Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

– Он все время томится… Чем дальше, чем он становится старше, тем больше и больше уединяется, и мне стоит огромного труда вытянуть его из кабинета, уговорить сесть за стол, когда у нас гости…

Мегрэ не стал у нее спрашивать:

– А кто из вас составляет список приглашенных? – Он только слушал, смотрел.

* * *

Он только слушал, смотрел и пытался не поддаться влиянию, ибо тот портрет мужа, который старалась нарисовать эта женщина с перенапряженными нервами и кипучей энергией, был одновременно и правдивым, и ложным.

В чем правдивым?

А в чем ложным?

Это ему и хотелось распутать. Облик Парандона представал ему похожим на фотографию не в фокусе. Контурам не хватало четкости. Черты лица меняли выражение в зависимости от того, под каким углом вы на него смотрели.

Действительно, Парандон замкнулся в свой собственный мирок, который, если так можно выразиться, ограничивался шестьдесят четвертой статьей уголовного кодекса. Ответствен ли человек за свои поступки? Или не ответствен? Многие до него увлекались этим кардинальным вопросом. Начиная с времен средневековья эта проблема обсуждалась даже на Вселенских соборах.

Не стала ли у Парандона эта идея навязчивой? Мегрэ вспомнил свое первое появление в кабинете адвоката, вспомнил, как посмотрел на него Парандон, словно комиссар был само воплощение знаменитой статьи кодекса или по крайней мере мог дать исчерпывающий ответ.

Парандон даже не спросил, зачем он пришел, что от него нужно полиции. Он сразу заговорил о статье шестьдесят четвертой, а губы прямо-таки дрожали от страсти.

Это правда, что…

Да, Парандон вел жизнь отшельника в этом доме, который был для него слишком велик, как мог бы быть ему велик костюм исполина.

Как мог он с его тщедушным телом, с мыслями, которые точили его мозг, как он мог постоянно противостоять этой женщине, такой беспокойной и передававшей свое беспокойство всем, кто ее окружал?

Недоносок – ладно! Пусть даже гном!

Но ведь иногда, когда казалось, что вокруг никого нет, когда выпадал случай, этот гном украдкой занимался любовью с мадемуазель Ваг.

Что во всем этом было правдой, а что ложью? Быть может, и увлечение археологией было у Бэмби своеобразной отдушиной, своеобразным средством, чтобы быть подальше от матери?

– Послушайте, мосье Мегрэ. Я вовсе не легкомысленная женщина, как вам могли меня расписать. У меня есть чувство долга, и я стараюсь быть полезной. Так воспитал нас, меня и сестер, отец. А уж он человек долга…

Увы!.. Комиссар совсем не ценил таких слов. Неподкупный судья, гордость судейского сословия, внушающий своим дочерям чувство долга…

Однако в ее устах они почти не звучали фальшиво. Она не давала собеседнику времени сосредоточиться на том, что говорила, лицо ее было беспокойным, все тело – в движении, а слова быстро следовали за словами, мысли за мыслями, образы за образами.

– Действительно, в этом доме стало страшно… И больше всех это испытываю я… Нет! Только не вообразите, что эти письма писала я… Я слишком прямой человек, чтобы идти окольными путями. Если бы я захотела вас увидеть, я бы позвонила вам, как это сделала сегодня утром. Но мне страшно… И не столько за себя, сколько за него… Я не знаю, что он может сделать, но чувствую, что собирается, что он на пределе, что в него бес какой-то вселился и толкает его на трагический поступок…

– Что привело вас к этой мысли?

– Да ведь вы его видели.

– Он показался мне очень спокойным, уравновешенным, и я обнаружил в нем склонность к юмору…

– К юмору весьма мрачному, чтобы не сказать висельному… Этот человек занимается «самоедством». Дела отнимают у него не более двух-трех дней в неделю, и большую часть разысканий берет на себя Рене Тортю. Мой муж читает журналы, посылает во все концы света письма людям, которых никогда в жизни не видел, знает их только как авторов статей. Случается, что он по многу дней даже не выходит из дому, а довольствуется тем, что смотрит на мир из своего окна… Те же каштаны, та же стена, окружающая Елисейский дворец, я бы даже сказала, те же прохожие. Вы приходили дважды и даже не захотели со мной поговорить. А ведь я, к несчастью, в этом деле лицо, заинтересованное больше всех. Не забывайте, что я его жена, хоть сам он зачастую это забывает… У нас двое детей, за которыми еще нужно присматривать.

Она дала ему время отдышаться, пока зажигала сигарету. Это была уже четвертая. Курила она жадно, не замедляя речи, и будуар наполняли клубы дыма.

– Сомневаюсь, можете ли вы лучше меня предвидеть, что он способен совершить… Уж не задумал ли он покончить с собой?.. Это возможно… Но было бы ужасно, если бы после того, как я так много лет пыталась сделать его счастливым… Моя ли вина, если это не удалось? Но, быть может, смерть грозит мне… А это вероятнее всего, ведь он мало-помалу стал меня ненавидеть… Вам это понятно? Его брат, невропатолог, смог бы нам это объяснить… Муж испытывает потребность обрушить на чью-нибудь голову все свои разочарования, всю злобу, все унижения…

– Простите меня, если…

– Позвольте, дайте мне докончить… Завтра, послезавтра, неважно когда, вас вызовут сюда… И вы увидите жертву… Это буду я… Заранее прощаю ему, так как знаю, что он не отвечает за свои поступки, и медицина, несмотря на все достижения…

– Вы смотрите на своего мужа как на больного.?

– Да.

– Психоз?

– Быть может!

– Вы говорили об этом с врачами?

– Да.

– С врачами, которые его знают?

– Среди наших друзей есть много врачей…

– Что они вам сказали конкретно?

– Велели остерегаться…

– Остерегаться? Чего…

– Мы не касались деталей…

– Все они были одного мнения?

– Многие.

– Вы можете назвать их имена?

Мегрэ с нарочитой выразительностью вытащил из кармана свою черную записную книжку. Этого жеста было достаточно, чтобы она пошла на попятную.

– Не очень-то корректно сообщать вам их имена, но если вы хотите, чтобы его подвергли экспертизе…

Тут уже Мегрэ утратил свой спокойный и добродушный вид… Лицо его стало твердым, на нем появилось выражение напряженности. Дело стало заходить слишком далеко.

– Когда вы звонили ко мне в полицию, чтобы попросить меня к вам зайти, была уже у вас в голове эта мысль?

– Какая мысль?

– Прямо или косвенно попросить меня, чтобы вашего мужа осмотрел психиатр?

– Разве я так сказала? Ведь я даже не произнесла этого слова…

– Но вы на это довольно прозрачно намекнули.

– В таком случае вы меня плохо поняли… Либо я не так выразилась… Быть может, я слишком откровенна, слишком непосредственна… Я не даю себе труда выбирать слова… Я вам только говорила и говорю, что над нашей семьей нависло ощущение страха…

– А я у вас снова спрашиваю: чего же вы боитесь?

Она опять села, словно изнемогая, и с унынием поглядела на Мегрэ:

– Не знаю, что вам еще сказать, мосье комиссар. Я полагала, что вы все поймете с первого слова… Я боюсь за себя, за него…

– Иначе говоря, боитесь, что он может вас убить или покончить с собой?

– Я понимаю, в это до смешного трудно поверить, когда все вокруг кажется таким спокойным…

– Простите за нескромность. У вас с мужем продолжаются супружеские отношения?

– Прекратились год назад.

– Что было тому причиной?

– Я застала его с этой девкой…

– Мадемуазель Ваг?

– Да.

– В кабинете?

– Это было мерзко…

– И с тех пор вы запираете вашу дверь?.. Много раз он пытался к вам проникнуть?

– Один-единственный… Я ему выложила все, что у меня на сердце, и он ушел.

– Он не настаивал?

– Даже не извинился. Просто ушел, как человек, который ошибся комнатой…

– У вас были любовники?

– Что?!

Глаза ее стали колючими, взгляд суровым.

– Я вас спрашиваю, – невозмутимо повторил Мегрэ, – имели ли вы любовников? Бывает ведь и такое, не правда ли?

– Только не в нашей семье. Знаете, мосье комиссар, если бы мой отец был здесь…

– Как судья, ваш отец понял бы, что мой долг задать вам этот вопрос. Вы только что мне говорили о нависшем над вами страхе, об угрозе, тяготеющей над вами и над вашим мужем. Вы в завуалированной форме подаете мне мысль показать вашего мужа психиатру… Следовательно, я должен…

– Простите… Я просто увлеклась… Любовников у меня не было и никогда не будет…

– Есть у вас оружие?

Она поднялась, выскользнула в соседнюю комнату, тут же вернулась и протянула Мегрэ маленький перламутровый револьвер.

– Осторожно… Он заряжен…

– Давно он у вас?

– Одна из моих подруг, склонная к мрачному юмору, подарила мне его после свадьбы…

– Вы не боялись, чтобы дети, играя…

– Они редко приходят ко мне в комнату, а когда были маленькие, оружие лежало в ящике под замком.

– А ваши ружья?

– Они в сарае, там, где чемоданы, саквояжи и сумки для гольфа.

– Ваш муж играет в гольф?

– Я пыталась его приохотить, но он после третьей лунки уже начинает задыхаться…

– Часто он болеет?

– По-настоящему не болел ни разу. Если мне не изменяет память, самым серьезным был плеврит. Зато его постоянно одолевают какие-то хвори, ларингиты, гриппы, насморки.

– У него есть врач?

– Разумеется.

– Это один из ваших друзей?

– Нет. Это доктор Мартен, он тут живет, поблизости от нас, на Цирковой улице.

– Доктор Мартен никогда не говорил с вами наедине?

– Нет. Но мне случалось ожидать его и узнавать, нет ли у мужа чего-нибудь серьезного.

– И что он отвечал?

– Что ничего серьезного нет… Что такие, как муж, живут до глубокой старости… Он приводил мне в пример Вольтера, который…

– О Вольтере я знаю… Доктор Мартен никогда не предлагал, чтобы вашего мужа посмотрел психиатр?

– Нет… только…

– Что только?

– К чему я стану вам говорить? Ведь вы опять неправильно истолкуете мои слова.

– А все-таки!

– Вижу, что мой муж произвел на вас прекрасное впечатление, я заранее была в этом уверена. Я не хочу сказать, что он актерствует. Но с чужими он всегда бывает весел, выдержан… С доктором Мартеном он говорит и держится, как с вами…

– А с персоналом?

– Не он же следит за работой прислуги…

– Что это означает?

– Что не на нем лежит обязанность им выговаривать… Эту неблагодарную роль он предоставил мне…

Мегрэ задыхался в своем слишком мягком кресле, в этом будуаре, ему было невмоготу от назойливого голубого цвета. Он встал и чуть было не потянулся, как сделал бы это у себя в кабинете.

– Вы хотите мне еще что-нибудь сказать?

Она тоже встала и разглядывала его с ног до головы, как равная с равным.

– Нет, это будет бесполезно.

– Не желаете ли вы, чтобы я прислал вам инспектора для постоянного надзора над домом?

– Странная мысль…

– Если верить в ваши предчувствия…

– Дело тут не в предчувствиях…

– Но тем более не в фактах…

– Пока что их нет…

– Итак, подведем итог… В течение некоторого времени ваш муж проявляет признаки умственного расстройства…

– Вот-вот…

– Он замкнулся в себе, и его поведение вас тревожит…

– Это уже ближе к истине.

– Вы боитесь за его жизнь или за свою…

– Не отрицаю.

– К чему вы больше склоняетесь?

– Если бы я знала, я была бы в какой-то мере спокойнее.

– Кто из живущих в доме либо имеющих сюда доступ прислал нам на набережную Орфевр два письма, предвещающих будущую драму… А кроме того, кто-то в мое отсутствие звонил по телефону…

– Почему вы мне об этом не сказали?

– Потому, что слушаю вас… Это сообщение было очень кратким и только подтвердило предыдущее… Незнакомец (или незнакомка) произнес всего несколько слов. «Передайте комиссару Мегрэ, что это вот-вот…»

Он видел, как она изменилась в лице. Нет, это была не игра. Она внезапно побледнела, на лице проступили красные пятна. Уголки губ опустились.

– Боже!..

Она нагнула голову, и ее хрупкое тело, казалось, вдруг утратило всю свою удивительную энергию.

Тут Мегрэ забыл про свое раздражение и почувствовал к ней жалость.

– Вы по-прежнему не хотите, чтобы я вам кого-нибудь прислал для охраны?

– Зачем?

– Что вы этим хотите сказать?

– Если что-то должно случиться, то присутствие полицейского помешать не сможет. Одному богу известно, кто может это предотвратить.

– Знаете ли вы, что у вашего мужа есть автоматическое оружие.

– Знаю.

– А он про этот револьвер?

– Тоже знает, конечно.

– А ваши дети?

Готовая заплакать от волнения, она вскричала:

– Мои дети так далеки от этого, неужели вы не понимаете? Их интересуют их собственные дела, а не наши. У них своя жизнь. Что же касается нашей жизни, или, вернее, того, что от нее осталось, то им на это наплевать.

Она снова говорила с пылом, как будто некоторые темы ее автоматически возбуждали.

– Ступайте!.. Простите, что не провожаю… И на что только я могла надеяться!.. Будь что будет! Теперь отправляйтесь к моему мужу или к этой девке… Прощайте, мосье Мегрэ…

Она открыла дверь и ждала, пока он выйдет, чтобы снова ее закрыть. В коридоре Мегрэ почувствовал, будто попал в иной мир, но его еще неотступно преследовал голубой цвет.

Он посмотрел в окно и увидел во дворе другого шофера, который надраивал другую машину. По-прежнему было солнечно. Дул легкий ветерок.

Его подмывало пройти в знакомую прихожую, взять шляпу и незаметно удрать. Но вместо этого, как бы вопреки своей воле, он направился в комнату мадемуазель Ваг.

Накинув на платье белый халат, девушка снимала с документов фотокопии. Из-за спущенных штор в комнату проникали полоски света.

– Вы хотели поговорить с мосье Парандоном?

– Нет.

– Тем лучше. У него совещание с двумя важными клиентами: один приехал из Амстердама, другой из Афин. Оба они судовладельцы и…

Он не слушал. Мадемуазель Ваг подняла шторы, и в узкую комнату хлынул солнечный поток.

– У вас усталый вид…

– Я провел целый час с мадам Парандон.

– Знаю.

Он посмотрел, на телефонный коммутатор.

– Это вас она просила соединить ее с сыскной полицией?

– Нет. Я даже не знала, что она звонила. Только когда Лиза пришла попросить у меня марку, она…

– Что вы можете сказать о Лизе?

– Это горничная.

– Знаю. Но что она за человек?

– Простая девушка, как и я… Обе мы приехали из провинции, я из маленького городка, она из деревни… У меня было кое-какое образование, и я стала секретаршей. А у нее не было, и она стала горничной…

– Сколько ей лет?

– Двадцать три… Мне известен возраст каждого, ведь в мои функции входит заполнять карточки для социального страхования…

– Предана она хозяевам?

– Старательно выполняет все, что ей поручают, и, как мне кажется, не собирается менять места.

– Есть у нее любовники?

– В выходной день, в субботу…

– Достаточно ли она грамотна, чтобы написать письма, которые я давал вам читать?

– Конечно, нет.

– Известно ли вам, что около года назад мадам Парандон застала вас со своим мужем?

– Ведь я вам рассказывала об этом случае, но это могло быть и в другой раз. Она могла бесшумно открыть и закрыть дверь…

– Говорил ли вам Парандон, что с тех пор его жена отказалась выполнять супружеские обязанности?

– Но ведь и без того это у них бывало очень редко.

– Почему?

– Потому, что он ее не любит.

– Не любит или больше не любит?

– Это зависит от смысла, какой вы вкладываете в слово «любить». Конечно, он признателен ей за то, что она вышла за него замуж, и в течение долгих лет он заставлял себя выказывать ей эту признательность.

Мегрэ улыбнулся, подумав, что за стеной два крупных владельца нефтеналивных судов, прибывшие из двух противоположных концов Европы, доверяли свое благосостояние маленькому человеку, о котором они с мадемуазель Ваг говорили в подобном тоне.

Для этих крупных дельцов он был не смешным, полунемощным, замкнувшимся в себе гномом, которого одолевали нездоровые мысли, но одним из светочей Морского права. Разве в эту минуту в кабинете адвоката не ворочали сотнями миллионов, а мадам Парандон, злобная или подавленная, но, во всяком случае, обманутая в своих надеждах, не одевалась в своей комнате, чтобы отправиться в четыре часа на деловое свидание.

– Вы не хотите присесть?

– Нет. Мне хотелось зайти еще в комнату рядом.

– Вы застанете там только Жюльена Бода. Рене Тортю уехал во Дворец правосудия.

Он сделал неопределенный жест:

– Сойдет и Жюльен Бод!

Глава четвертая

Мегрэ показалось, что он попал в совсем другую квартиру. Если повсюду в доме ощущалось какое-то упорядоченное, торжественное оцепенение, установленное в былые времена судьей Гассеном де Болье, то рабочий кабинет, который занимал Рене Тортю вместе с Жюльеном Бодом, сразу поражал своей безалаберностью и беспорядком.

У окна – обычный конторский стол, заваленный папками, а вдоль стен – простые сосновые стеллажи, на которые по мере надобности громоздили один на другой зеленые кляссеры. Те, что не поместились на полках, лежали прямо на навощенном паркете.

Рабочее место Жюльена Бода старый кухонный стол, покрытый серой оберточной бумагой. На стену налеплены вырезанные из журналов голые красотки. Когда вошел Мегрэ, Бод взвешивал конверты и наклеивал марки. Он поднял голову и взглянул на комиссара без малейшего удивления или тревоги – недоумевая, зачем тот сюда явился.

– Вы к Тортю?

– Нет, я знаю, он в суде.

– Скоро вернется.

– Мне он не нужен.

– А кто же?

– Никто…

Парень хорошо сложен, рыжий, веснушчатый. Совершенно невозмутимые глаза, синие, как фаянсовая посуда.

– Садитесь, пожалуйста.

– Не стоит.

– Ну, как угодно.

Он продолжал взвешивать конверты разных форматов из желтой бумаги, время от времени заглядывая в тоненький справочник заграничных почтовых тарифов.

– Вам нравится такая работа? – спросил Мегрэ.

– Видите ли, уж если я попал в Париж…

Он говорил с приятным певучим акцентом, растягивая некоторые слоги.

– Откуда вы родом?

– Из Моржа. На Женевском озере, знаете?

– Бывал там.

– Красивое место, правда?

«Красивое» превратилось в «крааа-си-вое», а «правда» прозвучало нараспев.

– Красивое… Скажите, что вы думаете об этом доме?

Бод не понял, что подразумевал комиссар, сказав «дом».

– Большой.

– В каких вы отношениях с мосье Парандоном?

– Я его почти не вижу… Сижу тут, наклеиваю марки, пакеты перевязываю или на почту бегаю да по всяким поручениям… Ведь я – невелика птица. Ну, изредка заглянет сюда патрон, похлопает по плечу и спросит: «Как дела, молодой человек?» Вот и все… Между прочим, слуги прозвали меня «швейцарский клопик», хотя росту во мне метр восемьдесят по антропометру.

– А с Ваг вы ладите?

– Славная девушка.

– Что вы о ней думаете?

– А она там за стенкой, на половине патрона.

– Что вы хотите этим сказать?

– Именно то, что сказал… У них своя работка, у нас – своя… Если и понадобится ему кто-нибудь, так уж, конечно, не я, а она.

Совершенно простодушное лицо. Однако комиссар не был уверен, что простодушие это искреннее.

– Вы, кажется, собираетесь стать драматургом?

– Пробую писать пьесы… Даже написал две, да скверные… Тому, кто приехал из Во, нужно сначала обжиться в Париже.

– Тортю вам помогает?

– В чем?

– Познакомиться с городом… Ну, скажем, ходите ли вы куда-нибудь вместе?

– Он никуда не ходит со мной… Ему не до меня.

– Что так?

– У него невеста, приятели… Я как только сошел с поезда, так сразу понял: здесь всяк сам по себе.

– Вы часто видите мадам Парандон?

– Частенько, особенно по утрам. Как забудет договориться с поставщиком – сразу же ко мне: «Голубчик Бод, закажите, пожалуйста, окорок и попросите, пусть доставят сейчас же. А если у них там некому – забегите к мяснику сами, хорошо?»

Вот и мотаюсь по магазинам – то в мясной, то в рыбный, то в бакалейный… Даже к сапожнику, если у нее на туфле царапина… и все «Голубчик Бод»… Да что быть на побегушках, что клеить марки…

– Какого вы о ней мнения?

– Может быть, выведу ее в пьесе.

– Что она – незаурядная личность?

– Здесь нет заурядных. Все они чокнутые.

– И патрон тоже?

– Он человек умный, это несомненно, иначе он не мог бы заниматься своим делом. А все-таки – чудак. Загребая такую уйму денег, уж мог бы он найти занятие поинтереснее, чем торчать день-деньской за письменным столом или рассиживаться в кресле. Не здоровяк, правда, но это ведь не мешает ему…

– Вы знаете о его отношениях с мадемуазель Ваг?

– Все знают. Да ведь он мог бы завести себе дюжину таких, а то и сотню. Ну сами понимаете.

– А как у него с женой?

– Как? Ну, живут в одном доме, встречаются в коридоре, будто прохожие на панели… Мне пришлось как-то зайти в столовую, когда они завтракали, – принесли срочную телеграмму, а я был здесь один. И что же, все сидели молча, как незнакомые люди в ресторане.

– Видно, они вам не по душе?

– Да что вы! Мне, можно сказать, даже повезло – прямо готовые персонажи!

– Комические?

– И комические, и трагические зараз. Все как в жизни.

– Вы слышали про письма?

– Конечно.

– Как, по-вашему, кто мог их написать?

– Да кто угодно. Мог бы и я.

– Значит – вы?

– Да мне и в голову не приходило.

– Барышня хорошо к вам относится?

– Бэмби? – Он пожал плечами. – Боюсь, что, встреться мы с ней на улице, она даже не узнает меня. Когда ей понадобится бумага, ножницы или что другое – приходит сюда, молча берет что надо и уходит.

– Гордячка?

– Может, и нет. Может, нрав такой.

– А как вы полагаете, может здесь произойти какая-нибудь драма?

Он снова посмотрел на Мегрэ невозмутимыми синими глазищами.

– Драма может произойти где угодно. Вот в прошлом году выдался как-то солнечный денек, как сегодня… Улицу переходила славная такая старушенция и – угодила под автобус, прямо против нашего дома… А ведь за несколько секунд до этого у нее и в мыслях не было…

Послышались стремительные шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина лет тридцати, среднего роста, брюнет.

– Входите, мосье Тортю.

Он был с портфелем, и вид у него был важный.

– Если не ошибаюсь, комиссар Мегрэ?

– Не ошибаетесь.

– Ко мне? Давно меня ждете?

– Да по правде сказать, я никого не ждал.

Довольно красивый малый. Правильные черты лица, темноволосый, смелые глаза. Такой знает, чего ему добиваться в жизни.

– Присаживайтесь, – предложил он, подходя к столу и кладя на него портфель.

– Спасибо, я уже насиделся сегодня. Мы тут болтали с вашим молодым коллегой.

Слово «коллега» уязвило Рене Тортю – он метнул на швейцарца сердитый взгляд.

– У меня было важное дело в суде.

– Знаю. Вам часто приходится выступать?

– Всякий раз, когда не удается добиться соглашения сторон. Мосье Парандон редко выступает сам. Мы подготавливаем дела заранее, а затем мне поручают…

– Понятно.

Вот кто не сомневается в себе!

– Что вы думаете о мосье Парандоне?

– Как о человеке или о юристе?

– О том и другом.

– Как юрист он на голову выше других. Там, где надо нащупать слабое место противной стороны, ему нет равных.

– А как человек?

– Поскольку я служу у него и являюсь, по существу, его единственным сотрудником, мне неудобно судить о нем в этом аспекте.

– Вы не считаете его человеком с надломом?

– Я бы не употребил такого выражения… Скажем так – на его месте я вел бы более деятельную жизнь.

– К примеру говоря, присутствовали бы на приемах, которые устраивает жена, бывали бы с нею в театрах и ресторанах?

– Может, и так… Ведь жизнь не только в книгах и делах…

– Вы читали письма?

– Мэтр Парандон показал мне фотокопии.

– По-вашему, это шутка?

– Допускаю… По правде говоря, я как-то не задумывался…

– Но ведь в них говорится, что тут разыгрывается драма?

Тортю не ответил. Он доставал из портфеля бумаги и раскладывал их по кляссерам.

– Вы женились бы на девушке вроде мадам Парандон, только помоложе?

Тортю удивленно посмотрел на комиссара.

– Разве вам не сказали, что я помолвлен? Значит, и толковать нечего…

– А я таким манером хотел узнать ваше мнение об этой даме.

– Она умна, энергична и умеет поддерживать отношения с…

Тортю вдруг обернулся, и все увидели в дверях ту, о которой шла речь.

Она была в черном шелковом платье и леопардовом манто и либо собиралась уехать, либо только что вернулась.

– Вы все еще здесь? – удивилась она, уставившись на комиссара холодным взглядом.

– Как видите.

Кто знает, сколько времени она простояла за дверью и что успела услышать…

Только сейчас Мегрэ понял, что хотела сказать Ваг, говоря о «доме, где постоянно ощущаешь за собой слежку».

– Голубчик Бод, позвоните, пожалуйста, сейчас же графине де Пранж и предупредите, что меня задержали и я опоздаю по крайней мере на четверть часа. Я хотела попросить об этом мадемуазель Ваг, но она сейчас занята – у мужа клиенты.

Она исчезла, бросив Мегрэ на прощанье жесткий взгляд. Жюльен Бод снял трубку. Тортю мог радоваться – если мадам Парандон слышала его последние слова, она будет ему признательна.

– Алло! Квартира графини де Пранж?

Мегрэ вышел из кабинета. Жюльен Бод заинтересовал его. Комиссар не сомневался, что драматург из него выйдет. А Тортю почему-то ему не понравился.

Дверь у мадемуазель Ваг была открыта, но в комнате никого не было. Проходя мимо кабинета Парандона, Мегрэ услышал звуки голосов.

Когда он вошел в переднюю за шляпой, там вдруг, как бы случайно, появился Фердинанд.

– Вы целый день тут около дверей?

– Нет, господин комиссар… Просто я решил, что вы пришли ненадолго… А мадам только что уехала…

– Знаю… Скажите-ка, Фердинанд, вы сидели в тюрьме?

– Только на гауптвахте, когда служил в Африке.

– Вы француз?

– Я из Обани.

– Как же это вы завербовались в Иностранный легион?

– По молодости… Глупостей наделал и вот…

– В Обани?

– Нет, в Тулоне… Связался со всякими подонками. Так-то. А когда смекнул, что дело дрянь, выдал себя за бельгийца и завербовался в легион.

– А с тех пор у вас все в порядке?

– Уже восемь лет служу у мосье Парандона, и он на меня не жалуется.

– Вы довольны местом?

– Бывает и похуже.

– Мосье Парандон хорошо обращается с вами?

– Душа-человек!

– А мадам?

– Между нами говоря – стерва!

– Достается вам от нее?

– От нее всем достается… Повсюду она шныряет, во все сует нос, всеми недовольна… Счастье, что у меня комната не в доме, а над гаражом…

– Чтобы девочек туда приводить?

– Что вы! Сделай я такое на свою беду, так мадам пронюхала бы, и я в два счета вылетел бы отсюда. По ее, прислуга должна быть холощеная… Нет, просто у себя в комнате я могу дышать свободно… И можно, когда надо, уходить, хотя оттуда в квартиру проведен звонок, и я обязан, как мадам выражается, являться по ее вызову круглосуточно.

– Она когда-нибудь вызывала вас ночью?

– Да, раза три-четыре… Видно, хотела убедиться, что я на месте.

– Под каким предлогом?

– Один раз, будто услышала какой-то подозрительный шум, и вздумалось ей про воров. Вместе со мной всю квартиру обошла.

– Наверно, кошка?

– Нет тут ни кошек, ни собак… Она их терпеть не может. Когда Гюс был маленький, он просил, чтобы ему к рождеству подарили щенка, а получил электричку. Сроду не видал, чтобы мальчонка так бесился со злости.

– А в другие разы?

– В другой раз ей почудилось, что паленым пахнет… А еще… Постойте… Что же это было? Ага, она остановилась у дверей мужниной спальни и не услышала его дыхания. И послала меня поглядеть – не случилось ли с ним чего-нибудь.

– Что же она сама, что ли, не могла войти?

– Почем я знаю. Да, наверное, была причина… Не подумайте, что я жалуюсь… Она ведь часто уезжает из дому и после обеда и по вечерам, и мне покою хватает.

– С Лизой ладите?

– Да, неплохо… Смазливенькая… Одно время мы… Ну, вы догадываетесь… Только Лиза любит новеньких… Почти каждую субботу у нее другой… А я не охотник делиться…

– Ну, а мадам Вокен?

– Старая грымза.

– Она вас недолюбливает?

– Она так урезает нам всем порции, будто мы здесь просто столуемся, а уж насчет вина – так и вовсе в обрез! Верно, потому, что муж у нее пьянчуга и лупцует ее не меньше, чем два раза в неделю. Вот она и взъелась на всех мужиков.

– А мадам Маршан?

– А я вижу только, как она возится с пылесосом. По-моему, эта баба отроду немая – только губами шевелит, как останется одна в комнате… Может, молится?

– А барышня?

– Ну, эта не гордячка и не кривляка. Жаль, что она всегда невеселая.

– Несчастная любовь?

– Не знаю. Может, просто такая уж обстановка.

– Вы слышали что-нибудь о письмах?

Фердинанд, казалось, смутился.

– Да уж ежели говорить правду – слышал. Но не читал.

– Кто вам говорил?

Он смутился еще больше и притворился, будто вспоминает.

– Вот, забыл!.. Ведь все время ходишь туда-сюда, на ходу перекинешься словом с одним, с другим…

– Мадемуазель Ваг?

– Нет, она никогда не говорит со мной про хозяйские дела.

– А Тортю?

– Ну да! Этот глядит на меня так, словно и он тут хозяин.

– Жюльен Бод?

– Может быть… Ей-богу, не знаю… Может, даже кто в буфетной.

– А вы не знаете, есть оружие у господина Парандона?

– Лежит у них в ночном столике кольт тридцать восьмого калибра. Но патронов к нему я никогда не видел.

– Вы убираете его комнату?

– Я. Это входит в мои обязанности. Ну, конечно, и за столом прислуживаю.

– Больше вы нигде не видели оружия?

– У барыни есть игрушка – калибр шесть и тридцать три, эрстальская. Из нее надо стрелять в упор, да и то только поцарапаешь.

– Вам не кажется, что за последнее время атмосфера в доме изменилась?

Фердинанд задумался.

– Пожалуй, да… Они за столом вообще мало разговаривали, а теперь, можно сказать, и вовсе молчат. Разве что Гюс с Бэмби изредка перекинутся.

– Вы верите этим письмам?

– Примерно сколько астрологам. Если верить газетным гороскопам – так мне выходит каждую неделю получать кучу денег.

– Значит, вы не допускаете мысли, что здесь может что-нибудь случиться?

– Только уж не из-за писем.

– А в связи с чем?

– Сам не знаю.

– Вы не находите, что мосье Парандон чудаковат?

– Так ведь смотря что называть чудачеством. Всяк по-своему на жизнь глядит… Со своей колокольни. Ну, а если ему так нравится? Уж, конечно, он не помешанный… Я бы даже сказал – наоборот…

– Значит, по-вашему, она помешанная?

– Как бы не так! Держи карман! Это чертовски хитрая баба.

– Благодарю вас, Фердинанд.

– Рад стараться, господин комиссар… Я уже давно усвоил, что с полицией лучше играть в открытую.

Дверь за Мегрэ закрылась, и он сошел по лестнице с перилами из кованого железа. На прощанье он махнул рукой швейцару в великолепной, сверкающей галунами форме – как в самых шикарных отелях, и с удовольствием глубоко вдохнул на улице свежий воздух.

Вдруг он вспомнил про уютный бар на углу Цирковой улицы и авеню Мариньи и вскоре очутился у стойки. Он соображал, чего бы выпить, и в конце концов заказал полкружки пива. Он насквозь пропитался атмосферой квартиры Парандонов. Но ведь то же самое было бы, проведи он столько времени в любой другой семье… Нет, пожалуй, он ощущал бы это не так остро… Хотя повсюду он мог столкнуться с той же озлобленностью и теми же дрязгами, с теми же страхами и уж, конечно, с таким же разладом.

«Не философствовать, Мегрэ!»

Ведь он принципиально запрещал себе делать обобщения. Ладно! Он еще не видел хозяйских детей, кухарку и уборщицу и лишь издали заметил горничную в черном форменном платье с кружевным фартучком и вышитой наколкой.

– Сколько с меня?

Дойдя до угла Цирковой улицы, он увидел табличку с фамилией доктора Мартена – домашнего врача мосье Парандона. Он поднялся на четвертый этаж и позвонил. Его провели в приемную, где уже сидели трое больных. Раздосадованный Мегрэ тотчас же повернул обратно.