Текст книги "Одиссея авианосца «Энтерпрайз» (Война в океанах)"

Автор книги: Жорж Блон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Вскоре все очаги пожара во внутренних отсеках «Энтерпрайза» были ликвидированы, палубы расчищены от груд искореженного металла, а тела погибших уложены в одном месте. Самолеты укрыли в ангарах. Корабельный лазарет был переполнен ранеными и, в основном, обожженными: у кого сильно обгорели руки, у кого лица. Переборки  многих кают и кают-компаний были порушены, и внутри царил полный хаос. В воздухе стоял удушливый запах тетрахлорметана, используемого при тушении пожаров, и гари. Однако по мерному гулу двигателей можно было судить, что машина «Энтерпрайза» в полном порядке и авианосец вполне способен держать обычную крейсерскую скорость, хотя его по-прежнему кренило на один борт...

* * *

Известно, что такое понятие, как нескончаемый кошмар, существует на самом деле. Подсознательно мы стараемся избавиться от них, тратим неимоверные усилия на то, чтобы выбраться из этой цепкой трясины. И вот, когда нам уже кажется, что наконец-то мы выбрались, нас снова обдает ледяной волной ужаса. Таким нескончаемым кошмаром наяву был для американцев Гуадалканал. Неумолимый ход тех трагических событий напоминал блуждания по темному туннелю, лишь кое-где озаренному зыбким светом. А за этим призрачным мерцанием – снова тьма. И так до бесконечности. Световые проблески в данном случае были своего рода вехами на долгом пути тяжких испытаний – физических и моральных. Восстановим же эти вехи в нашей памяти. Итак, 7 августа 1942 года: высадка десантов морской пехоты на Гуадалканале и близлежащих островках; 8 августа: отход авианосцев и кораблей прикрытия; вечером того же дня: внезапный удар по патрульным крейсерам контр-адмирала Крэтчли (битва при Саво), после чего противник, к счастью, приостанавливает наступление; 9 августа: отход всех войсковых и грузовых транспортов, вследствие чего морские пехотинцы оказываются брошенными на произвол судьбы – без боеприпасов и довольствия; 23 августа: становится известно, что к Гуадалканалу движется многочисленная японская эскадра. Вице-адмирал Флетчер бросает против нее объединенную ударную группу с двумя авианосцами во главе («Энтерпрайзом» и «Саратогой»); сражение разворачивается 24 и 25 августа (битва за Восточные Соломоновы острова); «Энтерпрайз» получает повреждения – японцы поворачивают обратно. В конце сентября неприятель высаживается на Гуадалканале силами одной пехотной дивизии – вице-адмирал Гормли направляет к Гуадалканалу крейсерскую эскадру с целью нанести удар по «Токийскому экспрессу»: 12 октября американцы одерживают верх в бою близ мыса Эсперанс. Однако японцы не сдаются и 25 октября направляют к Гуадалканалу крупную флотилию, дислоцированную в южной части Тихого океана. Навстречу неприятелю устремляется объединенная ударная авианосная группа «Хорнет» – «Энтерпрейз» под общим командованием контр-адмирала Кинкейда; 26 октября происходит сражение при Санта-Крус: японцы теряют 2 авианосца и более 100 самолетов; «Хорнет» потоплен, а большая часть американских кораблей получает повреждения, в том числе «Энтерпрайз». Японцы снова отходят. Таким вот  образом обстояли дела на западном тихоокеанском участке боевых действий на конец октября 1942 года.

На следующий день после сражения под Санта-Крус американцы высадили на Гуадалканале усиленный десант – куда более мощный, нежели в самом начале. 30 октября крейсер «Атланта» наносит массированный удар по неприятельским позициям на Гуадалканале – теперь настает черед японцев прятаться в топких джунглях и при каждом выстреле падать ниц прямо в зловонную болотную жижу. А еще через день переходят в решительное контрнаступление американские наземные силы. Подразделений значительно больше, чем прежде, и от этого боевой дух солдат делается еще крепче – они наступают и наступают, неумолимо продвигаясь вперед и только вперед. Вот уже позади осталась река Матапикау, а морские пехотинцы продвигаются все дальше. «Неужели это и есть тот самый живой кошмар Гуадалканала?» – недоумевают морпехи из нового пополнения. Погодите-погодите... Японцы тоже времени даром не теряют: они усиливают «Токийский экспресс» и высаживают на остров крупный десант – 1500 человек – вместе с боевой техникой. 3 ноября пополудни контрнаступление американцев приостановлено. «Нужна срочная поддержка «Токийского антиэкспресса»!» – в шутливой форме запрашивает Вандегрифт. Крейсера «Сан-Франциско» и «Хелена», а также эсминец «Стеретт» не заставляют себя ждать, и едва подойдя к острову, открывают массированный огонь по берегу – и почти полностью уничтожают запасы провианта и вооружения, которые японцы только-только выгрузили. Бои в глубине острова возобновляются – американцы вновь переходят в наступление. Рейдеры уничтожают в джунглях 700 японских морских десантников. В ночь с 6 на 7 ноября торпедные катера, базирующиеся на Тулаги (теперь их стало восемь) атакуют «Токийский экспресс» – в итоге один эсминец потоплен, а два других получают повреждения. В тот же день, 7 ноября, по «Экспрессу» наносит удар эскадрилья с Хендерсон-Филда (к этому времени ее усилили за счет нескольких «летающих крепостей») – в результате серьезно повреждены 1 крейсер и 2 эсминца. Между тем на суше японцы занимают возвышенности и переходят к обороне. Неужто в конце туннеля и правда забрезжил долгожданный свет? Может, кошмару и впрямь конец? Что, если японцы отказались от дальнейших попыток отбить Гуадалканал? В самом деле, что там себе думают японцы? А японцы как раз в это время собирались с силами в Рабауле – вскоре туда прибыли 2 авианосца, 4 линкора, 6 крейсеров, 33 эсминца, а также войсковые и грузовые транспорты – в обшей сложности 60 кораблей. Стало быть, кошмару суждено вернуться на круги своя.

Все так и было. Или – почти так. После Санта-Круса положение американцев на суше оказалось намного лучше, нежели на море. Ситуация на море действительно была на редкость тревожная. Находившийся  тогда в Окленде командующий военно-морскими силами Соединенных Штатов в южной части Тихого океана вице-адмирал Уильям Хэлси ломал голову, пытаясь рассчитать, какой флот может он противопоставить японцам на тот случай, если они вдруг снова предпримут попытку штурмовать Гуадалканал с моря. Сколько линкоров? Не больше двух. А авианосцев? Ни одного. Ведь с начала войны в Тихом океане американцы успели потерять пять авианосцев: «Лексингтон», «Саратогу», «Йорктаун». «Уосп» и «Хорнет». А единственный уцелевший авианосец, «Энтерпрайз», который японцам не удалось потопить никакими силами, нуждался в серьезном ремонте. Таким образом на 27 октября 1942 года, когда закончились бои близ Санта-Крус, американский Тихоокеанский флот не имел ни одного авианесущего крейсера. Что же делать? И вице-адмирал Хэлси отдает приказ «в самом срочном порядке ускорить ремонтные работы» на борту «Энтерпрайза», который отправился в док, расположенный в Нумеа. Это означало совершить практически невозможное. Ну а пока суд да дело, надо было разумно и, главное, эффективно использовать имеющиеся силы – и во что бы то ни стало удержать Гуадалканал.

Иными словами, можно было строить любые планы – на будущее, а насущная необходимость заключалась в том, чтобы противопоставить неприятелю любые силы, пускай даже незначительные, и немедленно. Короче говоря, американцы решили: 1. В течение двух дней, 11 и 12 ноября, высадить на Гуадалканале новый десант численностью 6000 человек (с этой целью из Нумеа и с Эспириту-Санто к острову выдвинулись 7 транспортов). 2. Выделить для сопровождения транспортов конвой из 6 крейсеров и 14 эсминцев, которым надлежит прикрывать высадку десанта с моря и в случае, если в водах Гуадалканала обнаружится неприятель, выдвинуться ему навстречу и «ввязаться в бой с целью выигрыша времени», чтобы к острову успела подойти ударная группа «Энтерпрайза», – ее выход из Нумеа был запланирован на 11 ноября. В состав этой группы соответственно входили: «Энтерпрайз», линкоры «Южная Дакота» и «Вашингтон», тяжелый крейсер «Нортхэмптон», легкий крейсер ПВО «Сан-Диего» и 8 эсминцев. При благоприятном стечении обстоятельств вновь образованная ударная группа могла не только дать отпор превосходящим силам противника, но и выиграть крупное воздушно-морское сражение. Что же касается кораблей, выделенных для сопровождения транспортов, у них была одна-единственная надежда на то, что неприятельская эскадра по каким-то причинам задержится в пути. Однако надежда не оправдалась: вечером 9 ноября вице-адмиралу Ричмонду Тернеру, командующему транспортным конвоем, обозначенному как оперативное соединение «Тэр», стало известно, что неприятельская эскадра полным ходом следует к Гуадалканалу. Таким образом американскому конвою: 6 линкорам и 14 эсминцам – предстояло противостоять двум (а по  иным сведениям – четырем) авианосцам, двум (или четырем) линкорам, шести или восьми тяжелым и легким крейсерам и более чем тридцати эсминцам противника. Так что общеизвестный военный термин «бой с целью выигрыша времени» – или, попросту, сдерживающие действия – грозил обрести совсем иной смысл.

Дальнейшие события развивались так, как и предполагалось. 11 ноября к берегам Гуадалканала подошли корабли первого эшелона американского транспортного соединения. Высадка людей и выгрузка вооружения на берег начались незамедлительно и проходили очень быстро. Единственное, что нарушило темп, так это внезапный налет японских бомбардировщиков, – они атаковали с двух заходов и вывели из строя два транспорта. Однако три четверти неприятельских самолетов были вскоре сбиты – частично корабельными зенитными орудиями, частично истребителями с Хендерсон-Филда. 12 ноября к Гуадалканалу подошел второй транспортный эшелон. Высадка и разгрузка прошли, в общем, как накануне, с той лишь разницей, что на сей раз японцы атаковали конвой силами торпедоносцев. Однако ни малейшего ущерба американским кораблям они не причинили, зато 24 самолета из двадцати пяти были сбиты. 12 ноября вечером Тернер скомандовал порожним войсковым и грузовым транспортам отход – с собой в сопровождение он взял только несколько эсминцев. А «почетную» миссию выдвинуться навстречу японской эскадре – вернее, встретить ее в водах Гуадалканала, поскольку она уже была на подходе, – возложили на контр-адмирала Даниэла Каллагена, назначив ему в помощники контр-адмирала Нормана Скотта. Во вверенную их командованию эскадру вошли тяжелые крейсера «Портленд» и «Сан-Франциско», легкий крейсер «Хелена», легкие противолодочные крейсера «Джуно» и «Атланта», а также эсминцы «Арон Уорд», «Стеретт», «О'Бэннон», «Бартон», «Лаффи», «Монсен», «Кашинг» и «Флетчер». Доблесть и отвага были в чести на флоте во все времена. И эти два понятия связаны с названиями упомянутых кораблей неразрывно.

«То была самая страшная схватка на море из всех, что знает современная история», – так охарактеризовал один американский военный историк встречу двух противоборствующих эскадр – вернее то, чем она закончилась. И, сказать по чести, в его словах не было ни малейшего преувеличения или трагической напыщенности. В дальнейшем нам с вами предстоит стать свидетелями еще не одной впечатляющей битвы на обширной акватории Тихого океана, но все они разворачивались по стандартной в общем-то схеме – с чередованием морских и воздушных ударов. Здесь же сражение велось только силами корабельных орудий и торпед, притом с ближайшей дистанции, как в боях при Саво и у мыса Эсперанс. Те же воды, то же время суток – ночь. При Саво врасплох были застигнуты американцы, у мыса Эсперанс – японцы. В этот же раз – никакой внезапности. Каллаган построил эскадру  в одну кильватерную колонну: пять крейсеров посередине, четыре эсминца во главе и столько же в хвосте. Это было не совсем обычное тактическое построение – но какая разница: в бою, да еще во тьме боевой порядок так или иначе пришлось бы менять в зависимости от ситуации. Каллаган прекрасно сознавал, что тактика в его положении будет играть далеко не самую главную роль. Незадолго до полуночи он обратился по радио к экипажам кораблей эскадры, изложил суть поставленного перед ними боевого задания и двинул эскадру вверх по узкому проливу между Гуадалканалом и Флоридой. А уже в час ночи с береговой радиолокационной станции на Гуадалканале поступило короткое сообщение: «Они приближаются». Каллаган продолжал продвигаться вперед. В час тридцать непроглядную тьму вспорол первый луч прожектора – он ударил со стороны японской эскадры. Каллаган тотчас же приказал открыть огонь.

Так началось сражение, которое вошло в историю под негромким названием битва при Гуадалканале. Думаю, нам вряд ли удастся восстановить ход этой битвы в строгой хронологической последовательности, особенно ее начало, длившееся всего-навсего 24 минуты. Упомянем разве только то, что японцы шли с северо-северо-запада тремя колоннами: тяжелые корабли располагались посередине и чуть сзади, – иначе говоря, они надвигались с фронта и флангов. «В самом начале ситуация нам благоприятствовала, – вспоминал потом адмирал Кинг. – Первый же неприятельский корабль взлетел на воздух буквально через минуту после того, как открыли огонь «Сан-Франциско» и другие американские корабли. Следом за тем пожар охватил два неприятельских крейсера, находившихся по левому флангу. А вскоре огонь вспыхнул и на борту других неприятельских кораблей. Экипажу «Атланты», кажется, удалось потопить два неприятельских эсминца, устремившихся было ей наперерез. Сразу же после этого «Атланта» перенесла огонь на легкий крейсер, но ее тут же поразила торпеда, в результате чего у нее вышли из строя машина и рулевое управление. Пока неуправляемый корабль кружил на одном месте, его атаковал неприятельский тяжелый крейсер. «Атланта» получила серьезные повреждения, на борту у нее в нескольких местах вспыхнул пожар, а большая часть экипажа, в том числе контр-адмирал Скотт, погибли. Через несколько минут в бой с неприятельским линкором вступил «Сан-Франциско», а с другой стороны его атаковали «Лаффи» и «Кашинг», который хотя и был серьезно поврежден, обрушил на корабль противника мощный торпедный удар...» Так продолжалось в течение двух-трех часов: корабли обстреливали друг друга из всех видов орудий, обменивались торпедными ударами, загорались и взлетали на воздух... А через некоторое время занялся рассвет, и тьма мало-помалу рассеялась. И в пока еще неясном свете нового дня глазам моряков открылась ужасающая картина, которая неизменно завораживала и  вместе с тем страшила людей на протяжении всей многовековой истории войн. Вот под грохот пушечной канонады и взрывов, лавируя меж полыхающих факелами кораблей, американский эсминец на полном ходу атакует в лоб японский линкор, выпустив по нему несколько торпед и едва избежав прямого столкновения; однако вслед за тем в эсминец попадают крупнокалиберные снаряды – он тут же исчезает в густой пелене дыма, а чуть погодя – и с поверхности моря. «Спустя некоторое время «Сан-Франциско» при поддержке «Портленда» сосредоточили орудийный огонь на одном из японских линкоров, а «Хелена» между тем вступила в бой с крейсером, открывшим пальбу по «Сан-Франциско». В тот же миг верхнюю палубу «Сан-Франциско» потряс чудовищной силы взрыв, которым убило контр-адмирала Кал-лагана, командующего эскадрой, а также нескольких офицеров и матросов». Так за какие-нибудь четверть часа, как в незапамятные времена, нашли свою смерть и обрели бессмертную славу два доблестных американских флотоводца. В общем, спустя пятнадцать минут состояние кораблей американской эскадры было таково:

На «Атланте» бушевал пожар; «Сан-Франциско» и «Портленд» получили серьезные повреждения; «Джуно» пришлось выйти из боя – у него оказались выведенными из строя приборы управления артиллерийским огнем; на борту «Хелены» были незначительные повреждения. Но больше всего пострадали эсминцы: «Лаффи» затонул; «Бар-тон» взорвался и тоже пошел ко дну; «Кашинг» пока еще держался на плаву, но вести боевые действия уже не мог; «Старетт» и «О'Бэннон» потеряли управление. Словом, боеспособность сохраняли только «Арон Уорд», «Монсен» и «Флетчер». Вскоре японцы отошли к северу. В очередной раз! Таким образом за какие-нибудь 24 минуты малочисленной американской эскадре ценой огромных усилий удалось остановить японский флот, дислоцированный в южной части Тихого океана, и обратить его в беспорядочное бегство.

На рассвете следующего дня наблюдалась и вовсе удручающая картина: на «Атланте», едва дошедшей до Гуадалканала, все еще тушили пожар, который никак не хотел униматься; «Кашинг» с «Монсеном» дымились и медленно дрейфовали, точно легендарные корабли-призраки, покинутые своими экипажами; «Портленд» продолжал кружить волчком на одном месте. Тогда же, на рассвете, наблюдатель на «Портленде» доложил командиру, что видит японский крейсер, – он старался проскочить незаметно и жался к берегу Саво. Командир, не мешкая, приказал открыть огонь, несмотря на то что «Портленд» по-прежнему кружило в нескончаемой круговерти. В конце-концов снаряды «Портленда» достигли цели – и японский крейсер пошел ко дну. Чуть погодя тот же наблюдатель разглядел японский линкор – он был поврежден и очень медленно огибал северо-западную оконечность Сево. В свою очередь с подбитого неприятельского линкора заметили эсминец  «Арон Уорд» – и тотчас же открыли по нему огонь. Однако через некоторое время с Хендерсон-Филда в небо взмыли бомбардировщики – и цель была в конце концов уничтожена.

«Сан-Франциско» пострадал довольно серьезно: он был разрушен буквально от носа до кормы, а внутри него не осталось практически ни одного целого помещения; даже лазарет и тот разнесло вдребезги – и все палубы крейсера были усеяны телами убитых и тяжелораненых. Судовой врач с «Джуно», О'Нил, проведший всю ночь у операционного стола на своем крейсере, взял с собой троих санитаров, погрузился с ними в вельбот и отбыл на «Сан-Франциско», чтобы помочь наиболее нуждающимся. «Мне сразу же стало ясно – работы тут непочатый край, – рассказывал потом О'Нил. – Первым делом я взялся оперировать молодого вестового старшину, чернокожего паренька по имени Джексон. Ему разворотило живот, да так, что все внутренности наружу. И этот бедняга с такой ужасной раной провалялся всю ночь на открытой палубе. Впрочем, таких раненых, как бедняга Джексон, на борту «Сан-Франциско» было сплошь и рядом. Операционную мы соорудили на скорую руку в каюте контр-адмирала Каллагана, точнее, в том, что от нее осталось. Я уже заканчивал оперировать Джексона, как вдруг у меня над головой кто-то закричал: «Тревога! Нас атакуют!» И тут буквально через одну-две секунды раздался страшный взрыв – такого я раньше никогда не слышал. Хотя мне довелось пережить бомбежки и артобстрелы тогда, при Санта-Крус, или прошлой ночью, в этот раз рвануло так рвануло. Но уже в следующий миг я подумал: «Погоди-ка!..» И действительно, ничего страшного вроде не случилось, по крайней мере рядом. Я выглянул в иллюминатор и увидел взметнувшиеся в небо черно-серые клубы дыма. Не знаю точно, что там рвануло, но кто-то потом мне сказал – это, дескать, подорвался «Джуно». Во всяком случае, когда дым рассеялся, на поверхности моря уже ничего не осталось». В самом деле, это был «Джуно» – новенький легкий противолодочный крейсер. Он затонул секунд на двадцать. Взрыв прогремел в одиннадцать часов одну минуту. В левый борт ему угодила торпеда – аккурат во вчерашнюю пробоину, которую едва успели залатать. Судя по всему, крейсер атаковала японская подводная лодка, хотя в глаза ее никто не видел. Других американских кораблей поблизости не оказалось: они были здорово потрепаны и легко уязвимы, и ни один из них так и не отважился подойти к месту крушения «Джуно» из опасений, что его постигнет та же печальная участь. Да и потом, разве мог кто-нибудь уцелеть после взрыва эдакой мощи? К тому же трагедия разыгралась в прямом смысле в считанные мгновения. А между тем из экипажа торпедированного крейсера в живых остались сто двадцать человек. И вот теперь, брошенные на произвол судьбы, они отчаянно бултыхались в воде, тщетно надеясь на помощь.

На борту «Джуно» все оставались на своих боевых постах, за исключением раненых и контуженных, они лежали вповалку прямо на палубах, прикрытые одеялами. Остальные же, кто был в состоянии думать о чем-то другом, кроме как о Господе, и мысленно просить его сохранить им жизнь, испытывали смешанное чувство – странное удовлетворение и невыразимую радость. Механики только-только снова запустили машину – и с каждым оборотом винтов «Джуно» мало-помалу приближался к безопасной зоне. Скоро на горизонте покажется Эспириту-Санто с его длинными неказистыми бараками, больше похожими на туннели. Но какая разница? Во всяком случае, лучшего места для отдыха поблизости не сыскать. Но почему непременно Эспириту-Санто? Может, все-таки Перл-Харбор? Только там, пожалуй, и смогут залатать изрядно потрепанный «Джуно». Перл-Харбор – значит Оаху. А это, в свою очередь, означает вполне цивильные дома, улицы, будоражащая обстановка баров и кинотеатров, где ты никогда не будешь одинок. Ну и, само собой, развеселые девицы. Вот это жизнь! Об этом-то и спорили наперебой матросы «Джуно»: что ждет их впереди – Эспириту-Санто или же вожделенный Перл-Харбор. Одна беда: до Гавайев идти и идти, а на крейсере, больше напоминающем решето, одолеть эдакое расстояние весьма проблематично. У кормовой орудийной башни № 6 должна вот-вот произойти смена вахты (на часах – почти одиннадцать) – еще есть время переброситься парой-тройкой слов с товарищами, которых сменяешь. Впрочем, порадовать их нечем: ведь Перл-Харбор, считай, проехали. Хотя кое-кто – так называемые бодрячки – знай себе твердят свое: подавай, дескать, им Перл-Харбор, и все тут, – как будто из принципа. Аллен Клифтон Хейн стоял и молча ждал, когда же наконец пробьет его час заступать на вахту – его боевой пост был у телефонного аппарата. Всеми этими разговорами да спорами – когда, мол, и куда? – он, честно признаться, был сыт по горло и не имел ни малейшего желания обсуждать это в сотый раз.

– В чем дело, старина? – обратился он к матросу, которого пришел сменить, а тот стоял, как истукан, и даже не думал передавать каску своему сменщику. – Ты что, к ней приклеился?

Матрос вышел из оцепенения и уже было потянул руки к каске, чтобы ее снять. Хейн на всю жизнь запомнил этот жест и слегка удивленное выражение, застывшее на лице матроса, который медленно, словно в замедленной киносъемке, поворачивал к нему голову. И вдруг лицо его, да и сам он, и орудийная башня № 6 – все разом исчезло. Чудовищный грохот – нестерпимое удушье. И кромешная тьма. Хейн не мог сообразить, жив он или мертв, или просто ослеп. Через некоторое время – когда точно, сказать трудно, – он понял, что все-таки жив, потому как ощутил чье-то прикосновение. Скоро он сообразил, что лежит, распластавшись, на палубе рядом с чьим-то телом. А еще  спустя какое-то время Хейн убедился, что даже не ослеп, поскольку прямо перед собой разглядел чьи-то башмаки: они торчали из-под края колышащегося черного облака дыма, точно из-под вздыбленного траурного покрывала. Он узнал их – матросские башмаки, и понял, что черный саван – это стелющийся по палубе дым. Наконец в голове у него все разом прояснилось. Он огляделся по сторонам и увидел других матросов: они медленно поднимались, будто это стоило им огромных усилий. Хейн попытался разглядеть в дыму тех, кто был к нему ближе всех, и кое-кого узнал. Он решил сделать, как они, и встал сначала на колени. Палуба, как оказалось, была сильно накренена и напоминала гладкий склон. Матросы, стоя кто на коленях, кто уже на ногах, кричали, как очумелые. Только сейчас Хейну стало ясно: корабль тонет, зарываясь носом в воду, и люди стараются перебраться повыше – на корму. Он и сам уже был на ногах – на этой самой корме, которая вздымалась все быстрее, все выше и круче. В двух шагах от него несколько матросов, недолго думая, кинулись за борт. И Хейн подумал: «А ведь нас того и гляди засосет в воронку. И глазом не успеешь моргнуть». В самом деле, корабль погружался очень быстро: вот уже сквозь дымовую пелену показалась вода – скоро она накроет и корму. «Ну, прыгай же! – мысленно приказал себе Хейн. – Нет, не могу». И тут взгляд его упал на кучу спасательных поясов – они валялись в беспорядке чуть ли не у его ног (и как он их раньше не заметил?). Хейн не спеша нагнулся и вытащил из кучи один пояс. Но надеть не успел – матроса захлестнуло шальным потоком воды. Хейн оказался в море – и теперь шел ко дну следом за «Джуно». Между тем после взрыва прошло всего-навсего двадцать секунд.

Хейн, однако, не выпустил пояс из рук – он вцепился в него намертво. Благодаря ему-то Хейн и спасся: спасательный пояс, точно поплавок, поднял его из морской бездны, где он мог бы исчезнуть навсегда. Хейна закружило в водовороте и стало засасывать в воронку, и уже нечем было дышать. И вдруг он на поверхности – горло сжимает от удушья, словно тисками. Глоток-другой животворного воздуха – и ему уже лучше. Но тут он ощутил во рту отвратительный привкус мазута, а на лице – какую-то маслянистую грязь. По морю стлалась густая пелена дыма, только цвет его уже был не черный, а серый. Поверхность моря была сплошь покрыта пятнадцатисантиметровым слоем мазута, и в этой мерзкой жиже что только не плавало: и рулоны туалетной бумаги, и отдельные листки белой писчей бумаги, и голубые печатные бланки. Но больше всего Хейна потрясло то, что рядом не было ни одной живой души, потрясло и напугало. Бултыхаясь в мазутной жиже, Хейн стал нацеплять на себя спасательный пояс. При мысли о том, что он остался совершенно один, в груди у него учащенно и гулко забилось сердце. И разгребая руками рулоны туалетной бумаги, Хейн поплыл куда глаза глядели. Через несколько секунд  (а может, через минуту – откуда ему было знать?) он уткнулся головой во что-то твердое и плотное: это был ярко размалеванный спасательный плот. Хотя это был совсем маленький плот, размеры его потрясли Хейна: ему даже показалось, что он уперся не иначе как в борт громадного линкора. Нащупав один из бимсов, он уцепился за него обеими руками. Значит, еще не все потеряно.

Хейн насчитал в плотике несколько человек матросов. Одни из них сидели, а другие лежали вповалку, держась руками за планшир, опоясывавший борта плотика по всему периметру, и молча озирались по сторонам. Вокруг плотика в грязной воде барахтались и голосили люди. Хейн услышал, как кто-то из них крикнул: «На помощь! Я не могу плыть, мне оторвало ногу!» Хейну еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь кричал вот так: «Мне оторвало ногу!». Такое и правда нечасто услышишь. А тот несчастный все кричал и кричал – не унимаясь, и это было ужасно. Наконец Хейн увидел того, кто кричал (дым к тому времени малость рассеялся), и поплыл прямиком к нему. Голосивший без устали матрос торчал из воды, точно свечка, – в таком положении его удерживал спасательный пояс – и округлившимися от боли и страха глазами неотрывно смотрел на Хейна. Он умолк, лишь когда сообразил, что Хейн плывет к нему на помощь. Хейн ухватил его за пояс одной рукой, в которую насмерть перепуганный бедняга вцепился мертвой хваткой, и, подтащив его к плоту, крикнул сидевшим там матросам, чтобы они вытащили безногого на борт. Когда беднягу уже наполовину вытащили из воды, Хейн отвернулся, чтобы не видеть его страшную культю. А через несколько мгновений, когда он снова повернулся, то увидел, что несчастный уже лежит на дне плотика и не шелохнется. Было ясно: бедняга долго не протянет – это уж как пить дать. Вслед за тем Хейн тоже забрался в плотик. В общей сложности их оказалось там пятнадцать человек – словом, как сельдей в бочке. Тем временем к плотику со всех сторон подплывали другие матросы и цеплялись за его бортики, лишь бы за что-то ухватиться. И все как один гомонили кто о чем, так что понять их было невозможно. Вдалеке виднелись тонкие струйки дыма: это дымили корабельные трубы. Ну конечно, это «свои» эсминцы – кто же еще. Наверняка они уже заметили несчастных – и скоро будут здесь, и возьмут всех на борт. А что, если японцы вдруг опять начнут атаковать. Ну что же, ничего не поделаешь: придется подождать, когда закончится бой. Матросы были одеты кто во что, а некоторые были почти нагишом: должно быть, робы загорелись прямо на них, когда после взрыва вспыхнул пожар, а может, они сами их скинули, перед тем как прыгнуть в воду. Раненых оказалось очень много – даже среди тех, кто за все время не издал ни единого крика. Одному матросу, который был в воде и плыл, ухватившись за плот, похоже, здорово раскроили череп, потому что мозги у него были чуть  ли не наружу. А у некоторых раны походили на круглые красные дыры: у одних они были большие, у других совсем крохотные. Неподалеку на волнах покачивался еще один плот – его тоже со всех сторон облепили люди.

Вскоре стемнело: вечер наступил на удивление быстро – просто невероятно! А может, Хейну это только показалось? Время коротали за разговорами: матросы делились догадками и предположениями, куда же их в конце концов занесет: иногда на плоту происходило шевеление – люди поворачивались, садились или ложились, пытаясь примоститься поудобнее. Когда кто-нибудь начинал говорить, его внимательно выслушивали, как будто ждали, что он вот-вот сообщит нечто очень важное, потом все скопом принимались обсуждать услышанное, поднимая гвалт, который не стихал до тех пор, пока кому-то в голову не приходило что-нибудь эдакое, сногсшибательное. Внезапно сделалось совсем темно (погода резко испортилась). Пошел дождь. В сгустившихся сумерках было видно, как к одному плоту медленно приближается другой, а за ним третий. Их толкали перед собой, работая ногами, матросы, которые находились в покрытой толстой пленкой мазута воде. Плотики сблизились почти вплотную: люди, как видно, решили держаться ночью все вместе.

Когда же на море опустилась ночь, матросы уже совершенно отчетливо различали вдалеке корабельные огни – их было много... Через каждые две минуты кто-нибудь да кричал: «Корабль!» И всякий раз все поворачивались в указанном направлении, вглядывались во тьму, кричали, размахивали руками. Но вслед за тем призрачное видение исчезало, будто растворяясь в непроглядной ночной мгле. Дождь перестал. Море, слава Богу, было спокойное. И все же это была плохая ночь – прежде всего из-за громких стонов и бурных метаний. Это умирали тяжелораненые. Перед смертью они в беспамятстве отчаянно стонали, причитали, бились в судорогах. И глядеть на их мучения было страшно. Вряд ли есть другое место, где смерть кажется более жуткой, чем на утлом плотике, который переполнен людьми, потерпевшими кораблекрушение. Стенания умирающих подчас даже заглушали возгласы: «Корабль!.. Корабль!..» – отчего положение матросов с «Джуно» казалось и вовсе безнадежным.