Текст книги "Роза и лилия"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

16
Чудесный воскресный день

Утром ее так тошнило, что впору было пропустить мессу, которую она твердо решила посетить в компании своей соседки-суконщицы. Та была неравнодушна к стряпне Жанны и через день заказывала себе и своему хворому мужу два пирога с несладкими начинками, которые доставлял ей Гийоме.

В Ла-Кудрэ Жанна слышала, что если приступы тошноты начинаются на второй месяц, то без всякого сомнения родится мальчик.

Госпожа Контривель, добрая душа, найдя Жанну в таком состоянии, предложила ей от живота взвар из аниса и мяты и без промедления бросилась к себе, чтобы его приготовить.

Соседке было лет пятьдесят. Голова и тело ее походили на груши разных размеров, а глаза на косточки – тоже грушевые. Она прищурила их, протягивая Жанне кружку доморощенного снадобья. Во взгляде ее можно было прочитать сочувствие, хитрость и материнскую заботу. Сметливая Жанна сделала вид, что ничего не заметила.

Да уж, тошнота по утрам была таким же недвусмысленным указанием, как вывеска цирюльника. Жанна с радостью осталась бы в постели, но она больше не могла позволить себе пропускать службы, особенно по воскресеньям. Неизбежные пересуды соседей могли, кроме всего прочего, повредить ее торговле.

Явился Гийоме, которому Жанна наказала принести хвороста, замесить тесто, подготовить сковородки, покрошить курятину, порезать фрукты, растопить масло и перемыть стаканы.

После мессы люди всегда бывали голодны, и в воскресенье торговля шла бойко.

Суконщица выслушала наставления, одобрительно покачивая головой, и они отправились к храму. На голове госпожи Контривель красовался внушительный складчатый чепец, а Жанна прикрыла свою простой вуалью с голубой каймой по краям.

– Сколько мне нужно дать? – спросила она.

– На поднос – один соль, – ответила госпожа Контривель. – Если дать больше, прослывешь мотовкой. А вот о том, что наш кюре называет десятиной, всякий доваривается с глазу на глаз. Только держитесь твердо!

Жанна округлила глаза от изумления.

– Милая Жанна, наивность вас разорит! Мы ведь даже не прихожане отца Мартино.

– Как это? – воскликнула Жанна.

– А вот так. Никто не знает наверняка, к какому приходу относится улица Галанд – к Сен-Жюльен-Оспиталье или к Сен-Северен. Они и сами не могут в этом разобраться, только и знают, что рвать куски друг у друга, все эти францисканцы, бернардинцы, целестинцы, бенедиктинцы, августинцы и кто там еще… Мне муж говорил, в Париже целых тридцать пять приходов, и это не считая монастырей!

– Тогда зачем мы идем в этот храм?

– А какая разница? Надо же принадлежать к какому-то приходу, где-то креститься, жениться и прочее. Вот умрет муж, и мне придется позвать священника да разжиться кусочком земли на кладбище. Короче, не поддавайтесь на болтовню отца Мартино. Он монах, и хотя они не купаются в золоте, но все же ловкачи хоть куда! Он, кстати, расспрашивал меня о вас.

– Правда? – спросила совсем сбитая с толку Жанна.

– Про вас судачат, что вы в мужском платье торговали пирожками у Ломбардского коллежа и как-то раз любовница короля, Агнесса как там ее, проезжала мимо, а потом вы попали к самому королю. Он даровал вам аренду на жилье и лавку, а вы построили еще и конюшню. Вся округа видела повозку с королевскими дарами и перемывала вам косточки. Вот и дошло до отца Мартино. Сейчас станут болтать еще больше. Ясное дело, намечается карапуз, не иначе как королевский сын! Пройдоха Мартино решил, что вы замолвите перед королем словечко о расширении его прихода.

Жанна не смогла сдержать смех. Господи, во что превратилась ее история!

Итак, госпожа Контривель прекрасно знала, что соседка беременна. Ее тайну только что герольды не раструбили на улицах!

– Но что же мне ему предложить? – вернулась к своим заботам Жанна. – Сколько даете вы сами, ведь у вас и жилье, и лавка совсем как мои?

– Начнем с того, что нас двое, а у вас, насколько известно, мужчины нет. Вы только что появились и молоды, а мой муж наживал добро испокон веку. Мы даем десять ливров, так что с вас и пяти хватит. Да, и не забывайте, что скоро придется раскошелиться на пожертвование для церкви Сен-Виктор, и одним солем вы уж точно не обойдетесь!

Они приблизились к церкви, смешавшись с толпой, прошли через ворота башни и пересекли церковную паперть. Войдя в храм, обе смочили пальцы в кропильнице и перекрестились.

Жанна заметила, что суконщица искоса наблюдает, как она крестится.

Раздались песнопения на латыни, проникнутые бесконечной печалью.

Жанна подумала о родителях. Вспомнила свежесть лесов и полей в Ла-Кудрэ и запах вечернего супа. Как было тогда хорошо и спокойно! Перед ней проплыли лица Дени, Матье, Исаака. Мужчины… Одни несбывшиеся надежды.

На глаза девушки навернулись слезы. Что стоили безумства плоти перед этой тоской!

Отец Мартино прочел положенное место из Евангелия, где речь шла о грешнице, помазавшей миром ноги Христа. Он пояснил, что на сегодняшние деньги потребное для этого количество мира стоило бы около двухсот ливров. Жанна сразу вспомнила рыночных менял, а затем ноги Матье. Потом, коли на то пошло, ноги Исаака и Бартелеми. Ног Франсуа она не видела.

Проскомидия. Санктус.[14]14
  Проскомидия – первая часть литургии. Санктус – часть католической мессы, отличающаяся торжественным, возвышенным характером.


[Закрыть]

Какую жизнь она может предложить своему ребенку?

Священник поднял потир и облатку. Наступила благоговейная тишина.

Жанна снова подумала о Матье и расплакалась, потом решила, что так она выглядит, словно кающаяся грешница, и взяла себя в руки.

Суконщица стояла подле нее на коленях со склоненной головой. Услышав всхлипывания, она обернулась и накрыла своей морщинистой рукой ладонь Жанны.

– Мои родители… – пролепетала та.

Суконщица кивнула. Какой-то монашек с чашей принялся обходить верующих. Вспомнив предостережение соседки, Жанна опустила в нее один соль. Чаша была полна до краев. Не меньше сотни монет, решила Жанна, верных тридцать или даже сорок ливров.

Она подняла глаза и взглянула на статуи святых у последних колонн нефа перед трансептом.[15]15
  Поперечный неф.


[Закрыть] А что, если они есть на самом деле и вместе с другими святыми позаботятся о душах Матье и Жозефины Пэрриш? В самом деле, что помешало бы им вознестись прямо на небо? Жанна не помнила за родителями ни единого греха.

Раздался звук колокольчика, звавшего прихожан к причастию. Немногие, и среди них Жанна, остались сидеть на скамьях. Последний раз в Ла-Кудрэ она вместе со всеми причащалась на Пасху. Она и тогда не понимала, как хлеб может быть телом Христовым. Это казалось ей неприличным.

Набожные прихожане вернулись на свои места и преклонили колени. Жанна думала: Франсуа или Бартелеми?

Отец Мартино спрятал облатки в дарохранительницу и повернулся к молящимся. Служка стал убирать вино, а священник взошел на кафедру и стал объяснять прочитанный им ранее отрывок из Евангелия. Голос его отдавался эхом под сводами храма. Отец Мартино снова сказал о драгоценном мире и принялся восхвалять женщину, которая по зову сердца проявила такую щедрость. Для вящей убедительности он напомнил, что Церковь – это тело Христово и, принося ей дары, добрые христиане уподобляются щедрой грешнице. Отец Мартино обводил внимательным взглядом паству, и Жанна вспомнила, что он выразил надежду увидеть ее на мессе. Она подняла голову, и священник заметил ее.

Интересно, откуда у грешницы было в нужный момент столько мира? А может, она пошла и купила его?

Жанна почти не слушала песнопения, сопровождавшие окончание мессы. Ее внимание привлекли две фигуры за колоннадой справа от нее. Это были женщины с развязной походкой, на головах которых красовались необычные рогатые шляпы, прикрытые расшитыми золотом вуалями. Мужчины, как по команде, повернули к ним головы.

– Непотребные девки! – проворчала суконщица.

Какая-то матрона встала со своего места, чтобы выпроводить незнакомок через ведущую на кладбище боковую дверь. Те пытались воспротивиться, но добродетель восторжествовала, и женщина вернулась, злобно сверкая глазами. Как же, у этих грешниц уж точно не было при себе драгоценного мира!

Отец Мартино не обратил внимания на эту сцену, ибо в тот момент как раз спускался с кафедры. Он вернулся к алтарю и завершил богослужение словами Ite missa est.[16]16
  Изыдите, (собрание) распущено (лат.)


[Закрыть] Прихожане встали и, подобрав свои одежды, направились к выходу. Церковный сторож начал тушить свечи. Жанна незаметно вытащила из сумки пять ливров и держала их наготове. Отец Мартино стоял у дверей и вглядывался в уходящих. Когда Жанна поравнялась с ним, священник спросил, отчего это он не видел ее у причастия. Жанна отговорилась тем, что ей вдруг стало дурно.

– Причастие облегчило бы ваши страдания, дитя мое, завтра утром вы примете его из моих рук. Приходите в девятом часу.

– Вот мой дар церкви, – пробормотала Жанна, вкладывая в руку отца Мартино пять ливров.

Священник принял деньги, быстро пересчитал их и без особой радости кивнул. Конечно же он ждал большего.

Оказавшись снаружи, Жанна поискала взглядом госпожу Контривель, но той не оказалось поблизости. Девушка в одиночестве вернулась в лавку. Две мысли терзали ее: о завтрашнем причастии и о том, как она станет управляться с делами, когда окажется на сносях.

Единственное, что утешало, это вечерний визит Франсуа.

Спокойствие не приходило, и душой Жанны прочно завладела причудливая и беспорядочная смесь земных забот и помыслов о небе. Она не знала, на что решиться. Слишком много довелось испытать безыскусному сердцу крестьянской девочки после расставания с родными местами, полной мерой познать тоску, соблазн и причудливые повороты судьбы. Вдобавок ко всему еще и эта новая жизнь, созревавшая в ней. Она чувствовала усталость и даже думать не могла о завтрашнем причастии, одна мысль о котором приводила ее в ужас.

Как и накануне, Франсуа явился с розой в руке. Он посмотрел на девушку и спросил:

– Отчего ты такая грустная?

Жанна не знала, что ответить, не знала, откуда эта тоска, переполнявшая ее сердце и сквозившая во взгляде. Она поставила вторую розу к первой.

Франсуа быстро повторил с Жанной выученное накануне и перешел к новым объяснением. Когда он упомянул слово «звезда», Жанна вспомнила об Исааке Штерне и разрыдалась.

– Жанна! – воскликнул взволнованный Франсуа. – Ты и правда не хочешь мне объяснить, в чем дело?

Она помотала головой и вытерла рукавом слезы. Вид у Франсуа был потрясенный. Жанна выбежала, чтобы умыть лицо и насухо вытереться.

– Чем я могу тебе помочь? – спросил Франсуа, когда Жанна снова уселась за стол.

– Будь со мной.

Впервые она дала понять, что Франсуа занимает какое-то место в ее жизни.

Они вернулись к занятиям. Франсуа объявил, что на очереди у них грамматика и искусство строить фразы, дабы точнее выразить свою мысль.

– А разве это не происходит само собой? – спросила Жанна.

– Происходит. Именно поэтому большинство людей говорят так коряво.

– И я тоже?

– Ты говоришь на удивление складно для крестьянки, каковой ты себя называешь. Но знание правил тебе не повредит.

– Отчего это мы должны писать по правилам, если, к примеру, говорим как хотим?

Франсуа переварил эту мысль и расхохотался.

– Я что, сказала какую-то глупость?

– Нет, совсем напротив. Просто все, что ложится на бумагу, должно быть написано правильно. Бумаге суждена долгая жизнь. На латыни говорится scripta manent.[17]17
  Написанное остается (лат.).


[Закрыть]

– Я и латынь должна буду выучить?

– Если когда-нибудь захочешь читать ученые книги, я научу тебя самому главному.

– А среди ученых людей есть женщины?

– Нет, – ответил Франсуа с улыбкой. – Университет полагает, что им не нужны знания, ибо женщины подвержены дьявольским соблазнам и могут употребить ученость во зло.

– И это правда? – нахмурилась Жанна.

Франсуа от души рассмеялся.

– Не думаю, что мужчины в этом смысле благонадежней женщин, – сказал он наконец.

Франсуа открыл чернильницу и подал Жанне перо. Потом он стал диктовать ей строки, которые знал наизусть:

Ты дал мне щит спасения Твоего, и десница Твоя поддерживает меня, и милость Твоя возвеличивает меня. Ты расширяешь шаг мой подо мною, и не колеблются ноги мои.[18]18
  Псалтирь, 17, 36-37


[Закрыть]

Закончив, он взял бумагу, прочел написанное и исправил ошибки.

– Красиво, – сказала Жанна. – Это кто сочинил?

– Давид.

Жанне ничего не говорило это имя, и Франсуа объяснил:

– Жил когда-то давно такой еврейский царь.

– А как ты узнал эти стихи?

– Они есть в Библии.

– В Библии есть сочинения евреев?

Франсуа снова не смог сдержать смех.

– Да там только они и есть!

– Если всю Библию написали евреи, отчего мы тогда их не любим?

– Потому, что они смышленей нас, – сказал, смеясь, Франсуа.

Жанна снова вспомнила Исаака.

– Пошли за твоим заработком, – сказала она.

Они спустились вниз, и Франсуа спросил:

– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?

– Не сегодня, – ответила Жанна.

Она едва не согласилась, но эта завтрашняя исповедь…

– Жанна, если я тебе понадоблюсь днем, пошли твоего мальчугана в гостиницу «Красная дверь», это недалеко от улицы Сорбонны. Пусть спросит Франсуа де Монкорбье.

– Кто это?

– Я.

– Но ты же назвался иначе?

– Да, Вийон. Это имя моего приемного отца. Не забудешь?

Франсуа повторил адрес и откланялся.

Надо бы расспросить его об этих именах. И еще кое о чем любопытном: его тяге к мальчикам.

17
Истина и гордыня

Жанна сказала на исповеди лишь неизбежную, да и то тщательно приглаженную правду. Да, до недавнего времени она была девственницей, но месяца два назад стала жертвой насилия.

– Это не грех, дочь моя, если вы не получили удовольствия. А что, если ее заставили получать это самое удовольствие?

– Вам было приятно?

– Я совсем не могла сопротивляться.

– Это случилось с вами впервые?

– Да, отец мой, – не дрогнув, сказала Жанна.

Если бы она рассказала все как было, отец Мартино счел бы ее мало что уличной потаскушкой, но еще и матерью без мужа. Но он не стал расспрашивать дальше и прошелся по остальным смертным грехам. Нет, она не завистлива. Не чревоугодница. Не гневлива. Не желает добра ближнего. Она не убийца. Отец Мартино особенно упирал на сребролюбие.

– У меня почти ничего нет, – сказала Жанна, – я всего лишь несколько недель зарабатываю себе на жизнь.

– Не забывайте, дитя мое, что добрые дела зачтутся вам на небесах.

– Не забуду, отец мой.

Отец Мартино велел ей трижды прочитать «Pater», но Жанна не сумела вспомнить ничего кроме Pater Noster qui es in caelis.[19]19
  Отче наш, иже еси на небесех (лат.).


[Закрыть]

– Вы не хотите поговорить со мной, Жанна? – спросил священник.

Жанна кивнула. Священник пошел вперед, и вскоре они оказались на кладбище.

– Вы знаете отца ребенка, Жанна?

Он пристально смотрел на нее, но Жанна выдержала его взгляд, не покраснев.

– Какой-то незнакомец на улице Дез-Англэ. Было совсем темно.

– Что вы там делали в такой поздний час?

– Искала своего помощника, который отправился за припасами.

– Никогда больше не ходите туда вечером. У площади Мобер дурная слава.

Жанна опять кивнула.

– Есть ли человек, который настолько вас любит, что согласится взять в жены, прежде чем ваше положение станет заметно и разразится скандал?

Жанна подумала о Бартелеми. Захочет ли он жениться на ней?

Отец Мартино заметил, что Жанна колеблется.

– Жанна, – сказал он, – всем известно, что вы пользуетесь покровительством самого короля. Вы с ним встречались?

– Да, – осторожно ответила Жанна.

– Вы уверены, что отец ребенка не он?

Жанна улыбнулась:

– Простите меня, отец мой, но я не думаю, что он частенько прогуливается по улице Дез-Англэ. Да и сил у него на меня недостанет!

– Кроме Агнессы Сорель и короля, есть ли в королевском окружении человек, интересующийся вами настолько, что делает роскошные подарки, о которых знает весь квартал?

– Да, – ответила Жанна.

Отец Мартино вздохнул и поднял склоненную голову:

– Жанна, я говорю это ради вашего же блага. Вы пришли из вашей глухомани, не имея ни имущества, ни жизненного опыта. Искусная стряпня и хорошенькое личико открыли перед вами некоторые возможности – умейте же ими воспользоваться, иначе вся ваша жизнь превратится в цепь злоключений, из которых нечаянное материнство станет далеко не худшим. Помните, помните, Жанна, что на утехи в нашей жизни отведено гораздо меньше времени, чем на воспоминания и сожаления.

Жанна шла рядом со священником и, не зная, что последует дальше, настороженно поглядывала на него.

– Если этот человек согласится взять вас в жены, вы сможете не беспокоиться за свое будущее и будущее вашего ребенка. Вы прикоснетесь к источнику власти и сможете сделать немало добра.

Они остановились у старинной могилы с расколотым каменным надгробием.

– Мне что, сказать ему правду? – спросила Жанна и вдруг поняла, что проговорилась.

Священник сделал вид, что ничего не заметил, и лишь слегка улыбнулся:

– Иногда, Жанна, желание говорить правду выдает не уважение к ней самой, а пустую заносчивость, гордыню и дух непокорства. Чаще всего правду можно поведать лишь Богу, ибо он и без нас ее знает.

Жанна растерялась. Отец Мартино советовал ей лгать!

Тот понял Жанну:

– Даже если вы в душе готовы на муки, знайте, что вы принимаете решение не только за себя, но, как я уже говорил, и за своего ребенка.

Он замолчал, разглядывая зеленеющую на кладбище траву и яблони вокруг, щедро дарующие живым плоды, выросшие из праха.

– Вы сможете влиять на очень важные вещи, Жанна. Способствовать благу Церкви, к примеру. Без Церкви Франция – это лишь груда камней, не скрепленных раствором. Я снова спрашиваю: вы меня понимаете? Надо радеть о процветании Церкви, без которой страна превратится в дикую орду безбожных негодяев, живущих одним днем и не помышляющих о будущем. Одна лишь Церковь в союзе с королевской властью может быть основанием этого здания. Если вы в силах, примите рычаг, который вам дарует судьба. Поверьте мне, немногим выпадает такой случай.

Жанне еще никогда не говорили таких возвышенных слов. Церковь? Франция? Это были такие секреты власти, о которых она и не помышляла. Не слишком ли многого хочет от нее этот человек?

– Но… что же мне делать? – спросила она.

– Выходите замуж за этого человека, если он согласится.

Священник благословил девушку, проводил ее до выхода из храма и вместе с ней пересек двор.

Было десять часов. Надо же, до чего могут довести пирожки! Приходилось признать, что отец Мартино, при всем ее к нему недоверии, дал ей, возможно, хороший совет.

Через час или около того перед дверью лавки осадил коня гонец в форменном платье.

– Жанна Пэрриш? – спросил он у прохожих.

Гийоме бросился наружу. Жанна вышла за ним.

– Вы Жанна Пэрриш? Я Бенуа Шастелье, старший королевский гонец.

Жанна кивнула, и посланец передал ей пакет. Поклонившись, он ускакал рысью.

В который уже раз в окнах показались любопытные лица. Ясное дело, никто еще на их улице не получал пакета от королевского гонца!

Жанна вернулась в лавку и с нетерпением вскрыла пакет. Внутри было золотое кольцо, украшенное тремя камнями – голубым, красным и розовым. Сердце Жанны готово было выскочить из груди. Она развернула письмо, которое Гийоме тут же вызвался прочитать. Жанна сказала, что и сама справится. Послание было коротким:

«Милая моя, я тоскую, долго ли мне тосковать? Если я Вам нужен, пошлите мне простую записку на имя командира стрелков Гийома Арди, моего друга, в дом Придворной Дамы, во дворец Турнель. Он передаст ее мне, и я примчусь. Пароль простой: „Три цветка ваши“. Бартелеми де Бовуа».

Под скептическим взглядом Гийоме Жанна все же одолела письмо. Ей показалось, что она лишится чувств. О чем еще можно было мечтать! Но ведь придется лгать, подумала она, и эта мысль немного подпортила ей настроение. И тут она припомнила речи отца Мартино.

Гийоме стоял рядом – он видел кольцо и все понял.

Птичнице будет о чем посудачить сегодня вечером, да и на другой день тоже…

Жанна послала мальчонку купить лист пергамента, печатку и воска на улицу Паршеменри.

Нет, она не пошлет ожидаемого послания. Не хватало еще усугубить ложь лукавством. Она поставит на кон все. Когда Гийоме вернулся с покупками, Жанна поднялась наверх и как могла ловко написала на листке пером Франсуа:

«Мой друк, я уже два месица как панесла, Жанна».

Потом по примеру Бартелеми она сложила углы письма и старательно вывела на обороте адрес. Она понятия не имела, как пользуются печаткой и вместо нее погрузила в горячий воск кольцо с тремя камнями. Сделав это, Жанна спустилась вниз и попросила Гийоме отнести письмо во дворец Турнель.

Франсуа застал ее в состоянии крайнего и плохо скрываемого возбуждения. Жанна не могла собраться с мыслями, и когда он начал объяснять ей, что всякая правильно построенная фраза содержит подлежащее, сказуемое и прямое дополнение, Жанна взглянула на Франсуа невидящим взглядом.

– Прямое дополнение? – спросила она. – Как мужчина для женщины?

– Жанна, что это с тобой сегодня:

– Я подумала, что дополнение это то, что кого-то дополняет.

– Ну да, прямое дополнение дополняет смысл фразы.

Жанна подумала про себя, что она сама была неоконченной фразой.

– Во фразе «Я ем яблоко» слово «яблоко» – это прямое дополнение, помогающее понять, что ест подлежащее.

А если Бартелеми откажется, подумала Жанна, захочет ли ее Франсуа?

Уходя, Франсуа взял ее за руки.

– Жанна, если ты не хочешь мне открыться, значит, твоя тревога как-то связана со мной. Я не могу заставить тебя говорить, но знай, что твое смятение передается и мне.

Жанна не ожидала от него такой проницательности. Самое время научиться лучше скрывать свои чувства, решила она.

Гийоме вернулся поздно, взволнованный выпавшей ему честью.

– Похоже, что там живет сам король! – возбужденно воскликнул он.

Жанна не могла найти себе места. Она то говорила себе, что для такого аристократа, как Бартелеми де Бовуа, она стала всего лишь очередным приключением, то вспоминала, как много знаков истинной привязанности он ей выказал.

На пятый день после передачи записки Жанна совсем пала духом. Она возлагала столько надежд на Бартелеми, что совсем забыла о Франсуа и том, что все-таки именно он был отцом ребенка. Мечта о браке с Бартелеми размыла очертания окружающего мира.

Франсуа начинал всерьез тревожиться. В Жанне больше не было той милой непосредственности, которой он так радовался все время после встречи на уличном представлении. Он больше не понимал, о чем она думает. Франсуа казалось, что, давая ей уроки, он выплачивает малую толику того долга, который числился за ним после их первой встречи. На душе у него было тяжело. Все эти пять вечеров превратились в тягостные и бессмысленные свидания бывших любовников.

– Жанна, похоже, ты совсем не рада меня видеть. Может быть, мне больше не приходить?

– Нет! – ответила Жанна с неожиданным жаром. – Только не это!

Франсуа был тронут.

На пятый вечер, когда Жанна уже собиралась ложиться, она услышала стук в дверь лавки. Она подбежала к окну, высунулась наружу, но не смогла ничего разглядеть в темноте.

– Кто там? – закричала она сдавленным голосом, готовая в любую минуту позвать на помощь соседку.

– Жанна!

Голос так поразил ее, что она едва устояла на ногах. Забыв о башмаках, Жанна сбежала вниз и открыла ворота.

Бартелеми!

Она приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Стараясь не шуметь, они поднялись по лестнице.

– Где я могу привязать коня?

Жанна подала ему ключ от конюшни и спустилась следом, чтобы запереть дверь. Он попросил поставить куда-нибудь коня! Значит, собирался остаться надолго!

Наконец все устроилось: Бартелеми вернулся, ворота были заперты, дверь на втором этаже тоже. Бартелеми обнял девушку, окутав ее своим плащом и своей страстью.

– Жанна!

Он сжимал ее своими руками-крыльями. Вот бы улететь вместе!

– Жанна, я примчался сразу же, как получил записку. Я был в дороге весь день и весь вечер.

– Ты, наверно, совсем без сил. Хочешь вина?

– Без сил? Нет, ты придаешь мне силы! Жанна, это правда?

– Да, это правда, – ответила Жанна, потупившись.

– Жанна, что это ты? Разве это не чудо? Наш с тобой ребенок? Так быстро? Да это просто дар неба!

В Жанне вскипела ненависть к себе самой. Она показалась себе настолько ниже этого прекрасного и благородного человека, что едва не выпалила ему в лицо всю правду. Но в голову услужливо лезли слова отца Мартино: «Часто, Жанна, желание говорить правду выдает неуважение к ней самой, а пустую заносчивость, гордыню и дух непокорства».

К тому же это больно ранит его. Она уже обидела Матье, да и Франсуа тоже. Кто она такая, чтобы заставлять страдать столько мужчин?

– Я боялась, что ты не захочешь меня в жены, – прошептала Жанна.

Бартелеми, казалось, был ошеломлен.

Жанна улыбнулась и кинулась в его объятья. Потом она подала ему вина. Бартелеми снял плащ и сапоги с отворотами. Он попросил поесть, но сначала кувшин воды, чтобы смыть с себя дорожную пыль.

Жанна поспешно разожгла огонь и повесила на крюк котелок для горячей воды. Вот теперь-то, сказала она себе, я и вправду потеряла невинность. В жизни не испытывала она такого счастья, но и такой тоски.

Жанна спустилась вниз и принесла все, что осталось в тот день от пирогов и сладких пирожков.

В коридорчике Бартелеми вымыл себе лицо, руки и ноги, расплескав воду по всему полу. Потом Жанна смотрела, как он ел в свете зажженных свечей.

– Не хочешь выпить со мной стакан вина? – спросил Бартелеми.

Жана налила себе.

– Мы поженимся совсем скоро. В Боте-сюр-Марн. Ты увидишь, замок чудесный. Агнесса Сорель уже обо всем знает. Она так рада, словно сама выходит замуж. Может быть, приедет и король.

«И тогда планы отца Мартино начнут осуществляться», – подумала Жанна.

Ночь прошла бурно.

Они по очереди то разжигали огонь, то гасили его. Утром Жанна омыла его ноги ароматной водой.

– Что такое? – воскликнул Бартелеми, вскакивая. – У меня дурной запах от ног? – спросил он, учуяв благовония.

– Нет, – ответила Жанна, перед которой стоял образ Марии Магдалины, – они просто такие красивые, что я не сдержалась.

Она поцеловала его ноги. Бартелеми рассмеялся. Потом он ушел, чтобы позаботиться о лошади и грядущем путешествии.

– Мы выезжаем завтра! – сказал он, прощаясь.

Когда Гийоме пришел и занялся делами, Жанна поднялась наверх и неловким почерком быстро написала записку:

«Франсуа, не прихади севодня вечером, ибо я уежжаю. Я выхажу замуш далеко от Парижа. Храни тебя Гаспоть. Жанна».

Потом она вывела адрес: Франсуа де Монкорбье, гостиница «Красная дверь», близ улицы Сорбонны.

Жанна запечатала письмо новенькой печаткой и поручила Гийоме отнести его. Она, конечно, больше не увидит Франсуа, ибо и он не сможет простить ей этого удара.

Когда мальчик вернулся, Жанна отправилась к его матери и спросила, не согласилась бы ее дочь Сидони поработать за нее примерно с месяц с правом пользования жильем наверху. Она, сказала Жанна, получит половину всех доходов. Птичница вытаращила глаза, с радостью приняла предложение и осведомилась о причинах внезапного отъезда.

– Я выхожу замуж, – ответила Жанна.

Сияющая торговка по-матерински заключила ее в объятья. Когда Жанна вернулась в лавку, то же проделал и Гийоме. И мать, и сын от души радовались, словно выдавали замуж сестру и дочь.

– Я ведь говорил, что это свадебное вино! – с лукавой улыбкой проговорил Гийоме, вспоминая стакан, поданный ему Бартелеми несколько недель назад.

Как могла она предугадать срок своего отсутствия? Жанна всем говорила, что уезжает на месяц, но вполне могла не вернуться и через год. Она вдруг поняла, что, только-только устроив свою жизнь, она менее, чем когда-либо, могла поручиться за будущее.

Жанна отправилась сообщить радостную новость отцу Мартино. Аскетическое лицо священника просияло.

– Я благословляю вас, дочь моя, вы приняли самое мудрое решение в своей жизни. Кто же тот человек, что женится на вас?

Услышав ответ, священник сказал:

– Вы приносите вашему сыну дар, который сами не можете оценить: прекрасное имя и весьма полезное в миру происхождение. Когда в вас утихнут страсти, вспомните, о чем мы говорили!

Выходит, она ошиблась в священнике. Мудрость вовсе не всегда выглядит соблазнительно. Да и люди Церкви никогда раньше не были особенно добры к Жанне.

Вечером Жанна была настороже, опасаясь, что Франсуа все-таки придет, поддавшись порыву бешеной ярости. Страхи ее оказались напрасными.