Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

VIII

Они жались к перилам метро, чтобы не попасть в толчею.

– Я не успел снять для тебя номер, – извинился Равинель. – Но мы можем…

– Номер! Да ты что?! Я обязательно должна уехать в шесть. У меня ночное дежурство.

– Вот как! А ты не…

– Что я?.. Не брошу тебя?.. Это ты хочешь сказать? Ты полагаешь, что тебе грозит опасность… Тут поблизости нет какого-нибудь тихого кафе, где можно спокойно поговорить? Потому что я приехала главным образом поговорить. Посмотреть, уж не заболел ли ты.

Сняв перчатку, она взяла Равинеля за руку и, не обращая внимания на прохожих, проверила его пульс, ущипнула за щеку.

– Ты, ей-богу, похудел. Лицо желтое, глаза мутные.

В этом вся Люсьен. Ее никогда не интересовало мнение других, никогда не волновало, что о ней могут подумать. Среди пронзительных выкриков мальчишек-газетчиков она преспокойно сосчитала его пульс, посмотрела язык, пощупала железы. И Равинель сразу же почувствовал себя в безопасности. Люсьен, как бы это сказать, была полной противоположностью всего неопределенного, мягкого, смутного. Люсьен вела себя самоуверенно, резковато, почти вызывающе. У нее был резкий, решительный голос. Иногда ему хотелось бы с ней поменяться… А иногда он ненавидел ее… Потому что она порой наводила на мысль о хирургическом инструменте – холодном, гладком, никелированном.

– Пойдем по улице Ренн. Там наверняка наткнемся на какое-нибудь бистро.

Они перешли площадь. Люсьен крепко взяла его под руку, словно направляя и поддерживая.

– Я ровным счетом ничего не поняла из твоих двух звонков. Во-первых, было плохо слышно. И потом ты слишком тараторил. Давай по порядку. Когда ты вчера утром вернулся домой, труп Мирей исчез. Так?

– Именно.

Он внимательно следил за ней, спрашивая себя, как она будет сейчас реагировать, она ведь вечно твердит: «Не будем нервничать… Чуточку здравого смысла…» Они сосредоточенно вышагивали по тротуару, не обращая внимания на далекую перспективу улицы, уходящей к перекрестку Сен-Жермен. Равинель отдыхал после ужасной нервотрепки. Пусть-ка Люсьен хоть на время возьмет на себя это тяжкое бремя.

– Что же тут долго голову ломать, – заметила она. – Могло труп унести течением?

Он улыбнулся:

– Исключено! Во-первых, течения почти нет, ты это знаешь не хуже меня. А если бы и было, так труп заклинился бы в протоке, у водослива. Думаешь, я не обыскал все, прежде чем тебе позвонить? Конечно, обыскал…

Она стала хмуриться, а он, несмотря на все свое волнение, не на шутку обрадовался, видя, как она буквально засыпалась, не хуже абитуриента, застигнутого врасплох неожиданным вопросом не по программе.

– А может, тело украли, чтобы тебя шантажировать? – растерянно спросила она.

– Исключено! Я уж об этом думал. Даже расспросил дочку почтальона, девчушку, которая каждое утро пасет козу на лугу против прачечной.

– Ну?.. А она ничего не заподозрит?

– Я принял меры предосторожности. К тому же у девчонки не все дома… Короче, это предположение начисто отпадает. Кому нужен труп? Чтобы меня шантажировать, как ты сказала, или чтобы мне навредить? Но никому до меня нет дела… И потом, ты представляешь себе, что такое украсть труп? Стоп. Вот маленькое кафе, как раз для нас.

Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. Хозяин за кассой читал спортивную газету.

– Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете бутерброды… Очень хорошо! И две кружки пива!

Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную. Равинель выдвинул стол, чтобы Люсьен могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали из дверей двух-трех пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв шляпку, Люсьен облокотилась на стол.

– Ну, а что это еще за история с пневматичкой?

Она уже протянула руку, но он покачал головой.

– Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного… Гм!.. Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь початую банку варенья…»

– Минутку!

– Будь уверена, я не ошибаюсь: «Доешь початую банку варенья, а потом уже открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…».

Люсьен впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:

– И ты, конечно, узнал ее почерк?

– Конечно.

– Почерк можно прекрасно подделать.

– Знаю. Но дело не только в почерке, я знаю ее стиль. Я уверен, что письмо написала Мирей.

– А штемпель? Почтовый штемпель настоящий?

Равинель пожал плечами.

– Спросила бы уж заодно, действительно ли почтальон был настоящий почтальон.

– Ну, тогда я вижу только одно объяснение. Мирей написала тебе до отъезда в Нант.

– Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот же день. Кто же отнес ее на почту?

Вернулся хозяин с горой бутербродов на тарелке. Он поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос.

– И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. Она не ограничилась бы предупреждением насчет початой банки.

– Она просто не поехала бы в Нант, – заметила Люсьен. – Нет, по всей вероятности, она написала это письмо… до… того…

Она принялась за бутерброд. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И чувствовал, что Люсьен тоже ничего не понимает. Она положила бутерброд, отодвинула тарелку.

– Что-то есть не хочется. Это так… неожиданно – все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, то… после-то как же? И в письме ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?

– Ну вот, – шепнул Равинель. – Ты подходишь к самой сути.

– Что?

– Все верно… Продолжай.

– Но в том-то и дело… Я не понимаю…

Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:

– Может, двойник?..

Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!

– Нет-нет, – тут же спохватилась она. – Чушь! Даже если предположить, что какая-то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!

Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто-нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли.

– Я тебе еще не все рассказал, – прервал молчание Равинель. – Сегодня утром Мирей была у своего брата.

В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.

– Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.

– Конечно, – задумчиво протянула Люсьен, – может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты ведь сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники – это выдумки романистов.

– Есть еще одно объяснение, – сказал Равинель. – Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.

И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:

– Каталепсия бывает. Я когда-то читал.

– Каталепсия после двух суток в воде!

Он чувствовал, что она вот-вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.

– Послушай, – раздраженно заявила Люсьен. – Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…

Кажется, этот разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.

– Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?

– Успокойся, Люсьен, прошу тебя…

Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.

– Тут спорить не о чем, – снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. – Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.

– Мирей умерла. И тем не менее она жива.

– Я говорю серьезно.

– Я тоже. Мне кажется, что Мирей…

Можно ли признаться Люсьен?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по книге.

– Мирей – призрак, – шепнул он.

– Что, что?

– Я же сказал – призрак. Она появляется, где хочет и когда хочет… Она материализуется.

Люсьен схватила его за руку. Он покраснел.

– Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой потаенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, что это вполне допустимо.

– Нет, тобой надо заняться всерьез, – пробормотала Люсьен. – Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам мне как-то рассказывал, что твой отец…

Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.

– Фернан!.. Посмотри мне в глаза… Скажи, уж не разыгрываешь ли ты меня?

Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.

– Уж не принимаешь ли ты меня за дуру? Долго ты будешь морочить мне голову? Мирей умерла. Я знаю. А ты меня уверяешь, будто труп похищен, будто она воскресла и запросто разгуливает по Парижу… А я-то, я-то… да, могу в этом признаться, я люблю тебя… И я мучаюсь, теряюсь в догадках.

– Тише, Люсьен, прошу тебя.

– Теперь я понимаю… Ладно, рассказывай дальше свои басни. Конечно! Меня ведь там не было. Но всему есть границы, знаешь ли. Ну, так говори честно: куда ты клонишь?

Никогда еще он не видел ее в таком состоянии. Она чуть не заикалась от ярости, вся побелела.

– Люсьен! Клянусь! Я не лгу.

– Ну, нет! Хватит! Я готова принять многое, но поверить в квадратуру круга – в то, что мертвый жив, что невозможное возможно, – я не могу.

Хозяин бара не отрывался от газеты. Сколько парочек он повидал на своем веку! Сколько наслушался странных речей! Но Равинелю было не по себе от его безмолвного присутствия; он помахал купюрой:

– Будьте любезны!..

И чуть было не извинился за то, что не попробовал бутербродов.

Закрывшись сумочкой, Люсьен подпудрила лицо. Потом первая встала и вышла, даже не оглянувшись на Равинеля.

– Послушай, Люсьен… Клянусь, я сказал тебе правду.

Она шла, повернув лицо к витринам, а он не решался повышать голос.

– Послушай, Люсьен!

Какая дурацкая, неожиданная сцена! А время шло. Шло! Еще немного, и Люсьен вернется на вокзал, оставит его одного со всеми страхами и опасениями… В отчаянии он схватил ее за руку.

– Люсьен… Ты прекрасно знаешь, что у меня нет никакой корысти…

– Да? А страховка?

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что все крайне просто. Нет трупа, значит, нет и компенсации. И в один прекрасный день ты мне сообщишь, что дело со страховкой не выгорело и ты ничего не получил.

Какой-то прохожий пристально посмотрел на них. Может, услышал последнюю фразу? Равинель испуганно оглянулся. Затеять ссору на улице… Глупее не придумаешь!

– Люсьен! Умоляю! Если бы ты только знала, что я пережил… Пойдем присядем.

Они миновали перекресток Сен-Жермен и шли теперь по скверу возле церкви. Скамейки были мокрые. Унылый свет сочился сквозь голые ветки.

Нет трупа, значит, нет и компенсации… Равинель об этом и не подумал. Он присел на край скамейки. Вот и все кончено. Люсьен стояла рядом, отшвыривая носком туфли опавшие листья. Свистки полицейских, бег машин, едва слышное гудение органа, пробивающееся сквозь обитые двери церкви… Жизнь! Чужая жизнь! Эх, стать бы другим человеком, не Равинелем!

– Ты бросаешь меня, Люсьен?

– Извини, по-моему, это ты…

Он откинул полу своего габардинового пальто.

– Садись… Не станем же мы сейчас ссориться?

Она села. Уходящие со сквера женщины пристально поглядывали на них. Нет, эти двое не очень-то похожи на обычных влюбленных.

– Ты же хорошо знаешь, что для меня это никогда не был вопрос денег, – устало продолжал он. – И потом, подумай только… Допустим, я хочу тебя надуть. Разве мог бы я серьезно надеяться, что ты никогда не узнаешь правду? Стоит тебе приехать в Ангиан, навести справки, и ты в два счета все узнаешь…

Она возмущенно пожала плечами.

– Оставим в покое страховку. А вдруг ты побоялся довести дело до конца? Вдруг ты струсил и предпочел спрятать труп, закопать?

– Но ведь это еще опасней. Тогда ни о каком несчастном случае не могло бы быть и речи, на меня сразу же пало бы подозрение… А зачем бы мне придумывать пневматичку и визит к Жермену?

Темнело. Зажигались витрины. Загорались дорожные знаки, но на перекрестке было еще светло. Равинель всегда страшился этого часа, когда кончались его детские игры в узкой длинной комнате. У темнеющего окна обычно сидела и вязала мать, постепенно превращаясь в черный силуэт. Внезапно он понял, что бежать уже поздно. Прощай, Антиб.

– Как ты не можешь понять, – пробурчал он. – Если страховку не выплатят, у меня никогда не хватит сил…

– Ты всегда думаешь только о себе, дружок, – усмехнулась она. – Но если бы ты хоть что-нибудь делал! Так нет же! Ты предпочитаешь прикрыться какими-то идиотскими бреднями. Я могу допустить, что тело исчезло. Но почему ты его не ищешь. Ведь не станет же труп разгуливать по улицам.

– Оказывается, Мирей часто убегала из дому…

– Что, что? Ты нарочно издеваешься надо мной?

Н-нда… и в самом деле нелепое замечание… И тем не менее он чувствовал, что эта история с побегами как-то связана с исчезновением трупа. Он передал ей рассказ Жермена, и Люсьен опять пожала плечами.

– Ладно. Мирей убегала из дому при жизни. Но ты все время забываешь, что она умерла. Давай отвлечемся от письма, от ее визита к брату…

Ах эти штучки Люсьен: «Давай отвлечемся»! Легко сказать.

– Главное – тело. Оно ведь где-то лежит.

– Жермен не сумасшедший.

– Не знаю, не знаю… И знать не хочу. Я рассуждаю на основании конкретных фактов. Мирей умерла. Труп исчез. Все остальное неважно. Значит, труп надо искать и найти. А раз ты его не ищешь, значит, наши планы тебя больше не интересуют. В таком случае…

По тону Люсьен легко было понять, что у нее свой план, и она будет выполнять его одна, и что уедет она тоже одна. Мимо прошел священник в рясе и исчез, как заговорщик, в маленькой двери.

– Если б я знала, – протянула Люсьен, – я бы вела себя иначе.

– Ну хорошо. Я еще поищу.

Она топнула ногой.

– Фернан! С этим тянуть нельзя! Ты, кажется, даже не понимаешь, что исчезновение трупа чревато пагубными последствиями. Рано или поздно тебе придется предупредить полицию.

– Полицию? – растерянно повторил он.

– А как же? Твоя жена неизвестно где…

– Но письмо?

– Письмо!.. Оно может послужить тебе только для отсрочки… Как и эта басня про ее побеги. Но в конечном счете этого не избежать. Все – только вопрос времени. Через это надо пройти.

– Полиция?

– Да, полиция… Без нее не обойдется. Так что поверь мне, Фернан, не жди, а ищи. Ищи по-настоящему. Эх! Если б я жила поближе, я бы мигом ее нашла!

Она встала, одернула пальто, резким движением зажала под мышкой сумочку.

– Мне пора, а то всю дорогу придется стоять.

Равинель с трудом поднялся. Пошли! Рассчитывать на Люсьен больше нечего. Да и тогда, на дороге, когда машина разладилась, она ведь тоже хотела его бросить… В общем, это вполне естественно. Они всегда были только партнерами, сообщниками и не более того.

– Ты будешь держать меня в курсе дела?

– Конечно, – вздохнул Равинель.

Они говорили о Мирей, только о Мирей, и, когда тема оказалась исчерпанной, говорить стало не о чем. Они молча поднялись по улице Ренн. Да, лопнул их союз, они уже не вместе. Достаточно взглянуть на нее, чтобы понять: такая всегда выйдет сухой из воды. Если полиция заинтересуется ими, расплачиваться придется ему одному. Что ж, не впервой. Привык!

– Ты бы все-таки подлечился, – сказала Люсьен.

– Ну, знаешь…

– Я не шучу.

Что верно, то верно. Она шутить не любит. Разве он видел ее размякшей, улыбающейся, доверчивой? Живет, торопясь урвать от жизни побольше, все куда-то спешит. Чего она ждет от будущего? Из какого-то суеверного страха он никогда не задавал ей этого вопроса. И был почти уверен, что в этом будущем ему отведено не слишком почетное место.

– Ты меня ужасно разволновал, – снова начала она.

Он понял, на что она намекает, и вполголоса возразил:

– А ведь это такое простое объяснение.

Взяв его под руку, она слегка прижалась к нему.

– Ты думаешь, что видел письмо, так? Да, да, дорогой, я начинаю понимать, что с тобой творится. Зря я погорячилась. Видишь, никогда нельзя забывать о медицинской стороне дела. Не бывает просто патологических лгунов. Есть больные. Я решила, что ты просто смеешься надо мной. А мне бы понять, что эта ночная поездка… и все предшествующее подточили твое здоровье.

– Но ведь Жермен…

– Оставь Жермена в покое. Его рассказ – сплошная ерунда, и ты первый признал бы это, если бы мог сейчас здраво рассуждать. Придется послать тебя к Брише. Пусть займется с тобой психоанализом.

– А если я проговорюсь? Если я ему все расскажу?

Люсьен резко вскинула голову. Она бросала вызов Брише и всем исповедникам; она бросала вызов добру и злу.

– Если ты боишься Брише, то меня-то, надеюсь, не испугаешься. Я исследую тебя сама. Обещаю: больше ты не увидишь призраков. А пока я выпишу тебе рецепт.

Она остановилась под фонарем, вытащила из сумочки блокнот и принялась что-то царапать на бумаге. Равинель смутно почувствовал, насколько фальшива и надуманна эта сцена. Люсьен пытается его приободрить. А сама наверняка знает, что больше его не увидит и что он невозвратно погиб, как солдат, которого оставляют на посту на ничейной земле, уверяя, что скоро придет смена.

– Вот! Я выписала успокоительное. Попробуй уснуть, милый, ты ведь уже пять дней держишься на одних нервах. Смотри, это может плохо кончиться.

Они пришли на вокзал. «Дюпон» светился всеми огнями. Может, это знамение. Продавцы газет, такси, толпа… С каждой секундой Люсьен от него отдалялась… Купила охапку журналов. И она еще способна читать!

– А если я поеду с тобой?

– Ты что, спятил, Фернан? Тебе же надо играть свою роль.

И тут она произнесла странную фразу:

– Ведь Мирей была твоя жена.

Она вроде бы не чувствовала за собой никакой вины. Он пожелал, чтоб его жена исчезла. Она помогла ему с умом и готовностью, но сделала это лишь при одном условии: барыши пополам. Вот и все. Ну, а Равинель… пускай сам выпутывается. Он подумал (не менее странная мысль), что в этом мире они совершенно одиноки, Мирей и он.

Он купил перронный билет и двинулся за Люсьен.

– Ты вернешься в Ангиан? – спросила она. – Это будет разумнее всего. А с завтрашнего дня как следует берись за поиски.

– О, конечно, – с грустной иронией отозвался он.

Они прошли мимо пустых вагонов и, перейдя мост, миновали длинную аллею фонарей, слившуюся вдали с низким серым небом, с синеватыми мерцающими огоньками.

– Не забудь зайти на работу. Попроси отпуск. Они тебе не откажут… И потом, читай газеты. Может, что-нибудь узнаешь.

Ненужные утешения. Пустые слова. Лишь бы заполнить пустоту, перебросить хрупкие мостки, которые через несколько минут затрещат и рухнут в бездонную пропасть. Равинель решил с честью доиграть комедию до конца. Он подыскал купе, нашел подходящий уголок в новом вагоне, пропахшем лаком. Люсьен стояла на платформе, пока проводник знаком не пригласил ее в вагон. Тогда она обняла Равинеля с такой горячностью, что он даже удивился.

– Мужайся, дорогой. Звони мне!

Поезд мягко тронулся. Лицо Люсьен растворялось в сумерках и скоро превратилось в белое пятно. За окнами вагонов замелькали другие лица, другие люди, и все, абсолютно все смотрели на Равинеля. Он пальцем оттянул воротничок. Ему было нечем дышать. Поезд растаял в дали, изрешеченной многоцветными огнями. Равинель круто повернулся и зашагал прочь.

IX

Прежде чем заснуть, Равинель долго ломал голову над словами Люсьен: «Ведь не станет же труп разгуливать по улицам». На следующее утро, едва проснувшись, он вдруг вспомнил об одной важной детали, которая до сих пор все ускользала из его памяти. Черт возьми, как это он о ней забыл! От неожиданности он сморщил лоб и замер на кровати. Голова пошла кругом. Куда делась бумага, удостоверяющая личность Мирей? Она преспокойно лежала в ее сумочке, а сумочка дома в Ангиане. Следовательно, опознать труп невозможно. Если воры избавились от своей компрометирующей ноши и труп нашли… Черт побери! А куда отправляют неопознанные трупы? В морг.

Наспех одевшись, Равинель позвонил на бульвар Мажанта и попросил предоставить ему отпуск на несколько дней. Там не возражали. Потом он порылся в справочнике, отыскивая адрес морга, но вовремя вспомнил, что его официальное название – Институт судебной медицины… Площадь Мазас, иными словами, набережная Ля Рапе, в двух шагах от Аустерлицкого моста. Ну что ж!

Ночевал он на этот раз в гостинице «Бретань» и поэтому, выйдя на улицу, тут же оказался на площади Монпарнасского вокзала. Однако ориентироваться было трудно. Навалившийся на площадь густой зеленоватый туман превратил ее в некое подобие подводного плато. «Дюпон» напоминал затопленный пассажирский пароход со светящимися иллюминаторами. Он поблескивал вдалеке, как в глубине вод, и Равинелю пришлось до него добираться долго, очень долго. Он выпил кофе прямо за стойкой. Рядом стоял железнодорожник и терпеливо объяснял официанту, что все поезда опаздывают и что 602-й из Манса сошел с рельсов под Версалем.

– Метеослужба предсказывает, что эта мерзость продлится еще несколько дней. Прямо как в Лондоне, хоть с фонариком по улицам ходи…

Равинель ощутил смутное беспокойство. Почему туман? Почему именно сегодня туман? В таком тумане не разберешь, где живые люди, а где… Чепуха! Но липкий туман проникает в грудь, медленно, подобно опиумному дыму, обволакивает мозг, и как ему помешать? Все кажется то реальным, то нереальным, и голова идет кругом.

Он бросил на оцинкованную стойку бумажную купюру и, поеживаясь, вышел на улицу. Бледный свет фонарей тут же рассеивался, затухал. Матовая пустота, затопившая уличный переход, как бы впитывала в себя рокот моторов, белые пятна невидящих фар, шорох шагов – бесконечный, неумолчный шорох шагов-невидимок, направляющихся куда-то в неизвестность. Перед «Дюпоном» остановилось такси. Равинель бросился к нему. У него язык не повернулся сказать: «В морг», – и он пробормотал что-то невнятное. Шофер раздраженно выслушал сбивчивые объяснения и спросил:

– Решайте, куда вам все-таки надо.

– Набережная Ля Рапе.

Такси рванулось с места. Равинель откинулся на сиденье. Он тут же одумался. Зачем ему в морг? Что он там скажет? Так ведь недолго и угодить в западню! Это уж точно! Западня уже расставлена. А труп – лишь приманка. Он вдруг вспомнил странные изделия из проволоки, которые он предлагал своим клиентам. «Вот сюда вы насадите кусочек мяса или куриных потрохов… Потом бросаете приманку по течению… Р-раз – и рыба будет болтаться на крючке». Да! Западня, конечно, расставлена.

Шофер резко затормозил, противно скрипнули покрышки: и Равинель чуть не стукнулся лбом о стекло. Шофер, высунувшись из окна, клял туман и невидимого пешехода. Толчок – и снова в путь… Время от времени шофер, ворча, протирал ветровое стекло ладонью. Равинель уже не понимал, где они проезжали: что это за бульвар, какой квартал? А вдруг такси – тоже часть западни? Ведь Люсьен права: труп не может растаять в воздухе? Возможно, Мирей и обладает способностью появляться и исчезать, исчезать и появляться. Но это особая статья, касающаяся только его и Мирей. Но труп? Зачем его украли и где-то запрятали? Для чего? Чего надо больше бояться: Мирей, трупа Мирей или того и другого? От этих мыслей с ума можно сойти, но как от них избавиться?

Справа проплыли огни, тусклые, мерцающие, – конечно, это Аустерлицкий вокзал. Повернув, такси нырнуло в плотную серую вату, вбирающую свет фар. Сеча бежала рядом, но из окна машины ничего не было видно. Когда такси остановилось, на Равинеля навалилась тишина, нарушаемая еле слышным ворчанием мотора. Тишина погреба, тишина подземелья, тишина, похожая на угрозу. Машина медленно растворилась в тумане, и тогда Равинель уловил плеск воды, дробную капель, падающую с крыш, мягкие вздохи влажной земли, бормотание ручья, неясные шумы, как на болоте. Он вдруг подумал о прачечной, схватился за револьвер. Это был единственный твердый предмет, за который он мог схватиться в этом дробящемся, зыбком пространстве. Он двинулся вдоль парапета, держась за перила. Туман мешал идти, холодными хлопьями обвивался вокруг икр. Он высоко поднимал ноги, как рыбак на заболоченном берегу. Вдруг перед ним, как из-под земли, выросло здание. Он поднялся по ступенькам, заметил в глубине большого зала тележку на резиновом ходу и толкнул дверь.

Письменный стол с папками и зеленая лампа, отбрасывавшая на пол большой светлый круг. В кастрюле на плитке булькала вода. Пар, табачный дым и туман. Вся комната пропахла сыростью и карболкой. За письменным столом, сдвинув на затылок фуражку с серебряным гербом, сидел служащий. Другой делал вид, будто греется у батареи. На нем было поношенное пальто, но зато новые, немилосердно скрипевшие ботинки. Он исподтишка наблюдал за Равинелем, неуверенно подходившим к столу.

– В чем дело? – буркнул служащий, раскачиваясь на стуле. Поскрипывание ботинок действовало Равинелю на нервы.

– Я хотел навести справки о жене, – протянул Равинель. – Я вернулся из поездки и не застал ее дома. Я волнуюсь…

Служащий бросил взгляд на Равинеля, и тому показалось, что он с трудом удерживается от смеха.

– В полицию обращались? Где живете?

– В Ангиане… Нет. Я еще никуда не обращался…

– Напрасно.

– Я не знал.

– В следующий раз будете знать.

Равинель в замешательстве повернулся ко второму сотруднику. Тот, грея руки у трубы, бессмысленно глядел в одну точку. Он был толст, под глазами мешки, под желтоватым подбородком жирная складка, почти закрывавшая пристежной воротничок.

– Когда вернулись из поездки?

– Два дня назад.

– Ваша жена часто отлучается из дому?

– Да… То есть нет… В ранней молодости она, случалось, убегала из дому… Но вот уже…

– Чего вы, собственно, опасаетесь? Самоубийства?

– Не знаю.

– Ваше имя?

Это все больше напоминало допрос. Равинелю следовало бы возмутиться, осадить этого непрестанно облизывавшего губы типа, который пристально разглядывал его снизу вверх. Но делать нечего: надо любой ценой узнать правду.

– Равинель… Фернан Равинель.

– Какая она, ваша жена? Возраст?

– Двадцать девять лет.

– Высокая? Маленькая?

– Среднего роста. Примерно метр шестьдесят.

– Какого цвета волосы?

– Блондинка.

Служащий все раскачивался на стуле, опираясь руками о край стола. Ногти у него были обкусаны, и Равинель отвернулся к окну.

– Как одета?

– В синем костюме… Так я думаю.

Наверное, зря он сказал это так неуверенно. Чиновник метнул быстрый взгляд в сторону батареи, словно призывая в свидетели обладателя новых штиблет.

– Не знаете, как была одета ваша жена?

– Да не знаю… Обычно она носит синий костюм, но иногда надевает еще пальто с меховой Отделкой.

– Могли бы узнать поточнее!..

Служащий снял фуражку, почесал затылок, снова ее надел.

– Никого, кроме утопленницы с моста Берси, у меня нет…

– А… все-таки нашли…

– Об этом писали все позавчерашние газеты. Вы что, газет не читаете?

Равинелю казалось, что второй у батареи не спускает с него глаз.

– Подождите минутку… – сказал чиновник.

Он встал и исчез в проеме двери, к которой были прибиты две вешалки. Равинель вконец растерялся и не смел пошевелиться. Толстяк у батареи по-прежнему внимательно разглядывал его. В этом Равинель был уверен. Время от времени поскрипывали ботинки. Затянувшееся ожидание становилось невыносимым. Равинелю мерещились целые штабеля трупов на полках. Противный тип в фуражке, должно быть, расхаживает перед этими полками, как эконом, отыскивающий бутылку «О-бриона» урожая 1939 года или искристое шампанское. Наконец дверь распахнулась.

– Не угодно ли пройти?

Миновав коридор, они вошли в зал, перегороженный пополам громадным стеклом. Стены и потолок были выкрашены эмалевой краской, пол выложен кафельными плитками. Малейший звук отдавался в зале гулким эхом. С плафона падал скудный свет, заполнявший зал тусклыми отсветами. Все это напоминало рыбный рынок в конце дня. Равинеля так и подмывало поискать взглядом обрывки водорослей и кусочки льда на земле… Но тут он увидел сторожа, толкающего тележку.

– Подойдите ближе. Не бойтесь.

Равинель оперся о стекло. Тело на тележке медленно ползло в его сторону, и ему почудилось, будто он видит появляющуюся из ванны Мирей с прилипшими ко лбу волосами в мокром платье, плотно облегающем фигуру. Он подавил странную икоту. И широко раскинув руки, прижался к стеклу. От его дыхания стеклянная перегородка запотела.

– Ну! – весело воскликнул служащий.

Нет, не Мирей! И это еще ужаснее.

– Ну что?

– Не она…

Служащий махнул рукой, и тележка исчезла. Равинель вытер выступивший на лице пот.

– В первый раз такая картинка малость впечатляет, – ухмыльнулся служащий. – Но ведь это не ваша жена!

Он увел Равинеля в комнату и снова уселся за стол.

– Сожалею, как говорится. Если у нас будет что-нибудь новенькое, вас известят. Ваш адрес?

– «Веселый уголок» в Ангиане.

Перо скрипело. Второй чиновник по-прежнему неподвижно стоял у батареи.

– На вашем месте я предупредил бы начальника полиции.

– Благодарю вас, – пробормотал Равинель.

– О, не за что.

И он очутился за улице. Ноги подкашивались. В ушах звенело. По-прежнему стоял густой туман, но теперь его пронизывал красноватый свет, и он напоминал какую-то ткань вроде муслина. Равинель решил добраться до ближайшего метро. Сообразив, куда идти, он наугад перешел улицу. На улице ни единой машины. Звуки как бы блуждали в тишине и уже искаженными доходили до слуха. Иные летели откуда-то издалека; другие замирали рядом. И Равинелю казалось, будто он шагает в толпе невидимок, участвуя в таинственных и торжественных похоронах. То там, то сям неярко, словно ночники, затененные сероватым, развевающимся крепом, поблескивали фонари. В морге Мирей не оказалось. Что скажет Люсьен? И страховая компания? Надо ли их оповестить? Задыхаясь, Равинель остановился. И тут он услыхал рядом с собой скрип ботинок. Он кашлянул. Скрип прекратился. Где этот человек? Справа? Слева? Равинель двинулся дальше. Скрип возобновился. Ха… Ну и ловкачи! Как это они сумели затащить его в морг! Но вот… кто же знал… Приостановившись, Равинель быстро оглянулся и заметил позади силуэт, мелькнувший, но тут же растворившийся в вате. Наверное, вход в метро где-то рядом, в нескольких метрах. Равинель побежал. На ходу он замечал другие силуэты, видел незнакомые лица, будто вылепленные прямо из этого мерзопакостного тумана. Лица мгновенно изменялись, теряли форму, плавились, как воск. Поскрипывание ботинок по-прежнему доносилось до его слуха. Может, человек хочет его убить? Нож, блеснувший в тумане, острая, небывалая боль… Но за что? За что? У Равинеля нет врагов… кроме Мирей! Но разве Мирей могла стать его врагом? Нет, не то…