметила ничего, кроме негра с обнаженным торсом и засаленной шкурой кайтиту, повязанной на поясе.

Четыре блюда с едой, штуковины из железа, дерева, соломы и металла – колдовство. Дива смотрела завороженно. Внезапно до нее донесся сильный, резкий запах, который окутал ее в гамаке в ту самую, единственную и несравненную ночь, когда ее тело созрело и у нее пошли крови. Не глядя, она почувствовала, что он пришел. Дива медленно обернулась. Каштор сказал, усмехнувшись:

– Ты у себя дома.

Что он этим хотел сказать? Дива не спросила – куда подевалась ее храбрость? Тисау направился в угол между стенами, где находились эти странные, завораживающие предметы, почтительно склонился и коснулся земли кончиками пальцев правой руки, после чего пал ниц, чтобы поцеловать церемониальный камень. Затем встал, взял одну из штуковин – новенькую, сверкающую – и направился к Диве. Она чувствовала одновременно желание и страх, ее окутала атмосфера тайны и колдовства. В испуге она протянула руку, Каштор вручил ей абебе. В глазах кузнеца заплясали ярко-красные искры – свет или огонь, зажженные угли. Голос был низким и глухим:

– Сирена – это Иеманжа. То есть ты.

Дива увидела свое лицо, отраженное в металлическом зеркале. Присмотревшись к выгравированной на веере фигуре, она узнала себя – это ее волосы, ее грудь, ее зад. Она улыбнулась, опустила глаза, подождала, когда он произнесет наконец долгожданные слова.

В тишине руки схватили ее и грубо сжали, стремительно и внезапно. Губы Каштора раскрылись не для нежных слов, которые она ждала и жаждала услышать. Вместо этого они сомкнулись на ее губах, накрыли их и сдавили, жадные и грубые. Потрясенная и напуганная, ужасно напуганная, она осталась холодной и бесчувственной. Все внутри омертвело. Вместо ласки и нежности грубость и насилие. Ей едва удалось вырваться, и в ярости, прежде чем злодей снова схватил ее, она что есть силы ударила его по лицу.

– Это что еще такое! – воскликнула девушка и выбежала.

Тисау был так растерян, так ошарашен, что позволил ей уйти, не сказав ни единого слова, даже пальцем не пошевельнув, чтобы удержать ее. Пораженный и наголову разбитый, он даже не заметил, что, выбежав за дверь и отойдя недалеко, она на мгновение остановилась – мгновение, долгое как жизнь, – чтобы подождать его. Запах Каштора проник в ее ноздри, пропитал ее тело, побежал по жилам. Но он ее не увидел: ослепленный яростью, от досады он не мог и пошевелиться, прижимая черную руку к кровоточащему лицу.

И только придя домой, дрожащая и расстроенная, Дива заметила, что в руке у нее остался металлический веер, который Каштор отлил и отчеканил ей в подарок. Оружие, которое послужило ей в роковой час расставания, абебе Иеманжи. У Иеманжи два лика – так говорят моряки в порту Баии. Нежное лицо штиля и хмурый профиль бури.

23

Несмотря на то что дона Эстер не появилась на пирушке, приуроченной к празднованию ее приезда в Большую Засаду, это счастливое начинание увенчалось полным успехом. Ветеран этого местечка, Педру Цыган, всем гармонистам гармонист, не мог припомнить праздника, который был бы столь же бурным и при этом столь же мирным. Во-первых, кровавого столкновения между Каштором Абдуимом и Баштиау да Розой, предсказанного Дурвалину Вот Увидите, не произошло. Каштор и Баштиау не только дружелюбно беседовали, но и выпивали вместе, чокаясь с Лупишсиниу, мужем виновницы торжества.

Но вместо этого помощник лавочника увидел, как сбывается другое его предсказание – это было ясно как божий день. Речь шла о том, кому из двух ухажеров отдаст предпочтение уроженка Сержипи Дива. Ей едва исполнилось пятнадцать и хотелось пощеголять: она расплела косички и подхватила распущенные волосы широкой розовой лентой той же длины и того же цвета, что и лента, обивавшая пояс ситцевого платья, с юбкой в оборках и лифом с жабо, сшитом доной Наталиной. Просто прелесть!

Кто такая дона Наталина, чье имя еще не появлялось в повести о Большой Засаде и которая сейчас возникает прямо посреди праздника? О ком идет речь? И откуда она вообще взялась? А речь идет о вдове Жуау Медейруша, немногословного выходца из Алагоаса, который был управляющим на фазенде Бом-Ретиру и недавно погиб в засаде, устроенной неизвестно кем и неизвестно по какому поводу. Слишком старая, чтобы заняться проституцией, вдова умела шить и была обладательницей машинки «Зингер». Она обосновалась в Большой Засаде и занялась здесь ремеслом модистки. В селении произошло столько нового, что некоторые события прошли незамеченными: в случае с доной Наталиной это не просто ошибка, это несправедливость.

Для негра Тисау предпочтения Дивы уже не были той таинственной загадкой, над которой он раздумывал прежде, пытаясь объяснить поведение барышни из Мароима. Для него все стало очевидным в тот момент, когда он попробовал поцеловать ее, а она отвергла его с отвращением, да еще и врезала веером по лицу. Оставшийся от удара шрам – что это, Тисау, ты поранился о ядовитую колючку? – был ничем по сравнению с открытой раной в его груди, которая болела и кровоточила, заставляя его мучиться будто бешеную собаку. Впрочем, он этого не показывал. Глядя на него, никто не мог понять, как он страдает, потому что Тисау прикидывался все тем же смешливым и праздным негром – вечный весельчак, сердце надменное и изменчивое.

На пирушке в честь доны Эстер («Я жуть как не люблю все эти гулянья», – объяснила дона Эстер Педру Цыгану, когда он передал ей новость и приглашение) не было никого более оживленного и радостного, чем кузнец Каштор Абдуим. От него исходила идея праздника, и негр хотел, чтобы он удался на славу. Он протанцевал всю ночь напролет, не пропустив ни одной польки, мазурки, коку, шоте, и возглавил великолепную кадриль. Тот, другой, походил на гринго, но именно он, Тисау, произносил «balancê» и «avantu» на языке чужаков, он и никто иной. Он научился болтать как европейцы и щеголять изысканными манерами на перине и атласных простынях мадам Баронессы, а уж она была белая как молоко, с волосами, золотыми как мед.

Он начал с того, что пригласил Зилду на шоте. Она пришла с восемью детьми, из которых пятерых родила сама, а троих взяла на воспитание. Младший – крестник полковника Боавентуры Андраде и доны Эрнештины – свободно носился под навесом, но девочки – две десяти лет, невероятно похожие, хотя и не близняшки, а одна вообще не дочь Зилды, и одна неполных девяти – кавалеров не отвергали. Капитан был в Аталайе: начался сбор урожая, и он руководил работами. Именно поэтому Зилда не осталась до конца. Она забрала с собой девочек и младшенького – Эду и Пеба отказались идти с ними – и покинула празднество.

Зилду Тисау пригласил на первый танец, но дальше не пренебрег ни одной из присутствующих дам, будь то барышня или проститутка. Неутомимый великолепный танцор, он кружился по залу с Меренсией и Рессу, с тремя дочками Жозе душ Сантуша, с Сау и Бернардой, которая не оставляла ребенка, даже чтобы сплясать польку, с Динорой и Лией – дамами замужними, и со всеми проститутками без всякого исключения. Не танцевал он только с Дивой, неизменной партнершей Баштиау да Розы. Лишь изредка можно было увидеть, как она в своем платье с оборками, с розовым поясом и розовой лентой в волосах кружится в объятиях другого кавалера. Только в контрдансе кадрили с ее avantu и anarriê Каштору удалось не глядя коснуться руки Дивы кончиками пальцев.

Возраст не помешал Короке быть популярной партнершей, и чтобы станцевать с ней, договариваться нужно было заранее: «Оставьте следующий за мной». Не было никого, кто бы затмил ее в мелких плясовых шажках коку. Далеко не сразу Тисау удалось провести ее через танцзал. «Танцзал» – так сказал турок Фадул Абдала погонщику Мизаэлу, мерзкому типу, в приснопамятную ночь Святого Антонио. Тогда сарай был новехоньким, а сейчас – грязным и старым, полуразрушенным; были планы построить на этом месте новую палатку для ночлега погонщиков и проведения ярмарки. Но все это не мешало Фадулу все так же называть старый сарай танцзалом, ни больше ни меньше. Раз уж речь зашла о Фадуле, то он тоже даром времени не терял, неутомимый весельчак. Его уже не беспокоила торговля кашасой – этим занимался Дурвалину.

Каштор фонтанировал весельем, смеялся и шутил, приглашал выпить – это был долг зачинщика праздника:

– Пойдем веселиться, Жасинта, от смерти-то никуда не уйдешь!

Корока посмеялась над шуткой, но поверить в бурные чувства негра отказалась:

– Сам-то ты, похоже, такой веселый, что вот-вот концы отдашь, Господи тебя благослови! Ну почему когда кто-то влюблен, то становится слепым и дурным? Ничего не видит и не замечает. – Больше она ничего не сказала, а он уточнять не стал.

Праздник набирал обороты, как того и хотел Тисау. Праздник доны Эстер, который виновница торжества присутствием не почтила. Зато Зинью и Лупишсиниу – сын и муж – достойно замещали ее и развлекались от души. Зинью ухлестывал за Сау, а Лупишсиниу не отходил от веснушчатой Нининьи, своей старой зазнобы, – они путались так давно, что как будто были женаты. Зинью соперничал за внимание девчушки с Аурелиу и Дурвалину, который, когда подворачивался случай, оставлял торговлю кашасой. «Больше всего на свете я люблю танцевать», – разоткровенничалась Сау в магазинчике Фадула, и так оно на самом деле и было. На стуле она не рассиживалась, знай только меняла партнеров, к тому же кавалеров она выбирала сама, приглашая без лишних церемоний: «Давай, пойдем!» – особенно когда видела одного из своих любимчиков: Фадула, Каштора, Баштиау да Розу, Гиду, – остановившихся, чтобы пропустить рюмашку, и тепленькими шедшими к ней в руки. Она облетела весь зал в обнимку с Педру Цыганом – одной рукой гармонист перебирал клавиши, а другой обвивал ее за талию. Ах, Педру Цыган, красивый как пес.

Оставив Короку во время бурной беседы с Балбину, Каштор направился к импровизированному прилавку, и Сплетник, заметив его приближение, сразу наполнил стопку и протянул ему, прежде чем тот успел заказать.

– Никогда прежде не видал вас таким радостным, сеу Тисау… – В голосе его сквозили восхищение и страх – кузнец держался молодцом: должно быть, на душе у него скребли кошки, но он и виду не подавал, будто все это ничего для него не значило.

Каштор, даже если услышал, ничего не ответил: опрокинул стопку и попросил еще. Дурвалину налил и, поспешно взяв деньги, устремился к Сау, которая неожиданно оказалась без кавалера, ожидая приглашения:

– Я сейчас, скоро вернусь…

Тисау проводил его взглядом и увидел, как Дурвалину пошел плясать вместе с Сау, нескладный и на редкость оживленный. Баштиау да Роза – вот уж мудрец! – танцевал с Ванже. В этот момент он заметил рядом тень и поднял лицо, чтобы увидеть того, кто подошел к нему. Глядя искоса, с подкупающей улыбкой, ослепительная в своем платье с оборками, Дива жалобно проворковала:

– А ты что, не пригласишь меня танцевать?

24

Даже когда закончили и запустили мельницу, когда почистили и отжали маниоку, когда высушили первый помол, даже тогда Баштиау да Роза все еще продолжал напрашиваться на обед или присоединяться к мужчинам, когда они на заходе солнца возвращались с плантации и шли на реку купаться. Он плакался в разговорах с Ванже и Амброзиу, ходил за Дивой как приклеенный, расспрашивал о ее вкусах и пристрастиях, особенно упорствуя в том, что касалось дел семейных. Еще не присоединившись к плотникам, начавшим строительство моста, он занимался собственным домом, стараясь сделать его еще комфортнее: окончательно обмазал стены известью, вырыл колодец, соорудил дровяную печь – такая была только у Меренсии, – и вот вам пожалуйста! Ванже была приглашена, чтобы поглядеть и сказать, что думает.

Однажды серым, дождливым вечером они с Дивой возвращались под неутомимой мелкой моросью из Дамского биде, где купались и стирали белье, и Ванже заговорила, просто так, будто бы без всякой задней мысли:

– Баштиау закончил дом. Я видела – загляденье!

– Я слыхала.

Они шли молча – казалось, сказать тут больше нечего, – но, пересилив предрассудки и неловкость, Ванже продолжила:

– Сеу Баштиау парень хороший. Он говорил со мной и с Амброзиу.

– О чем, мать?

Она ответила не сразу, как будто через силу:

– Сейчас узнаешь.

Они остановились перед лачугой, которую подпирали сваи. Внизу был свинарник, и поросята ковырялись в остатках жаки и плодах хлебного дерева. Ванже молчала, словно думала или вспоминала о чем-то, забыв о вопросе. Сверху доносился плач ребенка Лии и Агналду. Она решилась:

– Мы не можем тут так все устраивать, как это было в Мароиме. Там мы каждое воскресенье ходили в церковь, слушали мессу и проповедь падре. Если бы какой-нибудь наглец только заикнулся о том, чтобы жить с моей дочерью без свадьбы, без обручальных колец, даже не знаю, что бы я ему ответила. Ничего хорошего бы не сказала, это уж точно. Еще бы! Жаузе и Агналду женились, что уж о тебе говорить – ты же девочка! – Она развела руками, будто в подтверждение своих мыслей. – Ну а тут кто женится? Тут ни падре, ни часовни, чтобы помолиться. Зато тут земли вдоволь, сколь душе угодно. Это не то что там, где мы на чужой земле горбатились. Мы тут хорошо устроились: местечко, конечно, глухое, но всяко лучше, чем там.

Ванже пыталась быть объективной, видеть вещи такими, какими они были. Она покорно взглянула на дочь – та уже женщина, ей пятнадцать, самый возраст, чтобы выйти замуж или найти сожителя. И если она припозднится, то кончит на Жабьей отмели, проституткой. Жили бы они в Мароиме, то пошли бы к падре, назначили день свадьбы. Но они были в Большой Засаде, а тут ни тебе священника, ни тебе церкви – ничегошеньки тут нет. Лучше пусть сожительствует во грехе, чем ловит клиентов на Жабьей отмели, бедняжка.

– Баштиау хочет с тобой жить. Он дал мне слово, что, когда святая миссия придет в Такараш, вы поженитесь, что тут уж я могу быть спокойна. У него в доме всего вдоволь и еще сверху, ни в чем недостатка нет. Кровать большая, железная, двуспальная – он ее в Итабуне купил. Зеркало на стене. – Под конец она добавила, убеждая ее и себя: – Баштиау парень хороший.

Дива опустила глаза, улыбаясь уголками рта:

– Замуж? Не надо, мать, замуж.

Ванже вздохнула – удивленно или облегченно? Она неотрывно глядела на хибару, где они жили буквально друг на друге будто скотина в свинарнике. Она еще не все рассказала: Баштиау обещал, что сразу, как закончит с мостом, справит им новый дом. Хороший парень этот Баштиау да Роза.

Ах, почему Господь не направит святую миссию прямо в Такараш? Вот прямо сейчас, Господу всемогущему это ничего не стоит – только пожелать! Но Господу есть о чем думать, он занят Царствием Небесным и сильными мира сего, он не может терять время на глупости жалкой старухи. Полная противоположность Богу Фадула – доброму Господу маронитов, родному и близкому, который всегда рад помочь, – Бог Ванже был Вечным Отцом, Высшей Сущностью, Царем Царей, высоким и далеким. Поди узнай, когда монахи выйдут на станции в Такараше, чтобы с крестом в руках сражаться с грехом, налагать покаяние, крестить детей, женить сожительствующих.

«Сожитель» – слово дрянное. Но что же тут поделаешь? Попросить Баштиау подождать? Доколе? Дива тут в селении не единственная барышня на выданье. Старшая дочь Жозе душ Сантуша, косая Рикардина, дает каждому встречному и поперечному, и если еще не перебралась на Жабью отмель, то лишь потому, что отца боится, а он хочет, чтобы та в поле помогала. Младшие – Изаура и Абигайль, красотки, – обе глаз на каменщика положили, и одна бесстыднее другой. Все в Большой Засаде знали, что Баштиау да Роза побелил гостиную и спальню, вырыл колодец и соорудил печку, чтобы привести в дом женщину, чтобы жить с нею. А претенденток сколько хочешь: стоит ему щелкнуть пальцами, как они прибегут и за счастье почтут – что барышни, что проститутки. Это вам не Мароим. В Большой Засаде ни церкви, ни падре, тут о свадьбе даже думать не след.

Ванже погрузилась в эти печальные размышления, а когда пришла в себя, Дива уже исчезла. Замуж не надо – с этим она согласилась и тем самым будто камень с души сняла. А что, если бы она заартачилась?! Баштиау да Роза в знак уважения испросил согласие Амброзиу и Ванже, чтобы в воскресенье, как закончится ярмарка, привести Диву в дом, что на Ослиной дороге. Если бы они жили в Мароиме… Но они жили не там. Пусть будет так, как того хочет Господь. И она снова вздохнула.

Сумеречные тени сгустились, накрыв тьмой реку и плантации, – здесь, в долине, ночь опускалась внезапно. Дива сошла вниз по грубым ступенькам с узелком в руках, подошла к Ванже, которая, с тех пор как та ушла, с места не сдвинулась:

– Благослови, матушка.

– Куда ты? К Баштиау, должно быть, куда же еще!

– Я ухожу, матушка.

– Баштиау назначил на воскресенье, после ярмарки. Тут спешить ни к чему.

– Я ухожу к Тисау. Чтобы жить с ним.

25

Первые звезды, бледные на сером небе. На пустыре первые караваны. Мужчины накрывают головы и груз мешковиной. Под мелким дождем, неся в руках узелок с пожитками, Дива перебралась через реку и направилась к кузнице – там и жили, и работали. Дровяной печи там точно не было, зато были горн и жаровня, чтобы готовить еду. Насчет зеркала она не знала. В узелке у нее был металлический веер, в него можно смотреться, это и зеркало, и портрет – так придумал негр-колдун. При мысли об этом она улыбнулась.

Дива любила его и желала с тех пор, как пришла в Большую Засаду, вся в пыли и грязи, мертвая от усталости. Уже тогда она положила на него глаз – широкое смеющееся лицо, голый торс, шкура кайтиту на поясе, прикрывающая срам. Она думала встретить турка, а встретила своего мужчину. Ночью в гамаке могучий запах – дух, вонь, аромат – захватил ее, заполнил тело и душу, сделал женщиной. Она уже принадлежала ему, еще не познав его тяжести, наслаждения от его дубинки.

Баштиау да Роза хороший парень, блондин с голубыми глазами, гринго и все такое, и дом у него – полная чаша, но ее мужчина, тот, что горячил ей кровь и являлся ей во снах, был негр Каштор Абдуим, кузнец по прозвищу Тисау. Она шла по собственному желанию, несла в правой руке узелок, а в левой – сердце.

Стоя на коленях, Тисау удерживал ногу ослицы Ламире, прилаживая ей новую подкову с молотом наготове. Эду, подмастерье, стоял позади него, подавая гвозди, а мальчишка Трабуку, помощник погонщика, любовался его ловкостью. Дива остановилась перед ним и улыбнулась. Каштор тоже улыбнулся, и даже если удивился, то не показал этого. Они и словом не перемолвились: он опустил молот на гвоздь, мул ничего не почувствовал. Дива переступила порог, и ее приветствовали Гонимый Дух и Случайная Радость. Она вошла в дом, в свой дом.

Огонь разгорался в горне. Дива взяла горящий фонарь и осветила комнату, в которой она никогда не бывала: на полу циновка, гамак висит, в сундуке – носильные лохмотья. Рядом со штанами и рубашками – немногочисленной одеждой Тисау – она пристроила две юбки, несколько кофт и нижнее белье, платье из набивного ситца и домашние туфли. Погасила фонарь и легла в гамак. С этого момента ни одна другая женщина, кто бы она ни была, не занимала его. У гамака появилась хозяйка.

Она позволила захватить себя запаху своего мужчины, тихонько рассмеялась, как и в тот день, когда они встретились, и почувствовала умиротворение: завтра на их разукрашенном и грязном семейном гамаке появится второе кровавое пятно.