Текст книги "Маски Тутанхамона"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

24
НЕСКОНЧАЕМАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

Иногда во снах являются близкие люди, но их поведение бывает настолько невероятным, что это вызывает у спящего тягостное ощущение; он внезапно просыпается и начинает опасаться того, что кошмар является предзнаменованием чего-то ужасного. Неужели заболеет или умрет близкий человек?

Точно так видение Тутанхамона вырвало Анкесенамон из сонного состояния. Ей приснилось, что он сидел перед ней, совсем один, и играл в шашки, а его окружало огромное и мрачное пространство. Она резко села в постели, и тут же проснулся Пасар.

– Что случилось? – спросил он, положив руку на руку своей госпожи.

Она рассказала ему о сне, добавив:

– А что, если он умрет?

– Он не может умереть. Он уже мертвый.

– Как?! – воскликнула она.

– Разве ты этого не видишь? Его немощное тело неживое. Его взгляд – это взгляд посмертной маски. В нем нет никакой страсти. Когда я вижу, как он ест, у меня иногда создается впечатление, что он глотает не пищу, а раскрашенный гипс, который кладут в гробницы для якобы приемов пищи душами умерших. Он превратил свое существование в нескончаемую похоронную церемонию.

– Замолчи, – сказала она неуверенно.

Но большей частью это было правдой, в глубине души она это знала. Во взаимоотношениях с супругом больше не было места ни волнениям, ни другим человеческим чувствам: все встречи проходили будто по ритуалу, и как только что-то начинало происходить не по правилам, впрочем, установленным им самим, он становился немым, выражая свое неодобрение молчанием. Во время их первой встречи, утром, он неизменно спрашивал у нее:

– Хорошо ли спалось моей божественной супруге?

Иногда раздраженная тем, что мальчик в возрасте двенадцати лет был до такой степени церемонным и так мало в нем было непосредственности, она говорила, что ее беспокоили комары или что у нее плохо с пищеварением, даже если это было не так. Но он держал маску каменной невозмутимости, не отвечая и не предлагая никакого утешения.

Она знала: бесполезно сообщать ему о чем бы то ни было, что не соответствовало определенному ритуалу.

Иногда она ела рыбу, которую готовили только для нее, поскольку он ее никогда не употреблял в пищу. Рыбу не ели только те, для кого она была священным животным, но царь считал, что должен соблюдать ритуалы тщательнее всех. Он не ел также лук, узнав, что это растение было запрещено принимать в пищу жрецам, готовящимся к совершению обрядов. Но к каким обрядам готовился он? Анкесенамон ела лук чаще, чем хотела, чтобы ему досадить. Удавалось ли ей это? Он ни разу не упрекнул ее, только отводил глаза от недостойной пищи, и его взгляд витал над столом.

Но она понимала причины этой жесткости. После смерти его брата Эхнатона мальчика-сироту выволокли из дворца, как статую из лавки, и бросили в битву монстров. Его мать Сатамон, дочь отца маленького принца, умерла вскоре после его рождения. У него не было тогда другого утешения, кроме сострадания слуг и рабов.

Затем убили другого его брата, Сменхкару, его единственную поддержку.

И он знал организатора убийств и не мог рассчитывать на правосудие.

Затем его женили и короновали. И заставили осознать слабость своего тела.

Наконец, его пытались убить.

Поэтому он замкнулся в себе. Вот откуда маска и хитрость.

Она подумала, что явно проявилось это изменение, по всей видимости, в «ночь кобр», когда священные животные Сати его защитили. Верил ли он тогда в свою божественную суть? Было ли это причиной его холодности, этой духовной смерти, и поэтому ли он слишком рано надел маску?

Она продолжила размышления, вспомнив то, что сказал Пасар.

Супруг иногда вовлекал в свои занятия Анкесенамон, но для нее предшествующая жизнь исчезла, как будто ее отсекли долотом рабочие фараона, приказавшего уничтожить следы своего предшественника. Так бросают камень в воду: после нескольких волн он уходит на дно, а поверхность над ним снова становится гладкой.

Никогда и никаких больше напоминаний о Сменхкаре, исчезновении Меритатон, Неферхеру и их сына, о «ночи кобр», о попытке переворота, предпринятой Апихетепом. Ничего подобного не было. Таков был закон царства. Жили только настоящим и готовились к смерти. О реальности не упоминали никогда.

Прошлого не было. Ничего, кроме совершения нескончаемого ритуала.

Ощутив покой, исходящий от вновь заснувшего Пасара, она погрузилась в сон.

– Этим утром я получил отчеты о церемонии открытия стелы Реставрации, – заявил Ай удовлетворенным тоном.

Вокруг него собрались Тхуту, Хоремхеб, Майя, Маху и некоторые чиновники, а также один из его новых протеже, Усермон.

– Это, – продолжил он, – доказывает, что демонстрации власти и немногих подарков бывает достаточно, чтобы развеять печальные настроения. Отныне царь любим, как и положено, всей страной.

Это утверждение было принято без особого энтузиазма.

– По поводу подарков, – отозвался Майя. – Мы преподнесли много даров храмам. Помимо статуи золотого Амона высотой в тринадцать палок, сделана еще одна на четыре палки, а также статуя Пта на пять палок, четырнадцать золотых и серебряных статуэток, инкрустированных… Я уже не говорю ни о гранитных статуях, ни о художниках и ремесленниках, которым надо заплатить… Казна царства почти пуста.

– Мы пополним ее золотом, которое нам пошлет Гуя, – возразил Ай. – Он опытен в части сбора сокровищ. Главное, чтобы духовенство было довольно.

Тхуту хранил молчание: именно царь впредь будет контролировать получение податей из страны Куш. Иначе золото юга никогда не попадет в хранилища казны. Все эти люди, за исключением Майи, в назначении Гуи не видели особых перспектив.

– Надо думать о колесницах и вооружении, которое мы покупаем в Сирии, – заявил Хоремхеб. – Если казна истощена, у армии появятся проблемы. Мы не сможем завербовать наемников, в которых нуждаемся.

– Я уже сказал, Гуя пополнит казну, – повторил Ай. – Мы ему направим послание с просьбой сделать это быстро. Поступили налоги?

– Последние поступили три месяца назад, но эти средства уже израсходованы, – ответил Майя с некоторым нетерпением. – Ты знаешь, регент, что теперь налоги будут собирать только через восемь месяцев, и они не поступят в казну раньше, чем через десять месяцев.

– Надо будет их немного увеличить.

– Это противоречит мнению номархов, – вмешался Тхуту. – Они уже находят их чересчур завышенными.

Все утро ему пришлось выслушивать нарекания Майи по поводу излишних расходов на содержание Тутанхамона и двора и о необходимости чаще общаться с монархом.

Со времени правления Эхнатона казна значительно опустела, и последующие годы ситуацию не исправили.

Настала очередь Ая сердиться.

– Все это несущественно, – заявил он твердо. – Главное то, что в царстве снова спокойно. Царь отныне должен чаще восседать на троне. Желательно предложить его величеству оставить Ахетатон, чтобы предстать перед народом.

– Ты намереваешься привезти его в Фивы? – спросил Хоремхеб.

Ай казался неуверенным. Он понимал, что его речи были чересчур самонадеянны. Был риск того, что слабая природа царской персоны может снова проявиться. По молчаливому согласию никто об этом не заговорил, но никто не мог больше отрицать, что у царя врожденный дефект, поэтому он во время передвижения всегда опирается на свою большую трость.

– Скорее в Мемфис, – сказал он.

Тхуту не мог понять, в чем преимущество Мемфиса перед Фивами.

– И надо будет подумать об организации праздника Опет, который возглавит царь, – заключил Ай.

Никто не считал, что стоит обсуждать праздник, который состоится только через шесть месяцев. Этот праздник длился одиннадцать дней, и он будет столь же изнурительным, по крайней мере для Тутанхамона, как и церемония коронации.

Собрание закончилось.

Найдя Первого советника в коридоре, Хоремхеб ему сообщил:

– У меня такое чувство, что регент слишком ретиво взялся за дело. Спокойствие в стране только кажущееся и временное. Он говорит, что повысит налоги! Хочет получить нового Апихетепа?

Тхуту покачал головой.

– После открытия стелы Реставрации у меня сложилось впечатление, что он пользуется царем как пластырем, чтобы перевязать израненную страну, – продолжил Хоремхеб.

– Возможно, он еще пожалеет о том, что решил воспользоваться этим пластырем, – заметил Тхуту с легкой улыбкой.

Он не забыл слова Сменхкары: странный маленький царь был хорошим игроком в шашки.

25
СЫН СОПРОВОЖДАЕТ СВОЕГО ОТЦА В ГАРЕМ

Миновал сезон Сева. На серебристом небе первые стаи перелетных птиц чертили иероглифы, направляясь на север.

Оставалось больше двух месяцев до праздников Паофи и Опет. Их суть заключалась в том, что Амон и его супруга Мут в сопровождении их сына, лунного бога Хонсу, что значило «Великодушный», отправлялись в свой Южный Гарем. [17]17
  В то время Южный Гарем находился на территории современного Луксора.


[Закрыть]

Для народа это был повод увидеть мельком Творца мира или, по крайней мере, его изображение на монете.

Тутанхамон там не бывал никогда. Когда Ай, члены Царского совета и верховный жрец Карнака обратились к нему с просьбой возглавить церемонию, он не заставил себя уговаривать. Не он ли велел построить, согласно стеле Реставрации, три лодки бога?

– Это – мой отец, – сказал он вполне серьезно ошеломленным Анкесенамон и Пасару.

Тотчас он отправился в Фивы в сопровождении Сеферхора и Итшана с тем, чтобы верховный жрец объяснил ему, каковы этапы этого праздника и что их символизирует. Анкесенамон и Пасар должны были присоединиться к нему накануне выхода бога.

Как раскат грома восприняли они новость о том, что царским Рескриптом Таемуадхису, родная мать Пасара, назначена матроной царского гарема. Ни царица, ни Начальник конюшен об этом не были проинформированы. Этот необдуманный поступок, казавшийся недопустимым, их поразил.

– Он делает из моей матери содержательницу! – гремел Пасар.

Но затем он расхохотался.

– И для чего нужен этот гарем? – прошептала Анкесенамон, действительно не понимавшая этого.

Цари всегда держали гарем. Но Тутанхамон, он же так молод… Ради плотских удовольствий монарха Таемуадхису необходимо было собрать самых красивых девушек страны.

Для кого? Ее удивлению поступкам этого мальчика, похоже, никогда не будет конца.

Вместе с Пасаром она прибыла в Фивы. Во дворце царило возбуждение. Главный распорядитель церемоний, Уадх Менех, пытался успокоить знатных особ, которые на грани истерики требовали того или иного места на празднествах в храме. Пасара словно в воронку затянуло это сумасшествие; будучи Начальником конюшен, он обязан был организовывать шествие царя от дворца до пристани. Эта часть церемонии предположительно должна была занять только четверть часа, но казалось, что речь шла о военном наступлении с участием ста колесниц. Его задача состояла в том, чтобы находиться при царе и управлять четырьмя лошадьми царской колесницы, и так как царь должен был в ней стоять, необходимо было заставить лошадей идти легкой рысью, дабы избежать толчков. После того как царь поднимется на борт корабля, на котором он пересечет реку, Пасар должен был отвести лошадей в конюшню.

У Анкесенамон появилась возможность снова увидеть своих трех сестер, Нефернеферуатон-Ташери, Нефернеферуру и Сетепенру, с которыми она не встречалась со времени коронации. Им было одиннадцать, десять и девять лет: они уже почти не играли в куклы. Встретившись после разлуки, они залились слезами и очень разволновались. Оставленные на попечение кормилиц, иногда опекаемые их тетей Мутнехмет и женой Тхуту три молодые царевны казались потерянными: райские пташки были далеки от реальных событий. Они справились о Меритатон и удивились тому, что не увидят ее на празднике, затем они спросили о Сменхкаре. После они расспросили о своем отце и матери.

– Ты – царица? – спросила Сетепенра.

Неужели они лишились разума? Испытание оказалось слишком тяжелым для Анкесенамон, она оставила сестер в слезах и стала ожидать возвращения Пасара.

На следующий день началось новое испытание.

Царица, все чиновники и другие высокопоставленные особы уехали рано, чтобы ждать царя на пристани. Они были заняты пустячными разговорами под любопытными взглядами толпы, отмахиваясь от надоедливых мух.

К десяти часам Тутанхамон отъехал от дворца на колеснице под грохотание труб. Пасар, на котором была простая набедренная повязка, привел лошадей. Командир небольшого роста, тоже с обнаженным торсом, один, чтобы не огорчать царя, подвинул колесницу, пытаясь помочь монарху. Находившемуся между двумя молодыми людьми Тутанхамону в длинном одеянии из белого заложенного в складки льна необходимо было удержать равновесие, проходя этот путь, при этом держа в одной руке цеп, а в другой – скипетр. Ему не за что и не за кого было уцепиться.

Вдоль всего пути толпилось множество людей, кричащих здравицы сквозь грохот труб, мычание коров и ритмичные удары тамбуринов. Все бросали цветы.

На мостках, окруженных древками, на вершине которых хлопали белые и красные орифламмы, Пасар и командир помогли царю спуститься. Уадх Менех взял у него из рук символы царской власти и протянул царю его трость. Тутанхамон поднялся на борт вместе с царицей. Неподалеку стояло на якорях множество лодок. Получасом позже, оказавшись на другом берегу, кортеж отправился пешком к храму Амона. Играли военные музыканты.

Верховный жрец ожидал царя. Он повел его совершить жертвенные возлияния и подношения. Затем в храм направились группы жрецов и писцов за первой из трех божественных лодок, о которых упоминалось на стеле Реставрации, подняли лодку на плечи и направились к берегу спускать ее на воду. Каждый мог пощупать лодку: она действительно была сделана из кедра, инкрустированного золотом. Затем тот же путь проделала вторая лодка, больше размером. Затем третья.

Сделать это было не просто, так как пространство между храмом и берегом было занято уличными торговцами, которые предлагали толпе всякие вкусности: поджаренные ломтики рыбы и мяса, огурцы в уксусе, хлебцы с кунжутом или медом, финики, пиво в кружках – для всех желающих. Обливаясь потом, сгибаясь от тяжелого груза, порядка двухсот человек, несущих лодки, должны были пробираться через лотки, сопровождаемые ругательствами, более или менее заглушаемыми музыкой.

Жрецы и писцы возвратились в храм и уложили на огромные носилки большую статую из золота высотой тринадцать палок, чтобы отнести ее на вторую лодку, «Усерхет Амон».

Сотни рук напряглись, прикоснувшись к богу, который улыбался, глядя на небо.

Статуя Маат, также золотая, была следующей.

Затем статуя Хонсу.

На берегу уже собралась толпа. Но что уж говорить о тех, кто был на лодках! Некоторые лодки вырвались вперед, чтобы любопытные, сидевшие в них, оказались поближе к месту главных событий. Дикие крики смешивались с громкой музыкой, создавая невообразимый шум, расстилающийся над водой от одного берега до другого.

Жрецы и писцы выбивались из сил, помещая статуи в лодки и закрепляя их там. Им пришлось также разыскивать церковную утварь, которую должны были установить на божественных лодках, сзади и в передней части, так как пассажиры собирались плавать на лодках в течение двух недель.

Наконец, к четырем часам после полудня, царь поднялся на борт «Усерхет Амона» в сопровождении Итшана, Хранителя гардероба, лекаря Сеферхора, на всякий случай, и жреца лодки. Затем гребцы, от которых зависела большая часть успеха этого предприятия, заняли место на борту.

Амон сверкнул на солнце.

Царевны сияли. Анкесенамон часто моргала.

Был дан сигнал отправления. Лодка Амона пошла первой и направилась к середине Великой Реки, туда, где в результате паводка образовалось много коварных течений, а волнение было сильным. Лодки, на которых находились жена и сын божества, отправились следом и вскоре присоединились к первой лодке. Так как божественные лодки были без парусов и плыли против течения, которое усилилось во время паводка, они продвигались только за счет того, что гребцы старались изо всех сил.

Амон, его жена и сын раскачивались в лодках, как пьяные гуляки. Правда, это соответствовало их образу жизни.

Лодки высокопоставленных особ шли следом.

В этот момент все зрители с обоих берегов могли увидеть, как царь располагается на корме «Усерхет Амона» с помощью молодого человека, в котором Анкесенамон узнала Итшана. Поддерживаемый им, он схватился за весло и стал делать вид, что вертит им, словно сам управляет лодкой своего отца.

Раздался взрыв аплодисментов. Анкесенамон опасалась, как бы царь не поплатился за эту дерзость, оказавшись в воде. Между тем он ничем не рисковал, так как после символического управления лодкой царь поднял руку, чтобы поприветствовать народ, и возвратился в свою кабину.

Итак, все благополучно добрались до Южного Гарема, и в течение одиннадцати следующих дней царь сопровождал своего небесного отца на обратном пути, чтобы возвратить его вместе с женой и сыном в Карнак.

Выбившаяся из сил от усталости, жары, волнения и шума, Анкесенамон была безмерно счастлива возвратиться обратно. Она спрашивала себя, вернется ли Тутанхамон живым из этой экспедиции. Со своей стороны, она охотно оставила сына бога, чтобы тот сопровождал своего отца в Гарем.

Ее поразило совпадение: отец отправился в Гарем, когда сын следовал к своему гарему. Два мнимых гарема.

26
МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ ВООБРАЗИЛ СЕБЯ БОГОМ

Будучи сыном Творца, царь считался центром мира, и никому не могла прийти в голову мысль обвинять его в этом. Между тем дочь живого бога, божественное существо, Анкесенамон не могла избавиться от ощущения, что поведение ее божественного супруга уже противоречило некоторым представлениям о нем.

Он еще не возвратился с праздника Опет; таким образом у нее было время поразмышлять о земной и божественной природе Тутанхамона.

Во время беседы о качестве зеркал, которые можно было раздобыть в Долине, Первая придворная дама сказала ей:

– Накануне твое величество беспокоилось, не зная, сумел ли народ разглядеть августейшее лицо твоего божественного супруга во время церемоний. Могу тебе сказать, что даже если его не видят из-за большого расстояния, которое отделяет народ от царя, людям кажется, что они действительно узнают его черты.

Анкесенамон не поняла того, что хотела этим сказать придворная дама.

– Его изображения теперь столь многочисленны, – объяснила та, – что уже мало кто не знает облика твоего любимого супруга.

Действительно ли только это она имела в виду?

– Там, где проживают тебаины, их очень много, – добавила придворная дама, явно восхищенная этим.

Удивленная Анкесенамон призналась, что не знала об этом. Она изъявила желание их увидеть. Обе женщины решили вместе с Уадхом Менехом и Главным управителем организовать туда прогулку на один день. Они отправились верхом на мулах в сопровождении всего лишь двух стражников, поскольку днем пригороды столицы не были опасны. Оделись женщины прилично, но без ненужной пышности, не желая привлекать внимание, но в любом случае лицо царицы было почти никому не известно.

Примерно через час после того, как они покинули дворец, придворная дама указала царице на две новые статуи, которые стояли по обе стороны городских ворот. Они остановились. Анкесенамон увидела две колоссальные статуи своего супруга, причем формами они совсем не напоминали царя. Но больше всего ее поразила корона, которой монарх был увенчан в этих представлениях, – нетрадиционная двойная корона Верхней и Нижней Земель, а корона Осириса, которую еще называют венцом атеф: белого цвета, возвышающаяся над двумя расположенными по бокам перьями страуса и закрепленными горизонтально рогами барана.

Божественный венец.

Странная деталь: венец Геба, бога Эннеады [18]18
  Эннеада – группа из девяти божеств, представляющих основные силы мира; в нее входили разные божества, в зависимости от эпохи и главенствующих теологических учений.


[Закрыть]и первого фараона страны до появления царей в людском обличье, получил иную интерпретацию: лунный шар, который обычно возвышался между двумя перьями страуса, размещался непосредственно на голове царя.

Она была обеспокоена. Прежде всего, шар был намного больше, чем положено, и очень напоминал тот, что был у Атона; и потом, даже Эхнатон был изображен увенчанным царской короной, а не божественным венцом. Но она воздержалась от вопросов и комментариев; ее спутница, судя по всему, плохо разбиралась в царских атрибутах, так что лучше было не обращать ее внимания на эти особенности.

Небольшой кортеж продолжил свой путь и вскоре добрался до пристани; через полчаса все, включая мулов, были уже на другом берегу. Придворная дама направилась к новому храму. Он был посвящен Хонсу, сыну Амона, за золотой статуей которого во время праздника Опет по реке следовала статуя бога-царя. Скульпторы заканчивали полировать две грандиозные статуи, которые стояли по обе стороны от входа, и художники раскрашивали их в желтый, белый, охровый и красный цвета: это были еще два изображения царя. Совершенно свежие надписи на постаменте придавали им божественности. Но вместо голов ястреба там были головы с чертами Тутанхамона. Между тем ястреб тоже присутствовал: он распростер крылья за головой царя. Традиционный образ был изменен в пользу монарха.

Снова Анкесенамон сумела скрыть свою тревогу. Она притворилась, что восхищается зданием, и вошла внутрь, чтобы рассмотреть барельефы. Оцепенев, она уставилась на расположенные в локте одно от другого изображения своего супруга, воюющего против врагов страны. В тринадцать лет? Когда? Где?

Возможно, придворная дама также была удивлена. Когда их взгляды скрестились, Анкесенамон заметила, что в глазах сопровождавшей ее дамы что-то мелькнуло, возможно, ирония. В любом случае, их молчание было красноречивым.

– Твое величество, без сомнения, пожелает увидеть также комплекс из трех статуй в храме Амона, – сказала придворная дама.

Анкесенамон кивнула, и они направились к этому храму. Они прошли вдоль белоснежной часовни Аменхотепа Первого и дошли до храма Атона. Анкесенамон выразила желание остановиться. Законное желание: она решила, что это храм, который построил ее отец. И к тому же визит был неофициальным. И храм казался покинутым. Ни одного верующего. Ни одного жреца.

Как только она вошла, у нее захватило дух. Гигантское изображение Эхнатона возвышалось в огромном зале. С бьющимся сердцем она рассматривала портрет, излишне стилизованный, но все-таки достаточно правдивый: искривленные губы, удлиненные глаза и это лисье лицо, застывшее в упорной решимости. Ее отец. Она сдержала слезы. Тот отец, который всегда отсутствовал. В памяти промелькнули последние годы, его мистическое сумасшествие, заточение в собственном доме в обществе Сменхкары, дни, прошедшие в написании гимнов Атону, которые царь поручал Панезию переписывать в Доме Жизни. Она вспомнила мать, высокомерную, таинственную и злопамятную, жившую в уединении, в компании кормилиц и слуг.

Она ощутила острую тоску по Меритатон. Хотелось горячо обнять сестру и поплакать на ее плече. Она была настоящей царицей.

На алтаре, где совершались жертвоприношения, виднелись давние следы сожжения. На цоколе темнели следы последних возлияний. Между плитами пробивалась трава. По барельефам бегали ящерицы.

Анкесенамон проглотила слезы и вышла. Смоковницы отбрасывали освежающую тень, пели птицы, мелькали бабочки. Но окружающая обстановка казалась похоронной.

Обе женщины и стражники направились к храму Амона.

Там сверкали на солнце золотые верхушки обелисков. Бились желтые орифламмы на легком ветру. Они прошли через двор, где фараон совершал ритуал очищения, прежде чем попасть в первый зал. Суетились жрецы. Слуга подметал пол. Жрец в окружении верующих приносил жертву, и воздух был наполнен запахом пригоревшего мяса и молока.

Придворная дама повела свою госпожу к стене часовни. Там была огромная скульптура. У Анкесенамон перехватило дыхание. Тутанхамон стоял между Мут и Амоном, держа их фамильярно за руки, как равных, и якобы тянул за собой на сельский танец. На его голове был венец атеф.

Он занял место бога Хонсу.

Сирота обзавелся родителями.

Придворная дама предложила посетить другой храм, но царица сослалась на то, что была утомлена, и пожелала возвратиться в Фивы.

Когда царь по возвращении, в середине третьего месяца сезона Паводка, нанес ей визит, он триумфально улыбался. Погладив ее по щеке, он заявил:

– Я возвратил своего отца.

Она чуть не спросила его, получил ли он удовольствие в Южном Гареме. Ее снова охватили сомнения относительно психического здоровья супруга.

Во время ужина он вел нескончаемый рассказ, почти монолог, о своей поездке и возвращении.

Три дня спустя в конце беседы с Аем он заявил, что скоро переберется в Мемфис.

– Но твой гарем где будет находиться? – спросила она внезапно.

– Везде, где я буду, – ответил он.

Пасару она рассказала, что один этаж крыла дворца Фив, где она никогда не бывала, приспособлен для размещения приблизительно двадцати девиц из Долины, Куша и Пунта, отправленных Гуей. Но, ради Мина, что он с ними делал?

– Что об этом говорит твоя мать?

– Что он провел там три или четыре ночи.

Она почувствовала раздражение. Ситуация казалась все более и более непонятной.

На следующий день Тутанхамон уехал в Мемфис с целой свитой, куда входили архитекторы, скульпторы, писцы Дома Жизни Карнака. Он давал советы, как строить новые храмы и воздвигать новые статуи своей обожествленной особы. Он увез с собой Пасара, так как ему казалось, что следует уезжать и возвращаться в колеснице из электрума.

А может, он решил, что во время его отсутствия царица не имела права на удовольствия, будь то телесные или сердечные? Даже по доверенности. Она осталась вдвоем с Сати. Бывшая кормилица, ставшая ее доверенным лицом, рассказывала ей о своих кобрах и высоком разуме животных.

– Они читают твое сердце лучше, чем ты читаешь рукописи.

Тремя месяцами позже Анкесенамон была срочно вызвана к супругу в Мемфис. Сначала она обрадовалась возможности встретиться с Пасаром, но ее радость была омрачена тем, что с ней обращались как с частью движимого царского имущества. Что ему было надо от нее?

– Я проклинаю царскую власть и не хочу подчиняться царю! – воскликнула она вечером, оставшись наедине с Сати.

– Жизнь твоей сестры со Сменхкарой была спокойнее, но она уехала, – заметила та.

– Но я же не могу уехать! Как бы я уехала? Куда?

– Давай представим, что он всегда будет в Мемфисе, – сказала Сати, положив руку на плечо той, которую знала еще ребенком, и чья история была ей известна лучше, чем кому бы то ни было в мире.

Анкесенамон заплакала.

– Ты как моя мать, – сказала она.

Кормилица ее обняла.

Когда слезы высохли, Анкесенамон позвала Тхуту, чтобы узнать больше, попытаться разобраться в этой путанице – между божественным и реальностью, чему никакое воспитание и образование не поможет.

Тхуту охотно откликнулся:

– Его величество проникся божественной природой своей личности и величественным характером миссии Реставрации. Он стремится восстановить влияние божеств в царстве.

Предчувствуя по настойчивому взгляду царицы, что его ответ ее не удовлетворил, он осторожно добавил:

– Мне кажется, что иногда я вижу в его величестве исключительную страсть его покойного брата, царя Эхнатона.

Первый советник не мог больше об этом говорить. «Тутанхамона захватила та же мистическая страсть, – подумала она, – что и ее отца».

– Как к этому относится регент? – спросила она.

– Думаю, он доволен гармонией в царстве, которой способствуют труды царя.

Иными словами, духовенство было покорено этой бурной деятельностью, а регент, мучимый тревогами на протяжении нескольких месяцев, теперь чувствовал себя удовлетворенным.

– А Хоремхеб?

В глазах Советника появился блеск:

– Командующий надеется, что восстановление гармонии в царстве распространится и на армию.

Открытым текстом он говорил о том, что армия также не процветала, как и духовенство.

Она опустила голову, частично в знак согласия, частично в знак уважения к Советнику. «Воображаемое, – сказала она себе, – есть форма прожитого, которая принадлежит реальности». Она это осознала с невыносимой ясностью. Весь мир сознавал бред ее супруга, но весь мир к этому приспосабливался, потому что он был царем и его излишний религиозный пыл льстил духовенству – ведь все любят, когда их гладят по шерсти.

Ее отец жил в воображаемом мире семнадцать лет. А сколько же выдержит Тутанхамон?