Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

На втором этаже с шумом раскрылись ставни, и в окно высунулось бледное лицо учителя Рессека. Наконец в коридоре зажгли свет.

На первой ступеньке лестницы стоял Жино, он еще не снял пальца с кнопки выключателя. В глубине Жозэ увидел человека в зеленой накидке, его держал за руку инспектор полиции.

– Интересно, стоящая ли это добыча, – тихо заметил комиссар, стоявший рядом с Жозэ.

Жозэ разглядывал человека в зеленой накидке. Это был тот самый старик, которого он мельком видел до обеда во дворе гостиницы, он тогда пилил дрова. «Несчастный человек, – сказал о нем Жино, – он немой. Кажется, от рождения».

У старика было странное, похожее на маску лицо, неподвижный взгляд. Губы у него слегка дрожали. Из-за берета торчал клок седых волос. Несмотря на свои шестьдесят – шестьдесят пять лет, он был еще крепок и ловок.

Накидка, в которую он завернулся, была совсем новой и никак не подходила к его обтрепанным, забрызганным грязью брюкам и дырявым башмакам.

– Ну, иди же! – сказал инспектор, тряся его за руку.

Старик все с тем же тупым выражением лица повернулся к полицейскому.

– Он вас не слышит, – сказал Жино и, огорченно вздохнув, спросил:

– Что он еще натворил?

Жозэ подошел к глухонемому и поднял полу накидки, так, что стала видна его левая рука.

Старик отступил и что-то промычал. Под накидкой у него была черная от грязи рубашка и совершенно дырявый джемпер.

– Что он держит? – спросил комиссар, подойдя к старику.

– Ну-ка отдай! – грубо потребовал инспектор, пытаясь разжать старику кулак.

Но тот сопротивлялся.

– Отдай! – повторил инспектор.

И он вырвал из руки оборванца что-то вроде трубочки, обернутое в грязную тряпку.

Комиссар тихонько свистнул. Жино широко раскрыл глаза.

Инспектор развертывал тряпку. На пол упала золотая монета. Жино бросился к ней. Жозэ сунул руку в свой жилетный карман.

– А вот эту старик обронил на улице, – сказал он.

– Вечер не пропал даром, – удовлетворенно заметил комиссар.

Он взял одну из монет и стал внимательно ее разглядывать.

– Латинский союз! Хм!.. Ему не отвертеться, он скажет, где он их нашел.

Жино беспомощно развел руками и покачал головой.

– Нет, господин комиссар, он вам этого не скажет, никогда, никогда. Он глухонемой и дурачок.

Комиссар нахмурил брови.

– Все равно, мы отведем его в участок.

– Скажите, комиссар, вы уже давно выслеживаете этого субъекта? – вполголоса спросил Жозэ.

– Нет, – виновато улыбаясь, ответил комиссар, – следователь просто поручил мне проследить, благополучно ли вы добрались до дома. Как видите, мы не зря потрудились. Нам удалось застукать Фризу… Да, его здесь так называют, я даже забыл его настоящую фамилию. А я-то считал, что он такой безобидный, но…

– Трудно будет вытянуть из него что-либо, – заметил репортер.

– Надо все же попробовать.

Жино, слушавший разговор, с улыбкой подошел к ним.

– Господин комиссар, я могу попытаться узнать то, что вам нужно. Я его хорошо знаю, и со мной он не дичится… Он приходит ко мне пилить дрова. Иногда я ему даю тарелку супа. Он меня в общем понимает… Правда, не всегда.

– Давайте, – проговорил Жозэ, – спросите его, где он нашел золотые монеты.

«Не такой уж этот Фризу дурачок, – подумал репортер, – раз он пытался спрятать от нас свое богатство!»

Жино повернулся к старику и, показывая пальцем на золотые монеты, с расстановкой произнес:

– Скажи, Фризу, где ты их взял?

Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках.

Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил ее, пристально глядя на глухонемого:

– Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа.

Старик взволновался, у него еще сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться.

– Отпустите его! – приказал комиссар инспектору.

Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперед руку. Никто не понимал, чего он хочет.

Итальянец объяснил:

– Он просит, чтобы вы отошли назад.

Все отодвинулись.

Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом – это было видно – напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам.

– Не мешайте ему, – сказал комиссар.

Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи. После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворен своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода – Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зеленая – при электрическом свете она казалась особенно яркой – накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперед, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя теплый блеск драгоценного металла.

– Что это означает? – негромко спросил комиссар. – Я ничего не понимаю. Попросите его объяснить.

Жино принялся жестикулировать.

– Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?

Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке.

Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его.

– Бесполезно настаивать, – сказал инспектор. – Мы ничего из него не вытянем. Что нам с ним делать, господин комиссар?

– Отведем его все-таки в участок.

Комиссар вышел на улицу, Жозэ вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражен, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее. Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта.

* * *

Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет. Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его:

– Погодите, давайте поведем Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит.

– Правильно.

Они миновали монастырь и дошли до перекрестка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью.

– Он хочет домой, – объяснил инспектор. – Он живет вон там, на холме, в деревянном сарае.

Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку.

На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперед, он не двигался с места. Он явно боялся идти в темную уличку, словно мог там кого-нибудь встретить…

– Не надо настаивать, – сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать.

Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда.

Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать?

8. Мадам Лорис боится воров

У черепахи твердая походка, но стоит ли из-за этого подрезать крылья орлу

Эдгар По.

Старая тетка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была еще очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью – глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким-нибудь родственником, увлекавшимся живописью.

От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла еще в 1895 году.

Взгляд репортера шарил по комнате – пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них еще сохранились выгоревшие от времени ленточки.

Мадам Лорис была полной, розовощекой дамой небольшого роста. Ее поразительно молодые для ее возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был черный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжелое агатовое ожерелье глухо постукивало на ее груди.

– Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, – говорила она, – я знаю, в Париже у него очень много работы. Париж, Париж… Да и вообще это такая профессия! Он подписал меня на свою газету, и я, знаете ли, читаю ее с интересом. Вас я тоже знаю по вашим репортажам. Ведь в провинции так скучно… Ах, как, должно быть, интересно жить в Париже! Вам повезло, мосье Робен, я вам завидую…

Мадам Лорис говорила очень быстро, с южным акцентом, как все местные жители. Она даже не пыталась связно излагать свои мысли и лишь вздыхала да улыбалась между фразами.

– Этот дом, естественно, достанется ему. Ведь у меня, кроме него, никого нет. Кстати, его комната вон там, по ту сторону прихожей. Она всегда готова его принять… А я сплю на втором этаже. Дом-то не очень большой… Шесть комнат и фруктовый сад… Здесь очень мило. Макс обожает сад. Ему следовало бы приезжать сюда почаще, чтобы отдохнуть от суматошной парижской жизни. Не правда ли, мосье? Выпейте еще немного малаги. В самом деле, не хотите? Выпейте… Это очень старая бутылка. Когда-то у нас был прекрасный винный погреб. Мой муж очень дорожил им. Да, все это так печально. Вся страна взбудоражена… Да и я сама, как я вам уже говорила, очень неспокойна.

– Мне думается, что нет причины волноваться.

– Вам легко так говорить, вы ведь молоды и такие вещи на вас не производят впечатления.

– А вы уверены, что прежде, чем лечь спать, вы задвинули засов?

– Ох, теперь я уже ничего не знаю…

Старушка тяжело вздохнула.

– Я ведь так рассеянна. Подумать только, воры проникли ко мне в ту самую ночь, когда был убит этот несчастный старик.

Какая доля правды была в том, что поведала эта розовощекая дама? В самом ли деле в ее дом забрались воры?

В ее рассказе была одна тайна. В тот день она, как обычно, часов в пять вышла за покупками. Вернулась уже в темноте, съела свой легкий ужин и пошла спать. До этого она заперла входную дверь и задвинула засов. Ночью дул сильный ветер.

– Да, я отлично помню. Мне казалось, что дом вот-вот обрушится. Я вообще-то не трусиха, но в тот вечер, признаюсь, меня то и дело охватывала мелкая дрожь. Я не люблю, когда бушует ветер. И вот, представьте себе, как я удивилась, когда утром увидела, что входная дверь открыта, то есть не настежь, вы меня понимаете, но засов не был задвинут и замок оказался не заперт. Вот как. Неужели я забыла повернуть ключ и задвинуть засов? Никак не могу вспомнить.

– Но у вас ничего не похитили?

– Нет, у меня ничего не пропало. Деньги я дома не храню. Да и вообще я небогата. Все осталось на месте. Поначалу эта история с засовом немножко растревожила меня, не сказать, чтобы я очень перепугалась… Просто я упрекнула себя: ты стала рассеянна, впредь постарайся быть повнимательнее. Но когда утром я раскрыла газету и узнала об убийстве букиниста, да еще в его собственной лавке, тут, признаться, меня охватил страх…

Понизив голос, старушка добавила:

– И до сих пор я боюсь…

– Для этого нет никаких оснований, – успокоил ее Жозэ. – Дверь у вас крепкая. Только не забывайте запирать ее на ключ. А сейчас тем более можете быть спокойны, город наводнен жандармами, полицейскими инспекторами…

– Ну и времена, – вздохнула старушка.

Репортер поднял стоявшую перед ним на столике рюмку с малагой и, вертя ее, любовался игрой вина.

– Я думаю, это все ваша рассеянность. Трудно поверить, чтобы к вам мог проникнуть грабитель, если дверь была наглухо заперта. Ведь снаружи засов нельзя отодвинуть?

– Конечно, нет!

– Значит, одно из двух: или вы забыли запереть дверь, и тогда вряд ли можно предположить, что об этом немедленно узнал грабитель, или же вы задвинули засов и повернули ключ в замке, и тогда никто не смог бы к вам проникнуть, не взломав дверь…

И Жозэ добавил с улыбкой:

– Никто не мог бы проникнуть, а… тем более выйти!

– Но мне все-таки кажется, что я заперла дверь, – насупив брови, проговорила мадам Лорис.

Жозэ встал, чтобы попрощаться. Пожилая дама предложила ему еще рюмку малаги. Он отказался. Он больше не может задерживаться, у него нет времени, и он просит его извинить. Максу Бари он сообщит, что его тетя чувствует себя великолепно.

– Скажите ему, что я перепугалась грабителей и ему следовало бы почаще меня навещать.

Жозэ и мадам Лорис стояли в прихожей. Здесь тоже все было заставлено самой разнообразной мебелью и стены были увешаны бездарными картинами – большими и маленькими. Жозэ нравился стоявший здесь легкий запах жареного лука и воска. Мадам Лорис тихонько пританцовывала, ее руки то и дело взлетали в воздух, а с лица ее не сходила улыбка. У нее были голубые, очень светлые и очень молодые глаза.

– Мосье, я не осмеливаюсь вас задерживать, – говорила она. – Вас ждет работа и вы приехали в Муассак не для того, чтобы расследовать легкомысленное поведение пожилой женщины…

– Простите, могу я попросить вас об одном одолжении, – сказал Жозэ неуверенным тоном.

– Пожалуйста, я к вашим услугам, – любезно ответила мадам Лорис.

– Мне бы хотелось пройтись по дому. Познакомиться с расположением комнат…

Добродушная дама была явно обеспокоена.

– Неужели вас так заинтересовала история с дверью? Вы меня пугаете.

– Да нет, – успокоил ее Жозэ. – Клянусь вам, что ничего не знаю и ничего не предполагаю. Я убежден, что вы забыли задвинуть засов. Но у меня есть свой метод, я его строго придерживаюсь: никогда ничем не пренебрегать. Нет ничего маловажного, нет незначительных подробностей. Мною руководит, так сказать, профессиональный долг. Только и всего.

Мадам Лорис погладила свое ожерелье и, казалось, задумалась над словами Жозэ.

– Ну что ж, – вздохнула она, – следуйте за мной, прошу вас. Направо маленькая гостиная, здесь вы уже были. За ней столовая. Красивая комната, правда?

Столовая – большая и светлая – была обставлена старинной мебелью красного дерева. Правда, здесь тоже было много лишнего, но в такой огромной комнате это не ощущалось так, как в гостиной.

– А библиотека у вас есть? – тихо спросил Жозэ.

– Есть, но не в столовой. Она в комнате Макса. Я вам ее покажу. Ее начали собирать еще во времена Людовика XIII или примерно в ту эпоху. Муж очень ею гордился. Вот кухня.

Кухня была длинной и узкой, пол в ней был выложен красной плиткой. Над раковиной сверкало внушительное количество кастрюль и медных котлов.

– Если угодно, вернемся в прихожую. У выхода – комната для прислуги. Но с тех пор, как я живу одна, я не держу прислуги. Ко мне приходит поденщица для уборки. И я сделала в этой комнате кладовую…

Мадам Лорис рассмеялась:

– Да, я храню там фрукты и картошку. Там же у меня сохнут пучки лечебной травы. Максу это очень нравится. Когда он приезжает, он обязательно открывает туда дверь и долго вдыхает запахи… Он говорит, что я консервирую лето. Вот, взгляните, но здесь, конечно, беспорядок.

Жозэ увидел гору картофеля, аккуратно сложенные в решета груши, свисающие с потолка пучки листьев.

– И правда, очень приятная смесь ароматов, – заметил репортер.

– А теперь пройдем в комнату Макса. Она выходит в сад. Входите, мосье. Вот библиотека, о которой я вам говорила. Письменный стол тоже принадлежал моему мужу.

Жозэ внимательно огляделся.

В углу стояла широкая удобная низкая кровать, в противоположном углу – кожаное кресло. Темные стеллажи тянулись вдоль одной из стен. На полках стояли книги в строгих коричневых переплетах из кожи.

– Наверху книги моего покойного мужа, – сказала мадам Лорис. – Книги по праву. Он был адвокатом. Я никогда к ним не притрагиваюсь. Я пользуюсь только нижними полками, там стоят книги Макса. Все романы да стихи. Я очень люблю поэзию. В этом Макс пошел в меня… Но ему некогда…

Жозэ подошел к письменному столу, где царил полный порядок. Посредине стояла настольная лампа с зеленым абажуром. На подставке лампы была кнопка-выключатель. Справа стопкой лежали бумаги и папки. Слева – авторучка, книга, оловянная пепельница, нож для разрезания книг и разные другие мелочи.

– Я прихожу сюда писать письма, – объяснила старушка. – А когда приезжает Макс, он складывает свои рукописи в ящик. Но я их не трогаю, он этого не любит.

Пепельница была забавной – маленький пароходик.

– А теперь пройдем на второй этаж.

– С удовольствием, – ответил Жозэ.

Он еще раз окинул взглядом кабинет, присел на корточки и заглянул под стол. Потом собирался последовать за мадам Лорис, но передумал и склонился над пепельницей.

– Любопытная вещичка, мадам Лорис, – сказал он.

– Нельзя сказать, что она красивая, но Макс уверяет, что она очень удобная. Вы же знаете, он много курит. Ох, когда он здесь, в кабинете всегда страшно накурено.

Жозэ осторожно засунул в пепельницу два пальца и извлек из нее несколько клочков бумаги.

– Простите меня, мадам, за мое любопытство.

– Прошу вас. Я просто забыла выбросить пепел. – Жозэ обернулся к окну, которое выходило в сад.

– Летом, наверное, в этой комнате особенно приятно.

– Вы правы, – подтвердила старушка. – Но сейчас газон пожелтел, да и на деревьях осталось мало листьев.

– Такой кабинет – мечта для поэта, – продолжал Жозэ.

– Да, да, мой племянник говорит то же самое… Когда я вхожу сюда, я забываю о Париже, – вот его слова. Кстати, все его рукописи хранятся здесь.

– Вы их читаете?

– Иногда.

Она подошла к столу и выдвинула один из ящиков.

– Смотрите, вот все его стихи. Да он, наверное, говорил вам о них.

Старая дама достала тетрадь в твердом переплете, на которой тушью было выведено: «СТИХИ».

– Кажется, этот сборник он составил два года тому назад, когда приезжал сюда отдыхать на месяц.

Она принялась листать тетрадь.

Жозэ склонился за ее плечом.

Мадам Лорис задержалась на оглавлении. Названия стихотворений были переписаны и перенумерованы мелким и твердым почерком, хорошо знакомым Жозэ.

– Названия выбраны с большим вкусом, – заметил Жозэ.

– Вы правы, – с гордостью проговорила мадам Лорис.

Но репортер уже не слушал ее, он читал и перечитывал последнюю в оглавлении строку: «Стр. 87. «Волшебство молчания».

– Мне бы хотелось прочесть последнее стихотворение, – сказал он.

– Пожалуйста. Посмотрим, вот восемьдесят третья страница, восемьдесят пятая… Видимо, он ошибся, когда нумеровал… Хотя нет… Как странно. Последнего стихотворения нет. Наверное, оно ему не понравилось, и он вырвал страницу. Но остальные стихи – прекрасны…

* * *

Вот что набросал Жозэ в своей записной книжке:

«1. О Фризу.

У Фризу было обнаружено четырнадцать золотых монет Латинского союза.

Такая же монета была найдена рядом с трупом.

На Фризу была зеленая накидка, похожая на накидку Гастона Симони, члена Гонкуровской академии.

Фризу притащили на место преступления. Жаль, что он не может говорить. Глухонемого Фризу привели в дом, где был убит Гюстав Мюэ?!?!

Фризу, совершенно очевидно, неспособен ничего объяснить. Он даже не может ответить «да» или «нет», то есть кивнуть или покачать головой. Очень досадно.

В доме убитого Фризу повторил то, что сделал в первый вечер. Он расстелил накидку на полу и разложил на ней золотые монеты. На его взгляд, получается очень красиво.

Где он расстелил накидку? На том месте, где был труп?

2. О Бари.

Бари главный редактор «П.-Н.».

Бари поэт.

Бари любит природу и покой.

Б. Родился в Муассаке.

Он хранит свои стихи в Муассаке.

Одно стихотворение Б. было найдено на кухне убитого.

Это страница 87. «Волшебство молчания».

Страница была вырвана (недавно?) из сборника «Стихи».

3. О Дубуа.

Является ли Дубуа убийцей?

Каковы побудительные причины?

Смелое предположение: преступник умышленно навлекает на себя подозрения, оставляет улики именно для того, чтобы не заподозрили его, чтобы сказали: «Нет, это исключено». (Небывалое в уголовной практике!)

4. Не стоит огорчаться. Обратить внимание на самые обычные вещи. Из-за деревьев леса не видно. Не торопиться. Все проверить и только тогда идти дальше».

9. Учитель бродит среди ночи

Да отступит оружие перед тогой.

Цицерон.

Дождь внезапно прекратился. Налетевший с севера ветер высушивал грязные мостовые, лужи, крыши.

На чистом, удивительно бледном небе замигали звездочки. Приближалось время заморозков. Скоро с виноградных кустов упадут последние красные листья. Съежившиеся и потрескавшиеся от ночных заморозков, они наполнят канавы в виноградниках, а голые поля наденут свой серо-бурый зимний наряд.

В тот вечер Жозэ сидел у себя в номере. Только что кончился ужин, прошедший, как всегда, почти в полном молчании. Учитель ел, уткнувшись в свою тарелку, и не проронил ни слова. Хозяйка бесшумно сновала из кухни в столовую и обратно.

Посетителей было мало. Холод разогнал людей по домам. Жозэ был рад, что выбрал эту второразрядную гостиницу, хотя здешняя кухня, как он теперь узнал, пользовалась весьма неважной репутацией. Собратья по перу остановились в более привлекательных отелях, расположенных поблизости от почты и полиции.

В гостинице «Розовая гроздь» для Жозэ было два преимущества: он был огражден от докучливых коллег, и, кроме того, улица Кабретт находилась рядом, а Жозэ любил «вжиться» в обстановку; он старался не упустить ни одной мелочи, связанной с делом, которым он занимался. Здесь он имел возможность в любой час дня и ночи пойти на место преступления.

Репортер сидел на кровати, накинув на плечи плащ; гостиница не отапливалась – хозяин просил его извинить, завтра он привезет дрова и в камине будет пылать яркое пламя, но сейчас у него дров мало, совсем мало, и они нужны для кухни…

Завтра…

«Завтра, – размышлял Жозэ, – меня наверняка здесь не будет». Ему не терпелось вернуться в Париж и посмотреть, как развертываются события там.

Пока что было исписано много бумаги – репортеры и хроникеры упивались этим делом. Говорили, что министр юстиции выразил желание познакомиться с произведением Дубу а. Какая-то вечерняя газета даже объявила, что будет печатать роман «Молчание Гарпократа». Но жюри Гонкуровской премии после нескольких заседаний вынесло решение передать все экземпляры рукописи нотариусу. Официальное сообщение гласило: «Во избежание возможных злоупотреблений с корыстными целями – наживы и рекламы, а также ввиду того, что здесь задеты честь и достоинство французской литературы…»

Что же касается следствия, то оно не продвинулось ни на шаг. Газеты, конечно, поспешили раструбить об аресте Фризу, о том, что у него обнаружили четырнадцать золотых монет. Сумма невелика – всего около шестидесяти тысяч франков. Но убийца ли Фризу? Способен ли он пользоваться револьвером? Все терялись в догадках, так как глухонемой старик ничего не мог сказать. Журналисты злорадно подчеркивали, что, «как это ни странно, но даже их коллега, всецело занявшийся этой драмой, не в состоянии ее разгадать».

Некоторые парижские газеты не преминули сопоставить тот факт, что и у Фризу и у поэта, члена жюри, Гастона Симони, одинаковые зеленые накидки. Симони осаждали репортеры, засыпая его нескромными вопросами, касающимися его гардероба. Симони сперва злился, но потом все же ответил, что у него всего две накидки из зеленого сукна и накидка, обнаруженная в Муассаке, ему не принадлежит.

Одна загадка особенно мучила Жозэ: как попали в печку букиниста стихи, вырванные из тетради Бари? Репортеру удалось убедить следователя Рамонду, что этот факт не имеет большого значения и, во всяком случае, пока лучше его не предавать широкой огласке. Трудно было сказать, умышленно ли сунули листок в золу и потом забыли его вынуть или же он туда попал случайно.

На покрытой пылью мебели в квартирке букиниста были обнаружены и сфотографированы отпечатки пальцев. Но их оставил человек в перчатках. Да, убийца принял все меры предосторожности. Нашли также следы ног. На грязном потрепанном коврике перед кроватью был примят ворс, и следы там выделялись особенно четко. Но они были оставлены женскими туфлями тридцать седьмого размера. Такой же след оказался на одном из комодов. Там же, на комоде, и в лавчонке за прилавком были обнаружены следы мужской обуви сорок второго размера. По мнению комиссара – он первый и увидел эти следы, – убийца или убийцы взобрались на комод, чтобы осмотреть висевшие на стене полки, на которых стояли поломанные безделушки и валялась пыльная макулатура.

Вот эти следы да еще золотые монеты и сам Фризу были единственным достижением следствия.

«Может быть, в это дело замешана женщина? А почему бы и нет?» – размышлял Жозэ.

Этот запутанный клубок разных обстоятельств носит чисто женский характер. Жозэ вспомнил хохот в телефонную трубку. Это мог быть и женский голос. Да и вообще все вместе – желание поиздеваться, бросить вызов, все усложнить, запутать…

Жозэ покачал головой. Одни лишь предположения, туманные догадки, не обоснованные никакими вескими доводами. Надо отсеять все, что сбивает с правильного пути, и заняться только самыми простыми и бесспорными уликами.

* * *

Размышления Жозэ были прерваны звуком тихих шагов в соседней комнате, в номере Рессека. Кто-то, скорее всего сам учитель, осторожно пробирался по комнате, но его выдавал скрип половиц. Все знают, как скрипит пол в гостиничных номерах. Идешь чуть ли не по воздуху и кажется, что никто тебя не услышит, как вдруг на другом конце комнаты раздается страшный треск, такой, будто сейчас все рухнет.

Жозэ прислушался.

Скрип продолжался. Потом осторожно открыли дверь. Шаги удалились в сторону лестницы. Жозэ немедленно потушил свет, ринулся к окну и приоткрыл его.

Из гостиницы вышел Рессек. Жозэ узнал его долговязую фигуру. Своей подпрыгивающей походкой он шел в сторону монастыря. Видимо, ботинки у него были на каучуке или на резине, потому что шагов не было слышно. Он шел, прижимаясь к темным стенам домов, и почти сливался с ними.

Жозэ застегнул плащ и спустился.

Интересно, куда пошел учитель истории?

Это необходимо выяснить. Может быть, ему вздумалось навестить кого-нибудь – коллегу или друга? Ну, а все эти предосторожности, просто чтобы не разбудить людей?

Жозэ перешел на противоположную сторону улицы и крупным шагом бесшумно бросился вслед за Рессеком. Он выйдет справа от знаменитого портала с барельефами, а учитель – слева.

Вскоре Жозэ остановился.

Он потерял Рессека из виду, не слышал его шагов. Куда же тот девался? У Жозэ было великолепное зрение, но он тщетно пытался что-нибудь разглядеть в ночной мгле. И вдруг он понял. Рессек зашел в портал. Он, конечно, знает каждую деталь портала, но, видно, не смог отказать себе в удовольствии еще раз им полюбоваться.

«Хоть бы зажигалкой чиркнул, – подумал репортер. – Ведь он же ничего не видит».

Но вот из темного портала донесся легкий шорох, и репортер догадался – учителю не нужен был свет, он трогал руками высеченные из камня скульптуры, гладил их – словом, любовался ими на ощупь, как слепой.

В ушах Жозэ звучал низкий голос Рессека: «Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева – демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху – пиршество богача и смерть Лазаря…

Жозэ не двигался, он следил за учителем. А тот все гладил и гладил священные камни, влюбленно водил пальцами по несколько потерявшим от времени свою четкость фигурам, высеченным из камня более семисот лет назад.

Что такое? Что все это значит? Неужели следует приобщить к делу и этот монастырь с его порталом? Конечно, убийца не мог не знать этого памятника старины с его скульптурами.

Ну и что из этого?

Скупость и Прелюбодеяние? Пиршество богача? Ну а почему бы и нет?

Скупость. Говорят же, что букинист был скрягой, что он копил свою жалкую ренту.

Прелюбодеяние? Нашли же в его доме следы женских туфель. Не замешана ли в это дело женщина? Недаром говорится – во всем виновата женщина. Может быть, старинная поговорка и права.

А при чем тут пиршество богача?

Из мглы портала возникла длинная и нелепая тень учителя и устремилась влево, в сторону улицы Кабретт.

Жозэ, крадучись, пошел за учителем.

Здесь все было объято сном.

Впереди горел фонарь, при его свете вчера репортер увидел человека в зеленой накидке. Но Рессек старательно обошел освещенный участок и свернул налево. Значит, сейчас он уже на улице Кабретт.

До чего же здесь было темно! Никаких признаков жизни. Дома чернели сплошной стеной, и лишь наверху, между домами, тянулась узкая полоска светлого неба, усеянного изящными звездочками.

«Типичное разбойничье логово», – подумал Жозэ и удивился тому, как эта мысль пришла ему в голову только сейчас. До сих пор он замечал здесь лишь навеянную веками тишину, живописную нищету этого трухлявого квартала. Он как-то не задумывался над тем, что здесь несколько дней назад был убит человек и что выбранное преступниками место как нельзя лучше подходило для сведения счетов в полной тайне.

Жозэ обернулся, долго вглядывался в темноту, посмотрел по сторонам, прислушался. Из темной улички доносились осторожные шаги учителя. Вскоре их не стало слышно.

Рессек углубился в тупик. Теперь уже не было никаких сомнений – он шел к дому букиниста, туда, где было совершено преступление.

* * *

Дойдя до тупика, репортер притаился за углом.

Вообще-то учитель должен был быть далеко. А вдруг он придержал шаг, проверяя, нет ли кого поблизости?

Жозэ знал, что сейчас у дома букиниста охраны нет. Видимо, и Рессеку это было известно. Следователь Рамонду принял такое решение, чтобы освободить своих подчиненных от ночного дежурства. К тому же дом был тщательно обыскан, и в нем не осталось ничего ценного. Так, во всяком случае, считал уголовный розыск. Ну, а учитель, подумал Жозэ, возможно, придерживается иного мнения.

Наконец репортер осмелился высунуть из-за угла голову и заглянуть в тупик.

Никого!

Учитель исчез.

В глубине тупика, зажатый двумя глухими стенами, стоял серый домишко с ветхой, покосившейся крышей, маленьким кухонным окном и двумя дверями – в лавку и в коридор.

Жозэ задумался.

Учитель направлялся к этому дому. Он не мог перелезть через стены, не мог их обойти. Раз его нет на улице, значит, он вошел в дом. Значит, он открыл дверь дома, где был убит букинист!

Он ее отпер и закрыл за собой, чтобы его случайно не обнаружил патруль. Оставалось одно – с крайней осмотрительностью подойти к дому и выяснить, что учителю там нужно.

Осторожно ступая по мелкому щебню улички, Жозэ крался вдоль домов.

Прыжок, и Жозэ очутился у самого входа. Затаив дыхание он прильнул ухом к рассохшейся двери.

Да, учитель был в доме. Жозэ слышал тихие шорохи, легкие шаги.

Рессек двигался медленно, стараясь ничего не задеть.

Сперва он зашел в кухню, потом шаги стали еще тише. Учитель прошел в комнату. Что он искал? А вдруг из комнаты он сразу же выйдет на улицу? Жозэ на всякий случай отошел от двери и притаился у кухонного окна.