Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

– Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась…

– Поддержать в чем?

– Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?

– О чем это вы?

– О ваших вопросах… О моих ответах…

– Я стараюсь понять…

– Вы провели в нашей семье всего несколько часов и надеетесь понять, как мы живем? Не подумайте, что я враждебно к вам настроена, но я ведь знаю, что вы с понедельника рыскаете по всему дому…

– И знаете, кто писал мне письма?

– Да.

– А как вы узнали?

– Увидела, как он срезает штамп с бумаги.

– Гюс сказал вам, для чего он это делает?

– Нет… Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах…

– И кто о них толковал?

– Не помню… Кажется, Жюльен Бод… Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности парень что надо.

– Меня интересует одна подробность… Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату – Гюс?

Она слегка улыбнулась.

– Вас это удивляет?

– Из протеста?

– Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни…

– Вы и так пробиваете свой путь – на свой лад…

– Ну, знаете, археология… Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других…

– Вас особенно злит ваша мама?

– Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней…

– Но разве же не в ней сейчас суть дела?

– Возможно… Не знаю…

Она украдкой взглянула на комиссара.

– Вы считаете, что это она? – настаивал Мегрэ.

– Почему вы так думаете?

– Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись…

– Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам… Не нравится…

Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.

– Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?

– Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья…

– Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Бод?

Не колеблясь, она отрезала:

– Нет!

– Почему?

– Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!

– А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?

– Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!

– Вы что, из моральных соображений…

– Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе[12]12
  Рабочий район Парижа.


[Закрыть]?

– По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?

– Может быть, она еще больше отдаляла его…

– Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи из-за нее?

– Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так: не будь ее, может быть, еще удалось бы…

– Восстановить?

– Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…

– Этого вы и пытались добиться?

– Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…

– А отец не помогал вам в этом?

Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.

– Отец отступился.

– Из-за мадемуазель Ваг?

– А я больше не буду отвечать вам… Ничего больше не скажу… Вы поставьте себя на мое место – я возвращаюсь из Сорбонны, и вдруг…

– Что же, может, вы и правы… Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей… Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями… Неопределенность… Вызовы в сыскную полицию… Потом – к следователю…

– Да, об этом я не подумала… А что вы будете теперь делать?

– Я еще ничего не решил.

– Вы завтракали?

– Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.

– Разве отец не будет завтракать с нами?

– Ему хочется побыть у себя одному.

– А вы не хотите завтракать?

– Есть сейчас не хочу, но скажу откровенно, умираю от жажды.

– Чего выпьете? Пива? Вина?

– Все равно – лишь бы стакан побольше!

Она невольно улыбнулась.

– Обождите минутку.

Он понял, почему она улыбалась. Она не могла представить себе, что комиссару вынесут стакан вина на кухню или в буфетную, как простому разносчику. Но и не могла допустить мысли, что он сядет рядом с нею и Гюсом в столовой.

Она не стала обременять себя подносом. В одной руке она держала бутылку старого Сент-Эмилиона, в другой – большой граненый хрустальный стакан.

– Не сердитесь, если я была резка и от меня не было проку.

– Ну почему же? От всех вас был прок… Идите скорее есть, мадемуазель Бэмби!

Забавное ощущение – сидеть вот так, в одиночестве, в кабинете Тортю и Бода, с бутылкой вина! Раз он сказал «побольше» – она принесла чайный стакан, и он без стеснения налил его до краев.

Его и в самом деле мучила жажда. А кроме того, ему хотелось как-то подстегнуть себя, ибо за всю долгую службу ему, пожалуй, ни разу не выпадало такое тягостное утро. Комиссар был уверен, что мадам Парандон ждет его. Конечно, ей было известно, что он уже допросил всех домочадцев, и теперь она изнывала, когда же, наконец, дойдет очередь до нее.

Интересно, велела ли она принести себе поесть, как это сделал муж?

Стоя у окна, комиссар пил вино медленными глотками, рассеянно поглядывая на двор. Впервые там не стояло ни одной машины, только рыжий кот лениво потягивался на солнце. Ламюр сказал, что в доме нет никаких животных, кроме попугая, значит, этот кот соседский и, наверно, забрел сюда в поисках спокойного местечка.

Сначала Мегрэ не решался выпить второй стакан, но, поколебавшись, набил трубку и выпил еще полстакана. Затем, вздохнув, отправился уже знакомыми коридорами в будуар.

Стучать не пришлось. Несмотря на ковровую дорожку, мадам Парандон услышала его шаги, и, едва он подошел, дверь открылась. Она была в том же голубом шелковом пеньюаре, но успела за это время причесаться и накраситься, так что выглядела почти так же, как накануне.

Может быть, чуть более напряженное, усталое лицо? Трудно сказать. Чувствовался какой-то надлом, но Мегрэ не мог бы сказать, в чем дело.

– Я ждала вас.

– Знаю. Вот я и пришел.

– Почему же пришли ко мне последней?

– Ну… может быть, чтобы дать вам время на размышление.

– О чем мне размышлять?

– О том, что произошло… И что неизбежно произойдет дальше…

– Это вы о чем?

– После того как совершится убийство, рано или поздно обязательно следует дознание, арест, суд…

– Разве это касается меня?

– Вы терпеть не могли Антуанетту, не так ли?

– Как, и вы называете ее по имени?

– А кто еще звал ее так?

– Хотя бы Гюс… А может быть, и мой муж… не знаю… Он такой галантный, что даже в самые интимные минуты способен говорить «мадемуазель».

– Она умерла…

– Ну так что? Неужели только потому, что человек умер, нужно наделять его всеми добродетелями?

– Что вы делали прошлой ночью после того, как вернулись из «Крийона» и сестра ваша ушла?

Нахмурив брови, она припоминала. Потом усмехнулась:

– Я и забыла, что вы набили весь дом сыщиками!.. Да… Представьте себе, у меня разболелась голова, я приняла таблетку аспирина, а потом, ожидая, пока лекарство подействует, попробовала читать… Вон и книга еще лежит там и заложена на странице десятой или двенадцатой… Долго я не смогла читать… и легла… Но заснуть не удалось… Со мной это часто бывает – врач знает…

– Доктор Мартен?

– Нет, Мартен лечит мужа и детей, а я предпочитаю доктора Помруа. Он живет на бульваре Осман… Но, слава богу, я ничем не болею…

Последние слова она отчеканила, словно бросая вызов.

– Я не лечусь, не соблюдаю ни диеты, ни режима…

И Мегрэ понял, что под этим подразумевалось: «Не то, что мой муж!»

Но мадам Парандон не произнесла эти слова вслух, а продолжала:

– Единственное, на что я жалуюсь, – это плохой сон. Иногда бывает, что к трем часам ночи я не засну. А это так изнуряет, так изводит…

– Значит, и нынче ночью?..

– Да.

– Вы были чем-нибудь взволнованы?

– Думаете, вашим визитом? – отпарировала она.

– Может быть, анонимными письмами… Ведь могли же они создать напряженную атмосферу…

– Я и без анонимных писем уже много лет плохо сплю… В общем, вчера мне пришлось принять барбитурат. Рецепт выписал доктор Помруа. Показать вам коробочку с таблетками?

– Зачем мне они?

– Почем я знаю? Судя по вашим вчерашним вопросам, я могу ожидать чего угодно. Так вот, несмотря на снотворное, я еще долго мучилась… А когда проснулась, изумилась, что уже половина двенадцатого.

– По-моему, вы нередко встаете поздно?

– Так поздно – нет… Я позвонила Лизе. Она принесла на подносе чай и сухарики. А когда она раздвинула шторы, я заметила, что у нее красные глаза, и спросила, почему она плакала… Она разрыдалась и сказала, что у нас стряслась беда… Я сразу подумала о муже…

– Что случилось что-то с ним?

– По-вашему, он здоровый человек? Вы даже не подозреваете, что сердце у него может сдать в любой момент… как и все остальное…

Комиссар не уточнил, что значит «остальное», оставив этот вопрос на будущее.

– И в конце концов Лиза сообщила, что убили мадемуазель Ваг и что в доме полно полиции.

– Как вы реагировали на это?

– Я была так потрясена, что принялась за чай… Потом бросилась в кабинет к мужу… Что с ним теперь сделают?

Он притворился, что не понял:

– С кем?

– С мужем, разумеется! Ведь вы же не засадите его в тюрьму… С таким здоровьем он…

– С чего бы мне отправлять его в тюрьму? Прежде всего это не в моей власти, а зависит от следователя, Кроме того, в настоящий момент у меня просто нет никаких причин для его ареста…

– А кого же вы тогда подозреваете?

Не отвечая, он принялся медленно расхаживать по голубому с желтыми листьями ковру, а мадам Парандон уселась, как и вчера, на кушетку.

– Зачем бы понадобилось вашему мужу убивать свою секретаршу? – спросил он, отчеканивая каждый слог.

– А разве для этого нужны причины?

– Обычно без причин не убивают.

– А вы не думаете, что некоторые люди могут просто выдумать причину?

– Ну, какую же в данном случае?

– Например, если она была беременна…

– А у вас есть какие-нибудь основания для такого предположения?

– Никаких.

– Ваш муж католик?

– Нет.

– Но если допустить, что она была беременна, то разве не могло быть так, что это обрадовало бы мосье Парандона?

– Это только осложнило бы его жизнь…

– Не забывайте, что теперь уже не то время, когда на незамужних матерей показывали пальцами… Годы-то идут, мадам Парандон… Многие теперь уже не стесняются обращаться к гинекологу…

– Я сказала об этом только для примера…

– Поищите другую причину.

– Она могла и шантажировать его.

– Чем? Разве ваш муж обделывает темные делишки? Или вы считаете его способным на махинации, позорящие честь адвоката?

Пришлось ей сдаться:

– Конечно, нет.

Она произнесла это сквозь зубы, потом закурила сигарету.

– Такие девицы в конечном счете стараются женить на себе…

– Ваш супруг заговаривал с вами о разводе?

– До сих пор нет.

– А что бы вы сделали в этом случае?

– Мне пришлось бы покориться и больше на заботиться о муже.

– У вас, кажется, большое личное состояние?

– Гораздо больше, чем у него. Мы живем у меня – этот дом принадлежит мне.

– Следовательно, для шантажа нет никакого повода.

– Может быть, он устал притворяться, что любит?

– Зачем же ему «притворяться»?

– Возраст… Прошлое… Образ жизни… Все это…

– А вы любите искренне?

– Я подарила ему двух детей.

– Подарили? Что же, к свадьбе преподнесли?

– Это оскорбление?

– И в мыслях не имел, сударыня. Но, видите ли, обычно детей делают вдвоем. Вот так бы и сказали – у нас с мужем двое детей.

– А к чему весь этот разговор?

– К тому, чтобы вы мне сказали просто и честно: что вы делали сегодня утром?

– Я уже сказала.

– Но не просто и не честно. Вы долго описывали бессонницу, чтобы умолчать об утре.

– Утром я спала.

– Желательно, чтобы это подтвердилось. Возможно, что очень скоро я получу все доказательства. Мои инспектора проверили, кто где находился и кто куда ходил в промежутке с четверти десятого до десяти часов… Мне известно, что в кабинеты можно попасть разными ходами.

– Вы обвиняете меня во лжи?

– Во всяком случае, в том, что вы не говорите всю правду.

– Вы считаете мужа невиновным?

– Я не могу считать кого-нибудь виновным или невиновным априори.

– Однако вы меня допрашиваете так, словно…

– В чем упрекала вас дочь, когда я приходил за нею?

– Разве она вам не сказала?

– Я ее об этом не спрашивал.

Мадам Парандон снова усмехнулась. Губы сложились в горькую складку – ей хотелось изобразить жесткую, презрительную иронию.

– Значит, ей повезло больше, чем мне.

– Я спрашиваю, в чем упрекала вас дочь?

– Если вы этого добиваетесь – пожалуйста! В том, что Пеня нет рядом с мужем в такой трудный момент.

– Она считает виновным отца?

– А если и так?

– И Гюс, наверно, тоже?

– Гюс еще в том возрасте, когда отец кажется божеством, а мать ведьмой.

– Когда вы явились в кабинет мужа, вы знали, что я там?

– Нет, я полагала, что вы не можете быть повсюду одновременно, и надеялась застать мужа одного.

– И вы спросили его…

– Вполне естественно. В подобных обстоятельствах этот вопрос задала бы своему мужу любая жена. Вы видели, как он реагировал? По-вашему, нормальный человек стал бы топать ногами и изрыгать проклятия?

Почувствовав, что попала в цель, она раздавила сигарету о мраморную пепельницу и закурила новую.

– Если хотите еще о чем-нибудь спросить – я к вашим услугам.

– Вы уже завтракали?

– Не беспокойтесь об этом… А если вы сами проголодались…

Выражение ее лица менялось каждую минуту. Поведение тоже. Она опять стала светской дамой. Чуть откинувшись на спинку дивана и полузакрыв глаза, она потешалась над комиссаром.

Глава седьмая

В начале разговора с мадам Парандон комиссару приходилось сдерживаться. Но мало-помалу раздражение сменилось грустью. Он почувствовал себя неумелым и неуклюжим, отдавая себе отчет, как не хватает ему данных, чтобы успешно провести подобный допрос.

В конце концов он примостился на одном из слишком хрупких для него креслиц и, не выпуская из руки потухшей трубки, сказал спокойным глухим голосом:

– Послушайте, мадам. Хотя вам кажется, что я настроен по отношению к вам враждебно, это не так. Я всего лишь служащий, и моя обязанность – отыскивать истину всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.

Я еще раз задам вам тот же вопрос. Прошу вас подумать, прежде чем отвечать, взвесить все за и против. Предупреждаю, что, если впоследствии будет установлено, что вы солгали, я сделаю из этого соответствующие выводы и попрошу у следователя ордер на арест…

Наблюдая за ней, Мегрэ не отводил взгляда от рук, выдававших ее внутреннее напряжение.

– Выходили ли вы из своей комнаты после девяти часов утра и ходили ли за чем-либо в направлении кабинетов?

Она и глазом не моргнула, не отвернулась. Как и просил комиссар, она не спешила с ответом, хотя ему было совершенно ясно, что она ничего не обдумывает, ибо раз навсегда определила свою позицию. Наконец она бросила:

– Нет.

– И даже не показывались в коридорах?

– Нет.

– Не проходили через гостиную?

– Нет.

– Даже случайно не заходили в комнату мадемуазель Ваг?

– Нет. И могу добавить, что считаю эти вопросы оскорбительными.

– Я выполняю свой долг.

– Вы забываете, что мой отец еще жив.

– Это угроза?

– Нет, просто я хочу напомнить, что вы не в своем кабинете на набережной Орфевр.

– А вы хотите, чтобы я препроводил вас туда?

– Не посмеете.

Он решил не разуверять ее. Ему случалось удить рыбу в Мен-сюр-Луаре, и однажды ему попался угорь. Какого труда стоило снять его с крючка! Он скользил между пальцами, упал на травянистый откос и в конце концов улизнул в реку.

Но он пришел сюда не забавы ради. Он не рыбачил на удочку.

– Итак, вы отрицаете, что убили мадемуазель Ваг?

Опять рутина. Всегда одни и те же слова и тот же взгляд человека, отчаянно старающегося понять другое человеческое существо.

– Вы же это знаете.

– То есть что знаю?

– Что убил ее мой муж.

– С какой стати?

– Я вам уже сказала. При состоянии, в котором он находится, совсем не нужны какие-то определенные причины… Я вам открою одну тайну, которую никто не знает, кроме меня. Муж признался мне в этом еще до нашей свадьбы… Он побаивался ее, очень долго откладывал… Тогда я не догадывалась, что он все время советовался с врачами.

Вы ведь не знаете, что когда ему было семнадцать лет, он покушался на самоубийство, считая себя неполноценным? Да. Вскрыл себе вены. А когда потекла кровь – перепугался до смерти и стал звать на помощь… сказав, что это получилось нечаянно.

Вам, конечно, известно, что означает склонность к самоубийству?

Мегрэ жалел, что не захватил с собой вино… То-то удивились Бод и Тортю, когда вернулись и нашли в кабинете бутылку Сент-Эмилиона… И, конечно, уже прикончили ее…

– Его мучила совесть. Он боялся, что дети у нас будут ненормальные… Когда Бэмби была маленькой, только начала говорить, с какой тревогой он следил за ее развитием!..

Может быть, она говорила правду. В ее словах, несомненно, заключалась доля правды, но комиссар чувствовал какой-то пробел, какое-то несоответствие между ее словами и действительностью.

– Он одержим страхом болезни и смерти. Доктор Мартен знает об этом.

– Я виделся сегодня с доктором Мартеном.

Казалось, удар попал в цель, но тотчас же к ней вернулась обычная уверенность.

– Он сказал вам об этом?

– Нет. И ему даже в голову не пришло, что ваш супруг – мог убить…

– Вы забываете о профессиональной тайне, комиссар…

И вдруг перед ним словно блеснул какой-то просвет, но пока еще далекий, смутный…

– Я говорил по телефону с вашим деверем. Он в Ницце, на конгрессе.

– Это было уже после… происшествия?

– До.

– И что же он?

– Во всяком случае, он не счел нужным рекомендовать наблюдение за вашим супругом.

– Однако он ведь должен знать…

Она снова закурила сигарету. Курила она непрерывно, одну сигарету за другой, глубоко затягиваясь.

– Разве вам не встречались люди, потерявшие всякую связь с жизнью, с действительностью? Люди, которые выворачиваются сами перед собой наизнанку, как перчатка.

Поговорите с нашими друзьями – с нашими приятельницами, пусть они скажут, проявил ли муж интерес к кому-нибудь из них. Уступая моим настояниям, ему иногда приходится бывать с гостями, но при этом он почти никого не замечает, почти ни с кем не разговаривает… Весь уходит в себя…

– Скажите, пожалуйста, он сам выбирает знакомых?

– Это люди, с которыми мы должны встречаться по своему положению. Люди нормальные, ведущие нормальный образ жизни.

Мегрэ не спросил ее, что она называет нормальным образом жизни, считая, что лучше дать ей высказаться. А ее монолог становился все более назидательным.

– Прошлым летом, поверьте, он ни единого раза не был ни на пляже, ни в бассейне! Все время просидел в саду под деревом… То, что до замужества я принимала за рассеянность (представьте, вдруг он переставал меня слушать), впоследствии обернулось полной неспособностью жить с людьми.

Вот почему он уединяется у себя в кабинете, почти не выходит оттуда, а уж если выйдет – таращит на всех глаза, словно филин, ослепленный светом… Вы поторопились с выводами, мосье Мегрэ!

– Я хочу задать вам еще вопрос…

Он был заранее уверен в ответе.

– Вы прикасались к револьверу со вчерашнего дня?

– А с чего бы это?

– Я жду не вопроса, а ответа.

– Нет.

– С какого времени вы его трогали?

– Наверно, несколько месяцев… Я уже целую вечность не наводила порядок в этом ящике.

– Но ведь вчера-то вы мне его показывали.

– Ох, совсем забыла…

– А раз я брал его в руки, значит, там остались мои отпечатки поверх других?

– И это все, что вам удалось установить?

Она смотрела на него так, словно ее огорчало, что Мегрэ такой неловкий, такой недотепа.

– Вы очень красочно рассказали мне про отчуждение вашего мужа, об отсутствии у него контакта с жизнью. А вот вчера еще он занимался у себя в кабинете чрезвычайно важными делами с людьми, которые в облаках не витают.

– А как, по-вашему, почему он избрал специальностью Морское право? Ведь он ни разу в жизни не был на корабле, никогда не знал моряков… Все у него только на бумаге, все в теории, ясно?.. И это еще раз подтверждает то, о чем я вам говорила и что вы никак не хотите принять во внимание…

Она вскочила и принялась расхаживать по комнате, словно это помогало ей собраться с мыслями.

– И даже его конек, пресловутая статья шестьдесят четвертая… Разве это не доказывает, что он просто боится – боится самого себя и старается себя успокоить? Он знает, что вы здесь и допрашиваете меня, – в нашем доме все известно, кто «уда и зачем пошел… Знаете, о чем ему думается? О том, что Нервы у меня не выдержат и я потеряю голову. Тогда подозрение падет не на него, а на меня… А попади я в тюрьму – он свободен.

– Минутку. Мне что-то непонятно. О какой еще другой свободе идет речь?

– О полной его свободе.

– А на что ему это после смерти мадемуазель Ваг?

– Найдутся другие мадемуазели.

– Значит, вы думаете, что муж воспользовался бы вашим отсутствием и завел бы любовниц?

– Почему бы нет? Это тоже возможность увериться в себе.

– И потом по очереди убивать их?

– Необязательно убивать всех.

– Но ведь как будто он не способен поддерживать отношения с людьми?

– Да. С людьми нормальными – с людьми нашего круга.

– Людей, не принадлежащих к вашему кругу, вы не считаете нормальными?

– Вы же прекрасно понимаете, что я хотела сказать… Ненормально, что он водится с…

– Почему?

В дверь постучали, она отворилась, и вошел Фердинанд в белой куртке.

– Мосье Мегрэ, вас спрашивает кто-то из ваших сотрудников.

– Где он?

– Здесь, в коридоре… Он сказал, что это очень срочно, и я решился провести его сюда.

В полутьме коридора комиссар увидел Люка.

– Одну минуту, мадам Парандон, вы разрешите?

Он притворил за собою дверь. Фердинанд ушел. Жена адвоката осталась у себя в комнате одна.

– Что такое, Люка?

– Утром она два раза проходила через гостиную.

– Это точно?

– Совершенно точно… Отсюда вам не видать, а из гостиной хорошо видно. В доме на Цирковой улице у окна почти целый день сидит один калека…

– Очень старый?

– Да нет, просто пожилой – лет пятидесяти… Когда-то попал в аварию и потерял ноги… Теперь торчит у окна целый день и от нечего делать наблюдает за всеми, кто тут ходит взад-вперед… А еще его интересует, как моют машины, особенно «роллс-ройсы»… Судя по тому, что он мне рассказывал, – а я задавал ему всякие дополнительные вопросы, – его показаниям верить можно… Фамилия его Монтанье… А дочь у него акушерка.

– В котором часу он видел мадам Парандон в первый раз?

– Чуть позднее половины десятого.

– Она шла в направлении кабинетов?

– Да. Он разбирается в планировке квартиры даже лучше нас… Да и об отношениях адвоката с секретаршей знает.

– Как она была одета?

– В голубом, в домашнем.

– А во второй раз?

– Минут через пять после этого она прошла по гостиной обратно… И его поразило, что она даже не заметила, что в глубине комнаты горничная вытирала пыль.

– Значит, она не видела горничную?

– Нет.

– А ты допросил Лизу?

– А как же, еще утром.

– И она об этом тебе ничего не сказала?

– Говорит, что никого не видела.

– Спасибо, дружище!

– Что делать дальше?

– Ждите меня оба здесь. Никто не подтвердил показания этого Монтанье?

– Одна только служанка из квартиры на пятом этаже сказала, что заметила в окне гостиной кого-то в голубом; это было в то же время…

Мегрэ снова постучался в будуар и вошел, в ту же минуту мадам Парандон показалась на пороге спальни.

Он не спеша выколотил пепел из трубки и снова набил.

– Будьте любезны, мадам, вызвать сюда горничную.

– Вам что-нибудь понадобилось?

– Да.

– Пожалуйста.

Она нажала кнопку. Несколько мгновений прошли в молчании, и у комиссара при взгляде на женщину, которую он так изводил, невольно сжималось сердце.

Мысленно он повторял текст статьи шестьдесят четвертой, о которой столько говорилось здесь за последние три дня: «Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения деяния обвиняемый был в состоянии безумия или если он был принужден к тому силой, которой не мог противиться».

Неужели человек, которого мадам Парандон так ярко описывала, мог в какой-то момент действовать в состоянии невменяемости?

Читала ли она труды по психиатрии? Или же…

Вошла перепуганная Лиза.

– Вы звали, мадам?

– Вот господин комиссар хочет поговорить с вами.

– Закройте дверь, Лиза… Не бойтесь. Утром, когда вас допрашивали мои инспектора, вы волновались и, конечно, не оценили всю важность заданных вам вопросов…

Бедная девушка смотрела то на комиссара, то на свою хозяйку. Та сидела, закинув ногу на ногу, слегка откинувшись на спинку кресла, с видом полного безразличия, будто все это ничуть ее не касается.

– Вполне возможно, что вам придется давать свидетельские показания в суде и придется приносить присягу. Вам зададут те же вопросы, и, если окажется, что вы солгали, вам грозит тюрьма.

– Не пойму я, о чем это вы говорите.

– Мы установили, где был каждый человек в этой квартире между четвертью десятого и десятью часами… Чуть позднее половины десятого, скажем, в девять часов тридцать пять минут, вы вытирали пыль в гостиной. Так?

Она снова взглянула на мадам Парандон, которая отвела от нее глаза, потом тихо ответила:

– Так. В котором часу вы вошли в гостиную?

– Около половины десятого… Может, чуть позже…

– И вы не видели, как мадам Парандон прошла через гостиную.

– Не видела.

– Но ведь вскоре после вашего прихода туда, когда вы убирали в глубине комнаты, вы не могли не видеть, как она прошла в обратном направлении, то есть из кабинетов к себе.

– Как быть, мадам?

– Это ваше дело, голубушка. Отвечайте на вопрос…

Лиза теребила платок, по щекам у нее катились слезы.

– А кто вам сказал? – простодушно спросила она у Мегрэ.

– Мадам велела вам отвечать на вопросы.

– А по тому, что скажу, могут обвинить мадам?

– Ваши слова только подтвердят свидетельские показания другого человека. Он живет на Цирковой улице, его окна как раз напротив гостиной, и из своей комнаты он видел вас обеих.

– Ну, тогда и врать не стоит… Все так и было… Уж вы простите меня, мадам.

Она хотела броситься к хозяйке, может быть, даже упасть к ее коленям, но та сухо сказала:

– Если вы больше не нужны комиссару, можете идти.

Лиза пошла к дверям и на пороге громко зарыдала.

– Что же все это доказывает? – спросила мадам Парандон, снова встав перед Мегрэ, держа руки в карманах голубого пеньюара, а сигарета тряслась в губах.

– Что вы солгали, по крайней мере один раз…

– Я хозяйка в своем доме и не обязана отчитываться перед кем бы то ни было в своих действиях.

– В случае убийства – обязаны. И я уведомил вас об этом еще тогда, когда задал вам вопрос о…

– Значит, вы меня арестуете?

– Вам придется поехать со мной на набережную Орфевр.

– У вас есть ордер?

– Только чистый бланк. Мне достаточно вписать туда ваши имя и фамилию.

– И что дальше?

– Дальше уже от меня не зависит.

– А от кого?

– От следователя… Потом, наверно, от судебных медиков…

– Вы думаете, я сошла с ума?

В ее глазах отразился ужас.

– Отвечайте же? Вы думаете, что я – сумасшедшая?

– Это не в моей компетенции.

– Я не помешанная, слышите… И если даже я убила – хотя я отрицаю это! – то уж никак не в припадке безумия!

– Попрошу отдать мне револьвер.

– Берите сами! В верхнем ящике туалета…

Он вошел в бледно-розовую спальню. Две комнаты мадам Парандон – голубая и розовая – напоминали картины Мари Лорансен.

Постель еще не прибрана – большая низкая кровать в стиле Людовика XV. Светло-серая мебель. На туалете – ряд баночек с кремом и флаконов – целый арсенал средств, которыми пользуются женщины в борьбе со следами времени.

Мегрэ пожал плечами. Эта выставка почему-то опечалила его. Ему вспомнилось первое письмо Гюса. Как развернулись бы события без вмешательства этого мальчика? Так же или как-нибудь иначе?

В ящике туалета комиссар нашел револьвер, лежащий среди футляров с драгоценностями.

Он сам не знал, как ответить на заданный себе вопрос. Может быть, мадам Парандон, вместо того чтобы убить секретаршу, убила бы своего мужа? Может быть, она выждала бы еще несколько дни!? Или же употребила бы другое оружие?

Нахмурив брови, он вошел в будуар. Мадам Парандон стояла лицом к окну. Он заметил, что спина у нее словно сгорбилась, плечи показались ему более узкими и костлявыми, чем прежде.

Он держал револьвер в руке.

– Я буду вести игру в открытую, – начал Мегрэ. – Пока еще мне не удалось точно установить что-либо, но я убежден, что когда вы сегодня после половины десятого проходили через гостиную, револьвер лежал у вас в кармане халата.

Я даже думаю, что вы именно в тот момент собирались убить мужа. Возможно, что свидетельские показания калеки с Цирковой улицы подтвердят это мое предположение… Я-то думаю так: вы подошли к его кабинету, но услышали за дверью голоса – ваш супруг обсуждал что-то с Рене Тортю… Тогда вам пришла мысль о замене жертвы… Ведь, убив Антуанетту Ваг, вы поразили бы своего мужа так же, если даже не сильнее, чем если бы нанесли удар ему самому… Не говоря о том, что сразу же навлекли бы подозрения на него…

Со вчерашнего дня, после нашего с вами разговора, вы подготавливали почву… Сегодня осуществили свой замысел…

Вы зашли в кабинет секретарши под тем предлогом, что вам нужна бумага, марка или еще какая-нибудь мелочь… Она рассеянно поздоровалась с вами и снова уткнулась в свои материалы…

И тут вы заметили скребок. Револьвер стал не нужен, тем более что выстрел могли услышать…

Мегрэ молча опустил крошечный, отделанный перламутром браунинг в карман, потом, словно против воли, раскурил трубку и замолчал. Прошла целая вечность. Мадам Парандон стояла все так же, спиной к нему, словно оцепенев Плечи у нее не вздрагивали – значит, она не плакала. А когда она в конце концов повернулась, у нее было такое холодное выражение лица, что, глядя на нее, никто не догадался бы, что произошло утром на авеню Мариньи и тем более в ее голубом будуаре.

– Я не сумасшедшая! – отчеканила она.

Он не ответил. К чему? Да и что он понимал в этом?