Текст книги "Мопра. Орас"
Автор книги: Жорж Санд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 50 страниц)
На другой же день Арсен пришел за своими сестрами и, не дав им времени даже проститься с нами как следует, молча увел их в новое жилище, которое наспех для них приготовил.
– Теперь, – сказал он, – предоставляю на ваше усмотрение: хотите ли вы остаться здесь или предпочитаете вернуться на родину.
– Вернуться на родину? – воскликнула пораженная Луизон. – Значит, ты выпроваживаешь нас, Поль? Значит, ты хочешь нас бросить?
– Ни то, ни другое, – ответил он. – Вы мои сестры, и свои обязанности я знаю. Но мне казалось, что вы ненавидите столицу и хотели бы уехать.
Луизон ответила, что привыкла к парижской жизни, что на родине не найдет работы, так как за время своего отсутствия потеряла всех заказчиц, и потому хочет остаться.
После того как, подслушивая у перегородки, Луиза проникла но все тайны нашего дома, она примирилась с жизнью в Париже, надеясь извлечь немалые выгоды из беспримерной самоотверженности своего брата. До сих пор она не знала Арсена; она рассчитывала на некоторую поддержку с его стороны, но никак не на полное забвение им своих личных интересов, своей свободы, самой своей жизни. Ей непонятны были также та энергия, бодрость духа и жажда заработка, если можно так выразиться, которые проявились в Арсене, вдохновленном благородной страстью. Но едва лишь ей стало ясно, какую пользу можно извлечь из этих качеств брата, она начала рассматривать его как свою законную добычу, которой необходимо завладеть. Тщеславие и корыстолюбие – вот две страсти, управляющие женщинами с неразвитым умом, если только воздействие повседневных впечатлений не уравновешивается у них врожденным благородством души. Одна ведет их к распутству, другая – к самому откровенному и безжалостному эгоизму. Луизон, с детства лишенная материнской заботы, принесенная в жертву ради мачехи и предоставленная дурным влияниям и дурным примерам, неизбежно должна была предаться одной из этих губительных страстей. Из духа противоречия она поддалась той, которой у мачехи не было, и, став добродетельной из ненависти к пороку, на который вдоволь нагляделась, инстинктивно уступила другой страсти, подсказанной ей нищетой и лишениями: она сделалась алчной и, думая лишь о том, чтобы удовлетворить свою страсть, проявляла ловкость и изворотливость, на которые, казалось, был не способен ее ограниченный ум. Алчность и надежда безраздельно властвовать над братом и побудили ее толкнуть Марту в ловушку.
– Все, что он делал для нас, он делал ради этой безбожницы, – нашептывала она Сюзанне, – а теперь, когда благодаря нам он узнает, как недостойна она его благодеяний, он станет заботиться о нас еще больше.
У Сюзанны была далеко не такая низкая душа, как у сестры, но, привыкнув трепетать перед Луизой, она способна была лишь на запоздалое раскаяние или слабое противодействие. Арсен совершенно не подозревал о гнусных расчетах и намерениях Луизы. Ее отвратительное вероломство по отношению к Марте он приписывал нередкой у женщин ненависти, основанной на предрассудках, на религиозной нетерпимости и властолюбии, доходящем до мстительности. Правда, он видел чудовищное несоответствие между ее угодливостью перед Орасом и мелочной строгостью в соблюдении нравственных правил; такую непоследовательность он приписывал невежеству, неправильно понятому благочестию. Все это глубоко огорчало его. Но, полный снисхождения и мужества, он решил похоронить в тайниках своей души преступление заносчивой и жестокой сестры. Он дал себе слово постепенно привить ей более искренние и благородные чувства и не делать ей упреков до того дня, когда она сама будет в состоянии понять и исправить свою ошибку. Впоследствии он сказал Эжени, которая, несмотря на его скрытность, узнала о том, что произошло между ним и сестрой:
– Что же делать! Если бы я тогда рассказал вам, какое горе она мне причинила, вы бы все возненавидели и стали бы презирать ее; вы сказали бы: какое чудовище! Потерять же уважение честных людей – величайшее несчастье, какое только может постигнуть человека, и я почувствовал к сестре такую жалость, что почти не мог на нее сердиться.
Поэтому он начал относиться к Луизе с мягкостью, исполненной грусти, но эту мягкость она принимала за возросшую братскую любовь.
– Если вы хотите остаться, если вам так лучше, – сказал он сестрам, – я не возражаю. Я подыщу вам работу, а пока стану помогать вам. Мы не такие богатеи, чтобы снимать две квартиры; я буду жить вместе с вами. Так и порешим пока что.
– Пока что? Что ты этим хочешь сказать?
– Я хочу сказать – до тех пор, пока вы не сможете обойтись без меня, – ответил он, – потому что моя жизнь не застрахована от смерти, как дом от пожара. Подумайте же над тем, как бы вам постепенно стать самостоятельными если не путем замужества, то путем честного труда, приобретя с помощью вашей сметливости и усердия хороших заказчиц.
– Будь уверен, – сказала Луизон, несколько опешив, но постаравшись принять гордый вид, – мы не станем сидеть у тебя на шее, ничего не делая; напротив, мы хотим как можно скорее избавить тебя от заботы о нас.
– Не в этом дело, – возразил Арсен, испугавшись, что обидел ее. – Пока я жив, все, что есть у меня, принадлежит вам. Но, как я уже говорил, я не бессмертен, и нужно подумать…
– Да что с ним сегодня! – воскликнула Луизон, в ужасе оборачиваясь к Сюзанне. – Уж не хочет ли он, чего доброго, наложить на себя руки? Послушай, братец, неужели тоска тебя так одолела? Неужели ты собираешься мучиться из-за этой…
– Я запрещаю вам раз и навсегда произносить при мне имя Марты! – сказал Арсен с таким выражением, что обе сестры побледнели. – Я запрещаю раз и навсегда говорить мне о ней, хотя бы намеками, все равно – хорошо отзываясь о ней или дурно, слышите? Если только это случится, я уйду от вас и никогда не вернусь. Итак, вы предупреждены.
– Хорошо, – сказала подавленная Луизон, – мы повинуемся. Но, Поль, умолять тебя, чтобы ты не огорчался, еще не значит говорить о ней.
– Мое настроение никого не касается, – так же решительно поправил он, – и я не желаю, чтобы меня допрашивали. Только что я говорил о смерти, но должен заметить вам, я не из тех, кто кончает жизнь самоубийством. Я не трус. Однако обстановка сейчас напряженная, и, если вспыхнет революция, я не поручусь, что, как и в прошлом году, не приму в ней участия. Потому привыкайте к мысли, что когда-нибудь вам придется полагаться только на свои силы, как это и подобает честным ремесленникам. Я иду к себе в контору. Вы же пока займитесь починкой вашего белья. Через несколько дней у вас будут заказы, но я запрещаю вам просить или брать работу у Эжени.
– Вот видишь, – сказала Луизон сестре, когда он вышел, – все устраивается, как я хотела. Теперь он ненавидит и Эжени. Он уверен, что она погубила Марту.
Сюзанна в смущении опустила голову и сказала:
– Ему очень тяжело; он думает только о смерти.
– Ба! Это вопрос одного дня, – возразила сестра. – Увидишь, скоро он совсем забудет о ней. Арсен горд, он не станет горевать из-за девки, которая смеется над ним с другим возлюбленным. Ты еще увидишь, он первый заговорит с нами о ней и будет доволен, когда мы будем ругать ее.
– Пусть так, но я никогда не стану этого делать, – сказала Сюзанна.
– Ну уж ты, смиренница! Дура, ты что угодно стерпишь от какой-то Марты! Ты чересчур снисходительна, Сюзон. Будь у тебя принципы, ты знала бы, что нельзя быть слишком доброй к безнравственным женщинам. Увидишь, говорю тебе, что недалек тот день, когда сам же брат попрекнет тебя равнодушием к этому делу.
– Пусть так, – сказала Сюзанна, – повторяю, я никогда не позволю себе сказать ему хоть слово против Марты, если даже он сделает вид, будто поощряет меня. Я совершенно уверена – он не перенесет этого. Попробуй сама, коли воображаешь, что ты такая умная!
День, как обычно, прошел в ссорах. Тем не менее, когда Арсен вернулся, он увидел, что в комнате прибрано, все его белье починено, платье вычищено и сложено, овощи сварены и скромный ужин ждет его на столе. Всячески подчеркивая свои заботы и внимание, Луизон относилась к брату с назойливой предупредительностью, которую он терпеливо сносил. Она попыталась развеселить его, но не вызвала у него и тени улыбки; едва проглотив несколько кусков, он вышел, не отвечая на ее расспросы. Так было и на другой день, и через день, и во все последующие дни. Благодаря своей расторопности и усердию он вскоре достал сестрам работу; кроме того, он по-прежнему отдавал им на хозяйственные расходы две трети своего заработка, но одну треть оставлял себе, и они никогда не знали, для чего. Напрасно рылась Луизон повсюду – в его тюфяке, даже под каменными плитками пола, – чтобы узнать, не завел ли он втайне от них личные сбережения, – она ничего не находила. Напрасно задавала ему коварные вопросы – ответа она не получала. Напрасно уговаривала его истратить воображаемые деньги на мебель, белье или другие полезные, по ее словам, в хозяйстве вещи – он притворялся, что не слышит. Не допуская, чтобы сестры в чем-либо терпели нужду, он не разрешал себе ни малейшего излишества. У Луизон появилась новая забота: принимая как должное возможность распоряжаться большей частью достояния своего брата, она ломала себе голову, как бы заполучить все остальное. Ей казалось, что Арсен совершает несправедливость, чуть ли не воровство, удерживая несколько экю для какой-то таинственной цели. Это не давало ей покоя; если бы она смела, она громко выразила бы свою досаду, но невозмутимой мягкостью и ледяным спокойствием Арсен принуждал ее к столь беспрекословному повиновению, какого она сама от себя не ожидала. Итак, пришлось смириться, отказаться от надежды до конца постичь его замкнувшееся навеки сердце, уловить какую-нибудь затаенную мысль на этом окаменевшем лице.
Я рассказываю о подробностях домашней жизни Арсена, хотя и не бывал у него в то время. Но все, что относится к героям моего рассказа, они сами постепенно открывали мне с такой исчерпывающей полнотой и ясностью, что я могу описывать события их жизни, в которых не принимал никакого участия, с такой же достоверностью, как если бы сам был их очевидцем.
Отъезд обеих сестер явился для нас подлинным облегчением. Но таинственность и поспешность, с какими Арсен осуществил это предприятие, долго оставались необъяснимыми. Сначала мы подумали, что, решив больше не видеть Марту, он мужественно лишил себя возможности и повода встречаться с нею, – однако он продолжал приходить к нам, как прежде; когда же Марта спросила у него адрес сестер, он вначале уклонился от ответа, но потом сказал, что устроил их на работу к одной портнихе, хозяйке швейной мастерской в Версале. Мне было известно другое, так как иногда я видел их неподалеку от торгового дома, где работал Арсен; но они так старательно избегали встреч со мной, что я усмотрел в этом волю Арсена и подчинился ей. Эжени тоже не могла разгадать эту загадку, ей не удавалось даже вызвать Арсена на новые признания о его тайных чувствах и планах по отношению к Марте. Напуганная его внешним спокойствием, опасаясь, как бы у него не сохранилось каких-либо обманчивых надежд, она часто пыталась рассеять это кажущееся заблуждение. Но он обрывал подобные разговоры, поспешно отвечая: «Знаю! Знаю! Незачем говорить об этом».
При всем этом ни слова, ни взгляда, которые дали бы Марте основание заподозрить, что она внушила Арсену глубокое и пылкое чувство. Он так хорошо играл свою роль, что она склонна была вообразить, будто всегда была для него только другом; мы и сами начинали верить, что он сумел подавить в себе любовь и окончательно излечился.
Эжени, предвидевшая, как смущена и огорчена будет Марта, если узнает о денежной помощи, какую без ее ведома оказывал ей Арсен, уговорила его взять обратно последнюю принесенную им сумму. Отныне она хотела сама материально поддерживать подругу; и поддержка эта была легко осуществима: Марта была крайне умеренна в своих потребностях, одевалась всегда со скромной простотой и усердно помогала Эжени в работе. Единственной памятью о благодеяниях Арсена, которую мы не решились уничтожить, боясь чересчур огорчить этого чудесного юношу, была недорогая мебель, купленная им для Марты и состоявшая из железной кровати, двух стульев, стола, орехового комода и туалетного столика, который он сам выбирал, увы, с такой любовью! Мы заставили Марту поверить, будто все эти вещи принадлежат нам и мы предоставляем их в ее пользование. Она принимала наши заботы с таким очаровательным простодушием, что мы охотно проявляли бы их всю жизнь; не суждено было, однако, этому сбыться. Злой гений витал над судьбой Марты: то был Орас.
После объяснения с Эжени он приготовился к борьбе против Арсена. Ему казалось весьма унизительным иметь подобного соперника; но вместе с тем он знал, как Арсен умен и смел, как уважаем его все мы, и особенно Марта, и этого было достаточно, чтобы он вступил в бой. Еще несколько дней назад он предпочел бы скорее отказаться от такой затеи, чем противопоставить свой изощренный и развитый ум менее искушенному, крестьянски-грубоватому, но острому уму Мазаччо. Но теперь, когда любовь его приняла форму какого-то лихорадочного пароксизма, он, не краснея, взялся бы оспаривать предмет своей страсти даже у самого господина Пуассона.
Ко всеобщему изумлению, Поль Арсен казался спокойным, чуть ли не равнодушным, и Орас подумал, что Эжени сильно преувеличила его любовь. Однако, когда он узнал, что собственная его любовь уже не секрет для Поля, а я рассказал ему, в какой тоске и отчаянии застал однажды этого мужественного молодого человека, Ораса начало тревожить частое появление Поля в нашем доме и показное торжествующее спокойствие, которым он как бы бросал ему вызов. В нем вспыхнула ревность; в мозгу у него зашевелились самые нелепые подозрения. Марта сначала ничего не поняла: ее совесть была слишком чиста, чтобы ей самой могло прийти в голову обижаться на сомнения, ничем с ее стороны не вызванные. Мрачность Ораса беспокоила ее, хотя ничего не объясняла. Эжени из деликатности не вмешивалась в их отношения, но надеялась, что, поняв, какую несправедливую обиду ей наносят, Марта возмутится и в ней заговорит оскорбленная гордость.
Терзаемый ревностью, Орас с досады попросил меня повести его к госпоже де Шайи. Он побывал там еще два или три раза и не без нарочитости утверждал, будто находит виконтессу все более прелестной. Это всякий раз ранило душу Марты; но зарождающаяся любовь подобна змее, только что рассеченной на части, – они находят в себе силы приблизиться друг к другу и соединиться вновь. Печаль, бессонница, бурные, тяжелые ссоры сменялись примирениями, полными восторгов и опьянения; клятвы никогда больше не видеться – клятвами никогда не покидать друг друга. Это было счастье, насыщенное грозами, обильно орошенное слезами, но это было сильное, напряженное счастье, еще более яркое от постоянной борьбы.
Однажды Орасу вздумалось в отсутствие Арсена высмеять и унизить его. Марта принялась с жаром защищать своего друга, тогда Орас схватил шляпу и, как обычно при вспышке гнева, ни с кем не попрощавшись, выбежал из комнаты. Марта отлично знала, что он явится на другой день и будет просить прощения за свою выходку, но она принадлежала к тем чувствительным и нежным натурам, которые не умеют гордо выжидать конца мучительной для них размолвки. Она вскочила, накинула на плечи шаль и бросилась к двери.
– Что вы делаете? – спросила Эжени.
– Вы же видите, – не помня себя от волнения, воскликнула Марта, – бегу за ним.
– Что вы, что вы, друг мой! Не поощряйте таких дурных и несправедливых поступков, после сами пожалеете.
– Я знаю, – сказала Марта, – но это сильнее меня. Я должна успокоить его.
– Он сам придет, не лишайте его хоть этой заслуги.
– Он придет завтра!
– Ну и что же! Конечно, завтра.
– Завтра, Эжени? Вы не знаете, что значит ждать до завтра! Провести всю ночь как в лихорадке, задыхаясь, не зная сна, считать часы и минуты и повторять в тоске: он не любит меня! Или же, что еще ужаснее: он нехороший человек, он чужд великодушия, я не должна любить его! О нет! Вы этого не знаете.
– Боже мой, – воскликнула Эжени, – ведь вы сами понимаете, что ваша любовь – заблуждение, но едва появляется у вас проблеск разума, вы спешите потерять его.
– Дайте мне поскорее потерять его, – сказала Марта, – ибо это просветление для меня невыносимая мука.
И, высвободившись из объятий Эжени, она выбежала на лестницу и мгновенно исчезла.
Эжени не решилась пойти за ней, чтобы не привлечь внимание соседей и не вызвать в доме скандал. Она надеялась, что внизу, при выходе на улицу, безрассудные влюбленные встретятся и через несколько минут вернутся вместе. Но взбешенный Орас шагал неимоверно быстро. Марта видела его в десяти метрах впереди себя. Она не смела окликнуть его на набережной, бежать у нее тоже не было сил. При каждом шаге ей казалось, что она вот-вот упадет; Марта видела, как в припадке безудержной ярости он ударял тростью по парапету. Она снова поспешила за ним, забывая о собственных страданиях и думая теперь только о страданиях возлюбленного. Орас сбил с ног двух или трех прохожих, невзирая на брань и крики возмущения, задел еще несколько человек, поднялся по улице Лагарп и подошел к отелю «Нарбонн», в котором жил, так и не заметив, что Марта все время шла за ним следом и несколько раз едва не нагнала его. Когда он брал из рук привратницы ключ и подсвечник, он обратил внимание на то, что та, грозно нахмурившись, смотрит поверх его плеча.
– Куда это вы идете, мамзель? – грозно спросила она у кого-то, кто, ни слова не говоря, собирался подняться по лестнице.
Орас обернулся и увидел Марту, без шляпы, без перчаток, бледную как смерть. Он подхватил ее сильными руками, почти поднял на воздух и, набросив ей на голову шаль, чтобы укрыть от посторонних взглядов, увлек за собой вверх по лестнице и осторожно втолкнул в дверь своей комнаты. Там он бросился к ее ногам. Это и было их объяснением. Причина ссоры была забыта в первый же миг.
– О, как я счастлив! – воскликнул он в исступленном восторге. – Ты здесь, ты со мной, мы одни! Впервые в жизни я наедине с тобою, Марта! Пойми, какое это счастье!
– Позволь мне уйти, – сказала испуганная Марта, – за мной, кажется, идет Эжени, может быть, Арсен. Боже мой, или все это почудилось мне? Я где-то видела лицо Арсена, когда бежала за тобой, не знаю где. Нет, я не уверена… может быть!.. Все равно, ты любишь меня, ты любишь меня по-прежнему! Пойдем, проводи меня.
– О, не уходи! Не уходи! – повторял Орас. – Еще мгновение! Если придет Эжени, я не стану отвечать ей, если придет Арсен, я убью его! Останься же, останься еще хоть на мгновение!
Между тем Эжени, в одиночестве, в страхе и тревоге, считала минуты и металась от лестничной площадки к окну, тщетно ожидая возвращения Марты. Наконец она услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Она, наконец-то она!.. Нет, это мужские шаги. Она обрадовалась, решив, что это я и меня можно будет послать на поиски Марты. Она кинулась мне навстречу… но вместо меня увидела Арсена.
– Где Марта? – спросил он упавшим голосом.
– Она вышла на минутку, – смутившись, ответила Эжени, – она сейчас вернется.
– Вышла? Одна, ночью? – сказал Арсен. – И вы позволили ей уйти одной?
– Она вернется с Теофилем, – ответила Эжени, совсем потеряв голову.
– Нет! Нет! Она не вернется с Теофилем, – произнес Арсен, тяжело опускаясь на стул. – Не трудитесь обманывать меня, Эжени. Она не вернется даже с Орасом. Она вернется одна, вернется в отчаянии.
– Значит, вы видели ее?
– Да, я видел, как она бежала по набережной в сторону улицы Лагарп.
– И Ораса не было с нею?
– Я видел только ее.
– И вы не пошли за ней?
– Нет; но я пойду и буду ждать ее, – сказал он.
И стремительно вскочил со стула.
– Но почему вы не последовали за ней? – спросила Эжени. – Зачем вы пришли сюда?
– Ах, я сам не знаю! – растерянно ответил Арсен. – Я, впрочем, хотел было… Да, да, именно это! Я хотел спросить у вас, Эжени… в первый ли раз она выходит одна вечером. Одна или с ним? Скажите, в первый раз?
– Да, в первый раз, – сказала Эжени. – Марта еще невинна, клянусь вам! О боже, почему вы не побежали за ней?
– О, может быть, еще не поздно убить этого негодяя! – в бешенстве воскликнул Арсен и со всех ног бросился вниз по лестнице.
Эжени поняла, к каким мрачным последствиям может привести это происшествие. В ужасе она кинулась бежать вслед за Арсеном. К счастью, я поднимался домой и встретил обоих.
– Куда вы идете? – спросил я. – Отчего у вас такой встревоженный вид?
– Удержите его, бегите за ним! – на ходу крикнула мне Эжени, видя, что Арсен уже проскользнул мимо меня. – Марта ушла с Орасом, а Поль может натворить беды! Идите!
Я, в свою очередь, бросился за Мазаччо и нагнал его. Я схватил его за руку, но не мог удержать, хотя был гораздо выше и сильнее его. Гнев удесятерил его силы, и он увлекал меня за собою, как ребенка.
Из его отрывистых восклицаний я узнал, что произошло, и понял, какую неосторожность допустила Эжени. Единственным способом помешать трагической развязке была ложь.
– Как могли вы поверить, – сказал я Арсену, – будто они уходят вдвоем в первый раз? Да они проделывают это по меньшей мере в десятый.
Это утверждение подействовало на него, как вода на раскаленное железо. Он резко остановился и мрачно посмотрел на меня.
– Вы вполне уверены в том, что говорите? – спросил он душераздирающим голосом.
– Совершенно уверен. Вот уже месяц как она его любовница.
– Значит, Эжени меня обманула?
– Нет, но они обманывают Эжени.
– Его любовница! Значит, этот подлец не собирается жениться на ней.
– Откуда вы знаете, – возразил я, думая лишь о том, как бы успокоить его и увести с собою. – Орас – порядочный человек, и то, чего захочет Марта, захочет и он.
– Вы уверены в том, что он порядочный человек? Поклянитесь в этом собственной честью!
С помощью туманных уверений и уклончивых ответов мне удалось образумить его. Он поблагодарил за доброе к нему отношение и ушел, обещав, что немедленно вернется домой.
Как только я убедился, что он пошел по направлению к дому, я побежал в отель «Нарбонн» и осведомился об Орасе.
– Он там наверху, заперся с какой-то барышней или дамой, это уж как вам будет угодно, – ответила привратница. – Но я заставлю ее спуститься. Я не потерплю такого срама в моем доме.
Я попросил ее говорить потише и подкрепил свою просьбу «неотразимыми доводами» Фигаро. [120]120
…«неотразимыми доводами» Фигаро– То есть деньгами, которыми ловко пользуется Фигаро, герой комедии Бомарше (1732–1799) «Севильский цирюльник» (1775).
[Закрыть]Она рассказала мне, что дама была красивая, с длинными черными волосами и в красной шали. Я удвоил свои «доводы» и получил обещание, что она не станет поднимать шум и выпустит беглянку в любой час ночи, не сказав ей ни слова и никому не сообщая о том, что видела.
Убедившись, что все будет в порядке, я отправился успокоить Эжени. Я не мог удержаться от смеха, видя ее полную растерянность. Теперь, когда Арсена удалось урезонить и от всего отстранить, несколько стремительная, но неизбежная развязка любви Марты и Ораса казалась мне совсем не такой уж поразительной и мрачной, как это представлялось моей благородной подруге. Она сильно выбранила меня за то, что называла моим легкомыслием.
– Видите ли, – сказала она, – с тех пор как Марта полюбила, она мне кажется человеком, приговоренным к смерти. Сейчас я не могу смеяться – как не смеялась бы, видя, что она подымается на эшафот.
Мы прождали до полуночи. Марта не вернулась. Наконец сон победил нашу тревогу.
На заре дверь отеля «Нарбонн» тихо отворилась и еще тише закрылась, пропустив женщину в красной шали, наброшенной на голову. Она торопливо сделала несколько шагов, словно хотела скорее удалиться. Затем, слабая и разбитая усталостью, она остановилась у фонарного столба и оперлась на него, чтобы не упасть. Эта женщина была Марта.
Какой-то человек принял ее в объятия: это был Арсен.
– Как! Одна! Одна! – сказал он. – Он даже не проводил вас?
– Я запретила ему, – еле слышно сказала Марта, – я боялась, что меня встретят с ним; и потом, я не хотела, чтобы он видел меня днем! Я хотела бы никогда больше не видеть его! Но ты, Поль, что делаешь ты здесь так рано?
– Я не мог уснуть, – ответил он, – я пришел за вами, увести вас; внутренний голос говорил мне, что вы уйдете от него одна и что вы будете в отчаянии.
