Текст книги "Мопра. Орас"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

Так упустил он случай сказать ей о своей любви. Но Луизон сумела предоставить ему другой.

Эжени, сама едва оправившись после болезни, должна была переехать на несколько дней в Сен-Жермен, чтобы ухаживать за одной из своих сестер, которая неожиданно также тяжело заболела. Мансарда осталась на попечении Марты. Орас проводил там целые дни. Луиза и Сюзанна старались не тревожить влюбленных. Вверившись судьбе, Марта слушала любовные излияния Ораса, действовавшие на нее властно и чарующе. Я учинил Орасу допрос, он поклялся, что любит ее серьезно и готов на любые жертвы, чтобы доказать это. Я уговаривал Марту употребить все свое влияние, чтобы заставить его работать, ибо видел, как день ото дня возрастают его денежные затруднения, и если бы я ежедневно не снабжал его деньгами, право, не знаю, на какие средства он обедал бы. Эта помощь, которую я оказывал от чистого сердца, ставила меня в трудное и нелепое положение: я не мог попрекать его леностью. Когда я отваживался сказать по этому поводу хоть слово, он безнадежным тоном отвечал:

– Это верно, я сижу у тебя на шее; ты должен презирать меня.

Если же я отвергал подобный довод, одинаково оскорбительный для нас обоих, и ссылался на его собственные интересы, на его будущность, он снова зажимал мне рот, говоря:

– Во имя настоящего, умоляю тебя, не говори мне о будущем. Я люблю, я счастлив, я опьянен, я чувствую, что живу. Так почему же ты хочешь, чтобы я думал о чем-нибудь другом, кроме этого счастливого мгновения, когда жизнь во мне бьет через край?

Разве не был он прав? «До сих пор, – думал я, – в его честолюбии было что-то чересчур личное, он видел будущее лишь в эгоистическом свете. Теперь, когда он любит, душа его откроется более истинным и благородным помыслам. В нем проснется самоотверженность, а с нею – необходимость и желание работать».

ГЛАВА XIV

Когда Эжени вернулась домой и увидела, что все ее усилия отныне бесполезны, она подумала, не пора ли сообщить Арсену истину или, по крайней мере, подготовить его к ней. Она посоветовалась со мной; и, после того как мы со всех сторон рассмотрели вопрос, приняла следующее решение: не доверяя больше стенам мансарды, у которых, по ее словам, оказались уши, она задумала захватить Ораса врасплох у него дома; ее хорошая репутация и всеобщее уважение давали ей право отважиться на такой шаг.

– Послушайте, – сказала она ему, – вы сумели внушить к себе любовь, но совершенно не знаете, какие обязательства взяли на себя по отношению к Марте. Из-за вас она лишается покровительства Арсена, покровительства мужественного и заботливого, в котором он никогда ей не отказывал и которое всегда бывало благотворным. Она не подозревает, чем она обязана ему, чем была бы обязана еще, если бы сама не поставила себя в такие условия, которые вынуждают ее отказаться от его поддержки. Но вам я должна сказать об этом, потому что вы обязаны знать, как обстоит дело. Арсен никогда не оставил бы страстно любимой им живописи, если бы втайне не мечтал помочь Марте и оградить ее от нужды. Ему никогда не пришло бы в голову выписывать сестер из провинции, если бы единственной целью его не было дать ей подруг и обеспечить ей покровительство, за которым легко было бы скрыть свою собственную заботливость. Наконец, как раз сейчас ему предложили скромную должность в конторе какого-то промышленного предприятия. Ничто так не противоречит его склонностям, его деятельной натуре и благородным порывам его ума; я знаю это и боюсь – он не выдержит. Но я знаю также, что он хочет побольше зарабатывать, да и зарабатывает уже достаточно, чтобы незаметно поддерживать Марту, хотя делает вид, будто заботится только о сестрах. Я знаю, что иглой никогда не выручить столько, чтобы три женщины (себя я не считаю) могли жить в таком достатке, такой чистоте и независимости, как Марта и сестры Арсена. Все, что я знаю, все, что я вам рассказываю, Марте пока неизвестно. Она никогда самостоятельно не вела хозяйства; в этом отношении она неопытна, как младенец. Арсен обманывает ее, и мы помогаем ему, стараясь, чтобы она не знала ни лишений, ни непосильного труда. Заодно приходится обманывать и сестер, так как рассчитывать на их скромность мы не можем. До сих пор всю отчетность вела я. Мне удалось уверить сестер и Марту, что получаемая нами прибыль превышает расходы, тогда как на самом деле происходит обратное. Но так не может продолжаться вечно. Арсен втайне всегда надеялся, что, оправившись от пережитых ужасов и старых ран, Марта его полюбит и душа ее раскроется для более сладостных переживаний. Признаюсь, я разделяла его иллюзии и делала все от меня зависящее, чтобы охранить Марту от другой привязанности. Мне это не удалось. Теперь скажите сами, как отнеслись бы вы на моем месте к тайне Арсена и что посоветуете вы и ему и ей?

Это открытие сильно смутило Ораса.

– У меня нет никакого состояния, – сказал он, – как могу я быть чьим-либо покровителем, если до сих пор не могу обеспечить самого себя и не умею руководить собой? – Он в волнении зашагал по комнате, и мало-помалу им овладело мрачное настроение. – Я не предусмотрел всего этого! – воскликнул он горестно и не без досады. – Ничего подобного мне никогда и в голову не приходило. Неужели если два человека любят друг друга, так один обязательно должен быть покровителем, а другой подопечным? Кстати, ведь вы, Эжени, всегда ратовали за равноправие женщин…

– Да, сударь, – ответила она, – я ратую за принцип равноправия и провожу его в жизнь, хотя нелегко отстаивать его в нынешнем обществе. Я умею ограничивать свои потребности тем немногим, что дает мне мое ремесло портнихи. Вы знаете, как я живу с Теофилем, и, следовательно, знаете, что я не теряю ни одного дня, ни одного часа. Но знаете ли, в каком отношении я рассматриваю его как своего законного и естественного покровителя? Если, например, я заболею и надолго лишусь работы, мне не придется ложиться в больницу, потому что у него в сердце я найду убежище от одиночества и нищеты. Если какой-нибудь негодяй осмелится оскорбить меня, найдется кому заступиться и отомстить за меня. Наконец, если я стану матерью, – добавила она, из чувства стыдливости опуская глаза, но тут же снова решительно поднимая их на Ораса, как бы желая внушить ему мысль о возможных последствиях его любви к Марте, – моим детям будут обеспечены кусок хлеба и образование. Вот почему, сударь, таким женщинам, как мы, важно встретить в своих возлюбленных длительную привязанность и преданность, равную нашей.

– Эжени, Эжени, – сказал Орас, бессильно опускаясь на стул, – вы просто повергаете меня в отчаяние! Я не настолько еще вошел в роль возлюбленного Марты, чтобы задумываться над серьезными последствиями любовного упоения, овладевшего всеми моими помыслами. Что ж, дорогая Эжени, я готов исповедаться перед вами и обвинить самого себя; я не могу и не хочу обманывать вас. Я тянусь к Марте всем своим существом, я люблю ее всем сердцем; но могу ли я обещать, что буду для нее тем, чем Теофиль является для вас? Могу ли взять на себя обязательство уберечь ее от всех опасностей, от всех бед, грозящих ей в будущем? Теофиль – богач по сравнению со мною: у него небольшое, но прочное состояние, он может работать для будущего. У меня же нет ничего, кроме долгов, и, следовательно, я вынужден буду работать для будущего, для настоящего и для прошлого одновременно.

– У Арсена тоже ничего нет, – возразила Эжени, – а между тем он поддерживает еще двух сестер.

– Ах, – воскликнул Орас, приходя в неистовство от этого обидного для него сравнения, – уж не прикажете ли вы мне тоже стать лакеем! Нет, не родилась еще та женщина, ради которой я согласился бы унизиться до занятия, недостойного меня. Если Марта воображает…

– О сударь, не кощунствуйте, – сказала Эжени. – Марта ничего не воображает, ибо все это я тщательно от нее скрываю; и, узнай она, что из-за нее обсуждаются подобные вопросы, она, я уверена, в тот же день сбежала бы от всех нас, из опасения быть кому-нибудь в тягость. Для меня совершенно очевидно, что вы ее не любите, так как совсем не понимаете ее и нисколько не уважаете. Бедная Марта! Я знала, что она заблуждается!

Эжени встала, чтобы уйти. Орас удержал ее.

– И теперь, – сказал он, – вы собираетесь действовать против меня?

– Так же, как поступала до сих пор; не скрою.

– Вы постараетесь изобразить меня гнусной личностью, чудовищем эгоизма потому лишь, что по своей бедности я не могу содержать женщину и слишком уважаю себя, чтобы стать лакеем? О! Если заслуги человека оценивать по количеству заработанных им денег, то, несомненно, Поль Арсен – герой, а я – ничтожество!

– Во всем, что вы говорите, – возразила Эжени, – проскальзывают мысли, оскорбительные для Марты и для меня, и я отказываюсь продолжать этот разговор. Позвольте мне уйти, сударь. Правда жестока, но нужно, чтобы Марта узнала ее и в тот же день отреклась от своего друга ради вас и от вас – ради себя самой. К счастью, мы останемся с ней! Теофиль сумеет заменить Арсена, и даже более бескорыстно; я тоже буду работать для нее и с нею, – и никогда нам не придет в голову, что это называется содержатьженщину!

– Эжени, – сказал Орас с жаром, беря ее за руки, – не осуждайте меня, не зная, что творится в моем сердце. Когда-нибудь вы раскаетесь в том, что унизили меня в глазах Марты и в моих собственных. У меня вовсе нет тех низких мыслей, какие вы мне приписываете. Быть может, беседуя с вами, я был недостаточно тактичен и рассудителен, но если вы обижаетесь из-за слов, случайно сорвавшихся у меня с языка, то согласитесь, что и я могу возмутиться из-за оскорбительной параллели, которую вы постоянно проводите между мной и этим Мазаччо. У меня нет склонности к бессознательному подражанию, я ненавижу примерных людей, разыгрывающих ходячую добродетель, но я тоже способен, как мне кажется, на самоотверженную преданность без пышных фраз и клятв. Как можете вы знать меня, если я сам себя не знаю; мне не приходилось еще подвергаться испытанию, но сколько бы я ни изучал и ни проверял себя, я не нахожу в своей душе задатков подлости или признаков неблагодарности. Почему же вы заранее осуждаете меня? Вы очень предубеждены против меня, Эжени; каждый мой вздох, каждый шаг, каждое слово вы готовы истолковать в дурную сторону. Стоит Марте загрустить или уронить слезу, как причину этого вы приписываете мне. Одним словом, оба мы не сможем существовать без того, чтобы имя Арсена не висело у нас над головой как приговор. Одно это стесняет и омрачает все порывы моего сердца, будущее мое теряет поэзию, душа моя теряет доверчивость. Жестокая Эжени, зачем вы сказали мне все это!

– Неужели у вас так мало мужества? – возразила Эжени. – Или вы боитесь унизить себя, сказав, что пример Арсена вас не пугает и что, подобно ему, вы чувствуете себя способным на величайшее самоотречение ради женщины, которую вы любите?

– Чего вы, собственно говоря, от меня хотите? Что должен я сделать? Жениться? Но это бессмысленно. Я еще несовершеннолетний, и родители никогда не позволят мне…

– Да будет вам известно, что в некоторых отношениях я разделяю убеждения сенсимонистов, – отвечала Эжени, – и в браке вижу добровольный и свободный союз, которому ни мэр, ни свидетели, ни церковь не могут придать более священного характера, чем любовь и доверие. Марта, я знаю, придерживается тех же взглядов; и я уверена, что никогда ни она, ни я не заговорим с вами о законном браке. Но есть браки поистине святые – те, что заключаются на небесах; и если вы отступите перед этим браком…

– Нет, Эжени, нет, благородный друг мой, – воскликнул Орас, – такого брака и я не отвергаю! Меня огорчает только ваше недоверие; и если вы заразите им свою подругу, все переменится – великий боже! Наша бурная, искренняя страсть превратится в нечто упорядоченное, принужденное, лживое, и оба мы охладеем.

Пока Эжени так сурово и внимательно исследовала сердце Ораса, в тот же час, в тот же миг на сердце Арсена было совершено еще более серьезное посягательство. Он пришел навестить сестер или, вернее, воспользовался этим предлогом, чтобы повидаться с Мартой. Луизон не было дома, и Сюзанна, недовольная деспотизмом старшей сестры, в свою очередь задумала нанести решающий удар. Отведя Арсена в сторону, она сказала ему:

– Братец, я прошу вашей защиты, но для начала требую сохранить в полной тайне все, что я вам доверю.

Когда Арсен пообещал, она рассказала ему о поведении Луизон по отношению к Марте.

– Вы думаете, – сказала она, – что Луизон по доброй воле, от чистого сердца помирилась с Мартой и перестала причинять ей огорчения? Знайте же, она готовит ей еще большее горе и ненавидит ее сильнее, чем когда-либо. Видя, как вы любите Марту, и понимая, что уговорами не заставишь вас отказаться от нее, она решила унизить ее в ваших глазах. Она замыслила погубить ее, и мне кажется, что ей это уже удалось.

– Унизить ее! Погубить! – воскликнул Поль Арсен. – И это говорит моя сестра? И это говорится о другой моей сестре?

– Послушайте, Поль, – продолжала Сюзанна, – вот что произошло: Луизон подслушала через перегородку, о чем говорили в своей комнате Теофиль и Эжени. Так она узнала, что Эжени собиралась женить вас на Марте, а Марта полюбила господина Ораса. Тогда она сказала мне: «Мы спасены, и брат скоро узнает, что его дурачат. Нужно только представить ему доказательства, и когда он поймет, какую погибшую женщину выбрал нам в подруги, он прогонит ее и будет верить только нам». – «Но какие же доказательства ты можешь представить ему? – спросила я. – Марта вовсе не погибшая женщина». – «Если она еще не погибла, то скоро погибнет, ручаюсь тебе, – сказала Луизон, – делай только все по-моему и во всем слушайся меня, и тогда увидишь, как эта дура попадет в ловушку». Она притворилась, что просит у Марты прощения, и, чтобы угодить ей, начала во всем ей поддакивать. Потом она, уж не знаю как, уговорила господина Ораса посмелее ухаживать за Мартой, потом целый день нашептывала Мартон, что господин Орас – красивый молодой человек, очень милый молодой человек и что на ее месте она не заставляла бы его так долго томиться; потом, наконец, устраивала им свидания наедине, помогала встречаться вне дома, а когда Эжени заболела, она нарочно оставляла их на целый день одних в комнате, а меня уводила в другую. Два или три раза Марта, взволнованная и испуганная, прибегала к нам, как бы ища у нас защиты, но Луизон запирала дверь у нее перед носом и притворялась, будто не слышит, как она стучит. Бог знает, что из всего этого вышло! Во всяком случае, это просто ужасно со стороны Луизон! Ругает меня что есть мочи, если я заколю ворот немного ниже подбородка, не позволит мужчине дотронуться до кончика своего пальца, а сама толкает бедную девушку в сети дьявола и помогает молодому человеку, у которого уж никак не христианские намерения. Мне было очень стыдно за нее и горько за Марту. Я попыталась объяснить Мартов, что не с добрыми целями с ней так поступают и что господин Орас – гнусный соблазнитель, но Марте это не понравилось, она решила, что я ее ненавижу. Луизон пригрозила, что изобьет меня, если я скажу еще хоть слово, а Эжени, увидев, что я грустна, попрекнула меня дурным характером. Одним словом, скоро вам будет нанесен тяжелый удар. Будьте готовы к нему, братец, и не слишком осуждайте бедную Марту, она виновата меньше других.

Арсену удалось скрыть необычайное волнение, охватившее его при этом признании. Ему все еще не верилось. Он задавался вопросом: была ли Луизон чудовищем вероломства или Сюзанна – подлой клеветницей, но и в том и в другом случае он чувствовал себя оскорбленным и был потрясен, неожиданно обнаружив в своей семье такие низкие чувства. Он дождался возвращения Луизы и с самым простодушным видом спокойно спросил у нее об отношениях Марты и Ораса.

– Мне говорили, – сказал он, – будто они любят друг друга. Я не вижу в этом ничего плохого и не имею никакого права обижаться. Но я полагаю, что вы, как сестры, могли бы предупредить меня раньше, тем более что вы думали, будто я этим интересуюсь.

Луизон сразу заметила, что, несмотря на кажущееся спокойствие Поля, губы у него побелели и голос прерывался. Она решила, что причиной его страданий была только скрытая ревность, и, заранее торжествуя победу, сказала:

– Ах, боже мой, Поль! Видишь ли, утверждать что-либо можно, когда сам в этом уверен, и потом, ты ведь был недоволен, когда мы как-то хотели тебя предупредить! Но теперь-то я могу говорить с тобой откровенно, если, конечно, ты этого требуешь и если обещаешь, что Марта ничего не узнает.

С этими словами она вытащила из кармана письмо, которое Орас поручил ей передать Марте. Арсен не распечатал бы его даже в том случае, если бы от этого зависела его жизнь. Впрочем, согласно его убеждениям, простым и прямолинейным, письмо это само по себе было красноречивой уликой. Он положил его в карман и сказал Луизе:

– Достаточно! Благодарю тебя. Решение было принято мною, уже когда я шел сюда. Даю тебе слово, что Марта никогда не узнает, какую услугу ты мне оказала.

Он прошел ко мне в кабинет (я только что вернулся), а через несколько минут появилась и Эжени.

– Возьмите, – сказал он, подавая ей письмо Ораса, – вот письмо к Марте, я нашел его на полу в комнате у сестер. Это почерк господина Ораса, я узнал его.

– Поль, настало время сказать вам… – начала Эжени.

– Нет, мадемуазель, не стоит, – сказал Поль, – я ничего не хочу знать. Марта не любит меня; остальное меня не касается. Я никогда не был и не буду навязчивым. Я был назойлив только с вами – слишком много говорил о себе и обременил вас обществом своих сестер, которое не всегда было вам приятно. С Луизой ужиться нелегко; теперь представился случай устроить ее в другом месте, и я пришел сказать вам, что завтра же избавлю вас и от нее и от Сюзанны. Я очень признателен вам за все, что вы для них сделали, и прошу вас и впредь не отказывать мне в своей дружбе, к которой, несомненно, я буду прибегать так часто, как только смогу, если, конечно, господин Теофиль не найдет это неуместным.

– Ваши сестры мне вовсе не в тягость, – отвечала Эжени, – Сюзанна всегда была очень кротка, да и Луизон с некоторых пор стала гораздо мягче. Я понимаю, что ваши планы на будущее изменились и теперь вы хотите расторгнуть союз, который создавался нами в более благоприятной обстановке; но все же зачем так торопиться?

– Мои сестры должны уехать как можно скорее, – возразил Арсен. – И, пожалуй, они не так хороши, как вам кажется. Кроме того, сейчас мне уже легче устроить их, чем это было сразу по приезде. Послушайте, Эжени, – сказал он, отводя ее в сторону, – я надеюсь, вы оставите Марту у себя, пока она сама не захочет уйти, и позаботитесь об удовлетворении всех ее нужд, пока кто-нибудь другой не возьмет это на себя. Вот часть тех денег, что я получил сегодня; употребите их, как обычно, и, как обычно, сохраните все в тайне.

– Нет, Поль, теперь это невозможно, – сказала Эжени. – Вы как бы унижаете бедную Марту, оказывая ей подобное покровительство после того, как вам все стало известно. Она должна узнать наконец, кому обязана удобствами, которыми по сей день пользовалась, чтобы поблагодарить вас и раз навсегда отказаться от вашей помощи.

– Эжени, – с жаром сказал Поль, – если вы это сделаете, мне уже нельзя будет посещать вас, нельзя видеть Марту. Она будет краснеть передо мной, неловко себя чувствовать, быть может, возненавидит меня. Не лишайте же меня ее доверия и дружбы, раз уж я не могу надеяться на большее. Отказывать же мне в последней услуге, которую я хочу ей оказать, вы не имеете права, как не имеете права нарушить клятву, которую мне дали.

Я поддержал его перед Эжени, и было решено, что Марта ничего не узнает. Вскоре она пришла вместе с Орасом, которого, кажется, поджидала на лестнице. Арсен поздоровался с ней и, как ни в чем не бывало, принял участие в разговоре на общие темы, в то же время внимательно наблюдая за ней и за Орасом; но ни тот, ни другая не замечали этого; влюбленные отличаются поистине изумительной рассеянностью. Через четверть часа Арсен удалился, крепко пожав руку Марте и вежливо простившись с Орасом. Я понял взгляд Эжени и пошел проводить Арсена. Я боялся, как бы под этой стоической выдержкой не скрывалось какое-нибудь отчаянное решение, тем более что Арсен всячески старался от меня отделаться. Наконец, устав от борьбы с самим собой и со мною, он прислонился к парапету, и я увидел, что он близок к обмороку. Я заставил его зайти в аптеку и принять несколько капель эфира. Затем долго уговаривал его; казалось, он слушал меня, но, я уверен, не слышал ничего. Я проводил его домой и ушел лишь после того, как он лег в постель. Уже на углу улицы меня начали осаждать мрачные мысли о трагических ночных самоубийствах, вызванных несчастной любовью; я вернулся и вошел к Арсену. Он сидел на кровати, задыхаясь от мучительных, беззвучных рыданий. Проявление дружеского участия с моей стороны вызвало у него на глазах слезы, но они не облегчили его. Несколько опомнившись и увидев мою тревогу, он сказал:

– Успокойтесь, сударь. Даю вам слово вести себя как подобает мужчине. Может быть, когда я останусь один, мне удастся поплакать; это будет самое лучшее. Поверьте же мне и оставьте меня одного. Завтра я приду, обещаю вам.

Вернувшись домой, я застал Марту в самом веселом расположении духа. Орас, смущенный вначале присутствием соперника, прилагал все усилия, чтобы понравиться ей, и влюбленная Марта радостно восхищалась его умом. Она даже не догадывалась, как тяжело было на душе у Поля, и мой расстроенный вид не внушил ей ни малейших подозрений. «О, эгоизм любви!» – подумал я.