Текст книги "Роза и лилия"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Но больше всего людей тронули колокола. Их разноголосый звон, парящие в небе тысячи слитков воздушного золота, яснее слов подтверждал, что небеса не опустели и в них таится нечто чудесное. Душа, звучащая в бронзой в надежде на воплощение. Славный и радостный лик.

Как раз в это время Жанна месила тесто. Она бросила работу. Гийоме посмотрел вверх. Поджидавшие у окна три покупателя вытянули шеи так, словно надеялись узреть в небе трубящих архангелов.

Жанна не знала заранее, в честь чего раздается звон, но почти сразу догадалась. Она подумала о короле.

На другой день она узнала от отца Мартино, что оправдание Жанны могло и не состояться. Жанна заметила, что, пустившись в объяснения, священник заговорил совсем не тем языком, что обычно. Казалось, что он путается в словах, как когда-то отец Годфруа в Ла-Кудрэ, когда она спросила его о той, другой Жанне. И было от чего. Ну как, скажите, объяснить женщине, что один кардинал отрицал то, что другой, Винчестер, утверждал? Что один Папа, Каллист III, опровергал другого, Евгения IV? Как все это объяснить, да еще если Жанна смотрит инквизиторским взглядом?

Итак, сначала было решено оправдать Жанну соглашением монархов Англии и Франции. Специальный посланник Папы должен был примирить двух королей. Напрасный труд. Англичане ни за что не хотели признавать свою вину и объявлять на весь свет, что процесс был подстроен. Филипп Добрый, герцог Бургундский, тоже не спешил признать правоту Карла VII. В конце концов, только по просьбе семьи Жанны Папа Каллист III повелел начать пересмотр процесса.

– Стало быть, вы ошиблись, – сказала Жанна.

– Дитя мое, я же не Папа! – воскликнул недовольный отец Мартино.

– Но если вы ему подчиняетесь, то можете и ошибиться.

– Дух Святой не всегда веет над нами. В неизреченной мудрости своей он часто дает нам сбиться с дороги, дабы осознать всю тщету разума.

Жанна кивнула и решила закончить разговор. На власть нельзя было положиться точно так же, как и на бунт.

31
Что делаем мы вот таким манером…

В последнее время Жанна была поглощена поэзией. Все стихи Кристины Пизанской она выучила наизусть. В поисках чего-то нового она наткнулась в книжной лавке около Сорбонны на томик стихов Карла Орлеанского с дивно изукрашенными буквами. Жанна купила его за семь ливров. Она несла покупку домой с таким же волнением, как, наверное, Ясон золотое руно.

Придя к себе, Жанна сразу же поднялась наверх и погрузилась в чтение.

 
В лесу Тоскливой Грусти
Случилось так, что рядом
Пошла со мной влюбленная богиня
И задала вопрос, куда иду я.
Я ей ответил, что судьбою
В сей лес давным-давно был изгнан
И с полным правом я могу быть назван
Заблудшим, тем, кто своего пути не знает…
 

Жанна отвела взгляд от стихов и глубоко вздохнула: да, это опьяняет вернее, чем любое вино.

Все следующие дни у нее выходило много больше свечей, чем обычно. А что было ей еще делать после того, как Франсуа перестал приходить к ужину? Вечернюю трапезу Жанна делила с малышом и Марго. Как-то раз мальчик спросил, что это за вещь такая, которую она берет в руки, после того как уберут со стола?

– Книга, – ответила Жанна.

Франсуа не понял. Жанна объяснила, что в ней могут быть разные рассказы или зашифрованные в маленьких значках чувства, вроде радости или грусти. Мальчик полистал книгу и удивленно взглянул на мать. Жанна сказала ему, что надо сначала научиться читать.

– Я хочу уметь читать! – воскликнул ребенок.

Жанна расхохоталась. Марго виновато потупилась.

– Я не могу его научить, хозяйка, я сама не умею читать, – сказала она.

Жанна подумала об отце Мартино, который мог бы прислать учителя. Потом вспомнила, что последний рекомендованный им наставник оказался мрачным молчуном. Лучше всего поговорить со школярами с улицы Галанд. На другой день сразу трое согласились давать уроки малышу. Жанна ударила по рукам с тем, который показался ей самым смышленым. Это был юноша шестнадцати лет с худым лицом и живыми голубыми глазами под густой шевелюрой. За три соля он с радостью согласился приходить с понедельника до пятницы на час в день и учить маленького Франсуа. Если у него хватит терпения, то он получит пятнадцать солей в неделю, что даст три ливра в месяц. Это же целое состояние! Марго тоже сможет присутствовать на уроках, а уж чему она там научится – ее дело.

С первых же занятий Франсуа продемонстрировал такие способности, что Жанна была поражена. Через месяц мальчик умел читать по складам простые слова и писать буквы, ломая при этом устрашающее количество перьев, которые приходилось снова и снова затачивать. Франсуа учился с большой охотой и с гордостью наблюдал, как радуются его успехам Марго и мать.

– Мы сделаем из него ученого! – восклицал учитель-самоучка, которого звали Филибер Бонсержан.

Желания Марго не простирались так далеко, но и она после ухода учителя усердно пыталась выводить буквы. Счета за бумагу, чернила и перья росли.

Через несколько недель Филибер спросил Жанну:

– Сударыня, что мы дадим ему почитать, когда он научится?

– А вы как думаете?

– Мне кажется, стоит научить его латыни. Тогда он, по крайней мере, сможет читать басни Эзопа.

– Латыни? – воскликнула изумленная Жанна.

– Сударыня, молодые римляне бегло болтали на ней. Не вижу причин, почему ее не осилит Франсуа.

Это соображение развеселило Жанну. Начиная с этого дня за уроками чтения и письма стали следовать занятия латынью. Эту премудрость Франсуа постигал гораздо медленнее, чем свой родной язык. Марго отказалась разбираться в ученых словах, некстати напоминавших ей воскресные службы, а Жанна, напротив, с азартом стала учить латынь, которой с таким искусством пользовался Франсуа де Монкорбье. Уроки стали затягиваться.

Однажды августовским вечером они засиделись почти до ужина. Жанна пригласила Филибера к столу. Тот согласился. Незаметно стемнело. Ходить в темноте в одиночку по городу было весьма рискованно, если только у человека не было кинжала. Филибер не носил оружия. Единственным способом отогнать всякий сброд было идти компанией.

– Я дам вам факел, – сказала Жанна.

– Сударыня, с ним я буду еще более заметен! Это все равно что дать свечу мышке, гуляющей среди кошек. У меня будет вид подгулявшего горожанина. Да и как это я появлюсь с факелом у дверей коллежа через три часа после отбоя?

Жанна об этом и не подумала: школяры и студенты и впрямь должны были возвращаться домой до урочного часа.

– Хотите переночевать здесь? – спросила Жанна. – На третьем этаже есть свободная кровать.

Филибер с радостью согласился. Жанна проводила его в комнату, пустовавшую после отъезда Дени, задула свечи и отправилась спать.

Она не сразу заснула, а вскоре ее разбудил какой-то скрип. Жанна прислушалась. Скрипел пол в соседней со спальней комнате, той самой, где они ужинали. Потом скрип прекратился и Жанна услышала, как кто-то уселся в кожаное кресло у очага. Жанна села в постели. Это мог быть только Филибер. Что же он делает ночью на ее этаже? Жанна на цыпочках подошла к двери и приоткрыла ее; заскрипели плохо смазанные петли.

В кресле действительно сидел Филибер. Он обернулся на скрип. В руках у него был томик Карла Орлеанского, который он читал при свете дров в очаге.

Жанна сдержала смешок.

– Простите меня, сударыня. На улице жарко, светит полная луна, и мне не спится. Я видел на сундуке эту книгу и подумал, что не потревожу вас, если взгляну на стихи, которые мне так хвалили.

– Вы не сделали ничего плохого. Какие стихи вы читаете?

Филибер прочел первое четверостишье:

 
Что делаем мы
Вот таким манером,
Лихим и нежным,
И в любое время года!
 

Он взглянул на нее с хитрым выражением лица. Жанна, как была в рубашке, приблизилась и подхватила:

 
В полях или в домах,
В лесах, на бережку,
Что делаем мы
Вот таким манером!
Потом мы помолчим,
Держа в объятьях
Подруг веселых,
Потом мы отдохнем
И вновь таким манером!
 

– Вы знаете эти стихи наизусть! – воскликнул восхищенный Филибер.

Жанна подошла к креслу вплотную.

Филибер, как и положено летней порой, был обнажен. Он просто встал и спустился, а сейчас выглядел смущенным.

– Ну что же, – сказала Жанна, – разделю вашу бессонную ночь!

Улыбка, просиявшая на лице юноши, вознаградила Жанну за смелость.

На другой день Филибер снова не поспел к отбою. На следующий тоже. Et cetera, как он говаривал. Как это ему сходит с рук? Утром, объяснил юноша, он пробирается внутрь через часовню. А что, если его поймают? Он не один до этого додумался, уверил Жанну Филибер, так что тревожиться нечего, особенно если дать на лапу церковному сторожу. Правда, денег у него не было. Боясь потерять нового любовника, Жанна тут же предложила тому пять ливров. Двух за глаза хватит, сказал Филибер. Он получил их немедля.

Жанна смазала петли входной двери, чтобы кормилица не услышала ее скрип, когда ранним утром Филибер, выпив кружку сладкого теплого молока, уходил в коллеж.

Она удивлялась тому, как быстро исчезла в ней горечь от нескончаемых выходок Франсуа. Или это просто сама жизнь непостоянна?

Однажды утром изумленная Жанна поймала себя на том, что хочет записать строки, которые сами собой сорвались с губ:

 
В понедельник скажем,
В среду опровергнем.
Четверг неловкий
Плывет к воскресенью.
Март слезливый, июль весь в лаврах,
Сентябрь плачет, декабрь смеется.
Сердце мое, ты не разбито.
Томлюсь, любви ожидая.
Пусть ветреной кличут,
Ветер унес постоянство.
 

Сюда стоит добавить еще несколько строчек, сказала она себе с улыбкой. Жанна гордилась собой.

Нет, конечно, она не выйдет замуж за школяра, которому еще не стукнуло семнадцати. Может быть, года через два или три. А сейчас просто приятно вкусить от свежего плода, еще не источенного страстями и невзгодами. На его юном сердце еще не было шрамов, которые так охлаждают любовный пыл.

Она давала уроки учителю, ибо тот кое в чем был неграмотным. Вскоре он, к удивлению Жанны, ее превзошел. Филибер не пил, не играл и не гонялся за девочками и мальчиками. Его дыхание едва отдавало выпитым за столом вином, а тело не было отмечено ни одним из тех пороков, следы которых так отчетливо проступали у Франсуа де Монкорбье. Как-то раз, подумав об этом, Жанна рассмеялась тому, что теперь понимает его.

Когда она немного поднаторела в латыни, Филибер принес ей томик «Эклог» Вергилия и объяснил ей законы чередования кратких и долгих слогов.

Чувства их были свежи, как в первый день, когда им довелось угощаться молодым вином.

Кормилица вскоре догадалась об их связи, но так как вдовство хозяйки печалило ее, она решила ни о чем не болтать. Менее доброжелательные соседи, заприметив частые визиты в дом молодого человека, доложили обо всем отцу Мартино. Тот не замедлил посетить Жанну и гневно пообещал рассказать об их связи родителям Филибера. На этот счет Жанна была спокойна: никто в округе не знал юношу.

– Отец мой, – сказала Жанна, – кончится тем, что я рассержусь. Я расширила границы вашего прихода и обеспечила вас настолько, что вы принялись за обновление храма. Я даю вам деньги не для того, чтобы вы читали мне проповеди, а чтобы вы были милосердны. Вы больше заняты плотью, чем мясник, хотя милосердие должно было бы повелеть вам не варить в котлах фальшивомонетчиков, как свиные туши. По-вашему, рай полон прокисших девственников?

Она действительно была вне себя. Ее привело в ярость желание монаха присвоить ее тело и душу, что было ей ненавистно больше всего на свете. Она вспомнила о Франсуа и поняла, что она никогда не могла простить ему только одного: он завладел ее телом как разбойник с большой дороги.

Священник смотрел на нее в изумлении. Понятное дело, он не мог ожидать от нее таких речей. Жанна опять не сдержалась:

– Я не постриглась в монахини, не принадлежу ни к какому ордену и не стала аббатисой Пурраса!

Имя этой аббатисы, Югетт дю Амель, настоятельницы аббатства Пор-Рояль, или «Пуррас», которая спала с кем ни попадя, а в конце концов, сбежав со своим любовником, прихватила с собой казну, повергло отца Мартино в ужас. Дело дошло до самого парламента, немало повеселив острословов и уронив престиж монашеских орденов.

– Дитя мое… – начал было отец Мартино.

– Quousque abutere patientiam nostram?[33]33
  Доколе будешь злоупотреблять нашим терпением? (лат.)


[Закрыть] – возгласила в ответ Жанна, весьма кстати вспомнив прочитанную ей Филибером знаменитую речь Цицерона против Катилины.

Отец Мартино едва не задохнулся от изумления.

– Хорошо, – сказала Жанна, – я прощаю вам вашу бесцеремонность, если вы вообще нуждаетесь в моем прощении и моих деньгах.

Такая независимость, вполне уверился отец Мартино, могла объясняться только заступничеством короля. А латынь! Она говорит на латыни! О небеса, куда катится мир, если и женщины начинают учить латынь!

Отец Мартино больше никогда не посещал Жанну. Ее это не огорчало. Перед ней уже приоткрылось зрелище ада, и она не хотела, чтобы ей без умолку твердили о дьявольских котлах.

Первые заморозки заставляли Жанну и Филибера тесней прижиматься друг к другу в постели, и забывалась даже разница в годах. Дополнительная порция дров в очаге горячила кровь.

– Я и не думал, что можно быть таким счастливым, – признался Филибер как-то утром.

– А я знала, – ответила Жанна.

Этот юнец напоминал ей Бартелеми.

На Рождество Жанна устроила для Франсуа праздник, пригласив недавно вышедшую замуж Сидони, ее супруга, Гийоме, Марго и, конечно, Филибера. Ужин затянулся далеко за полночь и закончился, когда осыпанный подарками Франсуа уже давно спал.

Лучший комплимент Жанне сделал в тот вечер Гийоме, немного выпивший и умиленный.

– Хозяйка, – сказал он, – вы – наша королева.

Вечером 15 января 1456 года все тот же Гийоме по секрету сообщил Жанне, что слышал от одного из преподавателей Корнуэльского коллежа, будто в Париж вернулся Франсуа Вийон.

– Когда?

– День или два назад.

В тот вечер Жанна настояла, чтобы Филибер остался ужинать. Ей все время казалось, что вот-вот зазвонит колокольчик у двери. Жанна сама не могла понять, печалиться ей или радоваться.

Как же Франсуа осмелился вернуться в город, где ему вынесен смертный приговор? Для этого надо быть безумцем или наглецом. А вдруг он был помилован королевским указом? Жанну мучило любопытство. Ей хотелось быть посвященной в дела человека, который как-никак был отцом ее ребенка. Вот только как о нем разузнать?

Ответ подсказал Филибер, которому она рассказала об отце своего мальчика и об их отношениях с Вийоном после его рождения:

– Второго февраля коллеж празднует годовщину своего основания. Это к тому же Сретение. Сообщи ректору, что баронесса де Бовуа в благодарность заведению, доставившему ей так много клиентов, посылает на праздник блины. Тебя обязательно пригласят. Я знаю, что там будет помощник прево по уголовным делам, Мартен Бельфе. Его присутствие должно знаменовать примирение между королевской властью и Университетом. Ты могла бы его расспросить.

Это было ловко придумано, хотя Жанне вовсе не улыбалось кормить за свой счет всю ораву гостей. И все это только для того, чтобы узнать о Вийоне.

– А они пригласят женщину?

– Там будет два праздника. Один открытый для всех, во дворе, где будут отцы и матери учеников. Второй – в большой зале, куда конечно же не допустят женщин.

– Как я узнаю его?

– Я подам тебе знак.

Жанна задумалась, стоит ли ее любопытство всех этих трудов. Вдобавок ей не хотелось заставлять беременную Сидони работать до ночи, выпекая несчетное количество блинов.

– Нет, – сказала она в конце концов, – пусть с ним поговорит твой учитель, а потом ты мне все расскажешь.

Третьего февраля Франсуа снова не появился. Зато пришел Филибер с весьма подробным рассказом.

– Даже изобретать ничего не пришлось, чтобы поговорить с Бельфе. С десяток людей обступили его и расспрашивали о Вийоне. Он объяснил, что два кружка друзей Франсуа ходатайствовали за него перед королем и тот согласился его помиловать. Прево пришлось подчиниться монаршей воле. Стало быть, сегодня Вийон должен быть свободен.

В глазах Филиберта мелькали хитрые искорки.

– Почему ты говоришь должен быть, когда он и вправду свободен?

– Мой учитель, удивленный появлением Вийона, сам был в канцелярии суда и смотрел списки помилованных. Он отыскал копию письма, где объявлялось помилование за убийство священника Шармуа в уличной драке. Но там стоит имя мастера Франсуа де Ложа, прозванного Вийоном.[34]34
  Во втором списке канцелярии, появившемся позднее, появилось имя Франсуа де Монкорбье (прим. автора).


[Закрыть]

– Я не понимаю…

– Жанна, ведь ты сама говорила, что имя этого человека Франсуа де Монкорбье. На него королевская милость не распространяется. Ему небезопасно появляться в городе.

Жанна была поражена. Как все это в духе отчаянного и мятущегося Франсуа! Загадочное убийство, непонятная личность, ни с того ни с сего явленная милость… Жанна порадовалась тому, что он исчез из ее жизни и, судя по всему, возвращаться не собирается.

– А что это за дружеские кружки, вставшие на его защиту?

– Не очень понятно. Поговаривают, что в первом из них всего-то один человек, но зато какой! Иоанн Бурбонский!

Жанне было знакомо это имя. Только последний забулдыга мог не знать, что после короля Иоанн Бурбонский был самым именитым и могущественным человеком в стране. Победитель англичан при Форминьи, тогда еще граф де Клермон, он вскоре возглавил войска в Гиени и прогнал англичан из Франции, где они сохранили только кусок земли у Кале. Такому человеку король, конечно, не мог отказать. Непонятно только одно: как мог быть ему известен бедняга Франсуа, никогда не служивший ни в одной армии, если не считать нескольких бродяжьих шаек. А что значит неизвестное ей имя Франсуа де Лож?[35]35
  Это единственное упоминание такого имени в документах, относящихся к Франсуа Вийону. Оно позволяет предположить, что поэт принадлежал к первым ложам французского масонства. Звание «мастера» указывает на определенную иерархическую ступень, следовательно, он стал членом ложи за несколько лет до того (прим. автора).


[Закрыть]

– Мой учитель считает, что Франсуа – франкмасон, – сказал Филибер.

– Франкмасон? Каменщик? – переспросила Жанна.

– Говорят, что это могущественные люди.

– Каменщики? – спросила совершенно сбитая с толку Жанна.

Она была задета тем, что ее бросили, а отец ребенка не проявляет к сыну ни малейшего интереса, но все же больше радовалась тому, что ей не приходится разбираться в темных делишках Вийона. Она твердо решила, что если он только сунется в лавку, она выскажет ему все начистоту.

Это похвальное решение осталось без последствий, ибо Франсуа Вийон больше не появился на улице Бюшри. Лишь имя его навсегда осталось в ее памяти.

Все эти заботы сами собой забылись, когда Жанна, придя на рынок, увидела постные мины торговцев и полупустые прилавки. Мясники, птичники, продавцы сыров, овощей, рыбы и вина были в одинаковом положении.

– Да что у вас тут происходит?

Ей отвечали, что дороги занесены снегом, а у поставщиков не хватает товара.

Понятно, что цены взлетели. Курица, которая еще вчера стоила пять солей, теперь продавалась по восемь, а ливр говядины вообще подорожал вдвое. Ливр брюквы отдавали уже не за два, а за три соля.

Жанна не находила себе места. С каждой неделей товаров становилось все меньше. Ее мельник отказывался продавать муку незнакомым клиентам. Когда Жанна появилась в его лавке, он сказал ей вполголоса:

– Любезная баронесса, я вас ждал. Сегодня я уже отказал десятку покупателей. Я сохранил для вас заказанные мешки, но теперь они обходятся мне дороже. Если вы не хотите брать их за эту цену, то вот вам крест, я продам все втрое дороже за час.

– И сколько же?

Цена выросла процентов на сорок. Жанна побледнела.

– Берите товар сейчас, любезная баронесса, потому что никто не знает, смогу ли я заполучить новый. В любом случае не в таком количестве.

Что она станет делать, если не сможет больше печь пирожки? Закроет лавку? Пришлось расплатиться. Торговец сказал, что доставит мешки ближе к ночи, чтобы никто не видел муку, ставшую с недавнего времени редкостью.

С другими поставщиками повторилось все то же самое. Исключением были продавцы пряностей, которые привозили издалека и всегда продавали дорого. Но не станешь же питаться головками гвоздики или кардамоном? Жанна сама забрала масло, боясь лишиться его, даже заплатив деньги.

Причина всего этого была ей прекрасно известна. Жанна сама все видела по дороге в Париж и в Боте-сюр-Марн. Бесконечные войны и эпидемии разорили страну. Деревни стояли пустыми. Все это она как раз и описала королю. Жанна постоянно слышала разговоры о том, что вся Гиень превратилась в пустошь, а в Нормандии осталась половина жителей, но ей и в голову не приходило, что дела пойдут так плохо и так быстро. К тому же население Парижа выросло, и еды по прежним ценам на всех не хватало.

На другой день Жанна собрала Гийоме, Сидони и Сибуле в лавке на улице Бюшри и обрисовала им положение.

– Надо поднять цены на пирожки, – предложил Сибуле. – Все вокруг уже так и сделали.

– Люди не стали больше зарабатывать, – возразила Жанна. – У нас не будет покупателей. Все поднимают цены, а мы как раз и оставим прежние. Вот что я предлагаю: добавляйте в тесто больше воды и дрожжей. Так мы будем тратить меньше муки, а тесто станет более воздушным и тонким. И еще: работайте только на заказ и не держите много готового теста. Не дело, чтобы к вечеру оставалось много непроданных пирожков. Особенно внимательны будьте в субботу, потому что в понедельник пирожки уже не разогреешь, и приходится выбрасывать все в ручей.

Все кивнули.

Сибуле предложил еще попробовать дешевую начинку – лук и каштаны.

Доставленные мешки с мукой поместили в погреб на улице Бюшри. Здесь было больше места, чем на улице Галанд, и безопаснее, чем на главном городском рынке. Ставшая сокровищем мука хранилась под защитой двух невероятных размеров пятнистых котов, которых приманил Гийоме. Они вели беспощадную войну против мышей и крыс.

Назавтра Жанна пошла в свою лавку на рынке, чтобы испытать новшества, предложенные Сибуле. Она быстро поняла, что он попал в точку: пирожки радовали контрастом орехов и мягкого теста, а луковая начинка придавала им островатый и пряный вкус. Все эти изобретения позволили сохранить назначенную Жанной цену в два соля за пирожок. Добавляя больше воды и дрожжей, удавалось почти наполовину возместить рост цен на муку. Итак, посетителей у Жанны не убавилось, а даже наоборот. Пусть она зарабатывала немного меньше, но уже забыла о том паническом страхе, который внушили ей пустые прилавки на рынке.

Но все же это был первый тревожный знак. Сообразительность спасла дело на этот раз, но хозяйство Жанны по-прежнему могло пасть жертвой всех передряг этого мира.