Текст книги "Современный французский детективный роман"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Пьер Буало-Нарсежак,Александр Поль,Морис Ролан,Пьер Гамарра,Пьер Буало,Тома Нарсежак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

И Мегрэ не устоял. Это уже вторая сегодня.

– Как она?

– Неподатлива.

Он злился на эту женщину, своим молчанием затруднявшую ему задачу, но в душе понимал ее.

Потребует ли она, чтобы ей выдали тело мужа, захочет ли устроить достойные похороны? И думала ли об этом, пока Мегрэ не нагрянул к ней на улицу Коленкура?

Торранс словно угадал, о чем думает шеф, и пробурчал:

– Так или иначе, а хоронить его придется.

– Да.

– Набегут репортеры, фотографы.

– Отвези меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.

– Тут рукой подать.

– Знаю. На Монмартре до всего рукой подать.

В этом уголке Парижа люди подолгу живут в одних и тех же квартирах. Иные почти никогда не бывают в центре.

– Едем к дочери?

– Да.

Дом, похожий на тот, что на улице Коленкура, разве что чуть поновей да лифт попросторней.

– Я подожду здесь?

– Да. Вряд ли я у нее задержусь. Судя по приему, оказанному мне мамашей…

Он спросил дорогу у привратницы, на этот раз весьма почтенных лет.

– Третий этаж направо. Четверть часа назад она как раз вернулась с детьми с прогулки.

– Ее муж приходит домой к завтраку?

– Нет. Ему не успеть. Работа у него непростая: он заведует отделом в универмаге «Бон марше».

Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру направо. За дверью слышались детские голоса. Квартира оказалась светлая, в эти часы ее заливало солнце.

Молодая женщина, открывшая дверь, недоверчиво посмотрела на посетителя.

– Вы, вероятно, комиссар Мегрэ?

– Да.

– Кто вам дал мой адрес?

– Ваша матушка – я прямо от нее.

– Она вас приняла?

– Да. Ей ведь не в чем себя упрекнуть, не так ли:

– Разумеется, ей не в чем себя упрекнуть, но разговоры о прошлом для нее невыносимы.

– Тем не менее она держит на каминной доске фотографию вашего отца.

Двое детей ползали на коленках, играя с электрической железной дорогой.

– Одного не понимаю: зачем вы повесили трубку? Я как раз хотел задать вам несколько вопросов.

– Не хочу, чтобы вся улица указывала на меня пальцами.

– А что думают соседи о вашей семье?

– Что отец умер двадцать лет назад и с тех пор мама – вдова.

– Вероятно, она все равно пойдет на опознание покойного и попросит, чтобы ей выдали тело для устройства похорон.

– Об этом я не подумала.

– Неужели вы обе предпочли бы, чтобы его похоронили в общей могиле?

– Говорю вам, я об этом не подумала.

– Вы хорошо помните отца?

– Прекрасно помню. Не забывайте: мне было уже восемь, когда он исчез.

– Какой он был?

– Красивый, очень сильный, жизнерадостный. Мы с ним часто гуляли вдвоем, и он покупал мне мороженое, разрешал все, что захочу.

– В отличие от матери?

– Мама была строже. И все время боялась, что я перепачкаюсь.

– Откуда вы узнали, что отец больше не вернется? Он вам прислал письмо?

– Если и прислал, мама мне об этом никогда не говорила. Да нет, вряд ли он написал. Мы ничего не знали. Мама все время ждала, каждый день ходила в мастерскую на улице Лепик, проверяла, вдруг он там.

– Вы не замечали ничего особенного в последнее время перед его исчезновением?

– Нет. Мама вам ничего не сказала?

– Я не добился ничего, кроме односложных ответов. А вы полагаете, ей есть что сказать?

– Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, она постоянно что-то от меня скрывала.

– Вы уже не девочка, и, думается, я могу вас спросить, не слыхали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница?

Она покраснела.

– Странно! Мне это тоже приходило в голову. Но весь его образ жизни исключает подобные предположения. Он не бросил бы нас ради другой женщины или хотя бы сделал это в открытую.

– Были у него друзья?

– Не знаю. К нам никто не ходил. Отец был не из тех, кто проводит вечера за картами, в кафе.

– Ваши родители ладили?

– Я ни разу не видела, чтобы они ссорились.

– И вы не имеете ни малейшего представления, почему он стал клошаром?

– Понятия не имею. Еще вчера я бы в это не поверила.

– Он был католик?

– Нет. Он не принадлежал ни к одной из церквей и меня не приобщал. Но атеистом он тоже не был. Просто вопросы веры были ему безразличны.

– Вам тоже?

– Да.

– А как ваша матушка?

– В юности она была очень набожной, но ко времени замужества охладела к религии. Они, правда, венчались, но, конечно, просто по обычаю.

– Вы часто навещаете вашу матушку?

– Нет. Почти каждое воскресенье она сама к нам приходит повидаться с внуками.

– Приносит им лакомства?

– Это не в ее духе.

– Пробует с ними поиграть?

– Нет. Сидит на стуле, вся прямая – опуститься в кресло ее не уговоришь, – и смотрит, как они возятся. Мы с мужем иногда пользуемся ее визитами, чтобы сходить в кино.

– Благодарю вас. Больше вам нечего мне сказать?

– Нет, пожалуй. Хотелось бы избежать встреч с журналистами и фотографами.

– Сделаю все от меня зависящее. Но когда ваша матушка пойдет на опознание тела, газеты все равно об этом напишут – им не запретишь.

– Вы все-таки постарайтесь, ладно?

Он потянулся к дверной ручке, и тут она добавила:

– Можно мне его увидеть?

– Да.

– Мне бы хотелось.

В отличие от матери она, наоборот, как-то помягчела. Похоже, это одна из тех дочерей, что обожают отцов.

3

В половине третьего Мегрэ постучал в дверь кабинета судебного следователя. В длинном коридоре на всех скамьях сидели люди, некоторые между двумя жандармами, а кое-кто и в наручниках. Тишина была, как в монастыре.

– Войдите.

Кабинет следователя Кассюра размещается в той части здания, где еще не было ремонта, и тут свободно можно представить себя персонажем бальзаковского романа. Обшарпанный стол, крашенный, как когда-то в школах, черной краской, в углу на полу куча папок. Письмоводитель хоть и не носит люстриновых нарукавников, но выглядит так, словно явился из прошлого века.

– Садитесь, Мегрэ.

Кассюру еще нет и тридцати; в прежние времена немыслимо было бы даже представить, чтобы человек его возраста получил должность в Париже.

Мегрэ, как правило, остерегался молодых судейских чиновников: слишком они напичканы теорией, которую им не терпится применить на практике. Кассюр – один из таких. Высокий молодой человек, в котором еще сохранилось что-то от студента, худощавый, гибкий, всегда безукоризненно одетый.

– Поскольку вы захотели видеть меня, у вас, очевидно, есть что сообщить.

– Я хотел бы держать вас в курсе расследования.

– Обычно полиция устанавливает с нами контакт в самый последний момент, например, когда нужен ордер на арест. – В улыбке Кассюра был какой-то оттенок тоски. – У вас, Мегрэ, репутация человека, который ходит всюду сам, беседует с привратницами в их каморках, с ремесленниками в мастерских, с хозяйками на кухне или в столовой…

– Так оно и есть.

– Мы себе такого позволить не можем. По традиции безвылазно сидим в кабинетах, разве что нас приглашают в прокуратуру, но и там мы теряемся среди специалистов, так что это, как правило, оказывается всего лишь формальностью. В газетах я прочел, что фамилия вашего клошара Вивьен и когда-то он был краснодеревщиком.

– Правильно.

У вас есть какие-нибудь соображения, почему он бросил семью, мастерскую и стал клошаром?

– Я разговаривал с его женой и дочерью. Ни та, ни другая не ответили мне на этот вопрос. Впрочем, я знаю подобный случай: один известный лондонский банкир сделал в точности то же самое.

– Когда Вивьен исчез?

– В сорок пятом.

– Была у него любовница или другая семья?

– Выяснить пока не удалось. Мои люди прочесывают квартал. Трудность расследования в том, что обращаться имеет смысл только к пожилым. Сегодня в бистро, куда Вивьен каждое утро ходил пить кофе, я побеседовал с несколькими ремесленниками, торговцами и мелкими рантье, но впустую. Помнить они его помнят, но рассказать ничего не могут: он ни с кем не общался.

– Странно, что через двадцать лет кто-то решил его убить.

– Потому-то я так отчаянно и копаюсь в его прошлом. Проще было бы принять версию о сумасшедшем, который напал на первого встречного клошара, но она маловероятна.

– Какая у него жена?

– Малоприятная особа. Правда, жизнь у нее была нелегкая. Внезапно осталась одна с восьмилетней дочкой, без всяких средств. Хорошо еще, немного умела шить. Сперва обшивала соседок, потом клиентура расширилась.

– С квартиры съехала?

– Нет. Живет в том же доме на улице Коленкура. Переселилась только на другой этаж – в квартиру поменьше и подешевле. Представьте себе женщину неопределенного возраста, утратившую цель в жизни. Взгляд какой-то неподвижный, выцветшие глаза, как у много выстрадавших людей…

– Ей известно, почему ушел муж?

– Практически я ничего из нее не вытянул. Если она что-то и знает, то скрывает, и заставить ее переменить поведение нет никакой возможности.

– А дочка?

– Сейчас ей двадцать восемь. Замужем за заведующим отделом в «Бон марше», но его я не видел. Немногим словоохотливей матери, держится тоже настороженно. У нее двое детей – мальчик шести и девочка четырех лет.

– С матерью в хороших отношениях?

– Более-менее. Из-за детей видятся почти каждое воскресенье, но, думается мне, особо пылких чувств друг к другу не питают. Одетта – так зовут дочку – создала и ревниво хранит Культ отца. Полагаю, не сегодня-завтра они пойдут получать тело из Института судебной медицины.

– Вместе?

– Меня было это удивило. Нет, придут порознь. Я обеим сказал, что теперь можно заняться похоронами. Обе страшно боятся журналистов и фотографов. Если вы не против, я предпочел бы не предавать гласности эту сторону дела.

– Разумеется. Прекрасно понимаю их. А какие-нибудь соображения относительно причин преступления у вас есть?

– Пока я не напал на след. За всю мою карьеру я не встречал человека одинокого до такой степени. Мало того, что он жил в доме, предназначенном на снос, без воды и электричества, так еще нет никакой возможности узнать, как он проводил свои дни.

– А что говорит судебно-медицинский эксперт? Как у Вивьена обстояло со здоровьем?

– Великолепно. Внешне выглядел лет на шестьдесят пять, но, похоже, ему не было и пятидесяти пяти. Все органы в прекрасном состоянии.

– Благодарю, что держите меня в курсе. Если я правильно понял, расследование грозит затянуться?

– Разве что нам случайно повезет… Если бы госпожа Вивьен решилась нарушить молчание, мы узнали бы много интересного.

Вернувшись к себе в кабинет, Мегрэ позвонил в Институт судебной медицины.

– Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, не приходила ли некая госпожа Вивьен опознать труп своего мужа?

– Она ушла с полчаса назад.

– Нет никаких сомнений, что это он?

– Она его мгновенно опознала.

– Плакала?

– Нет. Несколько секунд стояла, вся напрягшись, и смотрела на него. Спросила, когда можно будет заняться похоронами. Я посоветовал обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Все, что можно, он уже определил.

– Благодарю вас. Сегодня к вам, очевидно, придет еще одна женщина. Дочка.

– Я к ее услугам.

Мегрэ приоткрыл дверь в комнату инспекторов и позвал Торранса.

– Новостей никаких?

– Шесть человек, как вы приказали, прочесывают окрестности улиц Лепик и Коленкура, опрашивают лавочников, клиентов баров и кафе, а также пожилых людей, которые могли бы знать Вивьена до того, как он исчез…

Никаких доказательств, что, исчезнув из дому, Вивьен сразу стал клошаром, не было. Он мог переселиться в другой район, мог несколько лет прожить в провинции.

Вести розыск по всей Франции у Мегрэ возможности не было, и он, сам не зная почему, ограничился Монмартром.

Чуть позже он позвонил г-же Вивьен, номер которой нашел в телефонном справочнике. Она уже вернулась домой. Голос у нее был недоверчивый, как у человека, который постоянно ожидает скверных вестей.

– Алло! Кто у телефона?

– Мегрэ… Мне сообщили, что вы ходили опознавать труп… Это действительно ваш муж?

– Да, – сухо процедила она.

– Он сильно изменился за двадцать лет?

– Как всякий другой человек.

– Я только что был у судебного следователя. Говорил с ним о похоронах. Он разрешил выдать вам тело для погребения. И согласен, чтобы пресса, насколько это возможно, не была поставлена в известность.

– Благодарю.

– Полагаю, вы не собираетесь привозить тело на улицу Коленкура?

– Разумеется, нет.

– Когда вы намерены его похоронить?

– Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать представителя похоронного бюро.

– У вас нет места на каком-нибудь кладбище в Париже?

– Нет. Мои родители не были богачами.

– Значит, похороны, очевидно, состоятся на кладбище в Иври?

– Там покоится моя мать.

– С дочерью вы уже говорили?

– Еще нет.

– Будьте добры сообщить мне время похорон.

– Вы собираетесь участвовать?

Вопрос прозвучал отнюдь не любезно.

– Не беспокойтесь. Вы не ощутите моего присутствия.

– Надеюсь, журналисты за вами не увяжутся?

– Я сделаю так, что этого не случится.

– Как я понимаю, отказать я вам не могу?

Она была желчна. Все эти двадцать лет она исходила желчью. А может, у нее просто такой характер? Может, она и с мужем была такой?

Мегрэ задавал себе все возможные и невозможные вопросы, даже те, которые могли бы показаться нелепыми. Он тщетно пытался мысленно воссоздать внутренний мир Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.

Большинство людей, как бы сильны они ни были, нуждаются в общении с себе подобными. А он не нуждался. Поселился в огромном пустом доме, который мог в любой момент обрушиться, и сносил к себе в комнату невообразимую, ни на что не годную рухлядь.

Другие клошары знали его только с виду. Некоторые пытались с ним заговаривать, но он, не отвечая, проходил мимо. Два-три раза в неделю он появлялся у г-на Жозефа, чтобы подзаработать пять франков, но и там ни с кем не вступал в беседу, сидел, уставясь в зеркало.

– Похороны состоятся послезавтра, – сообщил Мегрэ Торрансу. Я пообещал, что мы совершим невозможное и газеты об этом будут молчать.

– Некоторые репортеры звонят по нескольку раз в день.

– Отвечайте, что ничего нового нет.

– Так я и делаю, а когда ухожу, то отвечают другие инспекторы. Но газетчики недовольны, подозревают, что мы что-то скрываем.

Ясное дело, скрываем. А не случится ли так, что какой-нибудь пронырливый репортер обнаружит то, что обнаружил Мегрэ?

На следующим день сотрудники уголовной полиции продолжали показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, но безрезультатно.

Мегрэ позвонил Одетте Делаво. Она тоже опознала отца.

– Вы знаете, когда состоятся похороны?

– А разве мать вам не сказала?

– Когда я с ней говорил в последний раз, она еще не виделась с представителем похоронного бюро.

– Завтра в девять утра.

– Отпевание будет?

– Нет. Обойдемся без церкви. Катафалк до Иври будем провожать только мама, мой муж и я.

Жаль, конечно, что Мегрэ пообещал не сообщать газетам о похоронах. Может быть, как это иногда бывает, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище.

Он действительно знал Вивьена двадцать лет тому назад?

Никаких доказательств этому нет. Клошар просто мог вызвать ненависть у кого угодно.

А может, какой-нибудь другой клошар решил, что Вивьен прячет  в комнате свои сбережения?

Вряд ли. Маловероятно, чтобы у клошара было огнестрельное оружие. Тем более пистолет тридцать второго калибра.

Сколько событий могло произойти за эти двадцать лет! Но Мегрэ неизменно возвращался мыслью к исчезновению Вивьена – к тому дню, когда он вышел, как обычно, из своего дома и не появился в мастерской на улице Лепик.

Не замешана ли тут женщина? Но тогда почему он стал клошаром? Ни в одном из писем, полученных уголовной полицией после опубликования фотографий и статей, ни о какой таинственной женщине в жизни Вивьена не говорится.

В этот вечер, чтобы хоть немножко отвязаться от осточертевшей ему загадки, Мегрэ смотрел по телевизору вестерн. Кончив мыть посуду, г-жа Мегрэ села рядом с ним, но докучать расспросами не стала.

– Разбуди меня завтра на полчаса раньше.

Г-жа Мегрэ не спросила о причине. Тогда он сам объяснил:

– Иду на похороны.

Она догадалась – на чьи, и утром подала ему первую чашку кофе ровно в семь.

Мегрэ попросил Торранса приехать за ним на полицейской малолитражке к половине девятого. Торранс не опоздал.

– Сперва поедем к Институту судебной медицины?

– Да.

На улице уже стоял похоронный автобус, а рядом с ним легковой автомобиль погребальной конторы. В нем сидели обе женщины и муж Одетты. Торранс остановился поодаль, чтобы их не заметили. Ни репортеров, ни фотографов не было. Четыре человека вынесли гроб, с виду очень тяжелый, и через несколько минут похоронная процессия покатила к Иври.

Погода со вчерашнего дня стояла пасмурная и не такая жаркая. Метеорологические сводки обещали в западных департаментах и в Париже дождь.

Торранс держался на расстоянии от машины, в которой ехало семейство Вивьена. Мегрэ молча посасывал трубку, глядя прямо перед собой, и было непонятно, о чем он думает. Торранс тоже хранил молчание, хотя ему это давалось нелегко: в уголовной полиции он слыл самым говорливым из инспекторов.

Автобус проехал чуть ли не через все кладбище и наконец остановился у открытой могилы на новом участке, где было еще много свободных мест. Мегрэ и Торранс держались метрах в ста. Пока опускали гроб, г-жа Вивьен, ее дочь и Делаво неподвижно стояли у края могилы. Женщины держали букеты цветов.

Могильщик протянул г-же Вивьен лопату, предлагая бросить первую горсть земли, но, к удивлению Мегрэ, она покачала головой и ограничилась тем, что кинула в могилу цветы. Одетта сделала то же самое, так что первую горсть пришлось бросить Делаво.

Марселя Вивьена он ни разу в жизни не видел. Для этого он слишком молод. Мегрэ дал бы ему лет тридцать. Одет Делаво в черный костюм: очевидно, это его форма в магазине. Внешне приятный, черноволосый, с черными усиками.

На этом все кончилось. Церемония, если ее можно так назвать, заняла всего несколько минут. Машина с семейством Вивьена уехала. Мегрэ огляделся, но никаких подозрительных фигур не обнаружил. У него было ощущение, что теперь, после похорон этого странного клошара, все стало еще туманней.

Настроение у него было достаточно скверное. Он все так же молчал, словно непрестанно решал вставшую перед ним проблему.

Марселя Вивьена убили, но почему же не вспороли тюфяк, где обычно бедняки прячут деньги?

Нет, все-таки Мегрэ считает, что разгадку следует искать В событиях двадцатилетней давности. Потому-то он и послал шестерых инспекторов на Монмартр.

В уголовной полиции Мегрэ ждал по возвращении приятный сюрприз. Один из шести инспекторов в приподнятом настроении встал ему навстречу.

– Ну, что обнаружили?

– Какого числа исчез Вивьен?

– Двадцать третьего декабря.

– И с тех пор его никто не видел?

– Верно.

– Он купил дочке рождественский подарок?

– Я не подумал спросить об этом его жену.

– Знаете «Сирано», пивную на площади Бланш?

– Да.

– Я показал там фотографию одному шестидесятилетнему официанту, и он вспомнил Вивьена.

– Когда он его видел?

– Уже после двадцать третьего декабря. В январе, примерно через месяц.

– Как он может помнить это через столько лет?

– Он только в январе поступил в «Сирано».

– Часто он видел Вивьена?

– И в январе, и в феврале сорок шестого по нескольку раз в месяц. Причем Вивьен был не один. С ним была молоденькая женщина, невысокая брюнетка, она все время клала руку ему на руку.

– В котором часу они приходили в «Сирано»?

– В одиннадцать-полдвенадцатого, когда закрывалось кино.

– Официант твердо уверен, что это был Вивьен?

– Утверждает, что да: Вивьен пил только минеральную воду, а его спутница заказывала рюмочку «куэнтро». У официанта это было первое такое место работы. До того он был коридорным в гостинице на Бульварах.

– Где-нибудь, кроме пивной, он их встречал?

– Жюльен – так зовут официанта – живет довольно далеко, на бульваре Шапель.

– Когда они перестали ходить в «Сирано»?

– Примерно месяца через два.

– С тех пор он Вивьена не видел?

– Нет.

– А эту женщину?

– Тоже.

– Ему не приходилось слышать, чтобы Вивьен называл ее по имени?

– Нет. Похоже, он больше ничего не знает.

Из этого следует, если, конечно, Жюльен не напутал в датах, что Вивьен бросил семью и мастерскую не для того, чтобы стать клошаром. Он ушел из-за женщины. Очевидно, рассчитывал начать новую жизнь.

Но почему же он появлялся в этом квартале? От «Сирано» до его мастерской метров двести, а до дома, где осталась жить его жена, меньше километра.

Неужели он не боялся, что его узнают? Ему, что же, было все равно? Уж не объявил ли он жене, что навсегда уходит к другой? Может, в этом причина ожесточенности г-жи Вивьен?

– Во второй половине дня поезжайте обратно и продолжайте опрашивать людей. Может быть, в «Сирано» есть и другие пожилые официанты. Или хозяин…

– Хозяину нет и тридцати. Он унаследовал пивную от отца, который переехал жить в деревню.

– Узнайте, куда.

– Будет сделано, шеф.

– В квартале есть маленькие гостиницы. Их тоже нужно обойти. Найти квартиру в Париже в то время было практически невозможно.

Мегрэ знал: кончится тем, что он сам поедет в «Сирано» и сам будет рыскать в квартале Рошешуар.

Он съездил домой, позавтракал; вернувшись, позволил себе выпить аперитив в пивной «Дофина» и поймал такси.

В половине третьего Мегрэ, как он и думал, стоял у террасы «Сирано». На площади Бланш царило оживление: подъезжали автобусы, проходили кучки туристов с фотоаппаратами через плечо. Все или почти все снимали «Мулен-Руж», находившийся рядом с пивной.

На террасе было полно народу: ни одного свободного места. Ловко лавирующие между столиками официанты – всего трое – оказались довольно молодыми, но в полутемном зале Мегрэ заметил еще одного, явно за шестьдесят.

Комиссар вошел, сел на диванчик.

– Кружку пива.

Торранса он с собой не взял: ему было несколько неловко за свой чрезмерный интерес к Марселю Вивьену.

– Вас зовут Жюльен? – спросил он, когда официант принес заказ. – Это с вами разговаривал утром один из моих людей?

– А вы – комиссар Мегрэ?

– Да.

– Для меня большая честь познакомиться с вами. Но я ведь рассказал вашему инспектору все, что знал.

– Ваши воспоминания точно относятся к сорок пятому году?

– Да. Заявляю с полной уверенностью: как я уже говорил, это было мое первое место официанта.

– Значит, конец декабря – начало января?

– Так уж точно я не стал бы утверждать. В конце декабря из-за праздников такое столпотворение, что времени рассматривать клиентов нет.

Жюльена позвали к столику во втором ряду, он принял заказ и принес две кружки пива.

– Извините, но в зале я один. Остальные на террасе. О чем я говорил? Ах да, это было в январе… А также, пожалуй, в феврале: я привык к парочке, а для этого нужно время.

– У вас нет никаких сомнений, что это был Вивьен?

– Фамилии его я не знал, но определенно это он почти каждый вечер приходил сюда вместе с хорошенькой женщиной.

– И, как правило, после закрытия кино?

– Да. Не знаю почему, но меня это удивляло.

– Вы узнали бы эту женщину?

– Видите ли, женщину через двадцать лет узнать трудней…

Тут он что-то припомнил.

– Нет, эту я узнал бы.

– Почему?

– У нее на щеке была маленькая вишневая родинка.

– На левой или на правой?

– Погодите… Они почти всегда сидели вон за тем столом. Значит, обслуживая их, я видел ее левую щеку.

Ему опять пришлось прервать разговор и заняться новым клиентом, который заказал рюмку водки и воду.

– Вы никогда не встречали эту женщину с кем-нибудь другим?

– Нет. Не припоминаю. Думаю, что обратил бы внимание: я привык к ее внешности и манере одеваться.

– А как она одевалась?

– Всегда в черное. Черное шелковое платье, черное пальто с меховым воротником.

– Машина у них была?

– Нет, они приходили пешком: видно, идти было недалеко…

– А случалось им брать такси?

Стоянка была как раз напротив пивной.

– Вот не знаю.

– Скажите, вы не заметили, не направлялись ли они, выйдя отсюда, к метро?

– Нет. Думаю, жили по соседству. После полуночи все выглядит иначе: кабаре заполняют иностранные туристы. Мы тут, как на другом берегу. Между этой и той стороной бульвара – большая разница.

Жюльен вдруг хлопнул себя по лбу.

– Что это я вам наплел?.. Это же не в сорок пятом было. Конечно, в сорок шестом. В сорок пятом я еще служил коридорным в «Гранд-отеле».

Жюльена позвали к столику рассчитаться. Но прежде чем отойти, он сказал:

– Люблю этот район. Он совсем другой, чем остальной Париж. Во дворах тут еще сохранились мастерские ремесленников. Живет много служащих, чиновников, мелких торговцев, мелких рантье, которые слишком привязаны к Монмартру, чтобы уехать доживать свой век в деревне… Вам что-нибудь еще угодно?

– Нет, благодарю. Если вдруг вспомните что-то интересное, будьте добры, позвоните на набережную Орфевр.

– Сейчас, сейчас – успокоил он четырех новых клиентов, громко выражавших нетерпение.

На западе стали собираться тучи, но восточная сторона неба оставалась еще чистой. Время от времени налетали порывы ветерка.

Мегрэ неторопливо попивал пиво, поклявшись в душе, что эта кружка на сегодня последняя. Он уже собирался расплатиться, как вдруг к нему обратился сосед, толстый краснолицый старик с тремя подбородками и огромным брюхом.

– Простите, я не ошибся? Вы – комиссар Мегрэ? Позвольте тоже сообщить вам кое-что. Я на Монмартре родился и прожил всю жизнь. Держал лавку на бульваре Рошешуар, торговал рамами для картин. Уже три года, как закрыл торговлю, но сохранил старые привычки…

Мегрэ с любопытством смотрел на старика, не понимая, куда он клонит.

– Я тут нечаянно подслушал ваш разговор с официантом. Если не ошибаюсь, речь шла о клошаре, которого убили в пустом доме у рынка? Я внимательно рассматривал его фотографии в газетах и уверен, что не ошибся.

– Вы знали его?

– Да.

– Недавно видели?

– Нет. Почти двадцать лет назад. Я точно узнал его по фотографии, где он без усов.

– Бывали у него в мастерской на улице Лепик?

– Нет. Если верить газетам, ее больше не существует. Как и Жюльен, я встречал его в тысяча девятьсот сорок шестом году.

– Когда именно?

– Если не ошибаюсь, начиная с февраля. И встречал регулярно в течение полугода.

– Он жил рядом с вами?

– Где они жили, он и его подруга, не знаю, но обедали они в том же ресторане, что я. «Для гурманов», улица Данкур. Это маленький ресторанчик, где бывают, как правило, только завсегдатаи. Там всего с полдюжины столов. В конце концов мы познакомились.

– Вы уверены, что это продолжалось полгода?

– Я видел их в августе, перед тем как уехать на три недели на Лазурный берег.

– А по возвращении?

– Я по привычке поискал их глазами, но их не было. Спросил у Бутана, хозяина, что слышно о них, но он ответил, что они внезапно перестали приходить.

– Может быть, тоже поехали отдохнуть?

– Нет. Тогда бы осенью они возвратились. Я больше не встречал их ни на бульваре, ни на соседних улицах.

Рассказ этого человека – вне всякого сомнения, правдивого и, похоже, обладающего прекрасной памятью, – взволновал Мегрэ. Если сопоставить его показания с показаниями официанта, то получается, что, бросив жену и дочку, а также мастерскую на улице Лепик, Марсель Вивьен сошелся с молоденькой женщиной, не дав себе труда даже переселиться в другой район.

В течение двух месяцев они довольно регулярно заходили после кинематографа в «Сирано». До середины августа их видели в маленьком ресторанчике на улице Данкур, квартала три отсюда.

На что они жили? Были ли у Вивьена сбережения? Неужели он ничего не оставил жене и дочке?

Надо было об этом спросить у г-жи Вивьен, поскольку дочь может и не знать. Но ответит ли она?

Мегрэ тяжело вздохнул, расплатился, поблагодарил Жюльена и соседа, торговца рамами.

– То, что я сообщил, может быть вам полезно?

– Несомненно.

Набив трубку, Мегрэ пошел пешком по бульвару. На улице Данкур он сразу увидел ресторан с вывеской «Для гурманов». Дверь была открыта – чтобы помещение проветривалось. Зальчик оказался крохотный. Пожилой человек, по виду хозяин, облокотясь на стойку, читал газету.

Ресторан был старомодный: на стенах до сих пор висели ящики для сумок завсегдатаев. Зал от кухни отделяла всего лишь застекленная дверь.

Естественно, в этот час ресторан был пуст.

– Что-нибудь выпьете?

– Нет, благодарю, но с удовольствием задал бы вам несколько вопросов.

– Вы кто?

– Комиссар уголовной полиции.

– Так и думал, что не сегодня-завтра полиция явится ко мне.

– Почему?

– Из-за этого странного клошара Вивьена: он несколько месяцев ходил сюда.

– В каком году?

– В сорок шестом.

– Один ходил?

– Нет. С хорошенькой девушкой, которая никогда не упускала возможности прижаться к нему.

– А как случилось, что вы их запомнили?

– Понимаете, стоило им войти, и все – официанты и посетители – непроизвольно начинали улыбаться. Они выглядели такими влюбленными… Бывало, едят и вдруг с набитыми ртами начинают на глазах у всех целоваться.

– Вас это не удивляло?

– Знаете, в нашей профессии столько всякого видишь, что удивить нас трудно. Он выглядел лет на пятнадцать старше ее, но ведь такие пары встречаются сплошь и рядом.

– Где они жили, не знаете?

– Нет. Вероятно, где-то поблизости, потому что шли они всегда пешком, под руку, словно им не надо было торопиться.

– Такси они никогда не брали?

– Вот уж не могу сказать.

– Ужинать они к вам приходили?

– Нет. Но меня это не удивляло. В полдень к нам приходят люди, работающие рядом; после рабочего дня они идут домой. Вечером же публика бывает самая разная.

– Когда они прекратили к вам ходить?

– В середине августа. Я закрыл на две недели ресторан: повез жену в деревню, да и сам собрался порыбачить. А когда вернулся, больше их не видел. Видно, им приглянулся другой ресторан.

Мегрэ поблагодарил, вышел на бульвар и неторопливо, словно житель квартала, побрел по нему. Он ничего не понимал. Что-то в этой истории не сходилось.

Марсель Вивьен ушел из дому за два дня до рождества. Казалось бы, так любил свою восьмилетнюю дочурку и не дотерпел трех дней. Оттого, что вдруг познакомился с этой молодой женщиной или девушкой?

По дороге оказалась кабина телефона-автомата, и Мегрэ вошел в нее. Набрал номер г-жи Вивьен. В трубке раздался ее резкий голос.

– Кто говорит?

– Опять я. Комиссар Мегрэ. На сей раз у меня к вам всего один вопрос, но он исключительно важен для дальнейшего расследования. Ваш муж, уходя, оставил вам денег?

– Нет!

– У него не было ни счета в банке, ни сберегательной книжки?

– Счет в банке был: заказчики расплачивались чеками.

– И он все снял со счета?

– Да.

– Вы предвидели, что он уйдет?

– Как я могла предвидеть?

– Значит, вы не знали о его связи?

– Не знала и не хочу знать!

И она повесила трубку.

В августе 1946 года Марсель Вивьен вместе с любовницей продолжал жить на Монмартре. Сразу после этого след его теряется. Может быть, он уехал в провинцию или за границу, а может, уже тогда стал клошаром?

А куда же делась его подруга, которая была так влюблена, что это даже вызывало улыбки у завсегдатаев ресторанчика «Для гурманов»?