Текст книги "Мопра. Орас"
Автор книги: Жорж Санд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)
К концу лета виконтесса заторопилась с отъездом из деревня под предлогом неотложных дел, а в действительности затем, чтобы бежать от Ораса, которого не только разлюбила, но даже начинала ненавидеть. Желая избавиться от опасного любовника, она написала своему старому другу маркизу де Верну и, как обычно, когда нуждалась в его помощи, попросила у него совета. Она поверила ему и свою склонность к Орасу, и последовавшее за ней отвращение, описала презрение и гнев, вызванные его нескромностью, и страх перед новыми его выходками. Она рассказала маркизу, что, думая внушить Орасу почтение, попробовала обращаться с ним свысока, но потерпела неудачу: Орас пожелал заявить о своих правах и, чтобы держать ее в страхе, не вызывая ненависти, заговорил о ревности и мести, подобно герою Кальдерона. [151]151
Кальдеронде ла Барка Педро (1600–1681) – крупнейший испанский драматург XVII в.
[Закрыть]Леони в ужасе умоляла маркиза прийти к ней на помощь и избавить ее от этого безумца.
– Я предвидел такой исход, – отвечал маркиз. – Этот молодой человек мне понравился, а вам еще больше. Он обладает достоинствами таланта и недостатками человека безродного. Он любит вас, но скоро возненавидит, ибо вы не можете ни любить, ни ненавидеть его так, как он это понимает. И его ненависть и его любовь будут для вас одинаково гибельны. Есть одно лишь средство защитить себя: добейтесь, чтобы он стал к вам равнодушен. Но при этом остерегайтесь проявлять свое равнодушие. Это может оживить в нем желания, возбудить досаду и толкнуть его на самые отчаянные поступки. Напротив, будьте страстны: превосходите его в ревности, в несправедливости, в угрозах. Запугайте его, утомите своими чувствами, постарайтесь досадить ему своими требованиями. Разыграйте и вы пылкую испанку и доведите его до того, чтобы он сам захотел вас покинуть. Постарайтесь, чтобы первый шаг к разрыву сделал он и сделал это грубо; тогда вы спасены, вина падет на его голову. Вы тут же воспользуйтесь этим, чтобы его покинуть, и ваша поспешность будет воспринята как проявление законной гордости, чувства собственного достоинства, неумолимого гнева великой любви! За остальное отвечаю я. Когда придет время, я займусь им, выслушаю все его жалобы, докажу, что он сам во всем виноват, и, даже ненавидя, он вынужден будет вас уважать. Возможно, он станет докучать вам, пойдет на всякие безумства, чтобы увидеться с вами. Будьте безжалостны. Может быть, он попытается застрелиться, но промахнется: он слишком умен, чтобы добровольно лишить себя любовных утех, которые сулит ему будущее. Заметьте, что все его сумасбродства не только вас не скомпрометируют, а напротив, обернутся вашим торжеством. Возможно, все узнают, что этот юноша вас обожает; но все узнают также, что вы довели его до отчаяния; а если ему случится в гневе похвалиться прошлым, его сочтут фатом или безумцем. Все это, моя дорогая, послужит к вящей вашей славе. Женщины еще больше станут завидовать вашему могуществу, а мужчины сотнями падут к вашим ногам.
Виконтесса в точности последовала совету своего ментора. Она так хорошо разыграла страсть, что Орас испугался. Как только он начал отступать, она перешла в наступление и не побоялась потребовать, чтобы он похитил ее. Сперва эта мысль даже увлекла Ораса, он представил себе, какой шум вызовет подобное происшествие, какой славой покроет его в провинции и даже в свете неистовая страсть дамы такого высокого положения и такого ума. Виконтесса похолодела, увидев, что он готов согласиться, но на следующее же утро Орас пришел в ужас при мысли о том, чтобы соединить свою судьбу с такой ревнивой и властной любовницей. Он представил себе, какие будет испытывать мучения, когда зеваки, сбежавшиеся, чтобы поглядеть на похищенное им сокровище, станут говорить: «Так, значит, это и есть та самая хваленая красавица?» А кто-нибудь еще добавит: «Да она уже не первой молодости!»
И, хорошенько рассудив, он отказался от предложенной ему жертвы под тем предлогом, что беден и не смеет обречь на нищету женщину, взлелеянную в роскоши. Предлог этот, впрочем, был довольно основателен. Виконтесса сделала вид, что это не может ее остановить, что она презирает богатство и не считается с мнением суетного, ненавистного ей света. Но как только она убедилась, что Орас напуган ее намерениями, она обвинила его в том, что он ее не любит; притворилась, будто ревнует к Эжени, выдумывала невесть какие нелепые поводы для подозрений и обид. Она даже пролила слезы и вырвала клочок фальшивых волос. Потом вдруг выгнала Ораса из своего будуара, быстро собралась и, отказавшись выслушать его объяснения или даже проститься с ним, уехала в Париж, утомленная разыгранной драмой, но довольная тем, что избавилась наконец от своих страхов.
С этой минуты, как и предсказал маркиз, победа ее была обеспечена; Орас, жалея Леони в ее мнимом горе и радуясь вместе с тем, что буря миновала, почувствовал себя более уязвимым, ибо считал себя более холодным.
Местные молодые дворяне из свиты Леони оставались еще в своих замках, чтобы насладиться осенней охотой; один из них, подружившись с Орасом и всерьез считая его выдающимся человеком, пригласил его завершить сезон в своем имении. Орас с радостью согласился. Луи де Меран был богат и холост. Это был человек недалекий, почти без всякого образования, но с добрым сердцем и прекрасными манерами. Не мудрено, что Орас ослепил его своей эрудицией, очаровал блеском своего ума и в то же время воспользовался его обществом, чтобы перенять аристократическую непринужденность, которая привлекала его теперь более чем когда-либо.
Прежде всего Орас постарался забыть о пережитых им тягостных волнениях, и дом де Мерана показался ему раем. Отличные верховые лошади, тильбюри в его личном распоряжении, великолепное оружие, превосходные гончие, хороший стол, веселые собутыльники, а также и иные развлечения, которыми он передо мной не хвастал после высказанного им презрения к такого рода удовольствиям, но которым охотно предавался, видя, что взятые им за образец денди занимаются развратом и восхваляют его, – всего этого было достаточно, чтобы увлечь Ораса и вскружить ему голову до самой зимы. Превосходя всех своих новых друзей и умом и развитием, Орас блеском остроумия возмещал недостаток знатности, богатства и светского обхождения; впрочем, скромность его положения никто не поставил бы ему в вину, если бы только он сам не вздумал им рисоваться. Но этого он остерегался. Он так боялся, как бы эти надменные молодые люди не стали смотреть на него свысока, что дал им понять, будто принадлежит к старинному судейскому роду и пользуется значительным достатком. Скудость его багажа опровергала это хвастовство. Но ведь он путешествует; он задержался случайно в этих краях, а намеревался пробыть здесь всего несколько дней! И чтобы оправдать в глазах Луи де Мерана пустоту своего кошелька, он несколько раз делал вид, что порывается уехать, дабы посетить «своего банкира» и получить требующиеся ему деньги.
– Стоит ли об этом говорить! – сказал хозяин, который смертельно скучал, оставаясь один в своем замке, и поэтому радовался обществу Ораса. – Мой кошелек к вашим услугам. Сколько вам нужно? Сотню луи?
– Мне нужно не больше сотни франков! – воскликнул Орас, обомлев от столь блистательного предложения; ему не давала покоя мысль о «чаевых», которые нужно будет раздать слугам при отъезде.
– Вы шутите! – возразил его друг. – Скоро будет сельский праздник. Иногда мы развлекаемся целую неделю. Идет адская картежная игра. И если вы не хотите прослыть скаредным мещанином – ведь вас не знают у нас в провинции, – вы обязательно должны бросить горсть золотых на стол.
Хотя Орас отлично понимал, что никогда не сможет вернуть эту сумму, если только ему не повезет в игре, достаточно было этого слабого проблеска надежды, чтобы он слепо уверовал в успех и принял предложение нового своего друга. Он никогда не брал в руки карт, потому что не имел к тому возможностей и не знал ни одной игры, за исключением бильярда. Правда, на бильярде он играл превосходно, чем заслужил уважение тех важных особ, среди которых вращался. Увидев, как играют в буйот, он вскоре постиг правила игры и в день праздника со страстью устремлялся на новый для него путь опасностей и тревог.
На беду, в этот день ему необычайно везло. С сотней луидоров в кармане он выиграл тысячу. Он тут же вернул долг де Мерану, отложил четыреста луидоров и продолжал играть все следующие дни на остальные пятьсот. Он проиграл, отыгрался и наконец, испытав на себе все прихоти неверного счастья, вернулся в замок Меран с семнадцатью тысячами франков золотом и банковыми билетами. Для молодого человека, вечно испытывавшего нужду в деньгах и никогда не ведавшего обеспеченной жизни, это было целое состояние. Он чуть с ума не сошел от радости, и я уверен, что с этого дня он действительно немного тронулся. Он прибежал к нам, чтобы сообщить о своей удаче, но, впрочем, не подумал вернуть мне сто пятьдесят луидоров, которые я ему ссудил. Я не решился напомнить о долге, хотя и находился в стесненных обстоятельствах; я не допускал мысли, что он может об этом забыть. Однако он действительно забыл, и я прощаю ему от всей души, ибо верю, что сделал он это не по злой воле. Лучшее доказательство тому – поспешность, с которой он пришел сообщить мне о своем богатстве.
Первой его заботой было послать сто луидоров матери; но он не посмел написать ей, что это карточный выигрыш: бедная женщина скорее испугалась бы, чем обрадовалась деньгам. Он сообщил ей, что это плата за литературные труды, которым он предается в тиши моей сельской обители и отсылает парижскому издателю.
– Я хочу, – сказал он смеясь, – примирить ее с профессией литератора; когда-то она отнеслась очень неодобрительно к моему выбору, но отныне будет считать это занятие весьма почтенным. Через несколько месяцев я пошлю ей еще тысячу франков, а потом еще, пока не кончатся деньги. Какая досада, что нельзя отправить ей сегодня же всю сумму! Я был бы так счастлив, если бы сразу расквитался за все те жертвы, которые приносила она с первого дня моего рождения. Но она ничего бы не поняла, потребовала бы объяснений, которых дать я ей не могу; а мои столь же разумные, сколь и благожелательные земляки, увидев, что матушка Дюмонте обзаводится посудой и покупает дочке платья, несомненно решат, что я кого-нибудь ограбил, если могу предоставить своему семейству подобную роскошь. Разумеется, отец, который имеет притязание судить о литературе, захочет прочесть мою прозу в напечатанном виде. Я скажу, что пишу под псевдонимом, вырежу из какого-нибудь недавно переведенного немецкого поэта-мистика сотню страниц и пошлю ему, написав, что это мое. Он не поймет ни слова, но покажет всем городским умникам, которые, не смысля ничего в литературе, признают меня наконец выдающимся человеком.
Говоря все эти глупости, Орас, любивший иногда посмеяться над самим собой, хохотал от всей души. Он действительно тотчас бы отправил все деньги матери, если бы мог это сделать, не испугав ее. Сердце у него было доброе; и радовался он тому, что разбогател, не столько из-за самого богатства, сколько из-за победы, одержанной над его, как говорил он, злым роком. К несчастью, назавтра он и не вспомнил о своем решении. Мать ничего больше от него не получила, равно как и все его парижские кредиторы. От этого восторженного порыва осталась только какая-то странная, безрассудная гордость – он поверил в свою счастливую звезду игрока, как Наполеон верил в свою звезду полководца. Эта нелепая вера в провидение, готовое удовлетворить его прихоти, и в бога, склонного покровительствовать ему во всех делах, придала ему самоуверенности и дерзости. Он стал жить на широкую ногу, как молодой человек, которому родители высылают пятнадцать тысяч франков каждые полгода. Он купил лошадь, швырял золотые монеты всем слугам в замке, написал в Париж своему портному, что получил наследство, и велел выслать ему наимоднейшие костюмы. Через две недели он появился наряженный самым нелепым образом. Друзья поиздевались над его безвкусным одеянием и посоветовали сменить портного из Латинского квартала на знаменитость, одевавшую весь высший свет. Орас раздарил свой новый гардероб псарям своих приятелей и заказал другой Юману, у которого шил Луи де Меран. Рекомендация этого богатого, изящного молодого человека открыла ему у короля портных кредит, который мало его обеспокоил, но как бы разверз перед ним невидимую бездну.
Веселые приятели, увидев такую беспечную щедрость и костюм денди, чудесно скрывавший плебейское происхождение Ораса, окончательно приняли его в свою среду и окружили его поклонением. В наши дни не время, а деньги – великий наставник. Ораса больше не сдерживала и не угнетала его бедность, он отдался всем порывам своей искрометной веселости, своего дерзкого воображения. Деньги сотворили с ним чудо; ибо с верой в будущее и радостями настоящего они вернули ему работоспособность, казалось, утраченную навеки. Он вновь обрел все свои таланты, подавленные горестями и заботами минувшей зимы, и у него появилось ровное, веселое настроение. Взгляды его, хотя не стали справедливее, упорядочились и приобрели некоторую широту. У него вдруг определился стиль. Он написал небольшой, но примечательный роман, выведя в качестве героини бедную Марту и взяв сюжетом свое любовное приключение. Себя он выставил в более привлекательном виде, чем был в действительности, причем весьма искусно объяснил и опоэтизировал свои пороки. Можно сказать, что если бы его книга имела больше читателей, она явилась бы самым пагубным произведением романтической эпохи. Это была не только апология, но и апофеоз эгоизма. Разумеется, Орас был способен на большее; но он вложил в свою книгу достаточно таланта, чтобы придать ей действительную ценность. Так как теперь он был богат, то легко нашел издателя; и роман, напечатанный за его счет и вышедший вскоре после его возвращения в Париж, имел известный успех, особенно в высшем свете.
Эта обеспеченная жизнь в сочетании с умственным трудом и физическими упражнениями была идеалом и подлинной стихией Ораса. Я заметил, что речь его и манеры, казавшиеся смешными, когда он старался превратить их из буржуазных в аристократические, приобрели изящество и уверенность, когда он стал силен собственными заслугами, богат собственными деньгами и больше не стремился подражать другим.
В Париже новые друзья ввели его в дома богачей и аристократов, где он познакомился со старинным хорошим обществом и с новым высшим светом. Он побывал на балах у еврейских банкиров и на менее пышных, но более изысканных вечерах у нескольких герцогинь. Он появлялся в гостиных исполненный самоуверенности, чувствуя, что любовник и ученик изысканной виконтессы де Шайи нигде не может быть смешным.
После двух месяцев такой жизни Орас совершенно преобразился. Он заехал к нам однажды утром в своем тильбюри, в сопровождении грума, который остался у подъезда присматривать за прекрасной лошадью. Орас, как ни в чем не бывало, поднялся на пятый этаж и имел достаточно такта не показать нам, что он запыхался. Одет он был безукоризненно, а его непокорные кудри подчинились наконец искусству Бушро, преемника Мишалона. У него были белые, как у женщины, руки, длинные ногти, лакированные башмаки и трость от Вердье. Но больше всего нас поразило то, что говорил он совершенно естественным тоном, причем никто бы не догадался, каких трудов ему стоило это совершенство.
Единственным признаком, обнаруживавшим, как недавно произошло это превращение, была торжествующая радость, озарявшая, словно ореолом, его чело. Эжени, которой он, войдя, впервые в жизни поцеловал руку, сначала с трудом сохраняла серьезность, но в конце концов она вслед за мной изумилась той легкости, с какой выпорхнул из куколки этот юный мотылек. Орас прошел такую прекрасную школу, что научился не только хорошо держаться, но и хорошо поддерживать разговор. Он не говорил больше о самом себе, а расспрашивал обо всем, что могло нас интересовать, и делал вид, что его это тоже чрезвычайно интересует. Мы видели первые его попытки приблизиться к образцу, которого он наконец достиг, и были поражены, как быстро он утратил заносчивость и высокомерие выскочки.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – сказал я. – Твои дела как будто идут блестяще. Надеюсь, новым своим богатством ты обязан не только картам, но и литературе; выступил ты для начала совсем неплохо.
– Выигранные деньги подходят к концу, – простодушно ответил он. – Правда, я надеюсь пополнить их, черпая из того же источника, и до сих пор мне везло, но так как нужно быть готовым к проигрышу, я подумал о литературе как о более надежном источнике дохода. Мой издатель уплатил мне сегодня три тысячи франков за книжечку, которую я состряпаю в две недели. И если публика примет ее так же благосклонно, как и первую, надеюсь, я скоро не буду нуждаться в деньгах.
«Три тысячи франков за маленькую книжонку, – подумал я, – это дороговато; впрочем, все зависит от договоренности».
– Мне хотелось бы, – сказал я, – поговорить с тобой о твоем романе.
– О! Прошу тебя, – воскликнул он, – не будем о нем говорить! Это так плохо, что я не желаю о нем слышать.
– Это вовсе недурно, – возразил я, – я даже сказал бы, что, с литературной точки зрения, это замечательное изложение своими словами «Адольфа»; [152]152
«Адольф»(1815) – роман Бенжамена Констана (1767–1830), рисующий иссушенного эгоизмом молодого человека, неспособного к истинной любви.
[Закрыть]можно подумать, ты взял за образец литературный шедевр Бенжамена Констана.
Такой комплимент не особенно понравился Орасу. Он сразу переменился в лице.
– Ты находишь, – сказал он, стараясь сохранить равнодушный вид, – что моя книга – плагиат? Возможно, но я об этом не думал; тем более что никогда в жизни не читал «Адольфа».
– Да я же тебе сам его давал в прошлом году.
– Ты полагаешь?
– Уверен в этом.
– А! Не помню. В таком случае моя книга – это невольный отголосок.
– Ничем иным и не может быть первое произведение двадцатилетнего автора; но поскольку твой роман хорошо построен, хорошо написан и интересен, никто на это не пеняет. Все же, рискуя даже показаться в твоих глазах педантом, я хочу пожурить тебя за выбор темы. Ты, как мне кажется, выступил в защиту эгоизма…
– Ах, дорогой мой! Оставим это, прошу тебя, – немного иронически сказал Орас. – Ты говоришь как журналист. Я вижу, куда ты клонишь! Ты сейчас скажешь, что моя книга безнравственна. Так кончались по меньшей мере пятнадцать из прочитанных мной за месяц фельетонов.
Я настаивал на своем. Я даже немного повздорил с ним, нападая на его теорию искусства для искусствас упорством, которое почитал за долг дружбы, – и тут весь лоск хорошего тона, диктующего шутливое пренебрежение к своим талантам, сошел с него.
Орас стал сердиться, озлобленно защищался, с язвительностью оспаривал мои положения и, постепенно теряя все свое очарование и деланное спокойствие, вернулся к былой декламации, раскатистому голосу, театральным жестам и даже словечкам из бильярдной Латинского квартала; прежний человек вырвался из плохо замурованного склепа, где, казалось, был погребен навеки. Когда Орас заметил свою оплошность, ему стало так досадно и стыдно, что он вдруг помрачнел и умолк. Но и это было для нас не большей новостью, чем его бурный гнев: слишком часто мы наблюдали, как от декламации он переходил к угрюмому молчанию и начинал дуться на всех.
– Знаете, Орас, – сказала Эжени, дружески положив ему руку на плечо, – хотя вы были очаровательны в начале визита и совершенно несносны теперь, все же я предпочитаю вас видеть таким, как сейчас. По крайней мере, это вы – со всеми вашими недостатками, которые мы знаем наперечет, что не мешает нам любить вас; а когда вы хотите быть совершенством, мы вас не узнаем и просто теряемся.
– Благодарю, красотка, – сказал Орас с развязным видом, пытаясь обнять ее в наказание за дерзость. Но она от него ускользнула, пригрозив оцарапать ему иголкой лицо. Боясь, что не сможет показаться вечером в обществе, Орас отступил. На прощание он попробовал вернуться к непринужденному и изысканному обращению, но это ему не удалось и, почувствовав себя неловким и натянутым, он поспешил уйти.
– Боюсь, мы рассердили его и теперь он придет не скоро, – сказал я Эжени, когда Орас ушел.
– Придет, когда опять выиграет крупную сумму и захочет похвастаться новой каретой и парой рысаков, – ответила она.
– Целых четверть часа я думал, что он избавился от всех своих недостатков, и радовался от души.
– А я огорчалась, – сказала Эжени. – Мне показалось, что он дошел до бесстыдства, а это худший из пороков. К счастью, сколько бы он ни старался, он всегда будет смешон, потому что, вопреки всему его притворству, в нем есть немало простодушия и в конце концов оно всегда скажется.
В тот же день нас поразило и взволновало другое, действительно приятное посещение. Мы стояли на балконе и, перегнувшись через перила, следили за стремительно мчавшимся тильбюри Ораса; на повороте к мосту он едва не сбил мужчину и женщину, которые шли под руку ему навстречу и беседовали, склонившись друг к другу и не замечая, что происходит вокруг.
Орас крикнул «Берегись!» так громко, что голос его, пробившись сквозь уличный шум, донесся до нас; мы увидели, как он хлестнул разгоряченную лошадь, очевидно желая напугать этих невеж, посмевших задержать его хотя бы на секунду. Мы невольно обратили внимание на скромную пару, направлявшуюся в нашу сторону; они, казалось, даже не заметили ни денди, ни его экипажа. Тесно прижавшись друг к другу, они шли медленнее, чем деловито снующие по тротуару прохожие.
– Ты замечал, – сказала Эжени, – что по тому, как идут рука об руку мужчина и женщина, почти всегда можно угадать, какие их связывают чувства? Ручаюсь, эти двое обожают друг друга! Оба они молоды – это видно по сложению и походке. Женщина, должно быть, красива, по крайней мере, фигурка у нее прелестная; видишь, как доверчиво она опирается на руку молодого мужа или нового любовника? Ясно, что она с ним счастлива.
– Вот и придуман роман, о котором эта пара, возможно, и не подозревает, – ответил я. – Постой, Эжени! Теперь, когда они подошли ближе, мне кажется, я узнаю этого человека. Он поднял руку совсем как Арсен, он смотрит на наш балкон. Боже мой! Если бы это был он!
– Я не могу разглядеть его лица с такой высоты, – сказала Эжени. – А что это за женщина с ним? Это наверняка не Сюзанна и не Луизон.
– Да это Марта! – закричал я. – У меня хорошее зрение. Они увидели нас, они идут сюда!.. Да, Эжени, это Марта и Поль Арсен!
– Не говори глупостей! – сказала Эжени, в волнении бросившись из комнаты. – Не надо будить напрасные надежды.
Уверенный в том, что я не мог ошибиться, я выбежал на лестницу встречать дорогих нам выходцев с того света. Мгновение спустя они сжимали Эжени в своих объятиях. Увидев Марту и Арсена целыми и невредимыми, Эжени, которая давно похоронила их и горько оплакивала, едва не лишилась чувств и, когда немного пришла в себя, стала их целовать, заливаясь слезами. Радость Эжени глубоко их тронула; они просидели у нас несколько часов и рассказали нам обо всех своих злоключениях и о нынешней своей жизни. Когда Эжени узнала, что ее подруга стала актрисой, она взглянула на нее с удивлением и обратилась ко мне:
– Посмотри только на нее, она ничуть не изменилась! Похорошела, изящнее одета, но голос, тон, манеры – все осталось прежним. Она держится так же естественно, просто и мило, как раньше. Не то что…
И она запнулась, боясь произнести имя, которое Марта, впрочем, не раз и без тягостного волнения упоминала во время своего рассказа. А Эжени, глядя на Поля и Марту и мысленно продолжая сравнивать их с Орасом, поминутно восклицала:
– Да это ж они! И ничуть не изменились! Мне кажется, мы расстались только вчера.
Марта попросила объяснить, что означают эти недомолвки, и я решил, что лучше прямо и откровенно заговорить с ней об Орасе, чем заставлять ее о нем расспрашивать. Я рассказал ей о его визите и объяснил, откуда взялась эта неожиданная роскошь.
Я не умолчал даже об его отношениях с виконтессой де Шайи. Я сделал это умышленно. Мне хотелось окончательно исцелить эту вступившую на путь спасения душу. Она горько усмехнулась, дрожа, склонилась к плечу своего супруга и сказала с кроткой, печальной улыбкой:
– Ты видишь, я хорошо знала Ораса!
В четыре часа им нужно было уйти. Марта играла нынче вечером. Мы пошли ее послушать – и вернулись растроганные и потрясенные ее талантом, радуясь до слез тому, что нашли дорогих друзей и что они наконец соединились и счастливы.
