Текст книги "Большая Засада"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Но в пределах Большой Засады никто не мог одержать верх над Дурвалину, который был в курсе малейшего происшествия, любой перебранки между проститутками или ссоры погонщиков за партией в ронду, каждой любовной истории. Ничего не происходило в Большой Засаде, без того чтобы Дурвалину об этом не узнал и это не обсудил. Сплетник – так его называли, но мальчишка не просто сплетничал и раздувал – в этом он походил на Педру Цыгана, – но еще и обладал способностью предугадывать развитие событий, предсказывая, чем дело кончится. Помимо «Сплетник», его еще называли «Дурвалину – Вот Увидите».

Он был своим на Жабьей отмели, и из-за своих россказней, слухов, сплетен, а более всего из-за домыслов и предсказаний, постоянно попадал в какой-нибудь переплет. Ему случалось ввязываться в драки, а порой и убегать от какой-нибудь разозленной шлюхи, которой показалось, что Удочка ее оскорбил или оклеветал, хотя обычно его принимали с радостью и любопытством, когда он появлялся в месте, где собирались проститутки, с загадочным видом и вечным вопросом: «Слышали новость?» или «Вы уже знаете?» Его сразу приветствовали, когда он подходил – верзила с ногами как циркуль и вытаращенными глазами.

Благодаря Дурвалину Фадулу жилось очень даже неплохо: ему уже не нужно было вставать засветло, чтобы обслужить уходящие караваны, это была теперь не его обязанность. Он приходил за прилавок, уже облегчившись, искупавшись в реке, выпив кофе и перекусив вяленым мясом с мукой и рападурой. Он был готов услышать «Доброе утро, хозяин», а заодно и новости, пересуды и домыслы своего помощника, который не шел в отхожее место, на реку или к очагу, предварительно не выговорившись:

– Вы уже знаете, что творится у Тисау и Баштиау да Розы из-за Дивы? Все знают…

Фадул тоже знал. Дурвалину сам намекал ему на тот интерес, который два упомянутых выше кавалера проявляли к дочке Амброзиу и Ванже – они буквально волочились за ней на глазах у всего честного народа. Все жители Большой Засады – и постоянные, и временные – были людьми азартными и уже делали ставки, кто же победит в этой борьбе за девственную красотку из Сержипи. Что Дива девственница – так это не вызывало сомнений ни у кого, даже сам «Вы Уже Знаете?» с его длинным змеиным языком ни разу ничего не сказал по этому поводу. Девственница, пока Каштор или Баштиау – один из двух – не разберутся с этим. Что касается результата соперничества, то тут общественное мнение разделилось ровно пополам, но у самого Дурвалину была вполне определенная категоричная точка зрения – возражений он не принимал:

– Вам не кажется, что сеу Баштиау выигрывает с большим отрывом? Это редкая самонадеянность со стороны сеу Тисау – думать, что Дива предпочтет уродливого негра, эдакую образину – ну, это между нами, – белому, который, кажись, даже немецких кровей? Сеу Тисау останется с носом, вот увидите.

– Тебе кажется, что Тисау – урод, потому что он негр, а ведь сам-то ты не намного светлее его. – Дурвалину был еще более смуглым, чем его тетка, мулатка цвета сушеного какао. – Цвет не имеет никакого отношения ни к красоте, ни к уродству. Можно быть красивым негром и красивым белым. – И Турок прибавил шепотом, будто разговаривая сам с собой: – Зезинья, будь она белой, не была бы такой красивой…

На одно мимолетное мгновение он снова увидел ее за стойкой, подающую кашасу погонщикам. А затем добавил, приведя болтуна в еще большее замешательство:

– Ставлю те деньги, которые ты у меня таскаешь, что победа останется за Тисау…

Дурвалину сдержал плевок:

– Я таскаю? Даже в шутку такого не говорите! Заклинаю! – После этого он снова вернулся к волнующей его теме: – Ну если вы считаете, что Тисау победит, то я и слова попрек не скажу. И Рессу так думает, она с ума по нему сходит. Все заодно… Но вы еще увидите: эта заваруха плохо кончится, то ли еще будет! Вот увидите!

13

Перебранки, беспорядки, драки – как же без них в Большой Засаде, и почти всегда причиной ссоры были карты или женщины. Чаще всего потасовки бывали незначительными, никого не пугали и толков не пробуждали. Случалось, поспорят двое из-за ставок во время партии в ронду или из-за проститутки. Противники осыпали друг друга проклятиями или подстрекали друг друга к драке, но почти никогда дальше дело не шло, спорщиков всегда мирили. И все же бывали иногда щекотливые ситуации, серьезные происшествия.

Самое ужасное произошло в тот самый, навеки памятный, праздник Святого Антонио, когда Котинья схлопотала пулю в голову и тут же померла. Со временем смертей стало больше, выросли кресты на кладбище, но только двое отошли к праотцам из-за заварухи в селении. Два лесоруба схватились не на шутку из-за проститутки Себы, ничтожной водоросли, которая того не стоила. Так вот, из-за этой паршивой девицы один из них оказался в могиле – похоронили его поспешно, без лишних церемоний, – а другой исчез в зарослях, и больше о нем не слышали. И точно так же безнаказанно – нужно ли повторять? – один жагунсо убил помощника погонщика, который попытался опередить его, вытаскивая карту из колоды. Игра и женщины – это были единственные причины. В остальном, кроме этих двух случаев, кладбище росло благодаря змеям и лихорадке, которая свирепствовала по всему краю какао.

Один больной откинул копыта по дороге в Итабуну, недалеко отсюда: он мучился водянкой, и все его домашние по очереди тащили гамак. Его похоронили в селении после трогательных поминок под соломенным навесом, сопровождавшихся обильными возлияниями. Бдение продлилось всю ночь и прошло довольно бурно благодаря сочувствующим – проституткам и погонщикам. Священника не было, и поэтому Фадул Абдала, на все руки мастер, благочестиво совершил обряд отпевания и миропомазания, монотонно бормоча по-арабски. Он сделал это бесплатно, потому что не брал деньги за такие вещи, – милосердный Господь зачтет их в день Страшного суда.

Случались и другие довольно серьезные стычки, которые едва не кончались несчастьем. Так, например, однажды Валериу Кашоррау, помощник погонщика – падкий на выпивку хвастун, – будучи навеселе, позволил себе вольности с женой Шику Эшпинейры, семья которого по дороге в Такараш заночевала на пустыре. Это был Шику Эшпинейра собственной персоной, тот самый, что находился под судом в Ильеусе под конец войн за землю и обвинялся в убийстве полковника Жуштину Мисиэла и двух его капанга. Турок и погонщик Манинью вмешались вовремя и помешали случиться худшему: Шику Эшпинейра одной рукой держал Валериу Кашоррау за грудки, а другой медленно водил кинжалом. Валериу умылся кровью, но хотя бы остался жив.

На заре существования Большой Засады два лесоруба, которые пришли вместе, чтобы удовлетворить свою природную нужду, подрались на ножах и ранили друг друга, поспорив, кто из них проведет ночь с Бернардой. Они увидели ее в магазине, но даже парой слов с ней не перемолвились. Если бы они с ней заранее договорились, не было бы ни драки, ни поножовщины, потому что у нее были крови, она в тот день не работала. Рискуя тоже нарваться, Фадул сумел разнять взбешенных соперников – собственно, за что они соперничали, ведь Бернарда не проявила ни малейшего интереса ни к одному из них? Кончилось все мировой, когда они поняли, что девушка не достанется никому. Корока промыла им раны спиртом и утешила одного из них, а другой пошел с Далилой, которую тоже очень ценили за солидную корму.

Бернарда, едва придя в Большую Засаду, стала причиной множества споров, которые решались в драке или в лотерею – кто вытянет из колоды карту большего достоинства. Но как только ей стал покровительствовать капитан Натариу да Фонсека, красотка перестала вызывать споры и драки. Она могла пользоваться этим как угодно и обслуживать только тех, кого хотела, в те свободные дни, которые оставались у нее, чтобы зарабатывать на жизнь. Для крестного она оставляла три дня, как только становилось известно о его приезде: день накануне, чтобы приготовиться заранее и спокойно, сам счастливый день и следующий. Последний – чтобы хорошенько запомнить все, что было, со всеми подробностями: каждое слово, каждый жест, каждую мимолетную улыбку, властное объятие, дыхание и счастливое беспамятство. Ее жизнь сводилась к этим благословенным часам, проведенным в суровых и нежных объятиях.

Вот, собственно, весь отчет о самых серьезных стычках, самых жестоких драках, об убитых и раненых – их было не много. Больше ругани, чем крови. Что касается более мелких потасовок и свар, то Фадул уже утомился разбираться с ними, пользуясь своей властью торговца и кредитора, а порой и тяжелой рукой, как в последнем случае. И если в жестоком мире какао за Большой Засадой и тянулась дурная слава, то незаслуженно. Мирное место для спокойной ночевки: чудный вид, кое-какие деньжата, много веселья.

14

Дурвалину не удовлетворился предсказаниями неминуемой потасовки, причиной которой станет та настойчивость, с которой Баштиау да Роза и Каштор Абдуим старались завоевать расположение барышни Дивы. Он даже указал место и время будущей перестрелки. Она точно случится в воскресенье, во время пирушки в честь приезда в Большую Засаду жены почетного гражданина Лупишсиниу. Супруга Лупишсиниу, дона Эстер, наглая и нудная старая вешалка, была не очень расположена к праздникам и даже не танцевала. Ее самое любимое развлечение состояло в пересудах с соседками и в обсуждении болезней, разных нелепых народных средств и особо действенных молитв.

Долгие годы дона Эстер отказывалась переехать в Большую Засаду, оставаясь в Такараше, в то время как муж и сын работали в этой дыре. Наконец, заметив, что Лупишсиниу приезжает на станцию все реже, присылая ей по доброте своей через погонщиков средства на жизнь, она решила провести с этим неблагодарным несколько дней, а заодно и мальчишку почтить материнским благословением. Он был совсем зеленым, когда отправился с отцом обучаться мастерству плотника. Умелый и упорный, Зинью хотел стать столяром, чтобы поправлять всех, как это делал мастер Гиду:

– Какой еще плотник! Прикуси язык – я столярных дел мастер.

Дона Эстер танцевать не любила, но это не могло помешать жителям селенья отпраздновать ее приезд. Идея пирушки исходила от негра Тисау, и кончилось тем, что решили праздновать в любом случае, каким бы ни был повод и цель затеи. Особенно теперь – тут еще можно было выяснить то, что до сих пор оставалось неясным: кому из двух претендентов отдаст предпочтение Дива, если, конечно, у нее были какие-то предпочтения. Это было сложно узнать, особенно если речь шла о таком изменчивом и капризном создании, как она: то хохочет, то хмурит брови, лицо мрачное, будто злится. Тисау принял решение насчет праздника сам, ни с кем не посоветовавшись, увидев на Ослиной дороге для всех долгожданную фигуру Педру Цыгана. Если уж речь идет о пирушке, то кто же откажется?

Давно уже Педру Цыган не был единственным и всеми обожаемым гармонистом на праздниках в селении. По воскресеньям появлялись другие вместе с гитаристами. Играли также на кавакинью и на дудке. Но он все еще бесспорно считался лучшим. Кроме того, ему довольно было любого вознаграждения, он не требовал луны с неба.

Цыган потому что бродяга: сегодня здесь, завтра там, с гармошкой на плече, куда только не заносило его, – и все же перекати-поле, казалось, питал к Большой Засаде особую слабость. Красивое место, услада для глаз – он его узнал еще раньше, задолго до прихода Турка Фадула. Тогда еще только Корока принимала погонщиков в хижине из четырех сухих пальмовых листьев. Караваны еще только начали прокладывать тропинку в зарослях, чтобы срезать путь.

Приходя и уходя, Педру Цыган своими глазами видел, как росло местечко, как появились хибары на Жабьей отмели, вереница домов на Ослиной дороге, склад какао, заведение Турка, соломенный навес, загон для скота и кузница. И все же он и подумать не мог, что увидит на другом берегу реки возделанные поля, гончарную и кирпичную мастерскую, мельницу, растущее поголовье скота, пасущееся на пустыре. Если верить слухам, распространявшимся шепотом, украдкой – никто в здравом уме не будет говорить о таких вещах вслух, – самым первым сюда пришел капитан. Был он тогда еще без роду без племени и даже без патента, простым жагунсо во главе шайки таких же головорезов явился он сюда, и смерть была ему спутницей и подругой.

В те времена, болтая с Корокой, Бернарда поставила Педру Цыгана в ряд самых видных мужчин Большой Засады – его, Фадула, Баштиау да Розу и самого капитана. В этом списке не было имени Каштора Абдуима, потому что о кузнеце здесь еще никто слыхом не слыхивал. Слава красавчика окружала Педру Цыгана не только в памяти Бернарды, другие проститутки придерживались то же мнения. Донжуанский список у гармониста был обширный, его зазнобы были разбросаны по просторам долины Змеиной реки, повсюду, где только стояло полдюжины домишек, где были проститутки, страдавшие от одиночества, скучавшие по ласке.

15

В заведении Турка Педру Цыган незамедлительно узнал от приказчика Дурвалину о напряженной борьбе, которую вели негр Тисау и белокурый Баштиау да Роза – помнится, Баштиау да Роза фигурировал в списке Бернарды, – и о возможной трагической развязке, которую предвещал сплетник по прозвищу Вот Увидите.

Педру Цыган давненько уже не забредал в Большую Засаду, развлекая народ на праздниках во время святой миссии в Лагоа-Секе, Корта-May и Итапире. Был там монах-немец – так складно толковал об адских муках и о жадности, а сам ел да наесться не мог, с ним только падре Афонсу сравнится, помните его? Он показал на почти готовое строение на другом берегу реки:

– А там что?

– Мельница Амброизиу и Жозе душ Сантуша, – пояснил Фадул. – Скоро у нас муки будет вдоволь.

– А строит ее сеу Баштиау, – добавил Дурвалину – Он там целыми днями торчит рядом с… рядом с Дивой. По мне, так у сеу Тисау никаких шансов, спета его песенка…

Педру Цыган ничью сторону принимать не стал, а во все глаза смотрел, как выросло селение:

– Да уж, кто бы мог подумать… – Он протянул пустой стакан в ожидании новой порции – в конце концов, уже давненько не болтал с другом Фадулом.

– Вот уже какао пошло… – сказал Турок, отмеряя скрепя сердце новую дозу дармовой выпивки и рассказывая то, что оба и так уже отлично знали:

– Слава господу! – поднял рюмку бродяга.

Ватага мальчишек пронеслась перед дверью, подняв пыль, а сзади – девчонка, поносившая их на чем свет стоит: «Сукины дети! Рукоблудники! Уроды!» Гармонист спросил, кто это.

– Дочка Алтамиранду, Сау. У нее не все дома. Она с мальчишками дурью мается, того и гляди брюхатая будет, – высказал Фадул свои соображения.

Педру Цыган перехватил взгляд, который Дурвалину бросил вслед бездельникам. «Пожалуй, этот не только о других горазд судачить», – улыбнулся про себя король пирушек. Это его позабавило. Девчонка уже неслась обратно, убегая от преследователей. Она ворвалась в магазин и, запыхавшаяся, остановилась рядом с Турком. В прорехах лохмотьев проглядывало налитое юное тело.

– Не позволяйте им меня схватить, сеу Фаду! Они хотят меня снасильничать.

Снаружи стояли, задыхаясь, Нанду, Эду и его брат Пеба, одиннадцати лет, сын капитана, но не от Зилды – та его усыновила. Они ждали Сау, уверенные, что она, выпив воды из колодца, которую Турков Глист налил ей в стакан из-под кашасы, вернется и снова начнет дразнить и подстрекать их, но, увидев Педру Цыгана, Сау потеряла интерес к играм в жмурки и догонялки и с презрением глянула на мальчишек, ждавших снаружи. В лавке вокруг нее были мужчины: один еще молодой, другие двое уже закаленные жизнью. Сау села на пол, высокомерно высунула язык, показала кукиш и напрочь забыла о мальчишках, затем вытянула ноги, приоткрыла рот и залилась счастливым смехом:

– Будут танцы? Пуще всего на свете я танцевать люблю!

16

Будто неугомонная трещотка, Дурвалину неутомимо обсуждал препоны, которые Тисау создавал для Баштиау да Розы, судачил о перспективах обоих претендентов, ставок не принимал ввиду отсутствия наличности, но приказчик сразу замолкал, как только слышал любой намек на то, кому же достанется – и, без сомнения, вскорости – целка дурочки Сау. Он сам был кандидатом – правда, тайком, но это дела не меняло, – и потому этой темы предпочитал не касаться. В этих тонких и рискованных делах с женщинами он оставлял суету и бесполезный треп другим, тем, кто любил болтать о своих преимуществах. Молча, без всякого хвастовства, он подкатывал к самым популярным проституткам – сегодня к одной, завтра к другой. В случае с Сау – девственницей и дурочкой – явных и жаждущих победы конкурентов было хоть отбавляй. Дурвалину, сиди тихо, ни гугу!

Эду и Нанду Сау даже в расчет не брала, не говоря уже о Пебе, – у них опыта мало. В пылу беготни они не шли дальше того, чтобы прижиматься и ощупывать ее. Как только они пытались задрать ей юбку, Сау убегала. Уже сам факт, что они делали это вместе, ватагой, сводил на нет возможные последствия, и мальчишки в глубине души предпочитали порченых кобыл и мулов – таких было много в караванах, ночевавших в Большой Засаде. Эду и Нанду их всех знали, и если появлялся новый караван, они сразу угадывали нужное животное по тому, как вели себя мужчины. У них на это был безошибочный нюх.

Настоящими конкурентами были другие, парни, которые вот-вот станут взрослыми, уже ходившие к проституткам и к мулам прибегавшие только в крайнем случае. Из них двое больше всех беспокоили Дурвалину и вызывали интерес Сау, которая возбуждала их так же, как и приказчика. Аурелиу – парень из Сержипи – высокий, бесшабашный, в последнее время начал учиться играть на кавакинью. Зинью был здешний старожил, всегда чистый и аккуратный, вежливый, скромный, не склонный к выяснению отношений. Кому из них повезет?

Только сам Господь, который создал ее дурочкой, мог сказать, вправду ли Сау чувствовала что-то к одному из них. Пожалуй, она никого решительно не отвергала, даже мальчишек. Глупые, невежественные, да и оснастка у них – курам на смех, они могли обогнать ее в беге, только если она сама позволяла. И все же мальчишки помогали убивать время и разжигали в ней огонь. Что же до трех хвастунов, которые пасли ее и мечтали завалить в зарослях или на берегу реки – Зинью, Аурелиу и Дурвалину, – она мучила их, водила за нос и дергала за усы. Сау позволяла трогать себя то одному то другому, разрешала вставить конец промеж ляжек или в зад, провести рукой от груди до курчавого лобка, но когда они пытались раздвинуть ей ноги, девчонке всегда удавалось ускользнуть.

Если бы кто-то мог прочесть ее мысли, то узнал бы, что ее манил, вызывал пылкое и жадное желание не какой-то конкретный мужчина, а особый вид, который можно было бы назвать жеребцом. Не мальчики, не парни – зрелые мужчины, настоящие мужики, жеребцы-производители. Случилось так, что, прячась за деревьями, она увидела, как Фадул и Каштор справляют малую нужду, и оценила размеры оснастки. Однажды она смогла сравнить их: они мочились рядом и болтали. Прибор кума Фаду – ох, Господь милосердный – был огромный, как у осла. У Каштора – Матерь Божья! – будто обгорелый сук, головешка – отсюда, видать, и прозвище. Для них – да, она раздвинула бы ноги по первой же просьбе. И для гармониста тоже – эх, красив же, собака!

17

Королевство Иеманжи – это океан, соленые бурные воды, безграничный мир. По сравнению с морем земля была просто жалким лоскутком. Каштор Абдуим, спасаясь от неминуемой смерти, сел на парусник в порту Баии. Ночью он увидел руку Жанаины [81]81
  Другое имя Иеманжи.


[Закрыть]в свете луны, заметающую следы беглеца. Пенистая грива набегавших волн, раскаленные глаза на звездном небе, и на серебряном лоне – процессия утопленников. Женихи, которых она выбрала среди самых храбрых лодочников, рыбаков и моряков. Они шли вместе с ней на брачное ложе на дне морском, в землях Аиоки. [82]82
  Одно из имен Иеманжи в Баие.


[Закрыть]У Иеманжи два обличья, две стороны – лицо рождения и профиль смерти. Каштор плыл к свободе по водам, которые струились из ее грудей: мать и жена, она спасла жизнь приговоренному к смерти.

По прибытии в Ильеус папаша Аролу показал ему пляж, где было жилище Иеманжи, грот в скалах, который захлестывали волны. Он сделал ей эбо, подношение – пузырек с духами, мыло и синий головной платок.

Хозяйка морей, повелительница бурь, что же она делала в этой речушке с тихими водами? Негр Каштор Абдуим да Ассунсау, сын Шанго, с двумя сторонами: одна принадлежала Ошалу, а другая – Ошосси, – ковал своими простыми инструментами раскаленный добела металл, придавая форму и вдыхая жизнь в русалку в центре абебе. У Иеманжи веер серебряный, у Ошум – золотой. Раз уж нет золота и серебра, то один будет из белого металла, а другой – из желтого. Красавицы будут плясать с ними на ритуальных празднествах посреди народа. Тисау хотел поставить абебе среди священных предметов пежи: кто знает – может, она оставит свои укромные местечки и тайные убежища и придет в кузницу, чтобы взять в руки несравненный веер и зажечь утреннее сияние радости.

Вернувшись с реки – одного из притоков своего королевства, где была хозяйкой и повелительницей, – Ошум легла в гамак, спала и видела сны. Но Ошум, как нам известно из разных верований, как говорят экеде [83]83
  Служительница духа в кандомбле.


[Закрыть]и ога, [84]84
  Жрец кандомбле.


[Закрыть]есть изящество и соблазн, капризы и гордость, легкомысленное сердце. Она не подруга, но любовница, а век у любовницы бурный и короткий. Эпифания ушла, забрав с собой золотой веер. Гонимый Дух брел за ней по дороге. А теперь пес бросался к Диве, когда она появлялась или пряталась за деревьями. Он радовался ей, вилял хвостом, а она приносила ему объедки, завернутые в листья маниоки.

Иеманжа из Сержипи, хозяйка пляжей с кокосовыми пальмами и белоснежных соляных залежей, сладкая Инаэ, [85]85
  Одно из имен Иеманжи.


[Закрыть]мать и жена, созданная, чтобы зачинать и рожать. «Иеманжа» означает «плодородие» и «постоянство». Это она родила зачарованных духов, когда в начале начал, у истоков мира отдалась Аганжу, ипостаси Шанго. Он, Каштор Абдуим да Ассунсау, был рожден рабами и стал свободным, вольным как ветер, без хозяина и господина. Его защищал Ошала. Ему хотелось сына, хотя бы одного. Гонимого Духа было недостаточно.

Он не познал страха, даже когда за ним охотились наемники сеньора барона. Ему была неведома робость. Он приходил как солнце, горячий и пылкий. Так о нем судачили женщины, без устали перемывая кости: «Каштор Абдуим, просто дьявол во плоти».

Но с Дивой он был совсем другой, будто и не Тисау вовсе – насмешник, кузнец, каких мало, соблазнитель проституток, служанок и барынек. Перед его напором они все сдавались, покорные, будто околдованные. А теперь будто его самого околдовали, словно сглазили. Хваленый Черный принц, знаменитая Головешка бродил как в тумане, зараженный тоской. Куда делись его остроумие, его стремительность, его огонь?

Иеманжа пришла с моря, чтобы открыть ему новую сторону, сделать его пугливым, робким и трепетным. Где же его храбрость, почему он просто не подойдет к ней, не возьмет за руку, не приведет пленницей? Где его открытая улыбка, прямые слова, почему солнце не освещает его широкое лицо, грубые ноздри, толстые губы, лукавые глаза? Что творится с негром Каштором Абдуимом да Ассунсау? Он сошел с ума и волочится за белой? За белой? У нее были длинные волосы, бледная кожа. На сахарной плантации в Санту-Амару она была бы светлой мулаткой.

Русалка плавала в волнах под звездным небом. Каштор еще выгравировал большим гвоздем ущербную луну, потому что это луна командует морями в отсутствие Жанаины. Готов веер, в который она может посмотреться и узнать себя.

Нет, так дальше продолжаться не могло: он же просто слабак, размазня, вконец из ума выжил – тратит время на телячьи нежности, все эти робкие взгляды и неясные желания. Он должен снова стать гордым, упрямым, нагловатым негром, как раньше. Не пристало так унижаться тому, кто наставил рога самому сеньору барону, хозяину плантации, повелителю жизни и смерти, тому, кто царил в постели Мадамы, на циновке хозяйской наложницы, и в конце концов дал ему самому в рожу. Все это не для того, чтобы сдаться на милость светлокожей бесстыдницы, которую он хотел сделать матерью своих детей, бабкой своих внуков, хозяйкой своего дома. Нужно сделать подношение старику Омолу, известному также как Обалуайе, [86]86
  Дух, символизирующий солнце и землю.


[Закрыть]отцу тоски и оспы, малярии и безымянной лихорадки, чтобы он вернул ему здоровье и силу. Он бы тогда накормил идолов, своих святых покровителей – Шанго, отца, Ошосси и Ошала. Чтобы излечиться от тоски, от сглаза, от порчи. Чтобы покончить с этим.

Баштиау да Роза заправлял на строительстве мельницы, целые дни проводя подле Дивы. Говорили, что он стал вхож в семью, заискивал перед стариками, сдружился с Жаузе, Агналду и Аурелиу – их видели вместе в лавочке Фадула. Неминуемую бурную стычку обсуждали на все лады. Тисау знал о ставках и предсказаниях, но был гордый и не хотел ввязываться в это – льстить родственникам, прибегать к уловкам. Да, он хотел ее, хотел навсегда, но только если она захочет прийти своими ногами, по зову сердца. Он не стал бы прибегать к колдовству, чтобы завлечь ее, заставить отдаться. Он не хотел чар и ворожбы. Это его дело – Каштора Абдуима да Ассунсау. Его, а не духов.

На веере сияла Иеманжа. Глядя на хвост русалки, Тисау видел задницу девчонки из Сержипи.

18

Когда уехали погонщики, посреди ночи Тисау пошел на Ослиную дорогу будить птицелова Додо Перобу. В одиночку он бы не понял смысл послания. Гонимый Дух собрался было в лес, но Офересида решила остаться в кузнице. Она была беременна уже второй раз. В первый раз она ощенилась семью детенышами. Настоящая мать, она приходила в отчаяние, расставаясь с малышами, которые в конце концов оказались разбросанными по всем концам селения. Одну пару отдали Меренсии и Зе Луишу, другую – на плантацию Алтамиранду, трех остальных подарили пастуху Лириу, отвечавшему за скотный двор, других – Зинью и Эду. Как будто бы последнему не хватало той банды собак и кошек, которых привезла с собой Зилда. Когда семья переехала в Большую Засаду, Эду, продолжая работать в кузнице, снова стал жить у родителей.

Солнце еще не взошло, а Тисау и Додо уже принесли в дом негра охотничьи трофеи: огромная пака, [87]87
  Млекопитающее-грызун, похожее на большую белку.


[Закрыть]должно быть, весила добрых десять килограммов. Были два кутиа [88]88
  Животное, похожее на кролика.


[Закрыть]и один тейу, которых они пристрелили, рыская в зарослях в поисках черепахи для Шанго. Добычей были также полдюжины моллюсков и гигантских улиток – быков Ошала. Додо Пероба вернулся, чтобы забрать птичек. Он оставил ловушки на ветках деревьев, и если бы не поспешил, то Нанду и Эду поживились бы за его счет.

Пока Тисау не было, Рессу, иабассе, кухарка ориша, начала работу, поставив вариться в глиняных котелках ямс и белую кукурузу. Она резала киабо для амала, [89]89
  Блюдо афробразильской кухни.


[Закрыть]а на огне на куске жести лопалась жареная кукуруза, добуру [90]90
  Афробразильское ритуальное блюдо из жареной кукурузы и пальмового масла.


[Закрыть]Обалуайе. Накануне Каштор похлопал в ладоши на пороге хижины Рессу. Проститутка прислушивалась, ожидая сводника, но прозвучал призыв святого: «Epahei!» Он просил об услуге – Рессу была лошадью духа Янсан, ее сотворили на лодке иао [91]91
  Первая ступень инициации в кандомбле.


[Закрыть]Белого дома в Баие, она была тогда еще девчонкой. Рессу повесила на шею темно-красные четки и принесла короткий кривой нож и эрукере [92]92
  Атрибут Ошосси.


[Закрыть]из конского хвоста.

Оставив охотничьи трофеи, негр перешел через реку и направился к полям Алтамиранду – без свиньи было не обойтись, это любимая еда Омолу. Сертанец только что проснулся и удивился: Тисау охотился на кейшада, кайтиту, порку-эшпинью, [93]93
  Грызун с иголками.


[Закрыть]зачем ему скот из свинарника? «Свинья мне нужна живая», – объяснил Тисау. Он всю ночь обходил ловушки, но все тщетно. Кроме паки там оказалась только одна ядовитая сурукуку, и ни следа дикого кабана.

– Молочный поросенок подойдет? Большого у меня нет. Зарезал последнего в прошлую субботу.

Подойдет; пусть маленькая и молоденькая, а все равно свинья. Алтамиранду отказался брать деньги – а как же соленая дичь, которую Сау носит домой, подарки от Тисау? Не говоря уже о том, что он должен кузнецу часть денег за ножи для рубки деревьев, ручной работы, сделанные в кредит.

– Забирай поросенка, потом разберемся.

За рекой красное небо предвещало солнце. Погонщики еще спали.

19

Чтобы не было беспорядка и неразберихи, решили сначала поднести кашасы Эшу. Он был в пежи, маленький железный Эшу, который стоит на перекрестках, лукавый кум, и член у него больше, чем ноги. Затем, продолжая готовить, они отрубили голову черепахе. Ни одно животное не умирает так тяжело – в горшке куски подергивались и шевелились, будто в них еще теплилась жизнь. Раздувая огонь, Рессу спросила не оборачиваясь:

– Любовное подношение? Никогда такого большого не видала.

– Нет, подношение здоровья.

– Ты болен? И давно?

– Любовь тоже болезнь, только это не видно. Она иссушает хуже, чем тоска, пьет силы. Знаешь, как это?

– Как не знать. У меня такое бывало, и уж как несладко! Похоже на сглаз, только хуже. Прямо и жить-то не хочется.

Но даже теперь она еще не удовлетворила свое любопытство.

– Свинья для Омолу, это ясно. Но для кого все эти разные зверьки?

– Обет, который я давно дал идолам. Может, потому-то я так разнюнился…

– Разнюнился? Ты? – Она издевательски расхохоталась.

Тисау поторопил ее:

– Давай быстрее, надо закончить до восхода солнца.

Она посильнее раздула огонь под жестянками и горшками – черепашье мясо готовится долго. Вместе с Тисау они прошли в глубь дома. У него в руках был острый нож и чаша из кокосовой скорлупы. Рессу держала ноги поросенка, и Тисау пустил ему кровь. Когда она брызнула, горячая и красная, негр припал губами к шее животного и выпил жизнь, страстно и жадно. Потом настала очередь Рессу. Наконец они наполнили чашу жертвенной кровью.

Они пели песни Омолу, хлопали в ладоши в ритме опаниже, плясали танцы духов болезни, упадка, бессилия, черной оспы и духов-врачевателей, которые охраняют от чумы и сглаза, прогоняют смерть. Тисау, бьясь головой об пол, приветствовал их и вручил им жертву – кровавое подношение. Он просил Обалуайе дать ему сил, чтобы победить сглаз и порчу, которые затыкали ему рот, связывали руки, душили.

Еду подали на жестяных блюдах: каждому духу – его собственный, еще дымящийся деликатес. Атото, Омолу! Для того, кто насылает немочь и дарует здоровье, – поросенок и жареная кукуруза. Оке, Ошосси! – король Куэту, хозяин леса, охотник. Для него пака, тейу и два кутиа. Для Шанго, повелителя грома и молнии, черепаха и амала: «Као-кабиесси!» А для Ошала, Оришанла, великого духа, отца всех и вся – полдюжины гигантских лесных улиток, а еще ямс и кукуруза, и все без соли, как он любит и как ему пристало. Дымящиеся блюда встали на пежи перед фетишами из соломы, железа, дерева и камня – перед шашара [94]94
  Атрибут Омолу.


[Закрыть]Омолу, луком и стрелами Ошосси, двухсторонним топориком Шанго, пашоро Ошала.