Текст книги "Большая Засада"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

ДЕРЕВНЯ

Среди жителей и домашней скотины разгуливают беременные

I

Животы кверху – беременные гордо разгуливали по Большой Засаде. Рожать они должны были летом, к концу жатвы. Сначала только Дива и Абигайль – младшая дочка Жозе душ Сантуша. Потом к ним присоединились Изаура, которая была на одиннадцать месяцев старше сестры, и Динора – жена Жаузе. С появлением выходцев из Эштансии кортеж из беременных вырос почти вдвое, потому что три женщины из клана были брюхатые. Им тоже предстояло разрешиться от бремени с помощью благословенных рук Жасинты Короки.

Динора начала возрождаться к жизни в тот день, когда они увидели Большую Засаду, и Жаузе с надеждой коснулся пальцами ее усталого, покрытого пылью лица. Ни живая ни мертвая, она чудом удержала дух в рахитичном, тщедушном теле младенца, хныкавшего у нее на руках. Она была уверена, что для них все кончено с того самого судного дня, когда их вышвырнули с надела в Мароиме, но, увидав прекрасную плодородную долину, почувствовав внезапно, как ее ласкает мозолистая рука любящего мужчины, подумала, что, может быть, в этой глуши они снова смогут возделывать землю, растить скотину, а она снова почувствует желание, жар между ног, и кто знает – может, и забеременеет. Она снова была готова к работе и к постели.

Так и случилось, но забеременела она не сразу. Только после того как закончили строительство мельницы, Жаузе с помощью отца и братьев соорудил глинобитную лачугу, где поселился с женой и сыном. В семейном доме, состоявшем из жалких двух комнат, они даже не пытались заняться чем-нибудь эдаким. Как они, так и Лия с Агналду, в часы, когда на них нападало могучее желание, укрывались за деревьями, в зарослях, в укромных местечках на реке и там стонали и вздыхали, тайком и поспешно.

В лачуге они наконец обрели ночной покой, убежище и интимность. Они улыбались друг другу, когда возрожденный к жизни ребенок спал глубоким сном. И тогда Динора снова зачала.

2

Дива, Изаура и Абигайль забеременели одна за другой, с небольшой разницей во времени. Абигайль была первой, у кого выросло брюхо, самой молодой из трех и жила с Баштиау да Розой, пользуясь благами дома, построенного каменщиком. Он побелил свой «шато» – так Фадул обозвал это жилище, подчеркивая его отличие от близлежащих лачуг, выкрасил фасад в синий цвет, а окна – в розовый, вырыл колодец, разжег дровяную печь, купил в Итабуне двуспальную кровать и матрас – роскошь, достойную полковников. И все это – чтобы привести в дом Диву. И все же Жозе Себаштиау да Роза подавил ревность. Он быстро с ней справился: жестокие разъяренные проклятия, краткие печальные размышления о природе женских чувств, но ни тени отчаяния и никаких клятв мести.

Та, кого он так долго держал на примете, о ком думал, за кем ухаживал месяцами, предпочла принести свои пожитки в хибару кузнеца, заставив оцепенеть от удивления Дурвалину и большинство жителей Большой Засады. Спокойнее! Она не единственная и, может быть, даже не самая красивая барышня на выданье в селении. Когда он снова увидел ее на ярмарке, гордую, под руку с Тисау, то пожелал ей счастья и отправился дальше.

Здесь можно оставить за скобками ужас, постигший доморощенных пророков, предсказывавших, что да как пойдет, и снова воздать хвалу мудрости Короки. В то время, когда потрясенные сплетники шушукались: «Дива бросила Баштиау, предпочла негра», – и далее в том же духе, она сказала однажды Бернарде, помогая ей в заботах о ребенке:

– А я что говорила? Тут только слепой не увидит.

– Кума, они же все видят только глазами, а ты – и глазами, и умом.

Корока также предсказала реакцию отвергнутого жениха:

– Немного погодя другую найдет.

Так и было – Баштиау да Роза сомнениям не поддался и не стал терять время, работу и деньги, жалуясь на постигшее его несчастье. Он подготовил дом, чтобы ввести в него женщину, создать семью, и не хотел, чтобы дом пустовал, став добычей змей и клопов. Кроме Дивы были и другие барышни в Большой Засаде – молоденькие и ладные, способные присмотреть за дровяной печкой и детьми, когда те пойдут. И далеко ходить не надо было: на мельнице, перед самым его носом, чистили маниоку и мешали варево в кастрюлях дочки Жозе душ Сантуша. Старшую – Рикардину, одноглазую и потерявшую невинность, – он в расчет не брал. Оставались Изаура и Абигайль – обе молоденькие ладные девственницы. Баштиау да Роза выбрал Абигайль – смуглянку.

Похожий на кабоклу – волосы гладкие, высокий и крепкий, не особо разговорчивый и невероятно работящий, – Жозе душ Сантуш отдал судьбу дочерей на откуп сеньоре Кларе. Ему самому хватало забот в поле. Он знал, что днем позже, днем раньше дочки уйдут своей дорогой, и больше всего его беспокоила нехватка рабочих рук на плантации. В противоположность своему имени, сиа Клара [96]96
  От порт.Clara – светлая.


[Закрыть]была довольно темной, с курчавыми волосами, толстая и приветливая. Круглое ее лицо, несмотря на возраст, было все еще привлекательным – она приглядывала за своими любившими пощеголять девчонками, но не в ее обычае было огорчаться из-за них.

Она привезла из Сержипи те же предрассудки, которые отравляли жизнь Ванже, но без лишних угрызений приспособилась к реалиям новой земли грапиуна – щедрой и изобильной, где правили бал новые ценности и где у жизни была иная цена. Что ее на самом деле беспокоило относительно дочерей, так это чтобы они не пошли по рукам, не кончили проститутками на Жабьей отмели. Это бы ее действительно огорчило. Найти сожителя на этом краю света – вот уж и вправду Божья благодать, и она стоит дороже, чем свадьба в церкви в Букиме, откуда они приехали. Дела идут так, как они идут, а не так, как мы того хотим, не так ли? Здесь или там, благословение падре – это пшик, плюнуть и растереть.

Три дочери Жозе душ Сантуша и сеньоры Клары так разнились внешностью и повадками, будто бы и не были сестрами, единокровными и единоутробными. Изаура пошла в мать своей сердечностью, хорошо подвешенным языком и уживчивостью, а в отца – гладкими волосами и бронзовым оттенком кожи. Стройная кабуверде – в ней была заметна индейская кровь. Абигайль, такая же молчунья, как и Жозе душ Сантуш, в остальном пошла в сеньору Клару – смуглая толстушка с пышной курчавой шевелюрой и большими глазами. В ней победила негритянская кровь. Но от какого белого пращура унаследовала одноглазая Рикардина – настоящая бабища – светлые волосы и кожу, голубые глаза и высокий рост? В семьях из Сержипи, где смешалось столько рас, иногда рождаются дети с голубыми глазами и светлыми волосами. Масть и рост – подарок какого-нибудь голландского прадеда или – кто знает – нового христианина, приехавшего в Ресифе с принцем Маурисиу Нассауским. После поражения он бежал в капитанию Сержипи-дел-Рей и нашел здесь приют и теплый прием, обосновался навсегда и заделал детей негритянкам и мулаткам. Рикардина – прекрасный экземпляр, хотя и кривая. Но разве бывает на свете совершенство?

Наплевав на рога, Баштиау выбирал между Изаурой и Абигайль, но сомневался не долго – мягкость Абигайль его покорила. В этом состояло ее преимущество перед Дивой, высокомерной, а иногда даже дерзкой. Чтобы снова не попасть впросак, прежде чем вести переговоры с сеньорой Кларой, Жозе душ Сантушем и намекать на свадьбу в церкви и благословение падре, он поговорил с претенденткой и получил ее согласие:

– Если вам так любо, то и мне тоже. – Кроткая безропотная голубка.

Прежде чем ей исполнилось шестнадцать лет, Абигайль уже забеременела – Баштиау в таких делах шутить не любил. Как выяснилось, и Тисау тоже, хотя Дива зачала немного позже, но это уже зависит от цикла, а не от умения. Они были ровесницы. Что касается Изауры, то, прежде чем начать жить с нею, юный Аурелиу лишил ее девственности на мельнице за прессом. С прибавлением трех брюхатых из Эштансии в Большой Засаде в любой момент и на каждом углу прохожий натыкался на беременную с огромным животом – урожденных засадцев вскоре должно было стать больше.

3

Засадцев? Чтобы украсить ученым топонимом историю этих событий, сюжет о Большой Засаде, стоит упомянуть, хотя и вкратце, о научных дебатах, разразившихся по поводу правильного наименования уроженцев этой дыры на краю света, именно здесь появившихся на свет. Как можно называть жителей Большой Засады: «засадцы», «засадники», «большие засадники» или просто «засады»? Фадул поднял этот вопрос в кабаре в Итабуне, сидя за столом вместе с Фаудом Караном, и в Ильеусе, в портовом баре, где выпивал вместе с Алвару Фариа. И оба эрудита пришли к заключению, хотя и различному по форме, зато одинаковому по содержанию.

– Сомнений нет, – сказал Фауд Каран, и голос его выдавал немалое количество уже выпитого арака, благоухающего анисом. – Кто родился в Большой Засаде, тот жагунсо, так-то, Большой Турок. Причем из самых безжалостных.

Алвару Фариа, наслаждаясь английским виски, был не менее категоричным и объективным:

– Дитя, рожденное в Большой Засаде, может быть только головорезом, друг Фадул.

– Предательская, несправедливая, несчастливая репутация, – не согласился турок. Если имелось на огромной территории, где растет какао, на всех просторах земли грапиуна по-настоящему спокойное место, где насилие сведено к минимуму, то это была Большая Засада – там царил мир милостью Божьей. То, что случилось некогда и дало местечку имя и дурную славу, было делом давним, когда еще не стояло здесь ни одного дома. И все же тот, кто увидел первый луч света в Большой Засаде, с самого рождения нес на совести кровавую метку, память о смерти, воспоминания о погибших.

4

И уж точно никто всерьез не воспринимал раздутый живот Сау, которая была невинна – куда уж невиннее? Это был всего лишь повод для язвительных смешков и непристойных комментариев. Бедняжке очень хотелось ребенка, и она запихивала под платье пучки сухой травы, чтобы все принимали ее за беременную.

Однажды в воскресенье Сау появилась на ярмарке с огромным животом, который странно шевелился изнутри. Она села на землю посреди народа и под аккомпанемент насмешек и взрывов смеха произвела на свет поросенка, а затем оттянула книзу вырез своей рваной кофты и, довольная жизнью, попыталась приложить его к груди.

5

Приехав в Большую Засаду пылким мальчишкой неполных восемнадцати лет, простодушным и соблазнительным, Аурелиу смутил разум множеству проституток: гамаки и циновки были в его распоряжении – разумеется, бесплатно.

Он наслаждался расположением проституток, пока не накопил достаточно денег, чтобы оплатить визит к Бернарде. Он-то думал провести с ней целую ночь, но она, вернувшись к ремеслу после рождения сына, свела свои рабочие обязанности к быстрому соитию в промежутках между кормлениями. И даже этого оказалось достаточно, чтобы Аурелиу без памяти влюбился в проститутку. Все остальные перестали представлять для него какой-либо интерес. Сау, которая должна была пробудить в нем иные желания, еще не жила в Большой Засаде.

Он превратил жизнь Бернарды в ад, буквально преследуя ее. Не хватало только начать воровать, чтобы скопить на местечко на походной койке и торопливый перепих. Он узнал из разговоров, которые они вели между основным занятием, что Бернарда обожает звуки кавакинью, и этого ему было достаточно, чтобы начать учиться игре на этом инструменте с одним из наемников, стороживших склад с какао, – тот славился своим мастерством. Все свободные часы парень посвящал проститутке, искал встречи с ней и даже помогал возиться с сыном Бернарду – тому дали имя матери, раз уж он не мог получить имя отца.

Когда Бернарда, сама того не замечая, кормила ребенка грудью на пороге своего деревянного домика – это было последнее вечернее кормление, а следующие четыре часа она должна была зарабатывать на жизнь, – Аурелиу вел себя настолько невыносимо, что она перестала делать это у него перед носом. Еще и двух месяцев не прошло с момента приезда беженцев из Сержипи в деревню, когда он предложил ей жить вместе и пошел даже дальше: если она захочет, они могут уехать из Большой Засады и поселиться в более продвинутом месте, где есть падре. Он хотел жениться на ней в первой же церкви, которая встретится на их пути, и помогать ей растить сына как своего собственного.

Бернарда, выслушав восторженные излияния подростка, попробовала отговорить его от всех этих безумных и абсурдных прожектов, но сделала это без тени презрения и даже поблагодарила за такое отношение:

– Любой здесь тебе скажет, почему я о таких вещах даже слышать не хочу…

– А ты сама не можешь сказать?

– Хорошо: у меня есть мужчина, и я его люблю. Вот почему.

Аурелиу захотел узнать подробности, но Бернарда замолчала. Все остальное он узнал от третьих лиц: держись от нее подальше, мальчик, оставь проститутку в покое, тут и оскандалиться можно и на что похуже нарваться. Капитан Натариу да Фонсека? Тот самый храбрец? Аурелиу отказался от своих планов скорее из благодарности, чем от страха, подавив недовольство, – капитан сам привел их сюда за руку, и под его защитой семья из Сержипи обосновалась в Большой Засаде. Искушения юности, вздор и сумасбродство – так приходит зрелость, через страдания и страсть.

Он излечился и вновь стал пользоваться милостями проституток. А затем на горизонте показалась Сау и завершила выздоровление. Молодой Аурелиу стал кружить вокруг дурочки с особым упорством, хотел жить с ней, несмотря на ее ущербность. Пылкая и легкомысленная Сау позволяла тискать себя, разрешала почти все, а в решающей момент удирала. Аурелиу так распалился, что был готов даже предложить ей жить вместе, чтобы положить конец этому издевательству. Твердый отказ он объяснял страхом, что ею попользуются и бросят, неприкаянную, – в этих сомнениях определенный смысл точно был.

Однажды, когда он меньше всего этого ожидал, Сау отдалась ему. Радость победы была омрачена разочарованием – он обнаружил, что невинность она уже потеряла. В ярости Аурелиу пытался заставить ее признаться, кто из двух – Зинью или Дурвалину – достиг цели, которую он преследовал с таким жаром, – порвал ей целку Ответа не было – Сау только смеялась и просила еще. Окольными путями он узнал, что и строгальщика, и приказчика постигло такое же разочарование, и они задавали тот же самый бесполезный вопрос: «Кто из двух?» – не получая ответа. И с тех пор, не сговариваясь, все трое зажимали ее в кустах – она удовлетворяла всех, смеялась и просила еще.

Изаурой он никогда не интересовался. Посадки Жозе душ Сантуша начинались там, где заканчивались плантации Амброзиу, на границе стояла мельница, Аурелиу видел Изауру ежедневно и как будто не замечал. В восемнадцать лет, несмотря на всю свою торопливость, Аурелиу еще не дошел до того, чтобы охладить голову и зажить семейной жизнью. Изауре было шестнадцать – ее время вот-вот пройдет.

За чисткой маниоки, верчением пресса и помешиванием кастрюли глаза их неожиданно встретились – они узнали друг друга. Дива и Абигайль уже пошли каждая своей дорогой, Изаура тоже хотела последовать за своей судьбой, предначертанной на небесах. На мельнице, на плантациях, на берегу реки они обменивались улыбками и болтали, а когда пришли в себя, то выяснилось, что Изаура беременна и Аурелиу скоро станет отцом. Не там целка, так здесь, – а уж Изаура точно была девственницей, ящичек у нее был заперт на замок и открывался с треском. А там, за прессом, витал пьянящий запах чищеной маниоки.

На объединенном совете двух семей труднее всего было решить, где они будут жить: в доме парня или в доме девушки? Определили, что у Изауры – немного больше места, – но Аурелиу при этом будет продолжать помогать родителям: одну половину работать на наделе Амброзиу, другую – на поле Жозе душ Сантуша.

Сау удивило отдаление Аурелиу – он исчез, тем самым ограничив ей выбор партнера на вечер. Тот факт, что он начал жить с девушкой, для Сау ничего не объяснял. Для нее было все одно – женатый, холостой или сожительствующий с женщиной. Она всех ждала с одинаковой радостью, вне зависимости от статуса и возраста. И все же она предпочитала зрелых мужчин – они были не такие дурачки, больше знали и не теряли время на глупые расспросы. Мальчик или муж, поспешный или нежный, кто-то из них – не важно кто – должен был надуть ее, заделать ей ребенка. Ребеночка, чтобы укачивать его на руках. Где же ходит этот Педру Цыган, красивый как пес?

6

Население деревни увеличивалось и за счет недавно обосновавшихся приезжих, которых привлекли вести о бурном росте Большой Засады. Об этом говорили во всей долине Змеиной реки и даже за ее пределами: в Феррадасе, в Риуду-Брасу, в Секейру-де-Эшпинью, в Агау-Прете, в Итапире и в Итабуне. Погонщики, лесорубы и батраки – а пуще всех неутомимый ходок Педру Цыган – напропалую восхваляли оживление, веселье и прелести проституток. Новости доходили даже до Ильеуса – их приносили туда богатые фазендейру того же уровня, что и владельцы Аталайи и Санта-Марианы. О тамошних событиях в красках рассказывал Турок Фадул, когда приезжал, чтобы закупить товар, оплатить счета, подышать воздухом цивилизации и насытиться ее благами – в Ильеусе дорогущие французские и польские профессионалки делали абсолютно все и даже больше того, что можно себе вообразить, – и для того чтобы увидеть море.

С таким наплывом жителей Ослиная дорога превратилась в длинную извилистую улицу, идущую вдоль русла реки. Некоторые дома были кирпичными, крытыми черепицей, стояло много лачуг, и среди них – нескончаемое движение людей и животных. Кончились те праздные часы, когда после ухода погонщиков араб, негр и проститутки отдыхали после ночи и утра, проведенных в трудах, и собирались, чтобы поболтать, послушать разные истории, попеть песенки. Не то чтобы они окончательно забросили прежние обычаи, зародившиеся в те времена, когда Большая Засада едва возникла и была всего лишь местом ночевки или вяло прозябавшим, жалким поселением. Они все еще встречались, чтобы предаться безделью в привычных местах, но делали это реже, хотя количество участников этих собраний значительно возросло. Весельчаки собирались по воскресеньям на ярмарке, в Дамском биде, перед кузницей, в цирюльне Додо Перобы и, как всегда, в лавке Фадула.

Устраивались танцульки под аккомпанемент гитар, гармоней, дудок и кавакинью. Точное количество хижин на Жабьей отмели знал только Господь Бог. Он и Дурвалину, помощник трактирщика по прозвищу Сплетник.

7

Домашней скотины тоже стало больше – и на фермах на том берегу реки, и на улицах селения, где животные бегали сколько душе угодно. По утрам и ночью проходили караваны ослов, а днем прохожие видели стада свиней, рывшихся в грязи, стайки кур, сидевших в кустарнике, и цесарок, стремительно разбегавшихся по сторонам. Когда приехали переселенцы из Сержипи, капитан Натариу да Фонсека привез из Аталайи дюжину яиц цесарок, которых Зилда послала для Ванже. Их подложили под обычных деревенских кур, и вылупились десять цыплят, от которых произошла буйная, неприручаемая стая, носившаяся по обеим берегам реки. Теоретически они были собственностью крестьян, а на самом деле принадлежали всем жителям селения. Темное мясо цесарки – это изысканное лакомство.

Помимо плодов любви Гонимого Духа и суки Офересиды с новыми жителями приехали и другие собаки, положив начало прожорливой популяции тощих дворняг. Вместе с Зилдой в Большую Засаду приехало множество домашних животных. Кроме собак и кошек, домашней птицы – кур, цесарок, уток и индюшек – в глубине двора и на площадке перед домом виднелись одомашненные древесные куры и жаку, эму, принадлежавший Пебе, пара сериема, глухо кричавших и убивавших змей, и ежик, хозяйкой которого была Лусия – старшая из девочек. Не говоря уже о разнообразных попугаях и птичках, живших в клетках на террасе и под навесом.

Попугаев было три – красивых и болтливых. Два жили на кухне и во дворе, но третий – беспокойный и говорливый маракана, владевший обширным порнографическим словарным запасом, – жил на воле на веранде, где находился его насест, на котором он ненадолго задерживался. Это было любимое домашнее животное хозяина дома. Он откликался на кличку Сунь-себе-в-зад – это было его любимое выражение, которые он повторял через раз, по поводу и без. Попугай ходил туда-сюда по балясине веранды, выкрикивая ругательства, присвистывая и таким образом подзывая собак. Когда они прибегали на зов, попугай разражался пронзительным, язвительным хохотом. Он гордо провозглашал звание и имя своего владельца и верного друга – капитана Натариу да Фонсеки.

Капитан сажал его на тыльную сторону ладони, чесал ему голову и животик, и Сунь-себе-в-зад жмурился от удовольствия. Зилда утверждала, что это самка, раз уж птица позволяла так себя тискать. Самка и к тому же преданная – никому иному, кроме Натариу, птица не позволяла такие интимности и сразу же принималась яростно клевать любого, кто пытался ее приласкать. Еще и оскорбления выкрикивала: «Вор! Сукин сын! Сунь себе в зад!» Она едва не оторвала палец негру Тисау который пытался с ней подружиться: «Дуй отсюда, мой блондинчик!»

Своеобразный словарный запас мараканы был следствием долгого проживания в прокуренном игровом зале притона в переулке Мула в Итабуне, в популярном борделе «Нувенш». Это была смесь кабака, где подавали кашасу, коньяк и коктейли, публичного дома – в комнатушках на чердаке промышляли проститутки, – но в первую очередь это был игровой притон. Этот многогранный «центр развлечений» принадлежал Луишу Прету – смельчаку, которого зачастую неправильно понимали и недооценивали, но человеку достойному. Во время одной заварухи, связанной с картами, капитан однажды спас ему жизнь.

Он случайно оказался в этом заведении – его пригласила туда одна шлюха, знакомая еще с давних времен. «Давненько я тебя не видала, Натариу», – сказала кокетка, повстречав его на улице. Слово за слово, и они оказались наверху, в борделе «Нувенш», чтобы отметить долгожданную встречу яростными ударами его молота.

Натариу застегивал брюки, собираясь прощаться, когда шум опрокидываемых столов и стульев и возбужденный крик попугая: «Грязный вор!» – привлекли его внимание. Дама, все еще обнаженная, и бровью не повела. Брань и беспорядки были обычным делом в этом популярном притоне. Но неразбериха продолжалась, послышались смертельные угрозы: «Я тебе потроха вырву, собака!» – и капитан узнал голос Лалау, жагунсо, который некогда служил под его началом и был известным храбрецом и честным малым. Натариу устремился вниз, и как раз вовремя, чтобы помешать Луишу Прету неминуемо отправиться к праотцам – кинжал Лалау уже сверкал в табачном дыме. Когда был восстановлен порядок, расставлены по местам столы и стулья и снова начата игра, Натариу задержался, раззадоривая попугая-маракана. Капитан даже расхохотался – а это случалось с ним крайне редко, – когда услышал, как птица изрекла: «Сунь себе в зад», – мигая глазом и легонько потряхивая красно-зелеными крыльями. В благодарность Луиш Прету приказал отнести попугая в пансион тетушки Сеньориньи, где капитан расположился, будучи в Итабуне. Это был подарок от воскресшего к жизни.

На фазенде Аталайа Сунь-себе-в-зад научился свистеть, подзывая собак, кудахтать как курица, имитировать голос негра Эшпиридау: «Мира тебе и здоровья, кума Зилда!» В Большой Засаде Турок Фадул научил его арабским ругательствам. Маракана повторял их с чистым произношением жителя ливанских гор.

За обильным обеденным столом в доме капитана Фадул – частый гость – надрывался от хохота, слушая как Сунь-себе-в-зад ругается по-португальски и по-арабски. Ему никогда не удавалось – впрочем, он и не пытался – почесать попугаю голову, а уж тем более животик. Это была привилегия капитана Натариу да Фонсеки.

8

Сунь-себе-в-зад становился полиглотом. Помимо арабских ругательств он распевал по-итальянски отрывки из арий, звучавших из граммофона. Слава о попугае летела по свету, разносясь по ослиным тропам:

– У капитана Натариу удивительный попугай. Он говорит по-турецки и на языке гринго – эдакий затейник.

Граммофон – подарок полковника Боавентуры Андраде – был главной забавой и самой большой роскошью в доме капитана Натариу да Фонсеки. Зилда относилась к нему с таким трепетом, что не позволяла заводить его даже Эду – старшему сыну. Это могли делать только она и Натариу. Лишь изредка крутил он ручку аппарата, чтобы продемонстрировать его с ноткой тщеславия высоким гостям – полковнику Робуштиану де Араужу, куму Лоуренсу – начальнику станции в Такараше, сеньору Сисеру Моуре – скупщику какао, работавшему на компанию «Койфман и Сиу – экспортеры».

В свободное время, обычно ближе к вечеру, перед ужином, Зилда заводила граммофон и слушала, подперев подбородок и полуприкрыв глаза. Она не понимала языка, на котором пели, но звуки – высокие и низкие, в особенности высокие – завораживали ее. Иногда составить ей компанию приходила Корока – они обсуждали, что случилось в селении, слушали музыку – цилиндров было только три, в комплекте с граммофоном. Случалось, заглядывала Ванже и приносила какой-нибудь гостинец – сладкий батат, тыкву, сладкую маниоку – для Капитановой кухни. Старуха нахваливала граммофон:

– Ох ты, глазам своим не верю…

Ванже стала близка с Зилдой, а к капитану относилась с особым почтением – не могла забыть ту встречу на дороге. Ванже разное о нем слыхала, но все это в одно ухо влетало, в другое – вылетало. Для нее, кроме Господа, никто не мог сравниться с капитаном Натариу да Фонсекой. Она попросила его стать крестным сына Лии и Агналду, когда того наконец окрестят. А крестной – вы уж простите, дона Зилда, – может быть только Жасинта Корока, которая приняла роды.

Сначала ребятня, которую приводили Эду и Неба, собиралась вокруг граммофона. Напуганные, они внимательно слушали, пытаясь понять, где та тетка и тот тип, которые распевают эти иностранные песни. Впрочем, он им быстро наскучил – музыка была все время одна и та же, – и они предпочли заросли с птичками и сагуи, где ставили ловушки и силки.

Приходила Бернарда с младенцем на руках. Просила благословения у крестной, помогала в домашних делах. Молча, с улыбкой, слушала она граммофон, выискивая у Зилды гнид. Она всегда приходила в отсутствие капитана. Если случалось, что он приезжал и заставал ее там, она просила у него благословения и сразу прощалась. И сидела у себя в домике, всегда готовая принять его, когда он только захочет.

Зилда подавала гостям наливку из женипапу, из питанги, из маракуйи – все домашнее. Как у нее хватало времени на все это? На домашние дела, на кухню, наливки, банановые десерты, сушеный кажу, на шитье и вышивку крестом? Чтобы преданно и заботливо растить детей – своих и приемных? И все это не повышая голоса, не бегая туда-сюда, не жалуясь. А на что жаловаться? Когда Натариу подобрал ее, сиротку и бродяжку, она и представить себе не могла, что поднимется на такие высоты: замужняя дама, муж ее – капитан Национальной гвардии и фазендейру, а сама она хозяйка такого солидного дома, и двор у нее, и скотина домашняя, и стол обильный и для всех открытый. На что тут жаловаться? Она же не какая-нибудь неблагодарная!

Стол был воистину обильным и открытым – для всех, кто заходил, даже без приглашения. В отсутствие капитана народу было не много – Корока, Меренсия, Бернарда, еще какая-нибудь подруга, но мужчины никогда, ведь главы семьи дома нет. Натариу большую часть времени проводил на фазендах Аталайа и Боа-Вишта, и особенно в ту пору, когда шли всходы или начинался сбор урожая: следил за сбором и сушкой какао, – но когда он прибывал в Большую Засаду, дом наполнялся гостями. За столом не хватало места, зачастую народ ел на веранде или на кухне вместе с детьми. Друзья, кумовья, просто знакомые, визитеры, приехавшие, чтобы обсудить с ним дела, чужаки, желавшие засвидетельствовать ему свое почтение, и, конечно, жители деревни. Когда он проходил или проезжал верхом по пустырю, по Ослиной дороге, через Жабью отмель, все здоровались с ним радостно и сердечно, с почтением, граничившим с поклонением. Мужчины в знак уважения снимали шляпы, женщины улыбались, в приветствиях некоторых мужчин сквозила нотка страха, а в улыбках некоторых женщин можно было заметить след кокетства. Дети подбегали, чтобы поцеловать ему руку: «Благословите, капитан!»

9

Сам полковник Боавентура Андраде, царь и бог в здешних местах, хозяин и кум, вкусил яств за столом Зилды, попросил добавки и похвалил, облизывая губы. Тут были и курица в буром соусе, и вяленый тейу, и рыба, жаренная на пальмовом масле, и жареная цесарка, и десерты из бананов и кажу, и крем из авокадо. Зилда извинялась за не слишком разнообразное меню – только четыре блюда, жалкая нищета по сравнению с обедами в особняке полковника. Дочери помогали ей на кухне: учились добавлять приправы, смешивать соусы и ловить момент, когда блюдо готово.

По дороге из Аталайи полковник свернул на тропинку и проехал через Большую Засаду, желая обсудить с Натариу, где возможно разместить группу переселенцев из Сержипи, которых он ожидал в Ильеусе. Они ехали из Эштансии – родного города полковника, и, как потом выяснилось, приходились ему родней. Он воспользовался случаем, чтобы проехать через долину – полковник был здесь во время прошлого сбора урожая, больше года назад. Уже тогда прогресс, наблюдавшийся в Большой Засаде, поразил его, что уж теперь говорить?

Он посетил плантации Амброзиу, Жозе душ Сантуша и Алтамиранду – последний начал разводить коз. Поглядев на все это, полковник покивал в знак одобрения и зашел на мельницу, где в это время чистили маниоку. Переселенцы из Эштансии окажутся в хорошей компании.

Еще большим сюрпризом, заставившим его ахнуть от удивления, было строительство моста, которое уже практически подходило к концу. Масштаб работ, качество и отделка поразили его. Лупишсиниу и Гиду – мастера-плотники – со скромным удовлетворением выслушали поздравления полковника, и Лупишсиниу без тени обиды заметил:

– А полковник Робуштиану сомневался, что мы справимся.

Они рассказали, сколько народу помогало общему делу.

Уже упомянутый полковник Робуштиану и присутствующий здесь капитан Натариу вложились деньгами. Каменщики Балбину и Баштиау да Роза, гончары Меренсия и Зе Луиш, кузнец Тисау Абдуим – все они обернулись плотниками и строгальщиками. Даже проститутки, и те помогали.

Они задержались в домике Бернарды – полковник хотел посмотреть на ребенка, родившегося, когда он был здесь в последний раз. Он тогда выпил за его здоровье кашасы в заведении Фадула. Корока принесла кофе, а Бернарда из кожи вон лезла, демонстрируя сына – точную копию отца.

– Фабричная марка Натариу… – пошутил полковник.