Текст книги "Роза и лилия"
Автор книги: Жеральд Мессадье
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
32
Холодная каша
Жак Сибуле хорошо, даже очень хорошо, управлялся со своей кондитерской у Сент-Эсташ. Каждое воскресенье он приходил к Жанне после мессы, ибо полагал, что обеспеченная женщина не может не быть набожной, и предлагал новый рецепт на неделю. Умея писать и считать, он представлял смету, которую она полагала честной, поскольку всегда была в выигрыше. Однажды в воскресенье, передав Жанне деньги, он посмотрел на нее в молчании, словно не решаясь открыть рот.
– Что вы хотели сказать? – спросила Жанна располагающим к доверительному разговору тоном.
Жак покачал справа налево своей головой хорька:
– Вы баронесса.
Жанна кивнула.
– Тогда говорите.
– Дело не в том, что я хочу сказать, а в том, что я слышал. Я сплю с открытым окном. Вчера люди разговаривали на улице прямо под ним. Они здорово выпили. Один из них насмехался над другим, оттого что тот частенько захаживал к баронессе де Бовуа.
Жанна вздрогнула.
– Он предлагал взломать вашу дверь, потому что вы должны быть богаты. Потом они повздорили, и приятели насилу их разняли. Я высунулся из окна посмотреть, кто это. У них была свечка, и я увидел парней, которых можно часто встретить в ваших краях, особенно по вечерам. Так, попивают, играют, дерутся, хорошего мало.
– Вы знаете, как их зовут?
– Еще бы. В этом районе все всех знают. Это Колен Экайе, сын ремесленника, который болтает направо и налево, что ему нет равных в обращении с замками, если не считать его напарника, Малыша Жана, с которым они неразлучны. Только Малыш Жан не носит тонзуры. Говорят, Колен большой мастак крапить карты.
Да уж, хорошая компания. Жанна подумала, что Сибуле слишком хорошо знал этот мирок и не очень-то его уважал. А вдруг он шпион Шатле,[36]36
В замке Шатле располагались и суд и тюрьма.
[Закрыть] спросила она себя. Бывший повар впавшего в немилость дворянина не откажется сообщать в властям полезные для них сведения. Жанна поняла, отчего он колеблется: будь он слишком откровенным, его второе ремесло вышло бы наружу.
– Вы говорите о тонзуре. Выходит, Колен клирик?
– Так говорят, – сказал Сибуле с насмешкой. – Но знаете, любой цирюльник за грош выстрижет тонзуру первому встречному.
Жанна это прекрасно знала.
– А тот, кто, как говорят, частенько ко мне захаживал?
– Франсуа де Монкорбье.
Чего-то похожего Жанна ждала. Она думала, что стерла из памяти его имя, но он был похож на те карты, которые, как ни играй, попадают к тебе. Жанна прикусила губу. Итак, Франсуа был накоротке с бандитами, которые хотели ее ограбить!
– Этот Монкорбье подрался с Малышом Жаном. Какое-то время он отсиживался в Бур-ла-Рен после темной истории. С ним вечно некий пустозвон по имени Ги Табари. Вот уж действительно голь перекатная!
Господи, вот повезло! И что, интересно, может иметь с ними общего герцог Бурбонский?
– С ними иной раз видят Жана Ле Лу, – продолжал Сибуле, – это лодочник…
Он что, хочет познакомить ее со всем парижским сбродом?
– Ну ладно, – сказал Сибуле, – остальное опустим. Все это слишком грязно для вас. Я пришел предупредить вас, что любые замки ненадежны. Когда вы дома, ничто так не защитит вас, как добрый брус поперек двери. Пока его будут ломать, вы успеете позвать на помощь.
– Благодарю вас, – сказала Жанна.
– Запаситесь еще и крепким шестом на случай, если кто-то решит залезть в окно по стене. Один хороший удар – и негодяй сломает себе шею.
Веселенькая перспектива. Одного бандита Жанна отделала на большой дороге, другого на парижской улице. Не хватало только третьего. Лучшая защита для нее, подумала Жанна, это то, что Франсуа был накоротке с подобными типами. Не посмеет же он все-таки ее ограбить! С другой стороны, сорок три ливра, надо думать, давно потрачены, и ему наверняка нужны деньги.
Жанне очень хотелось узнать, что скрыл от нее Сибуле. Мало ли чего могли наболтать похотливые пьяницы, устроившиеся со свечкой у него под окном. Жанна вздрогнула.
И Франсуа в этой компании! Что же он за человек, в конце концов!
Филибер почти никогда не ужинал у Жанны по воскресеньям, которые он посвящал семье. Удовольствие от встречи с ним на другой день должно было скрасить те новости, которые Жанне принес Сибуле. Как ни странно, вышло наоборот. Так бывает, когда летящие из-под колес повозки брызги грязи попадают на придорожные цветы.
В конце концов неприятный осадок забылся. Стояли самые последние дни осени, но Филибер и сын были для Жанны дыханием весны.
Уроки латыни возобновились.
Их связь крепла. «Влияет ли на разум расцвет души?» – задавалась вопросом Жанна. Манера держаться и суждения Филибера сделались со временем более изящными, и он стал единственным, кому Жанна рассказала все о себе. Опыт еще не превратил его жизнь в наезженную колею, и Филибер судил обо всем свободно, разделяя с Жанной часы печали и радости.
Они вместе читали Сенеку:
«Перестанем стремиться к тому, к чему стремились раньше. Что до меня, став стариком, я стараюсь не желать того, чего желал в детстве».
– Но я всегда буду хотеть ласкать твою грудь, – прошептал Филибер.
– Ты просто хочешь вернуть свое детство! – ответила Жанна, смеясь. – Разница между мужчиной и женщиной в том и состоит, что мужчина всегда желает того, что уже познал, грудь-кормилицу, а женщина забывает о ней.
– О ком ты жалеешь из тех мужчин, кого знала?
– Обо всех, кроме Франсуа. Ведь я бы никого из них не узнала, если бы не предыдущий. Если бы меня не оттолкнул Исаак, я не познакомилась бы с Матье, а если бы тот не свел счеты с жизнью, не узнала бы Бартелеми.
– Так значит, я гуляю по кладбищу! – задорно сказал Филибер. – Но я вовсе не хочу, чтобы кто-то топтал и мою могилу.
Иногда Филибер смотрелся в зеркальце Исаака.
В сочельник он подарил Жанне двадцать одно изречение из прочитанных книг, по одному на каждый год жизни. Жанна преподнесла ему семнадцать ливров, ибо как раз семнадцать ему исполнилось в конце августа.
– Живем до ста лет! – воскликнул Филибер, и они оба расхохотались.
Рождество выдалось мягким. Снег белыми перьями устлал землю так, словно на небесной кухне ощипывали гусей.
В начале февраля 1457 года одна неприятная новость облетела сначала Университет, а потом и весь город: кто-то похитил пятьсот экю из Наваррского коллежа, гордости Университета. Коллеж находился на улице Монтань-Сент-Женевьев недалеко от Корнуэльского коллежа и был основан в 1304 году Изабеллой Наваррской, которая стала королевой Франции после свадьбы с Филиппом Красивым. Филипп оставил в наследство потомству чудесное средство, которому, увы, было суждено большое будущее в области управления: обесценивание денег. Сам он проделал это дважды, что не помешало ему обобрать тамплиеров как липку, дабы избавиться от своих колоссальных долгов перед орденом. Его жена завещала стране благо понадежней, хотя тоже в некотором роде и умозрительное: богословский коллеж.
Это заведение было знаменито не только своей прекрасной библиотекой, но и тем, что из него не выпускали юристов, а только богословов. Будущих студентов набирали из самых блестящих семейств Франции.
Филибер без промедления сообщил Жанне новость.
Пятьсот экю были тогда кругленькой суммой: двадцать тысяч ливров.
Выяснилось, что как-то раз управляющие коллежа захотели открыть большой сундук, испокон века стоявший в ризнице, где хранилась основная часть казны. Делали они это редко и обнаружили, что ни один из четырех замков не открывается. Позвали мастеров и предупредили стражу, которую должны были извещать всякий раз, когда дело касалось воровства или тяжелых ранений. Справившись наконец с замками, управляющие увидели, что отказал запор маленького орехового сундучка, где, собственно, и лежали деньги. Взломав его, управляющие нашли внутри лишь список полученных в разное время сумм. Действия грабителей восстановили без труда: по лестнице они перебрались через стену коллежа и, не сумев вскрыть массивную дверь ризницы, выдавили ее рычагом. Было установлено, что ключей у взломщиков не было, – это исключало участие кого-то из своих.
Больше Филибер ничего не знал.
В субботу в дом на улице Бюшри явились два пристава и стали расспрашивать Гийоме о том, не встречал ли он в этом доме некого Франсуа де Монкорбье, прозванного Вийоном. Жанна была в это время на рынке. До смерти перепуганный Гийоме сказал правду: да, он видел его в доме, но это было уже год назад. Следователи испросили позволения осмотреть дом и, получив его, обошли все комнаты, осведомившись о том, кто занимает третий этаж. Гийоме ответил, что, насколько он знает, там никто не живет.
Когда Жанна вернулась, Гийоме все ей рассказал. Вот уж действительно, никак не отделаться от этого человека! Кормилица места себе не находила от волнения; Жанна ее успокоила.
В воскресенье Сибуле, как обычно, пришел с деньгами. Жанна спокойно объявила:
– Монкорбье здесь больше не живет.
Сибуле улыбнулся и ответил:
– Говорят, он покинул Париж, но Монкорбье может вернуться и попросить здесь убежища. Малыш Жан и Колен живут на широкую ногу.
Жанна поняла, что власти подозревают Франсуа в соучастии в ограблении Наваррского коллежа. Если Малыш Жан и Колен швыряются деньгами, значит, они совершают типичную для воров ошибку: открыто тратят украденное.
На другой день Жанна заметила, что один из бродяг с ракушкой на шляпе обосновался напротив. Итак, за ней собирались понаблюдать. Власти не пускают дело на самотек.
Но Франсуа не вернулся.
Через несколько дней Филибер доложил, что по крайней мере один из служащих коллежа, по мнению властей, замешан в деле. Следователи рассудили, что кто-то из местных должен был описать злоумышленникам расположение комнат и указать, где стоит сам сундук. По их мнению, это был живший в коллеже монах-пикардиец, некий Дом Никола. Он исчез, но можно поклясться, что если его схватят, беглец не будет в монашеском платье.
За семь лет работы в своих трех лавках, Жанна сумела скопить кругленькую сумму в сорок две тысячи ливров. Это было неплохо: тысяча пятьдесят экю. Чтобы не держать дома так много монет, она перевела часть денег в старые золотые экю, которых набралось штук триста. Еще часть денег была в серебряных ливрах, а остаток, три тысячи ливров, – в медной монете. Она хранила их не в сундуке у кровати, первом подарке Бартелеми, куда воры не преминули бы заглянуть, а в железном ящике. Когда ремонтировали чулан, где для приучения Франсуа к гигиене поставили стул с дыркой, Жанна велела устроить там тайник, замаскированный кирпичами. Именно там и хранился ящик.
Деньги, которые спят, – ленивые деньги, говорила себе временами Жанна. Она не знала ни одного верного человека, который подсказал бы, как пустить их в дело. Попробуйте спросить об этом кого-то, и он наверняка попросит дать ему в долг.
Кроме того, сам дом, королевский подарок, стоил две тысячи экю, и стоимость его непрерывно росла с той поры, как король возвратился в Париж и дела королевства пошли на лад. Даже маленькая конюшня на три стойла, которую она велела семь лет назад соорудить для Донки за тридцать пять ливров, стоила теперь не меньше пятисот.
Обо всем этом Жанна и размышляла, когда королевский эдикт вызвал у нее потрясение, схожее с тем, которое она испытала однажды на рынке: деньги обесценились! Раньше один серебряный франк равнялся двадцати солям, теперь – двадцати пяти.
Итак, три тысячи ливров в медной монете, лежавшие в ящике, превратились в две тысячи четыреста. Жанна потеряла доход за пять или шесть недель работы. Вот так просто, ни за что ни про что. Все утро она не могла прийти в себя. Это заметил даже маленький Франсуа, спросивший, отчего она грустит.
Жанна похвалила сама себя, что большую часть средств перевела в золото и серебро. Одна мысль о том, что случилось бы, не сделай она этого, приводила ее в ужас: пропали бы восемь с половиной тысяч ливров! Несколько месяцев дохода!
Да, сказала себе Жанна, маленькая пирожница все так же беззащитна.
Цены снова взлетели. Что делать, подумала Жанна, пожимая плечами, придется и мне их поднять.
Филибер со знанием дела объяснил Жанне, что расходы казны растут и король решил таким образом повысить стоимость своего золота и серебра. Он слышал, как об этом толковали ученые люди. Жанне все это было безразлично. Она по-прежнему чувствовала себя беззащитной.
Как можно построить всю жизнь на пирожках! В один прекрасный день очередная встряска, война, мор или какая-нибудь битва титанов оставит ее без крова.
Единственной ее защитой были скопленные деньги, крошечная сумма по сравнению с состояниями крупных торговцев.
У кого попросить совета? Она чувствовала себя столь же одинокой, как и семь лет назад, когда она уходила с Донки из Ла-Кудрэ. Богатство не отменяет одиночества. А теперь у нее на руках еще и ребенок.
Жанна подумала о госпоже Контривель, суконщице с улицы Галанд, нанесла ей визит и спросила совета, куда пристроить скопленные деньги.
– Вам надо поговорить с моим мужем. Он немного одряхлел, но голова у него работает что надо. Пойду предупрежу его.
Через несколько минут Жанну провели в комнату, где доживал свой век прикованный ревматизмом к постели старик. В воздухе носился сладковатый запах. Мужчина полулежал в кресле, опираясь на две подушки. Его ноги, укрытые двумя шерстяными одеялами, покоились на массивном кожаном табурете. Жанна никогда не встречалась с мужем суконщицы, и ее поразило его лицо, похожее на восковую маску или пустую тыкву. Глаза его пожелтели, а рот был беззубым.
Он по-отечески предложил ей садиться.
– Сколько вы хотите вложить, госпожа де Бовуа? – без обиняков спросил старик.
Жанна заколебалась.
– Я сам и моя жена решили, глядя на ваше дело, что это около тысячи экю. Такая разумная женщина, как вы, уж конечно перевела свои деньги в золото и серебро.
Жанна не смогла скрыть изумления. Ее состояние оценили с точностью почти до денье!
– Хорошо, – продолжал мэтр Контривель, довольный произведенным эффектом, – вы можете получить десятую или двенадцатую часть этих денег, если только найдете доверенного менялу. Это значит, что он должен быть не просто честным человеком, но и достаточно преуспевающим, чтобы гарантировать обещанный доход. Единственные, к кому стоит обратиться, это флорентийцы, генуэзцы и римляне, которые обосновались в Лионе. Я, правда, слышал, что дела Медичи пришли в упадок, а Строцци не собираются больше гарантировать проценты по вкладам, потому что деньги надо пускать в работу, а по нынешним временам это рискованно.
Жанна впервые в жизни слышала эти имена и термины. Она была смущена: в мире, оказывается, существовало столько разных занятий, о который она слыхом не слыхивала! Целый мир, могущественный и тайный, живущий независимо от королевской власти. До чего же она наивна, подумалось Жанне.
– Моя жена расположена к вам, – сказал суконщик, – значит, и я должен к вам хорошо относиться. Так вот, не советую вам так помещать свои деньги. Храните их в укромном месте. Стоит какому-нибудь флорентийцу надуть вас, и пропадут плоды многолетнего труда.
Воцарилось молчание, опустившееся на всех троих словно облако на долину.
– А как вы сами составили состояние? – спросила Жанна.
– Это можно сделать только на рынке, но надо хорошо знать дело и утвердиться в своем кругу. К тому же стоит иметь дело только с тем, что долго хранится: драгоценные металлы, ткани, шелк, кружева, пряности, всякие редкости.
Жанна уже почувствовала это семь лет назад на рынке Аржантана, когда увидела мэтра Борболана, а потом слышала разговоры о Жаке Кёре и его немыслимом богатстве.
– С вашими пирожками вы не сколотите состояние, госпожа де Бовуа. Их не сохранишь дольше нескольких часов.
Пробило одиннадцать утра; да, к полуночи пирожки потеряют свежесть, а завтра их и вовсе нельзя будет есть. Как это раньше не приходило ей в голову!
– Чтобы умножить деньги, вам надо поменять ремесло, – продолжал суконщик. – Не мне вам что-либо предлагать, ибо тогда пришлось бы первое время давать вам советы, а мне это уже не по силам. Думаю, что будет разумно купить дом и сдать его внаем. Доход небольшой, но твердый.
Жанна об этом как-то не подумала. Поблагодарив суконщика, она собралась уходить. Когда Жанна была уже в дверях, вместо прощания старик сказал:
– Госпожа де Бовуа, вы одинокая женщина.
Она устремила на него взор своих серых глаз, ожидая продолжения. Старик молчал.
– Это все, – сказал он наконец, хитро улыбаясь. – Храни вас Господь.
Госпожа Контривель проводила Жанну до выхода:
– Говорила я вам, голова у него светлая. Вот только тело подкачало. Поизносилось за жизнь.
Женщины распрощались, пообещав друг другу почаще видеться.
Поизносилось за жизнь! Очутившись на улице, Жанна подумала, что мечтала о горячем цыпленке, а получила миску холодной каши. Откровения Сибуле и слова Контривеля не очень-то вдохновляли.
Оказавшись в знакомом квартале, Жанна навестила портниху и отправилась к Сидони. На пути ей попалась крыса. Жирная крыса, трусившая к ручью. Жанна тихонько вскрикнула. Крыса остановилась и посмотрела на нее нахальным взглядом. Отчего это только люди вскрикивают, увидев крысу? У нее что, меньше прав на жизнь, чем у них? Крыса продолжила свой путь к ручью, нашла там собрата и разделила с ним трапезу, закусив черствыми пирожками.
33
Тюрьма большой любви
В апреле 1457 года, когда небо то плакало, то улыбалось, к дому Жанны подошел разносчик из книжной лавки, где она когда-то купила сборник стихов Карла Орлеанского. Он спросил госпожу де Бовуа. Гийоме дернул за шнурок колокольчика, который Жанна велела устроить у нее наверху, чтобы ее можно было позвать, не оставляя без нужды лавку.
Жанна спустилась вниз. Разносчик поклонился и вынул из сумки новую книгу, заверив Жанну, что содержание ее заинтересует, ибо экземпляры этого сочинения расходятся как горячие пирожки. Жанна открыла обложку и увидела название: «Лэ Франсуа Вийона».[37]37
Позже это сочинение назовут «Малым завещанием» по аналогии со следующим, которое, в свою очередь, будут именовать не просто «Завещанием», а «Большим завещанием».
[Закрыть] Жанна остолбенела. Что случилось с Франсуа? Неужели он умер?[38]38
Одно из значений слова «лэ» – завещание перед долгой разлукой
[Закрыть]
– Что вы, сударыня, – сказал разносчик. – Он жив-здоров.
Она прочитала первые строки:
Год пятьдесят шестой пошел.
Я, Франсуа Вийон, школяр…
Школяр? Он-то? Вот это да! Жанна поняла, что он просто хочет воспользоваться церковными привилегиями и уйти от королевского правосудия. А вот дальше:
К нам приближалось Рождество…
Я, глядя на огонь сердито,
Решил немедленно сломать
Любовную тюрьму…
Любовная тюрьма – это о ней?
Разносчик решил, что она поглощена чтением, а Жанна едва не швырнула книгу ему в лицо. Поколебавшись, она все же заплатила за нее тридцать солей. А может, во всех этих стихах речь о ней? Узнаем. Жанне было любопытно, когда же он все это написал? Год пятьдесят шестой пошел… Не все ли равно!
Еще не раскрыв книгу, Жанна кипела от гнева. Вот уж наплел он со своей любовной тюрьмой! Разве не она была прикована к воспоминанию об этом?
А может, существовала какая-то другая женщина? Но откуда у него было время ее обхаживать? Франсуа исчез из Парижа на семь месяцев после дела Шармуа и вернулся лишь для того, чтобы поучаствовать в ограблении Наваррского коллежа. Самое время ухаживать – в промежутке между убийством и грабежом.
Это если вообще была женщина, сказала себе Жанна. Все стенания Франсуа могли быть адресованы вымышленному персонажу, а главным была не любовь, а желание пожаловаться. Этот безумец просто хотел выдавить слезу у читателя, прикинувшись страдальцем.
Вечером Филибер немного остудил ее гнев.
– У него есть только талант, не отнимай хоть это, – сказал он.
Он читал стих за стихом, ища хоть какое-нибудь указание на Жанну.
– Нет, он не упоминает тебя нигде, а просто хочет завещать свое сердце в оправе из стихов.
– Вот уж ковчежец, от которого не дождешься чудес!
– Но почему он посвятил «Лэ» Жаку Рагье? – спросил Филибер.
– Это кто еще такой?
– Это сын Любена Рагье, королевского повара.
– Нашего короля?
– Да.
– Откуда ты знаешь?
– Мой отец нотарий. Два года назад он продал Любену Рагье собственность дворянина, который кончил свои дни на виселице, Ренье де Монтиньи.
– Я думала, что дворянам отрубают голову?
– Вообще-то да, но этот, к несчастью, носил тонзуру, а Церковь от него отказалась.
– Отчего?
– Он украл потир.
– Все это очень странно! Ты имеешь в виду, что Вийон оставляет нечто сыну королевского повара, чей отец купил собственность вора?
– Именно это я и имею в виду!
– И это значит, что Вийон был накоротке с королевским поваром?
– Если не с ним, то уж с сыном наверняка.
– И что он ему оставляет?
– Да вот же стихи:
– Все это малопонятно, – вздохнула Жанна.
– Ты же видишь, тут сплошные намеки, – ответил, смеясь, Филибер.
– Да, но если их нельзя понять, кому они нужны?
Филибер, казалось, пришел в замешательство от такого простого вопроса.
– Самое смешное, – сказал он, – что Вийон над кем-то издевается по совершенно неясному поводу, завещая ему добро, которым сам не владеет.
– Вот здорово, – сказала не желавшая сдаваться Жанна. – Представь себе, что я завещаю тебе дворец Турнель. Тебя никто не знает и меня тоже. Разве это смешно? Ты думаешь, кто-нибудь повеселится?
– Жанна! – воскликнул Филибер. – Ты права и заблуждаешься одновременно. Послушай-ка это:
– Он что, первый открыл, что мы смертны? И поэтому проводит свою земную жизнь, погрязнув в пороке? Он грабит часовни и просит прощения у Бога? Разве не лицемерен тот, кто без устали порицал лицемерие?
– Вижу, что ты никогда его не простишь, – сказал Филибер, закрывая книгу.
Жанне надоели все эти жалобы на лживый и лицемерный мир, сдобренные раскаянием, которое казалось ей деланным, и она отдала книгу Филиберу. Одно присутствие этих страниц в ее доме словно приманивало всякую нечисть. Единственное, что было ей любопытно, так это связь Франсуа с королевским поваром. Не через него ли он познакомился с герцогом Бурбонским? Любопытство это было чисто эгоистическим: ей вовсе не хотелось, чтобы в один прекрасный день при дворе принялись с легкой руки Франсуа судачить о ней и ее сыне. Нет, она не намерена расставаться с тем, чего добилась. Когда-то Франсуа сказал ей в лицо, что для дворян она все равно останется безродной бродяжкой, но теперь они с ним оказывались по разные стороны стены.
Ей стало еще горше от того, что она разлюбила некогда обожаемого человека.
Любовь, как и птица, хочет найти удобную ветку на дереве до наступления ночи. А ее любви, видно, так и суждено вечно перелетать с дерева на дерево.
Скоро ее предчувствие подтвердилось.
Как-то раз майским утром на улицу Бюшри явился хорошо одетый горожанин с приятным лицом. Он сказал, что хотел бы поговорить с Жанной.
– Я Итье Бонсержан, отец Филибера, – представился он, садясь.
«Можно не продолжать», – подумала Жанна.
– Вы разумная женщина, – сказал гость спокойно, – и прекрасно поймете то, что я пришел сказать. Через несколько недель Филибер закончит обучение, и придет время подумать о женитьбе. Правду сказать, дело уже слажено года три назад. У меня есть друг, тоже нотарий, человек достойный и обеспеченный, и Филибер женится на его дочери Бланш.
Сложенные на коленях руки Жанны едва вздрогнули. Было бы и впрямь странно, если бы сына нотария уже не определили кому-нибудь в мужья. Среди обеспеченных людей женитьба считалась способом приумножить состояние и упрочить влияние семьи и клана. Юношей и девушек спаривали точно так же, как это делают крестьяне с баранами и овечками. Ей надо было быть к этому готовой.
Нотарий вглядывался в Жанну, ожидая ее реакции. Лицо Жанны оставалось совершенно бесстрастным.
– Кроме того, – продолжил гость, – мы с женой думаем, что сыну лучше жениться на девушке его возраста, чем на вдове, да еще с ребенком.
Вдова, да еще с ребенком. Вот, значит, как о ней говорят. Жанна даже бровью не повела, и гость, похоже, был разочарован. Он, ясное дело, ждал бури и уже видел себя в роли почтенного отца семейства, смиряющего страсти. Жанна даже не спросила его, откуда достойная чета узнала об их связи и как раздобыла ее адрес. Она прекрасно знала, что Париж кишит грошовыми шпиками, да и привратник коллежа недорого взял бы за нужные сведения.
– Вы, конечно, поймете, сударыня, что я пришел просить вас отказаться от встреч с моим сыном. Я уже предупредил его и, надеюсь, как послушный сын, он не нарушит воли своих родителей.
Тут Жанна решила хоть как-то откликнуться на его слова, иначе пойдут толки, что она вовсе бездушная.
– Я поняла вас, сударь, – сказала она твердо и поднялась, давая понять, что разговор окончен.
Бонсержан тоже встал. Он был явно удивлен и продолжал сверлить лицо Жанны глазами. Жанна открыла дверь. Уже на пороге он еще раз посмотрел на нее. Жанна выдержала его взгляд, стараясь ничем не выдать своих чувств.
– Прощайте, сударь.
– Ну что ж, прощайте, сударыня.
Жанна закрыла дверь и чуть не расхохоталась. Лучшая месть иной раз – не показать противникам чувств, на проявление которых они рассчитывают. Да и какой противник из Бонсержана! Он просто обслуга для денег, крохотная деталь чудовищной махины, держащей в плену человека. Как королевская власть. О чувствах нечего и говорить. Если Филибер решит подчиниться родительской воле, то здесь только два объяснения: либо он думает, что планы семьи для него выгодны, либо этот юноша просто слабак. В любом случае это значит, что его больше не тянет к Жанне. А тогда и он ей ни к чему.
Но как избавиться от печали? Она была с Филибером почти год, достаточно, чтобы усыпить ее бдительность. Жанне было невмоготу чувствовать, что ее любовь снова пропала даром, хотя она и пыталась убедить себя в том, что любовь не должна рассчитывать на вознаграждение.
Она присела к столу и стала писать, не отрывая пера от бумаги:
Того люблю,
Кто полюбил меня,
Того бегу,
В ком нет любви огня,
Кто ради слов,
Пустых и лживых,
На все готов…
Окончив, Жанна спустилась вниз и пошла помолиться у могилы Бартелеми.
Она взяла для Франсуа другого учителя, но стала следить, чтобы тот возвращался в коллеж задолго до отбоя. Ей вовсе не хотелось снова стать наставницей в любви для какого-то юнца.
В коллеже, должно быть, прознали о связи Жанны и Филибера, потому что этот носатый рыжеволосый парень по имени Франсе де Патэ время от времени бросал на Жанну томные взгляды. Жанна оставалась каменной. Избыток недозрелых фруктов может вызвать изжогу.
