Текст книги "Проза. Поэзия. Сценарии"

Автор книги: Жан Кокто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Завещание Орфея

Тексты и постановка: Жан Кокто

При техническом содействии Клода Пиното

Главный оператор: Ролан Понтуазо

Декорации: Пьер Гюфруа

Звукорежиссеры: Пьер Бертран, Рене Саразен

Монтаж: Мари-Жозефа Йойот

Костюмы и скульптуры: Жанина Жане

Продюсер Жан Тюийе

«Эдисьон Синеграфик»

Перед титрами, в которых нет имен актеров, идут последние кадры фильма «Орфей»

ИСПОЛНИТЕЛИ:

Жан КОКТО – Поэт

Жан-Пьер ЛЕО – Школьник

Николь КУРСЕЛЬ – Молодая мать

Франсуаза КРИСТОФ – Медсестра

Анри КРЕМЬЕ – Профессор

Даниэль ЖЕЛЕН – Интерн

Филипп ЖЮЗО – Первый человек-лошадь

Даниэль МООСМАН – Второй человек-лошадь

Алиса САПРИЧ – Цыганка

Мари-Жозефа ЙОЙОТ – Цыганка

Эдуард ДЕРМИТ – Сежест

Мэтр Анри ТОРРЕС – Ведущий

Мишель КОНТ – Девочка

Мария КАЗАРЕС – Принцесса

Франсуа ПЕРЬЕ – Эртебиз

Г-жа Алек ВАЙСВЕЙЛЕР – Рассеянная дама

ФИЛИПП – Гюстав

Ги ДЮТ – Первый Человек-Собака

И.-Х. ПЕТИ – Второй Человек-Собака

Алиса ХАЙЛИГЕР – Изольда

Мишель ЛЕМОИГ – Влюбленная

Жерар ШАТЛЕН – Влюбленный

Юл БРИННЕР – Привратник

Клодин ОЖЕ – Минерва

Жаклин ПИКАССО – Лючия БОЗЕ

Пабло ПИКАССО – Луис-Мигель ДОМИНГИН

Шарль АЗНАВУР – Серж ЛИФАРЬ

Жан МАРЕ – Эдип

Бриджит МОРИССАН – Антигона

Завещание Орфея, или «Не спрашивайте меня, почему»

После того как прошли титры, я начинаю рисовать мелом на аспидной доске профиль Орфея.

Я говорю:

– Привилегия кинематографа состоит в том, что он позволяет большому числу людей совместно видеть общий сон, и в том, помимо этого, что он показывает со всей строгостью реализма фантазии ирреальности. Короче говоря, прекрасное средство доставки поэзии.

Мой фильм – не что иное, как сеанс стриптиза, состоящий в том, что постепенно я снимаю тело и, наконец, показываю душу совершенно обнаженной. Ведь есть еще значительная публика в тени, изголодавшаяся по тому, что правдивее правды и станет когда-нибудь знаком нашей эпохи.

И таково наследие поэта идущим одно за другим молодым поколениям, в которых всегда находил он опору.

Дымовая шевелюра распадается, ее извивы собираются в мыльный пузырь, который будто бы выходит из кончика ножа.

Моя рука, нож, мыльный пузырь покидают экран и уступают место пустому павильону, в котором будут появляться элементы декораций.

Мы видим мальчика за школьной партой. Он, не отрываясь, пишет, в то время как появляется поэт в костюме эпохи Людовика XV. Отбросив треуголку, которая, кажется, растворяется в пустоте, поэт подходит к парте.

Комментарий. Поскольку треуголка мне мешала, я отослал ее в иное время, которое я мог покинуть лишь на несколько минут.

Поэт. Я хотел бы поговорить с профессором.

Мальчик(удивленно). Что вы здесь делаете?..

Поэт. Ничего! Кто вы? Его сын?

Мальчик. Мой отец был архитектором, он умер. Это я хочу стать знаменитым профессором. Но это еще не скоро…

Поэт. Вот оно что!.. (Исчезает.)

Комментарий. Я забыл перчатки. Пришлось еще раз попугать мальчика.

Крупный план: испуг мальчика.

Поэт снова появляется и забирает перчатки, забытые на парте.

Поэт. Простите меня. (Снова исчезает.)

Мальчик(встает из-за парты и кричит). Мсье! Мсье!

Поэт исчезает.

Другой угол пустого павильона. Скамейка, газовый фонарь, детская коляска – подобие декорации сквера. Молодая мать лет примерно сорока укачивает младенца и трясет погремушкой. Поэт появляется, приближается из-за спины матери, наклоняется. Она замечает его, вскрикивает от ужаса, выпускает ребенка из рук, тот падает оземь.

Голос поэта. Прелестно!

Поэт щелкает пальцами и исчезает.

Мать подбирает орущего младенца. Кладет его в коляску и поспешно увозит, лавируя между студийными прожекторами.

Комментарий. Это была моя вторая встреча с персонажем, чью судьбу я только что, вне всякой логики, запугал.

Третий угол пустого павильона. Длинная ковровая дорожка, в конце которой мы видим медицинскую сестру, толкающую перед собой старика в инвалидном кресле. Слышно, как поэт (еще невидимый) втягивает носом понюшку табаку. Сестра останавливается, поэт появляется. В руке у него носовой платок. Сестра в ужасе отступает.

Поэт. Не бойтесь, мадемуазель. Мой костюм – результат пари… А не профессора ли вы прогуливаете в инвалидном кресле?

Сестра. Да, мсье. Но не могли бы вы мне объяснить…

Поэт. Нет, это невозможно. Могу ли я задать ему вопрос?

Сестра. Профессор не услышит вас и не ответит. Когда он был ребенком, его мать, похоже, кто-то напугал… (комическая гримаса поэта) …она его выронила, и он ударился головой. Целую жизнь он прожил, не страдая от этого, но однажды…

Комментарий. Жизнь профессора висела на волоске. Волосок оборвался.

Крупным планом старик, умирающий с открытым ртом. Тоже крупным планом – его рука. Из руки выпадает круглая коробочка.

Сестра, охваченная ужасом, стремительно откатывает кресло, даже не заметив, что профессор мертв. Мы видим коробочку и руку поэта. Поэт присел на корточки и подобрал коробочку.

Коробочка, рука и нога поэта исчезают. Остается только след на пыльном ковре.

Комментарий. Наконец-то она была у меня в руках. Коробочка, которая вернет мне свободу… Я нежно ласкал ее.

Другой угол павильона. Колбы и реторты. Профессор (ему около пятидесяти) входит, ведомый под руку интерном. Оба в белых халатах. Профессор с трудом садится за стол, уставленный научными приборами.

Профессор. Ничего, ничего. Закрою глаза и продолжу опыты.

Интерн. Может быть, я сделаю вам укол?

Профессор. Спасибо, не надо. Мне надо побыть одному. Несколько минут, и мне станет лучше. Это следствие того падения. Никогда не знаешь, какая глупость может приключиться.

Комментарий. Наверное, профессора ждало другое падение, но вневременная сила возложила на меня ответственность за его судьбу.

Интерн уходит, поднимается по лестнице, никуда не ведущей. Она осталась здесь от старых декораций, забытых в павильоне.

Профессор крупным планом и не в фокусе. Чья-то рука материализуется на его плече. Профессор поднимает голову и видит лицо поэта, обрамленное париком времен Людовика XV.

Поэт. Привет. Вы меня не узнаете?

Профессор. Мне кажется…

Поэт. Ну постарайтесь.

Профессор. Не тот ли вы странный человек, который мне явился в юности?

Поэт. Узнали.

Профессор. Мне было тринадцать лет, а я об этом помню, будто все вчера случилось. Вы жутко меня напугали: я до сих пор не понимаю…

Поэт. Профессор, вы единственный человек на свете, который может не стараться что-либо понять, способный в то же время знать незнаемое. Я хотел понять слишком многое. И совершил серьезную ошибку. Теперь ее придется искупить. Я заблудился во времени-пространстве. Я вас искал. Искал не без труда. Моя одежда – вовсе не театральный костюм. Это подлинное платье того времени, в которое меня забросила моя безумная выходка. Какой сейчас год?

Профессор. 1959-й.

Поэт. Дьявол! Ведь по моим расчетам – если они точны – это должен быть 2029-й.

Профессор. Вы бы тогда меня не застали на этом свете.

Поэт. Профессор Ланжевен… [59]59
  Профессор Ланжевен – французский физик (1872–1946), занимался парамагнитными явлениями, сверхнизкими температурами. Во время Первой мировой войны исследовал ультразвук.


[Закрыть]

Профессор(в то время как поэт обходит стол). Профессор Ланжевен был наивен, как все ученые. Только в XIX веке могли верить, что существуют точные науки. Профессор Ланжевен не знал, что перспектива времени выстраивается по тем же законам, что и перспектива пространства. Да, со времени вашего отбытия прошло 250 лет. Но ваше возвращение их отменяет, и эти 250 лет не касаются ни вас, ни меня.

Поэт(стоит, облокотившись, в другом углу павильона). Поэты знают много страшного.

Профессор. Мне часто кажется, что они знают больше, чем мы.

Поэт. Профессор, трудно объяснить вневременье, тем более – в нем жить. Можно запутаться. Подумайте, ведь мы с вами встречались урывками и не в хронологическом порядке. Я даже видел вас, мой дорогой профессор, глубоким стариком, но это было несколько минут назад. Из вашей ослабевшей руки выпала эта коробочка. Я подобрал ее, и этим, кажется, я оказал услугу и вам, и себе самому.

Подходит к профессору, вынимает из кармана коробочку и отдает ее профессору. Профессор открывает коробочку, наполненную револьверными патронами.

Голос профессора. Замечательно! Теперь понятно, что вы не обманщик, и я смогу преодолеть препятствия, которые меня так изнуряют. Но, кажется, выходит, что я так и не смогу обнародовать это открытие. Ведь если бы не вы, оно осталось бы в руках больного и умерло вместе со мной. Не так ли? Замечательно.

Профессор(оглядывается по сторонам, потом довольно тихо, будто бы боясь, что кто-то может их подслушать). Но скажите мне, сударь, как мужчина мужчине, я умер на ваших глазах?

Поэт(чуть кланяясь и приветствуя стеком профессора). Простите, профессор, у меня плохая память на будущее.

Профессор. Вы знаете о свойстве этих пуль?

Поэт. Да. На первый взгляд в них ничего такого нет.

Профессор. Все дело в порохе.

Поэт. Я вас искал ведь из-за этих пуль. Прошел через жуткий кавардак пространства-времени. Если я не преувеличиваю, их скорость превосходит скорость света. Профессор, я хотел бы стать подопытным животным. Это моя последняя соломинка. Последний способ вернуться домой.

Профессор. У вас есть огнестрельное оружие?

Поэт. Вы забываете, что я способен предоставить вам лишь кремневой пистолет.

Профессор. Ну да, конечно, я совсем забыл. Здесь, в ящике стола, есть то, что нужно. В наше время ученым не обойтись без оружия. Закурите?

Поэт. Не отказался бы (Профессор дает ему прикурить). Чтобы закурить в 1779 году я должен был притвориться, что изобрел сигарету. Мне сказали, что это глупое изобретение и у него нет никакой надежды на успех.

Профессор. Я думаю, что вы знакомы с ходом моего эксперимента. Сначала мне придется вас убить.

Поэт. Относительно?

Профессор. Относительно.

Поэт. Уверены в успехе?

Профессор. Конечно, я уверен. Расправлю складку времени. Все то, что вы сейчас переживаете, сотрется, будто мел с доски.

Поэт, со спины. Он направляется к раздвижным дверям павильона. Останавливается, оборачивается, далеко отбрасывает сигарету и поднимает стек.

Поэт. Я знаю эту музыку.

Профессор. Тогда не бойтесь. Готовы?

Поэт(ударяя стеком по воздуху). Огонь!

Поэт выпадает из кадра и тут же поднимается, одетый по-современному. Этот костюм он будет носить в течение всего фильма. Лунатической походкой идет к громадным дверям.

Комментарий. Профессор был достаточно хитер и понял, что сменить костюм еще не означает вернуться в наше время и возродиться в нем как плоть и кровь.

Поэт отодвигает створку двери. Вечер. Пейзаж студии Викторин. Профессор появляется на пороге и поднимает руку в прощальном жесте.

Профессор. Удачи вам!

Поэт. С меня причитается!

Профессор. Да, черт возьми, я не отвечаю за то, что может с вами приключиться.

Поэт. Это издержки нашей профессии.

Музыка: Гендель.

Мы видим, как поэт уходит, а профессор закрывает дверь. На створки падает китайская тень студийного крана.

Теперь мы смотрим на поэта в фас. Он движется все той же лунатической походкой по дороге в Бо-де-Прованс. Проходит мимо человека-лошади, юноши в черном трико, с длинным черным хвостом из конского волоса и лошадиной головой, чья шея скрывает голову человеческую.

Человек-лошадь останавливается, оборачивается и снимает маску. У него лицо цыгана. Он внимательно смотрит вслед поэту.

Когда он снова надевает маску, поэт, в свою очередь, оборачивается и идет в обратном направлении, позади человека-лошади.

Медленная погоня приводит его в нечто, похожее на египетскую гробницу, в которой человек-лошадь исчезает, пройдя между меловыми глыбами.

Поэт входит туда вслед за ним и идет вдоль стены, такой, какие видишь в детских сновидениях.

Едва слышны ритмы фламенко. Гитары играют все громче и громче, их звук становится оглушительным. Играют несколько мальчишек.

Цыганский табор. Цыгане расположились в каком-то скалистом цирке. Поэт туда входит с большой осторожностью. Человек-лошадь присел на подножку цыганской кибитки. Расчесывает гриву лошадиной головы, которая лежит у него на коленях. Музыка фламенко затихает, и слышен только звук гребешка. Поодаль молодая цыганка снимает с огня котел с супом. В пламени образуется фотография Сежеста из фильма «Орфей». Скрученный снимок прыгает в руки цыганки. Та разворачивает его, разглядывает и несет гадалке, которая сидит за столиком, курит и тасует карты. Гадалка берет фотографию, рвет ее на куски и протягивает поэту, подошедшему к столику. Поэт, с кусками фотографии в руке, пятясь, покидает табор. Человек-лошадь встает и провожает взглядом его бегство.

Комментарий. Я издали узнал на фотографии Сежеста. Это один из последних кадров моего фильма «Орфей». Человек-лошадь мне не понравился. Я чувствовал, что он заманивает меня в ловушку и лучше бы мне за ним не идти. (Поэт спускается по «тропе таможенников» к маяку Сен-Жан.) Судьба подсказывала мне, что я сейчас совершу промах: брошу в воду разорванный портрет Сежеста.

Поэт бросает куски фотографии в море. Тотчас же закипает чудовищный пенный фонтан, из которого, будто пестик из ступы, вырывается Сежест, взлетает и спокойно приземляется на берегу, прямо перед поэтом, который держит в руке цветок Гибискуса. Диалог, под резкие вспышки маяка.

Поэт. Сежест!

Сежест. Ты так меня назвал.

Поэт. Я с трудом тебя узнаю. Ты был блондином.

Сежест. В кино. Теперь мы не в фильме. Теперь это жизнь.

Поэт. Ты умер.

Сежест. Как все.

Поэт. Почему ты вернулся из моря?

Сежест. Почему… Вечные «почему». Вы слишком много хотите понять. Серьезный недостаток.

Поэт. Я слышал где-то эту фразу.

Сежест. Вы сами ее написали. Вот цветок.

Поэт. Но он мертвый!

Сежест. Вы разве не эксперт в фениксологии?

Поэт. А что это такое?

Сежест. Наука, что дает возможность умирать по многу раз и возрождаться.

Поэт. Мне этот мертвый цветок не нравится.

Сежест. Мы возрождаем далеко не только то, что любим. В путь!

Поэт. Куда мы идем?

Сежест. Все, больше никаких вопросов.

Они вместе поднимаются по склону к маяку. Смеркается. Аппарат панорамирует по моему гобелену «Юдифь и Олоферн». Звуки труб.

Комментарий. Юдифь только что отрубила голову полководцу царя Навуходоносора – Олоферну. Служанка остановилась на пороге комнаты, в которой казнь произошла. Юдифь больше не женщина, не дочь богатого еврейского банкира, теперь она саркофаг, заключивший легенду Юдифи. Именно в этом обличье она проходит в лунном свете сквозь группу задремавших стражей.

План студии. Эстрада перед гобеленом. Нарядно одетая девочка впрыгивает на эстраду, становится против ведущего и кланяется.

Ведущий (сидит за столом). А теперь, внимание! Кто в древности ткал и распускал ковер?

Девочка. Пенелопа.

Ведущий. Молодец! А кто такая Пенелопа?

Девочка. Пенелопа – последнее испытание Улисса перед концом его путешествия.

Ведущий. Очень хорошо. А что изображает этот гобелен?

Девочка. Юдифь и Олоферна.

Ведущий. А кто его автор?

Девочка. Жан Кокто.

Ведущий. А кто такой Жан Кокто?

Девочка(нерешительно). Наездник?

Ведущий. Правильно. И он садится на…

Девочка(ищет ответ, смотря на небо). Садится на…

Ведущий. Садится на ко… садится на ко…

Девочка. Коньки!

Ведущий. Нет, не на коньки. На своего конька. Ну что же, очень громко похлопаем нашей юной претендентке!

Ведущий аплодирует.

Мы видим, как девочка кланяется воображаемой публике, а поэт и Сежест проходят по эстраде за ее спиной. Они идут направо. У поэта в руке цветок Гибискуса. Сежест к нему не прикасается. Девочка покидает студию, которая превращается в театральные кулисы.

Сад. Вечернее солнце.

Поэт и Сежест направляются к теплице.

Сежест. Поспешим. Поют вечерние петухи.

Теплица. Мы видим мольберт, закрытый обширной простыней, и подставку, на которой в качестве модели – горшок без цветов. Рука Сежеста держит запястье поэта и заставляет его положить Гибискус в горшок.

Сежест. Выводите на свет вашу тьму. Посмотрим, кто отдает приказания и кто их исполняет.

Поэт хватает пучок кистей и отступает к мольберту. Простыня колеблется, взлетает и обнажает большое полотно: «Эдип и его дочери».

Затем, таким же образом, после повторного взлета простыни – полотно меньшего размера: «Голова мертвого Орфея».

Комментарий. Конечно, все произведения искусства создаются сами, они хотят убить своих отца и мать.

Конечно, они существуют, художник их только открывает. Но вот еще один «Орфей», еще один «Эдип»! Я думал, что, меняя замки, я сменю и привидения, что здесь живой цветок прогонит призраков.

Простыня, скрывавшая последнюю картину, взлетает, открывая аспидную доску. Поэт протирает ее тряпкой, поглядывает то на доску, то на горшок, как если бы он рисовал цветок Гибискуса. Из-под тряпки на доске появляется автопортрет поэта. Поэт отступает и в ярости отбрасывает кисти.

Сежест надел на лицо маску черепа. Говорит из-под маски.

Сежест. Не надо упрямиться, художник вечно создает свой собственный портрет. Вам никогда не написать цветок.

Поэт хватает цветок Гибискуса, отрывает лепестки, топчет, давит их носком ботинка.

Поэт. Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!

Сежест(бережно, как реликвию, подбирает то, что осталось от цветка, и кладет в горшок). Вам не стыдно?

Они выходят из теплицы и попадают в патио виллы Санто-Соспир [60]60
  Вилла Санто-Соспир – вилла на юге Франции в Сен-Жан-Кап-Ферра, где Кокто создал серию фресок и о которой в 1951 году им был снят документальный фильм.


[Закрыть] , украшенный моей мозаикой.

Сежест ставит горшок на столик перед мозаикой, изображающей сатира, отходит, уступая место поэту.

Мы видим поэта, стоящего у стола. На нем черная мантия и квадратная оксфордская шапочка. Поэт садится.

Сежест. Теперь вы, доктор. Покажите, на что вы способны.

Долгая немая сцена в сопровождении «Менуэта» И.С. Баха. В кадре руки поэта. Они извлекают из горшка то, что осталось от разорванных лепестков. Поэт восстанавливает цветок. Процесс завершается водружением пестика.

Сежест. В путь.

Поэт(уже без мантии и шапочки). Куда ты меня ведешь?

Сежест. К Богине.

Поэт. Какой богине?

Сежест. Одни зовут ее АФИНОЙ-ПАЛЛАДОЙ, другие – МИНЕРВОЙ. Такая дамочка шутить не любит.

Поэт. А если я откажусь?

Сежест. Это приказ. И я бы не советовал его ослушаться.

Поэт. А цветок?

Сежест. Подарите его Богине. Она ведь женщина, а женщина не может не любить цветов.

Поэт. Я не пойду.

Сежест. Вы бросили меня в зоне, где живые вовсе не живые, а мертвые не мертвые. (Речь залом наперед.) Вы хоть подумали, что со мной произойдет после ареста Эртебиза и Принцессы? Вы хоть на минуту задумались, насколько одинок я был, и что это за место? (Нормальная речь.) Подчиняйтесь.

Поэт. Подчиняюсь.

Они исчезают во входных воротах виллы.

Огромный пустой павильон. Через все пространство проходит дощатый настил, ведущий к дверям, приподнятым на три ступени.

Поэт и Сежест идут по настилу, входят в двери спускаются по ступеням. И вот тогда, за длинным столом, в некотором отдалении от ступеней, возникают следующим кадром Принцесса и Эртебиз. Они сидят, как судьи в фильме «Орфей».

Вместе с ними появляются стулья и кипы бумаг.

Поэт, спустившийся по лестнице, пятясь возвращается наверх, когда Принцесса и Эртебиз появляются в сопровождении хлопка, как будто самолет преодолел звуковой барьер.

Сежест остается на верхней ступеньке у дверей, а поэт медленно спускается. Он идет к столу. Узнав исполнителей ролей в своем фильме «Орфей», улыбается.

Поэт. Надо же!

Принцесса(холодно). Что «надо же»?

Поэт. Прошу простить меня. Я, должно быть, обманулся. Но сходство поразительное. Что вы здесь делаете?

Принцесса. Вопросы буду задавать я. Наш следственный комитет представляет трибунал, перед которым вы должны будете предстать и дать отчет в определенных действиях. Трибунал желает знать, признаете вы себя виновным или нет? (Эртебизу.) Зачтите нам два главных пункта обвинительного заключения.

Эртебиз(стоя, с бумагами в руке). Первое: вас обвиняют в невиновности, то есть в посягательстве на правосудие, будучи способным совершить все преступления и виновным в совершении оных, а не одного конкретного, подпадающего под нашу юрисдикцию и заслуживающего определенного наказания.

Второе: вас обвиняют в постоянном и несанкционированном нарушении границ мира, который не является вашим. Признаете ли вы себя виновным или нет?

Поэт. Признаю себя виновным по первому и второму пунктам. Признаюсь в том, что был скован опасностью совершить ошибки, которых я не допускал, признаюсь, что часто хотел перепрыгнуть через четвертую, тайную, стену, на которой человек пишет слова любви и сновидений.

Принцесса. Почему?

Поэт. Наверное, я слишком устал от мира, к которому привык и слишком не люблю привычки. Еще и потому, что есть во мне непослушание, которое бесстрашно противостоит всем правилам, дух творчества, который есть не что иное как высшая форма противостояния, присущая людям.

Принцесса. Если я не ошибаюсь, непослушание стало для вас отправлением культа?

Поэт. Как бы жили без него дети, герои, художники?

Эртебиз. Им бы только оставалось полагаться на свою звезду.

Принцесса. Мы здесь не для того чтобы играть в ораторские безделушки. Положите цветок на стол.

Поэт кладет цветок и тот исчезает.

Принцесса. Откуда у вас этот цветок?

Поэт. Его мне дал Сежест.

Эртебиз. Сежест? Если память мне не изменяет, это искаженное «Сегеста» – храм на Сицилии.

Поэт. Быть может, но это еще и молодой поэт из моего фильма «Орфей». А раньше он был одним из ангелов в поэме «Ангел Эртебиз».

Принцесса. Что вы подразумеваете под словом «фильм»?

Поэт. Фильм – это источник застывающей мысли. Фильм воскрешает мертвые дела. Фильм позволяет придать ирреальному форму реальности.

Принцесса. Что вы называете «ирреальным»?

Поэт. То, что выходит за наши убогие рамки.

Эртебиз. В общем, получается, что среди вас есть такие, что похожи на калеку без рук и без ног, который спит и видит, будто бегает и жестикулирует?

Поэт. Вы дали блестящее определение поэта.

Принцесса. Кого вы называете поэтом?

Поэт. Поэт, сочиняя стихи, использует язык, ни мертвый, ни живой. Мало кто говорит на нем, и мало кто его способен слышать.

Принцесса. Зачем же эти люди говорят на этом языке?

Поэт. Затем, что они ищут соплеменников в том мире, где эксгибиционизм, состоящий в демонстрации своей обнаженной души, практикуется только слепыми.

Эртебиз. Сежест!

Сежест(ждет, сидя на ступеньках, своего выхода). Я!

Принцесса. Кто вы?

Сежест(подходит к столу). Приемный сын этого человека. Мое настоящее имя – Эдуард. Я художник.

Принцесса. Он выдает вас за поэта по имени Сежест.

Эртебиз. Сежест – это что, кличка?

Поэт. Мне кажется, точнее будет «псевдоним».

Эртебиз. Вы владеете тонкостями французского языка.

Принцесса. Несколько земных минут назад вы, кажется, употребили идиому, произносить которую в этом мире вы не имеете никакого права?

Сежест. Да, верно. Я поддался гневу и прошу за это прощения.

Принцесса. Больше так не делайте. Кто дал вам право появиться перед этим человеком и принести ему цветок?

Сежест. Цветок был мертвый. Я получил приказ отдать ему его, чтобы он его воскресил.

Принцесса. Чем вы можете подтвердить свои полномочия?

Эртебиз. Только не думайте, что вам достаточно исчезнуть, чтобы нас убедить.

Поэт. Исчезать, кстати, весьма неудобно.

Эртебиз. Не более чем феномен утраты своей личности любящим человеком перед предметом любви.

Принцесса. Вы теряете голову!

Эртебиз. Простите. Я часто витаю в облаках.

Принцесса. Советую вам оставить тупые и глупые шутки, которые способны просветить людей о тщетности того, что они предпринимают.

Эртебиз. Тут еще нечего опасаться. Вас попросили подтвердить свои полномочия.

Сежест. Я разделяю мнение этого человека, когда он говорит, что все подтверждаемое вульгарно. Вам, к сожалению, придется поверить мне на слово.

Принцесса. Вы, кажется, взялись меня учить? Вот это было бы забавно. Отметим в протоколе. (Поэту.) Сударь!

Поэт. Я вас слушаю.

Принцесса. Вы написали:

 
«Не знает нас вмещающее тело,
Что в нас живет и в нем живут
Тела одно в другом всецело —
Их телом Вечности зовут»?
 

Поэт. Признаю, что написал.

Принцесса. Кто передал вам все это?

Поэт. Что «все это»?

Принцесса. То, что вы произносите на языке, ни мертвом, ни живом.

Поэт. Никто не передавал.

Принцесса. Вы лжете!

Поэт. Могу с вами согласиться, если вы признаете, как и я, что мы служим незнаемой внутренней силе, которая живет в нас, нами движет и диктует нам слова на этом языке.

Эртебиз(вполголоса, наклонившись к Принцессе). Не исключено, что он идиот.

Принцесса(так же, Эртебизу). Интеллектуалы менее опасны.

Поэт. Маскариль и Лепорелло притворялись своими хозяевами. Поэт на них походит в чем-то.

Принцесса. Перестаньте болтать и отвечайте на мои вопросы. Поэт. Я только скромно пытался объяснить.

Эртебиз. От вас не требуют быть скромным или гордым. От вас требуют отвечать на заданные вопросы. Все, точка. Не забывайте: вы ночная смесь пещер, лесов, болот, красных рек, смешение мифологических чудовищ, пожирающих друг друга. Нет повода ломать комедию.

Принцесса. Место проживания?

Поэт. Я здесь в гостях у одной знакомой.

Принцесса. Что вы мне тут рассказываете? Там где мы, нет никакого «здесь».

Глаза Принцессы крупным планом.

Эртебиз. Мы нигде.

Глаза Эртебиза крупным планом.

Поэт. Однако, я только что прошел мимо мозаики и гобелена, которыми я сам оформил виллу, где живет моя знакомая.

Руки Принцессы, которая нервно постукивает пальцами по столу.

Принцесса. Вполне возможно, вы и проходили мимо гобелена и мозаики, но они были просто помещены на вашем пути. Не важно, где их вообразила ваша доверчивость. Введите свидетеля.

Внезапно, следующим кадром, в павильоне появляется профессор. Он в пижаме и тапочках.

Профессор. Где я?

Эртебиз. Профессор, эта фраза недостойна человека науки. Это фраза для хорошенькой женщины, которая сделала вид, что упала в обморок и приходит в себя.

Профессор(весьма сбивчиво). Я был в постели: спал.

Принцесса(улыбаясь). Вы и сейчас в постели, профессор, вы спите. Только это не сон. Это одна из складок времени, о которых вы написали работу. Этот труд делает честь вашему разуму, но наше царство его не одобряет. Вы проснетесь и будете о нас вспоминать как будто видели во сне. (Мундштуком указывает на поэта.) Вы знаете этого человека?

Профессор надевает очки.

Поэт. Профессор! У вас короткая память. То, что вы спите, вас оправдывает. Но не вы ли только что меня избавили от оболочки времен Людовика XV – пелерины, ботфорт, жабо, пудреного парика, треуголки и стека?

Профессор. Черт побери!

Поэт. Я вас ни в чем не обвиняю. Вы меня честно предупредили, что не отвечаете за последствия.

Профессор. А что вы здесь делаете?

Принцесса(призывает к порядку резким постукиванием по столу). Напоминаю, господа, здесь распоряжаюсь только я. Буду вам признательна, если вы замолчите и станете отвечать только на мои вопросы. При каких обстоятельствах вы встретились с этим человеком?

Профессор. Очень просто…

Поэт. Если захотеть…

Эртебиз. Молчать!

Принцесса. Отвечайте.

Профессор(с определенным профессорским пафосом). Я уже отчаялся довести до конца важное исследование, основанное на открытии воскресительного метода, и весьма возможно, что мое открытие так и угасло бы вместе со мной, если бы этот человек, наделенный могучими свойствами, природа которых мне неизвестна и которые, скорее всего, воздействуют на хрононы, или частицы времени, если бы этот человек не покинул наш континуум, не совершил бы путешествия во вневременье, не заблудился бы в нем и не доставил бы мне – из моего будущего в мое настоящее – доказательство моего запоздалого успеха. Тогда я произвел на нем опыт.

Добавлю, что, опасаясь утратить уважение коллег по Институту, я выбросил свое открытие в окно, и оно утонуло в Сене – реке, которая протекает у моего дома.

Принцесса. Значит, вам удалось вернуть своей эпохе человека, заблудившегося во времени?

Профессор. В принципе, да. Я вынул его из люка, в который его опрокинул опрометчивый поступок.

Поэт. И я тут же упал в другой люк, профессор. Так как я не назвал бы обретенной жизнью пространство между днем и ночью, сумерки, в которых я передвигаюсь с тех пор как покинул лабораторию.

Профессор. Сожалею. Увы, возможно, что мое открытие не было доведено до совершенства. Тем более я рад, что уничтожил его.

Эртебиз. А как это открытие выглядело?

Профессор. Коробка с патронами. Мой порох заставлял пулю лететь со скоростью, превышающей световую. Эту коробку я и выбросил в реку.

Эртебиз. Будем надеяться, что это не вызовет вредных мутаций. Во всяком случае, поступок мудрый.

Принцесса. Дезорганизуя вследствие гордыни меры (пусть и неловкие), которые ваш мир долгое время принимал против своего первородного беспорядка, люди рискуют разорвать цепь и создать иллюзию прогресса.

Профессор(возмущенно). Сударыня! Вы бросаете вызов всей науке.

Эртебиз. Тому, что вы называете наукой. Ибо есть наука души, о которой люди очень мало заботятся.

Принцесса. Еще раз, прошу вас.

Эртебиз. Простите.

Принцесса. Что бы вы могли сказать, если бы вам пришлось защищать этого человека?

Профессор. Сказал бы, что он поэт, то есть необходимый, правда, не знаю, для чего. Могу ли я, сударыня, в свою очередь задать вам вопрос?

Принцесса. Посмотрим, стоит ли мне вам отвечать.

Профессор. Простое любопытство человека науки. Вот сколько сейчас времени?

Эртебиз. Нисколько, профессор. Нисколько. Продолжайте спать. Вы свободны.

Профессор. Спасибо. Я чувствую… как будто сложность бытия, какую-то усталость… Мне кажется…

Эртебиз(с предельной мягкостью). Спите, спите профессор. Я так хочу.

Профессор. Спасибо. Сударыня, разрешите откланяться. (Растворяется наплывом.) Я сплю.

Принцесса(иронично). Спокойной ночи. (Поэту.) Я не могу не знать, что извивы вашего маршрута представляют собой лабиринт, весьма удаленный от нашего, хотя и смешивается с ним иногда. Мне известно, что если вам и удалось найти единственного в мире человека, способного исправить ваши ошибки и неповиновение земным законам, это действие не снискало расположения неизвестности, но всего лишь снисходительное прошение, которым вы, сударь, злоупотребили, и которого вы можете лишиться в один прекрасный день. Учтите: если я вышла за рамки данных мне полномочий, так это для того, чтобы вас предостеречь а затем выяснить у вашего проводника, каковы его полномочия и какая ответственность на него возложена.

Поэт. Я с трудом пытаюсь вас понять.

Эртебиз. Вам и не нужно понимать.

Принцесса. Не притворяйтесь деревенским дурачком. Мне все-таки кажется, что вы прекрасно все понимаете, но продолжаете идиотничать, вместо того чтобы перейти к признаниям.

Поэт. Но, сударыня…

Эртебиз. Молчать. Будьте счастливы, что превентивный трибунал проявляет к вам невероятное снисхождение.

Принцесса(Сежесту). Подойдите. Да… вы, вы. Вы уверены, что не пошли против воли вышестоящих и не смешали две личности, которые вас разделяют, так как вам неудобно, что их двое? Не поддались ли вы искушению вместить более одной личности, не идете ли вы на поводу у этого человека, тоже, кстати, двойственного, так как он и ваш настоящий, и ваш названный отец?