Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

– Вы не хотите подождать доктора?

– Я, видите ли, не болен. Я позвоню ему.

– Как ваша фамилия?

– Комиссар Мегрэ.

– Может быть, доложить о вас?

– Не стоит заставлять ждать больных.

У Парандона есть брат – тоже врач, но Мегрэ хорошо знал по своему другу, доктору Пардону, что не всегда-то и не сразу удается с ними переговорить. Ему не хотелось ехать в автобусе или в метро. Внезапно он почувствовал такую усталость, что прямо рухнул на сиденье такси.

– Набережная Орфевр.

– Слушаюсь, мосье Мегрэ.

Это уже не доставляло ему удовольствия. А ведь было время, когда он гордился своей известностью, но за последние годы комиссара даже раздражало, что все знают его в лицо.

Хорош он будет, если на авеню Мариньи ничего не случится! Он даже не решился упомянуть о письмах на утреннем рапорте. За эти два дня он почти не заглядывал к себе на службу, а околачивался в квартире, обитатели которой ведут жизнь, совершенно чуждую для него.

В кабинете его ждали текущие дела, к счастью, не очень серьезные, но которыми все же надо было заняться…

Что же изменило его взгляд на этих людей? Неужели же письма да еще тот телефонный звонок посреди дня? Он не считал мадам Парандон заурядной женщиной, с какими сталкиваешься на каждом шагу. Снова и снова ему представлялась ее театральная фигура в голубом капоте на фоне голубого будуара… И он вспомнил все ее попытки разыграть перед ним трагедию…

Да и сам Парандон уже не казался комиссару обычным существом. Гном глядел на него ясными глазами, от очков они стали еще больше, и Мегрэ тщетно старался прочесть его мысли. А остальные? Ваг… Рыжий дылда Бод? И Тортю, вовремя бросивший взгляд на дверь, где – словно из-под земли – возникла мадам Парандон.

Пожав плечами, он стал шарить по карманам в поисках мелочи – машина остановилась у подъезда сыскной полиции.

* * *

В кабинете комиссара Мегрэ побывал добрый десяток инспекторов, и у всех было к нему дело. Он просмотрел почту, подписал кучу бумаг, но все время, пока он работал в тишине позолоченного солнцем кабинета, у него не выходил из головы дом на авеню Мариньи.

Его снова охватила непреодолимая тревога, которую никак было не разогнать. Хотя до сих пор он делал все, что было в его силах. Еще не совершилось ни преступления, ни даже простого нарушения закона. Никто не сообщил полиции о каком-либо несомненном факте. Не было подано никакой жалобы.

И все же он посвятил уйму времени изучению того маленького мирка, который вращался вокруг Эмиля Парандона.

Тщетно пытался комиссар вспомнить какой-нибудь прецедент. Было ли уже в его практике что-либо подобное, ведь ему приходилось сталкиваться с самыми невероятными случаями…

В четверть шестого ему принесли письмо, только что доставленное по пневматической почте, и он тотчас же узнал печатные буквы.

Штемпель почтового отделения на улице Миромениль; время отправления – шестнадцать часов тридцать минут. То есть за четверть часа до ухода от Парандонов.

Он вскрыл конверт по линии отреза. Листок – меньшего формата, чем в предыдущих посланиях, поэтому и буквы мельче. Сравнив почерк всех трех писем, Мегрэ понял, что последнее было написано наспех, не так старательно, может быть, в волнении.

«Господин дивизионный комиссар!

Когда я написал мое первое письмо, в котором была просьба ответить на него через газету, у меня и мысли не было, что вы очертя голову накинетесь на это дело, по поводу которого у меня было намерение дать вам впоследствии все необходимые уточнения.

Ваша поспешность все испортила, и теперь вы сами убедились, что сели в лужу. Сегодня вы до некоторой степени спровоцировали убийцу, и я не сомневаюсь, что из-за вас он поспешит нанести удар.

Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что это произойдет в ближайшие часы. Очень сожалею, но больше ничем не могу вам помочь. Я на вас не в обиде».

Мегрэ, нахмурившись, несколько раз перечел письмо, потом позвал Жанвье и Лапуэнта – Люка не было на месте.

– Прочтите-ка, ребята.

Он внимательно следил за ними, словно боясь, что они воспримут письмо иначе, нежели он. Они ведь не были отравлены пребыванием в квартире Парандонов. Они могли судить только по самому письму. Наклонившись над листком, они читали его с нарастающим интересом и волнением.

– Вроде бы дело проясняется, – пробормотал Жанвье, кладя листок на стол.

А Лапуэнт спросил:

– Что это вообще за люди? На кого похожи?

– На всех и ни на кого. Просто ума не приложу, что нам делать… Не могу же я постоянно держать там в квартире кого-нибудь из наших, да, впрочем, это и не помогло бы. Квартира такая огромная, что случись что-нибудь в одном конце – в другом даже не услышат… Установить наблюдение за домом? Пожалуй, так я и сделаю – на эту ночь, для очистки совести. Но если эти послания не трепотня, удар будет нанесен не извне… Ты чем занят, Лапуэнт?

– Да ничем особенным.

– Тогда отправляйся туда. Обратись к швейцару, это некий Ламюр, когда-то он служил на улице Соссэ. Проведи ночь у него в швейцарской и время от времени поднимайся на второй этаж… Возьми у Ламюра список жильцов всего дома, включая обслуживающий персонал. Отмечай, кто когда пришел и ушел.

– Все ясно.

– Что тебе ясно?

– Что в случае чего у нас будет хоть какая-то зацепка.

Да, конечно… И все же комиссару как-то претило рассматривать ситуацию под этим углом зрения… «В случае чего».

Ладно, коль скоро кража исключается – жди убийства… А кого убьют? Кто убьет?

С ним говорили разные люди, они отвечали на его вопросы, казалось, исповедовались перед ним… Но как же он может, черт возьми, выяснить, кто из них врал и кто говорил правду? А не заварил ли всю эту кашу какой-нибудь псих?

Мегрэ в раздражении расхаживал по кабинету и говорил словно сам с собою, а Жанвье и Лапуэнт только переглядывались.

– Ужасно все это просто, господин комиссар, – вам написали, что намечается убийство… Только не сообщили, кто кого убьет, когда и как… А почему, собственно говоря, обратились к вам? Чтобы предупредить? Нет, просто так… Потешиться.

Он схватил трубку и стал лихорадочно набивать ее, прижимая табак большим пальцем.

– Да за кого меня принимают в конце-то концов?! Если случится что-нибудь – я окажусь виноватым… Вот в этой голубой бумажонке прямо так и сказано… Я, видите ли, слишком рьяно принялся за дело! А как следовало поступить?.. Дожидаться официального извещения о смерти, что ли? Здорово живешь! А если ничего не произойдет – я же остаюсь в дураках. Целые два дня пускал на ветер деньги налогоплательщиков, предназначенные на содержание полиции…

Жанвье оставался невозмутимым, но Лапуэнт не удержался от улыбки, и Мегрэ заметил это. Одно мгновение он еще кипел гневом, но затем рассмеялся и похлопал сослуживца по плечу.

– Простите, ребятки. Вывело меня из себя это самое дело. Там, у Парандонов, все на цыпочках ходят, вот я и попробовал пройтись по проволоке…

Представив себе комиссара на проволоке, Жанвье тоже захохотал.

С вами я хоть душу отвожу… Ну, ладно… Все в порядке. Давайте о деле. Ты, Лапуэнт, можешь отправляться. Перекуси где-нибудь и заступай на свой пост. Если заметишь что-нибудь подозрительное – не стесняйся, звони мне в любое время домой, на бульвар Ришар Ленуар. Спокойной ночи, дружок! До завтра. Тебя сменят к восьми часам.

Мегрэ расположился у окна и, глядя на ленту Сены, продолжал, обращаясь к Жанвье:

– А ты ведешь сейчас дело?

– Сегодня утром задержал двух пацанов по шестнадцать лет. Вы оказались правы, когда…

– Можешь сменить Лапуэнта завтра? Я понимаю, дело дурацкое – это-то и бесит меня, а все же чувствую, что необходимо принять меры предосторожности… Хотя, по всей вероятности, зря… Вот увидишь – если случится что-нибудь, все напустятся на меня.

Говоря это, он не сводил взгляда с фонаря на мосту Сен-Мишель:

– Дай-ка мне письмо…

Вдруг у него в памяти всплыло одно выражение, на которое он раньше не обратил внимания, и ему захотелось убедиться, не ошибся ли он.

«..Я не сомневаюсь, что из-за вас он будет вынужден нанести удар».

Да, конечно, там так и было написано «нанести удар». Разумеется, это могло означать «смертельный удар».

Однако во всех трех письмах аноним подбирал выражения очень тщательно.

– «Нанести удар», понимаешь, Жанвье? Хлопушки есть и у мужа, и у жены. Я как раз собирался изъять у них револьверы, как отбирают у детей спички. Но ведь нельзя же взять у них все кухонные ножи или ножи для резания бумаг… А при желании можно нанести удар хоть кочергой – каминов-то там хватает! И подсвечников… И всяких бронзовых фигур…

И внезапно, переменив тон, комиссар сказал:

– Попробуй соединить меня с Жерменом Парандоном. Это – брат моего Парандона, он невропатолог, живет на улице Агессо…

Пока Жанвье, присев на край стола, набирал номер, Мегрэ раскурил трубку.

– Алло! Квартира доктора Парандона? Говорят из сыскной полиции… по поручению комиссара Мегрэ… Он хотел бы поговорить с доктором… Как? В Ницце?.. Так. Минутку…

Мегрэ делал ему знаки.

– Спроси, где он там остановился.

– Вы слушаете? Не можете ли вы сказать, где доктор остановился? В «Негреско»? Благодарю вас… Да, я тоже сомневаюсь… Ну, попробуем…

– Что, вызвали к больному?

– Нет, там конгресс по детской невропатологии. Кажется, очень насыщенная программа, и как раз завтра доклад доктора Парандона.

– Позвони в «Негреско»… Сейчас уже шесть, значит, совещание кончилось. В восемь часов у них наверняка либо торжественный ужин в префектуре, либо какой-нибудь прием с коктейлями.

Пришлось ждать минут десять – коммутатор отеля все время был занят.

– Алло! Говорят из парижской сыскной полиции… Барышня? Будьте добры соединить меня с доктором Парандоном… Да. Па-ран-дон… участник совещания.

Жанвье прикрыл трубку ладонью:

– Она сейчас узнает – доктор у себя или на коктейле… в салоне верхнего этажа.

– Алло! Доктор? Простите, передаю трубку комиссару Мегрэ.

Тот неуверенно взял трубку – в последнюю минуту он понял, что не знает, о чем говорить с доктором.

– Извините за беспокойство, доктор…

– Да-да, я как раз собирался просмотреть в последний раз свой доклад…

– Так я и думал… Видите ли, последние два дня я провел много времени с вашим братом…

– Как же это вы с ним встретились?

Живой, приятный голос, гораздо более молодой, чем предполагал Мегрэ.

– Это довольно сложная история, и потому-то я и позволил себе вызвать вас.

– С братом что-нибудь случилось?

– Ничего такого по нашей части.

– Он здоров?

– А что вы думаете о его здоровье?

– С виду брат кажется существом довольно слабым, даже хрупким, а на самом деле он полон сил. Я, например, не смог бы выдержать той огромной работы, которую он проворачивает иногда за несколько дней.

Нужно было все же перейти к сути дела.

– Постараюсь как можно короче сообщить вам о сложившейся ситуации. Вчера утром я получил анонимное письмо, извещающее о возможно готовящемся преступлений.

– Уж не у Эмиля ли?

Голос звучал насмешливо.

– Нет. Но рассказывать, как мы добрались до квартиры вашего брата, заняло бы слишком много времени. Как бы то ни было, я еще раньше получил послания, написанные в его доме, на его бумаге, от которой отрезали верхнюю часть с фамилией и адресом.

– Ну, наверно, брат успокоил вас? Это проделки Гюса, не так ли?

– Насколько мне известно, ваш племянник не привык дурачиться.

– Это верно… и на Бэмби тем паче не похоже… Не знаю… Может быть, курьер Бод? Или горничная?

– В последнем письме, которое я получил, меня предупреждают, что преступление вот-вот совершится.

Тон врача изменился:

– А вы сами, господин комиссар, верите этому?

– Да ведь я только вчера познакомился с этим домом…

– Что говорит Эмиль? Наверно, не придает значения.

– В том-то и дело, что он не так легко отнесся к письмам. У меня даже сложилось впечатление, что он поверил в грозящую опасность.

– Кому же она грозит?

– Может быть, ему…

– Да кому же придет в голову напасть на брата? И почему? Помимо своего конька – борьбы за пересмотр статьи шестьдесят четвертой – он самое безобидное и славное существо на свете.

– Да, он просто очаровал меня… Но вот вы сказали о его коньке… Как невропатолог вы не считаете, что это переходит в манию?

– В медицинском смысле слова – конечно, нет.

Тон стал суше – доктор понял, что подразумевал комиссар.

– Короче говоря, вы спрашивали, считаю ли я брата психически нормальным?

– Ну, это слишком сильно сказано…

– Вы установили наблюдение за домом?

– Да, там дежурит один инспектор.

– А не обращались ли к брату за последнее время какие-нибудь подозрительные клиенты?.. Не было ли у него дел, связанных с особо крупными капиталами? Не ущемил ли он чьих-либо интересов?

– Он мне не говорил про свои дела, но мне известно, что даже сегодня у него были на приеме два судовладельца – из Греции и Голландии.

– К нему приезжают даже из Японии… Ну что ж, будем надеяться, что все это ерунда… У вас есть еще вопросы ко мне?

Комиссару приходилось тут же выдумывать вопросы, а там, в Ницце, невропатолог, наверно, любовался Английской набережной и синевой бухты Ангелов.

– Что вы можете сказать, доктор, о психической уравновешенности вашей невестки?

– Конечно, я не повторю это на суде, если попаду в свидетели – будь все женщины, как она, я остался бы холостяком!

– Я спросил о психической уравновешенности.

– Я прекрасно понял вас. Допустим, что она человек крайностей, и добавим справедливости ради, что она же первая и страдает от этого.

– Могут быть у такой женщины навязчивые идеи?

– Вполне. При условии, что эти идеи основываются на реальных фактах и не противоречат действительности. Уверяю вас, что если она солжет вам, то сделает это так, что вы и не заметите.

– Можно сказать, что она истерична?

Довольно долгое молчание.

– Пожалуй, я не решился бы, хотя и видел ее в состоянии, которое можно назвать истерическим… Видите ли, хотя у нее патологическая нервозность, ей каким-то чудом удается владеть собой.

– Вам известно, что у нее есть дома револьвер?

– Да, она как-то говорила об этом и даже показала мне крошечный пистолетик… Скорее игрушка…

– Такой игрушкой можно убить… По-вашему, не опасно оставить ей оружие?

– Поймите, господин комиссар, что уж если эта женщина задумает убить кого-нибудь – все равно убьет, любым способом.

– У мосье Парандона тоже имеется револьвер.

– Знаю.

– И про брата вы скажете то же самое?

– О, нет! Уверяю вас и как врач, и как человек, что брат никогда никого не убьет. Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния, – покончить с собою.

Голос врача дрогнул.

– Вы очень привязаны к брату?

– Нас ведь только двое на свете.

Эта фраза поразила Мегрэ. Ведь еще жив их отец, и Жермен Парандон женат. И все-таки он сказал: «Нас только двое».

Словно у них нет никого из близких… Неужели доктор тоже несчастлив в браке?

Наверно, там, на юге, Жермен Парандон взглянул на часы и заторопился.

– Ну что ж, будем надеяться, что все обойдется. Всего хорошего, мосье Мегрэ!

– Всего доброго, мосье Парандон!

Комиссар надеялся, что успокоится после этого разговора, а получилось совсем наоборот. Ему стало еще тревожнее.

«Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния…»

А если именно это и подразумевалось? Что, если сам Парандон писал анонимные письма? Чтобы удержаться? Чтобы воздвигнуть некий барьер между побуждением и действием, к которому его влекло?

Мегрэ совсем забыл о Жанвье, стоявшем у окна.

– Слышал?

– Конечно, – то, что говорили вы.

– Доктор недолюбливает свою невестку. И убежден, что его брат никого не может убить… Но не уверен, что он когда-нибудь не попытается покончить самоубийством.

Солнце зашло, и сразу словно чего-то не стало в мире. Хотя до ночи было далеко и еще не стемнело, Мегрэ зажег лампы, как бы отгоняя призраков.

– Завтра увидишь этот дом и поймешь… Можешь сказать Фердинанду, кто ты, и зайти в квартиру… Пройдись по всем комнатам и кабинетам – я там предупредил, что пришлю кого-нибудь из полиции…

Единственное, что тебе грозит, это что в самый неожиданный момент появится мадам Парандон. Можно подумать, что она ходит по воздуху… Когда она уставится на тебя, ты невольно почувствуешь себя в чем-то виноватым… Эта дама на всех производит такое впечатление…

Мегрэ вызвал курьера и вручил ему подписанные бумаги и письма для отправки.

– Ничего нового? Ко мне никого нет?

– Никого, господин комиссар.

Мегрэ не ждал посетителей. И все же его поразило, что ни Гюс, ни Бэмби так и не подали признаков жизни. А ведь они наверняка – как и все остальные домочадцы – были в курсе всего, что происходило вчера. Несомненно, они знали, что Мегрэ проводит дознание. Может быть, даже видели его из-за угла в коридоре…

Ох, будь сейчас Мегрэ пятнадцать лет и узнай он, что… То-то бы он кинулся к комиссару с расспросами – пусть бы его тут же осадили.

Но он прекрасно понимал, что времена меняются, и он имеет дело с людьми совершенно другого круга.

– Ну, ладно, пойдем в пивную «Дофин», выпьем по кружке, а потом по домам – обедать, а?

Так они и сделали. Прежде чем взять такси, Мегрэ проделал большую часть пути пешком, и когда жена, заслышав его шаги, открыла ему дверь – у него уже не было озабоченного выражения лица.

– Что будем есть?

– Я разогрела завтрак.

– А что было на завтрак?

– Рагу из гуся.

Они улыбались друг другу, но все же она угадала его душевное состояние.

– Не изводись так, Мегрэ!

А ведь он ничего не рассказал ей о деле, которое его волновало. В общем-то все дела одинаковы…

– Ты же не можешь отвечать за всех.

И, немного погодя, добавила:

– К вечеру свежеет… Пожалуй, закрою окно.

Глава пятая

Как и всегда по утрам, его первым ощущением был сначала запах кофе, затем – прикосновение к плечу жениной руки и наконец – сама мадам Мегрэ, свежая и расторопная, в домашнем платье с цветочками, протягивающая ему чашку.

Он протер глаза и задал довольно бессмысленный вопрос:

– Никто не звонил?

Ведь если бы телефон зазвонил – Мегрэ проснулся бы одновременно с женой. Шторы были подняты. Весна, хотя и ранняя, продолжалась. Солнце взошло, и звуки с улицы доносились как-то особенно отчетливо.

Мегрэ облегченно вздохнул. Лапуэнт не звонил, значит, на авеню Мариньи ничего не произошло. Он отпил полчашки и в веселом настроении отправился в ванную. Зря он беспокоился. Надо было с первого письма понимать, что все это чепуха. И теперь ему стало стыдно, что он поддался впечатлению, как мальчишка, еще верящий в привидения.

– Как спал?

– Отлично!

– Придешь завтракать?

– Да, постараюсь.

– Хочешь рыбы?

– Ага. Хорошо бы жареного ската.

Когда через полчаса Мегрэ вошел к себе в кабинет на набережной Орфевр, он удивился и даже растерялся, увидев там Лапуэнта. Молодой инспектор, бледный и утомленный, дремал в кресле. Вероятно, зная, как встревожен его начальник, бедняга, вместо того, чтобы оставить письменное донесение и отправиться спать, решил дождаться самого комиссара.

– Лапуэнт, что же ты, голубчик?

Инспектор вскочил, а Мегрэ подошел к своему столу, на котором лежала груда писем.

– Обожди минутку.

Ему хотелось сначала убедиться, что нет нового анонимного письма.

– Ладно… Рассказывай.

– Значит, так. Пришел я туда около шести часов вечера. Обратился к швейцару – Ламюру. Он уговорил меня пообедать вместе с ним и с его женой. Сразу же после меня, в десять минут седьмого, появился молодой Парандон по прозвищу Гюс…

Лапуэнт вытащил из кармана блокнот и стал сверяться со своими записями.

– Один?

– Да. И под мышкой у него были учебники. Через несколько минут пришел какой-то женоподобный тип с кожаным чемоданчиком. Ламюр сказал, что это парикмахер перуанки и что, наверно, она собирается куда-нибудь на бал или вечер… А сам красное хлещет.

Кстати сказать, он целую бутылку выдул. Его удивляло и даже огорчало, что я не составил ему компании.

Дальше… В семь сорок прикатила дама в шикарной машине с шофером. По словам швейцарца – мадам Гортензия, сестра мадам Парандон. Обычно они выезжают вместе. Она замужем за Бенуа-Биге, человеком богатым и влиятельным. А шофер у них испанец.

Лапуэнт смущенно улыбнулся:

– Простите, если все эти подробности вам не интересны, я от нечего делать записывал все подряд… В половине девятого под арку подали лимузин, и вскоре из лифта вышла чета перуанцев. Он – во фраке, она – в открытом вечернем туалете и в такой меховой вроде… епитрахили. Вряд ли когда-нибудь еще увидишь этакое.

Без пяти девять вышли мадам Парандон с мадам Гортензией. Потом я узнал, куда они отправились. Шоферы обычно по возвращении заходят в швейцарскую пропустить рюмочку – у Ламюра всегда есть под рукой литр красного… Так вот, шофер сказал, что в отеле «Крийон» устраивали бридж с благотворительными целями.

Дамы вернулись вскоре после полуночи. Сестра поднялась и оставалась около получаса. Вот тут-то шофер и зашел в швейцарскую выпить.

На меня никто не обращал внимания; верно, думали, что я просто какой-нибудь приятель Ламюра… А знаете, как трудно было отказываться, когда подносят винца.

Мадемуазель Парандон, или, как ее называют, мадемуазель Бэмби, вернулась около часа ночи.

– А ушла когда?

– Не знаю. Не видел, как выходила. Значит – обедала не дома. Её провожал молодой человек – она поцеловала его на лестнице, ничуть не стесняясь нас.

Я спросил у Ламюра, заведено у нее так, что ли? Оказывается, да, и этот у нее постоянный, только неизвестно, кто он такой. У парня длинные волосы, на нем была спортивная куртка и стоптанные мокасины.

Лапуэнт словно бубнил зазубренный урок, изо всех сил борясь со сном и не сводя глаз с блокнота.

– А ты ничего не сказал, когда ушли мадемуазель Ваг, Тортю и Бод.

– Я потому не отметил их, что они ушли в свое обычное время – в шесть часов. Спустились по лестнице, а не на лифте, простились и разошлись в разные стороны.

– Ну, дальше.

– Два-три раза я поднимался на четвертый этаж, но ничего особенного не видел и не слышал. С таким же успехом я мог бы слоняться ночью по церкви.

Перуанцы вернулись около трех часов ночи – ужинали в «Максиме». А до того они побывали на премьере кинофильма на Елисейских полях. Они живут совсем по-парижски.

Ну вот и все, что было ночью. Уж действительно можно сказать, что ни одна собака не пробежала, потому что во всем доме никто не держит животных, кроме перуанцев – у них попугай.

Да, я, кажется, не сказал, что Фердинанд – метрдотель Парандонов, отправился спать в десять часов, а кухарка ушла в девять.

Утром первым явился Фердинанд – в семь часов. Он вышел со двора и отправился в закусочную на Цирковой улице, где всегда пьет кофе. Не было его с полчаса. За это время пришли кухарка и уборщица Маршан. Шофер – он живет в комнате над гаражом, рядом с Фердинандом, – поднялся в квартиру Парандонов, там ему дают завтрак.

Я не сразу записал все это; и потому записи не очень-то в порядке. За ночь я раз десять подслушивал под дверью Парандонов, и ничего не было слышно.

Шофер, как всегда по утрам, вывел хозяйскую машину во двор и давай драить ее…

Лапуэнт сунул блокнот в карман:

– Вот и все, патрон. Потом пришел Жанвье, я представил его Ламюру, а оказалось – они уже знакомы. И я ушел.

– Ну, теперь ступай скорее спать, голубчик.

Через несколько минут в коридоре прозвучит сигнал на утренний рапорт. Мегрэ поспешно набил трубку, вскрыл конверты и наскоро просмотрел почту.

На душе у комиссара стало легче. И было от чего!

А все же у Мегрэ сосало под ложечкой, и его не оставлял какой-то смутный страх.

У начальника разговор шел главным образом о сыне одного министра, попавшем в четыре часа утра в автомобильную катастрофу. Дело заключалось не только в том, что парень был пьян, а еще и в том, что если бы назвали фамилию сопровождавшей его девицы (которую пришлось отправить в больницу), это вызвало бы скандал. Водитель, на машину которого молодчик наехал, погиб на месте.

– Какие соображения по этому поводу у вас, Мегрэ?

– У меня? Да никаких, господин начальник.

Как только дело касалось политики или кого-либо с ней связанного, комиссара как ни бывало. Он умел напускать на себя отсутствующий, почти глуповатый вид.

– Надо же все-таки найти какой-то выход из положения… Пока еще газеты не знают, но через час-другой все станет известно.

Было десять часов. Зазвонил настольный телефон. Недовольный начальник снял трубку:

– Да, здесь…

И кивнул Мегрэ.

– Вас.

У комиссара сжалось сердце. Еще не донеся трубку до уха, он уже понял, что на авеню Мариньи что-то произошло. И в самом деле он услышал голос Жанвье. Тот говорил приглушенным, каким-то сдавленным голосом:

– Это вы, патрон?

– Я… Ну, кого?

Жанвье сразу же понял смысл вопроса:

– Секретаршу.

– Умерла?

– Да. Что поделаешь.

– Застрелили?

– Нет, втихую… Никто даже не заметил… Врача еще нет… Я звоню, а сам даже не знаю никаких подробностей, я был внизу. Тут рядом мосье Парандон, он совершенно подавлен… С минуты на минуту ждем доктора Мартена.

– Закололи?

– Перерезали горло.

– Еду.

Начальника и сотрудников удивили волнение и бледность Мегрэ. Ведь на набережной Орфевр, в частности в уголовном отделе, убийство – самое привычное дело.

– Кого там?

– Секретаршу Парандона.

– Невропатолога?

– Нет, брата его – юриста… Мне писали анонимные письма…

Не вдаваясь в подробности, комиссар выбежал из кабинета и бросился в комнату инспекторов.

– Где Люка?

– Здесь, патрон.

Мегрэ обвел глазами помещение:

– Торранс… Так… Оба – со мной.

Люка, знавший о письмах, спросил:

– Значит убили-таки?

– Да.

– Парандона?

– Секретаршу… Вызывай туда Моэрса с его группой… Я звоню в прокуратуру.

Всегда одна и та же волынка. Теперь, вместо того чтобы работать, придется битый час объясняться с помощником прокурора и следователем.

– Двинулись, ребята.

Он был так угнетен, будто это произошло с кем-то из родных. Он никак не предполагал, что из всего окружения мосье Парандона жертвой окажется мадемуазель Ваг. Девушка понравилась комиссару. Ему понравилось, как смело и просто она говорила о своей связи с патроном. Он понял, что, несмотря на разницу в возрасте, она страстно предана мосье Парандону, а это, может быть, и является одним из проявлений истинной любви.

Почему же убили именно ее?

Он втиснулся в черную малолитражку, Люка сел за руль.

Когда машина тронулась, толстяк Торранс, сидевший позади, спросил:

– А в чем там дело?

– Сам увидишь, – пробурчал Люка, понимая состояние Мегрэ.

А тот даже не замечал ни улиц, ни прохожих, ни все больше зеленеющих деревьев, ни грузных автобусов, едва не задевавших полицейскую машину.

Мысленно он был уже там. Ему представлялась комнатка мадемуазель Ваг, где накануне в этот же час она сидела у окна. Девушка смотрела ему прямо в глаза, словно предлагая убедиться в своей правдивости. И если она при ответе колебалась, то лишь оттого, что старалась быть точной.

У подъезда уже стояла машина районного комиссара полиции. Видимо, ему сообщил Жанвье… Ведь что бы ни случилось, на все есть установленный порядок.

Ламюр со скорбной физиономией стоял в дверях своей роскошной швейцарской.

– Кто бы мог подумать… – начал он.

Мегрэ, не отвечая, промчался мимо него на лестницу – лифт был где-то наверху. Жанвье ждал его на площадке. Инспектор ничего не сказал, он тоже понимал настроение начальника.

Мегрэ даже не заметил, как Фердинанд, стоявший на своем посту, будто ничего не Случилось, забрал у него шляпу.

Комиссар бросился в коридор, мимо кабинета Парандона, в комнату мадемуазель Ваг. Дверь была открыта. Сначала он увидел только двух мужчин: Ламбийота – районного комиссара, с которым ему не раз приходилось встречаться, и одного из его сотрудников.

Ему пришлось взглянуть на пол, почти под столик в стиле Людовика XIII, за которым обычно работала мадемуазель Ваг.

На девушке было легкое, цвета незрелого миндаля платье, надетое, конечно, впервые в этом сезоне, потому что вчера и позавчера Мегрэ видел ее в синей юбке и белой блузке. Он тогда еще подумал, что, видимо, это у нее нечто вроде формы.

После нанесения раны она, должно быть, упала со стула, и тело ее неестественно согнулось почти пополам. Горло зияло, из раны вытекла масса крови, еще даже не успевшей свернуться.

Мегрэ не сразу сообразил, что Ламбийот пожимает ему руку.

– Вы знали ее?

Он с изумлением наблюдал за Мегрэ – тот был совершенно потрясен видом мертвого тела.

– Да… Знал… – ответил комиссар хриплым голосом.

И кинулся в соседний кабинет, где натолкнулся на Жюльена Бода с красными, опухшими глазами. От него пахло спиртным. На столе стояла бутылка коньяка. Тортю сидел на своем месте, подперев голову руками.

– Это ты ее увидел?

«Ты» прозвучало совершенно естественно, потому что долговязый швейцарец будто сразу превратился в мальчишку.

– Да, мосье.

– Ты что-нибудь слышал? Она не кричала? Не стонала?

– Нет, даже не…

Он говорил с трудом. В горле у него стоял ком, из синих глаз ручьем текли слезы.

– Простите, первый раз в жизни.

Он словно ждал этой минуты, чтобы разрыдаться, и поспешно вытащил из кармана платок.

– Я… Минутку… Простите…

Стоя посреди комнаты, он громко рыдал спьяна и почему-то казался выше своего роста… Вдруг раздался слабый сухой звук – это Мегрэ с такой силой стиснул в зубах черенок своей трубки, что он сломался. Головка упала на пол, он поднял ее и сунул в карман.

– Ох, простите меня… Никак не могу удержаться…

Бод перевел дыхание, вытер глаза и бросил взгляд на бутылку коньяка, но налить не решился.

– Она приходила сюда минут десять десятого, приносила бумаги на сверку… И куда же это я их задевал? Это – протокол вчерашнего совещания с примечаниями и ссылками… Наверно, я их оставил у нее… Ах, нет, вот они, на столе…

Судорожно скомканные бумаги.

– Она сказала принести их обратно, когда я кончу… Я пошел…

– В котором часу?

– Не знаю… Наверно, я проработал около получаса… Мне Это было интересно и приятно. Я с удовольствием работаю для нее… Ну вот, прихожу… смотрю… и не вижу ее… а потом-как глянул на пол…

Тут Мегрэ сам налил ему немного коньяку. Наверно, Фердинанд принес сюда стакан.

– Она еще дышала?

Бод покачал головой. Вошел Торранс.

– Прибыли из прокуратуры, – доложил он.

– Вы тоже ничего не слышали, мосье Тортю?

– Нет.

– Вы совсем не выходили отсюда?

– Нет, я ходил к мосье Парандону и беседовал с ним минут десять. О деле, по которому я вчера выступал в суде.

– Который час был?

– Не посмотрел. Примерно половина десятого.

– В каком он был состоянии?

– В обычном.

– Кто-нибудь был у него еще?

– Мадемуазель Ваг.

– Когда она ушла оттуда?

– Почти сразу после моего прихода.

Мегрэ тоже не отказался бы от глотка коньяка, но ему было неловко. Предстояло множество формальностей, и, хотя он сердился на это, но, по сути дела, в них был свой толк – они выводили его из ощущения кошмара.

Прокуратура назначила следователя Дома, с которым он уже не раз сталкивался по работе. Это был приятный, застенчивый человек лет сорока, единственным недостатком которого была педантичность. Его сопровождал помощник прокурора де Клаэс, высокий сухопарый блондин, всегда одетый с иголочки, зимой и летом в светлых перчатках.