Текст книги "Алиенора Аквитанская. Непокорная королева"

Автор книги: Жан Флори

«Но, по правде говоря, меня гложет страх оттого, что эти стихи могут быть неверно истолкованы той, что блистает красотой, той, что отмечена благородством, славой и многими достоинствами, той, что добродетельна, благоразумна, добра, великодушна, осмотрительна и целомудренна, той, чьи достоинства затмевают недостатки всех других дам, той, которой в мире нет равных. Могущественная дама, супруга могущественного короля, пусть неведомы вам будут горе, страдание и грусть, пусть жизнь ваша всегда будет наполнена радостью»[822]822
  Benoit de Sainte-Maure, Le roman de Troie, v. 13457–13470, op. cit., p. 287–289.


[Закрыть].

Кого имеет в виду Бенедикт де Сен-Мор, говоря об этой «богатой даме богатого короля»? В своем неистовом стремлении отказать Алиеноре даже в малейшей роли в деле литературного патронажа, К. М. Бродхерст подчеркивает, что этот отрывок еще не доказывает, что произведение было посвящено королеве; ничто не позволяет предположить также, что Бенуа сочинял свой роман именно для этой неизвестной дамы или в ее честь. Но разумно ли тратить так много времени на установление личности этой дамы, когда все указывает на Алиенору? Несмотря на то, что Бенуа не посвятил ей своего романа «официально», нам кажется очевидным, что он думал о ней во время работы над ним, зная, что королева прочтет его или заслушает. Этот вывод напрашивается сам.

В недавнем времени ученые отыскали в «Романе о Трое» несколько аллюзий, связанных с королевой Алиенорой: возможно, похвала королеве неявно присутствует в описании Гекубы, королевы Трои, женщины мудрой, справедливой, набожной и честной, являвшейся к тому же матерью (как и Алиенора) пяти сыновей и трех дочерей. Намек на королеву может присутствовать и в образе прекрасной Елены, супруги короля, похищенной с ее согласия принцем[823]823
  См. Ferrante, J. M., To the Glory of her Sex. Women Roles in the Composition of Medieval Texts, Bloomington, 1997, p. 112–119 et Kelly, D., «Le patron et l’auteur dans l’invention romanesque», dans Baumgartner, E. et Marchello-Nizia, C. (éd.), Théories et pratiques de l’écriture au Moyen Âge, Paris, 1988, p. 25–39; автор последней работы открыто признает покровительство, оказываемое Алиенорой Бенуа.


[Закрыть]. Еще недавно полагали, что этот роман, действительно, предназначался Алиеноре. Бенуа, вероятно, придумал пару «Троил-Брисеида» (распавшуюся по вине последней, отдавшей предпочтение Диомеду), чтобы не навлечь на себя гнева супруги Генриха II за критику безрассудного поведения вероломной Елены, в которой все могли узнать Алиенору. Как и последняя, Елена – королева, которую похищают у ее мужа с собственного согласия «похищенной». Персонаж Брисеида оказывается удачной находкой: не будучи королевой, не будучи «похищенной», она лишь «отправлена» в стан врага; более того, она «сопротивляется два года», прежде чем уступить своему новому любовнику. Таким образом, через Брисеиду Бенуа мог критиковать женщин за их поведение, ничем не уступающее поведению Елены (в широком смысле – Алиеноры), не опасаясь при этом гнева королевы – к тому же он позаботился о том, чтобы смягчить ее возможное недовольство, подчеркнув, что его упреки никоим образом ее не касаются. Более того, такое дополнение позволило ему идеализировать «куртуазную» историю Париса и Елены и создать романтическую аналогию с историей Генриха II и Алиеноры[824]824
  O’Callaghan, T. F., «Tempering Scandal: Eleanor of Aquitaine and Benoit de Sainte-Maurès Le roman de Troie», dans Wheeler, B. et Parsons, J. C. (éd.), op. cit., p. 301–336.


[Закрыть].

Даже не принимая эти гипотетические, а следовательно, спорные сопоставления, стоит согласиться с тем, что Бенедикт предназначал свой роман двору Плантагенета, рассчитывая на то, что с ним ознакомится и Алиенора. Упомянутая нами похвала королеве позволяет установить время написания романа, завершенного, очевидно, до 1173 г. Опала королевы, затянувшаяся на долгие годы, может объяснить то, почему в некоторых манускриптах романа этот отрывок отсутствует[825]825
  См. введение в издании Benoit de Sainte-Maure, Le roman de Troie, éd. et trad. E. Baumgartner et F. Vielliard, Paris, 1998, p. 18.


[Закрыть]. Бенедикт де Сен-Мор, как и Вас, принадлежал к числу писателей, приближенных ко двору Генриха II и Алиеноры, и мнение королевы имело для него огромное значение. Ее покровительство, в широком смысле этого термина, конечно, остается гипотетическим, но все же возможным. Зато ее интерес к литературе не вызывает сомнений.

4. Об этом равным образом свидетельствуют и стихи Бернарта де Вентадорна. Конечно, говоря об Алиеноре и Бернарте, следует остерегаться крайностей и чересчур смелых обобщений. Так, достоверно известно, что он познакомился с Алиенорой при дворе Генриха II – об этом свидетельствует сам Бернарт. В одной из своих песен поэт описывает ее в образе «королевы Нормандской», к которой он посылает своего гонца, дабы познакомить ее со своей песней:

 
«Пошел я Донна, с давних дней
За вами в сладостный полон,
Вы – мой сеньор, вы – мой барон,
Я дал вам верности обет.
Ваш милый облик молодой
Моей любовью и мечтой
Овеян до скончанья лет.
 
 
Но тем разлука тяжелей…
Взываю к вам из тех сторон.
Где столь от вас я отдален:
Коль снял король бы свой запрет,
Я был бы скромностью самой!
Я только с нежностью немой
Вас охранять хочу от бед.
 
 
Сбирайся в путь, посланец мой!
Нормандской королеве спой
Все эти строки, друг Гюгет!»[826]826
  Бернарт де Вентадорн. XLIV. Залился в роще соловей; Бернарт де Вентадорн. Песни. М.: Наука, 1979. С. 98.


[Закрыть]
 

В свое время (как, впрочем, и сегодня) множество толкователей утверждали, что Бернарт выражал таким образом свою «куртуазную» любовь к Алиеноре, называя ее в других песнях своим «магнитом» (Moz Azimans). Некоторые даже предположили, что между королевой и поэтом существовала настоящая любовная связь[827]827
  См. смелую гипотезу Ippolito, M.-M., Bernard de Ventadour, troubadour limousin du XII^e siècle, prince de l’amour et de la poésie romane, Paris, 2001.


[Закрыть]. Это предположение относится к области гипотез, а потому мы не будем останавливать на нем свое внимание. Зато три поэмы Бернарта заключают в себе очевидные аллюзии на короля Генриха II, как на единственного человека, способного разлучить поэта с его дамой, его подругой[828]828
  Cf. Pappano, M. A., Territorial Desire…, op. cit., p. 64–65.


[Закрыть]. Даже если автор не воспевает своей любви к какой-либо конкретной женщине, объект его устремлений отнюдь не бесплотный или абстрактный: вполне вероятно, он заимствует некоторые черты у Алиеноры Аквитанской[829]829
  Cadart-Ricard, O., «Aliénor d’Aquitaine “domina” de Bernart de Ventadorn», Proceedings Pacific Northwest Conference on Foreign Languages, 24, 1973, p. 109–116.


[Закрыть]. Прославление дамы сеньора, как известно, является классическим приемом в лирике трубадуров. Во всяком случае, эти аллюзии свидетельствуют об интересе, проявляемом к королеве Бернартом-поэтом, но интерес этот вовсе не предполагает наличия между ними каких-либо близких отношений. Бернарт де Вентадорн, как и другие писатели, зависел от милостей двора, а потому можно предположить, что Алиенора, так же, как и Генрих, помогала поэту. Возможно, ироничный намек на такое покровительство заключен в одном из приговоров «судов любви», приписанных дочери Алиеноры Андреем Капелланом (решение третье).

5. «Житие святого Эдуарда», переведенное на старофранцузский язык монахиней из Баркинга между 1163 и 1170 гг., включает в себя два отрывка, в которых воздается похвала королю Генриху и его королеве и содержится призыв к Богу благословить королевскую чету и их детей. Монахиня сетует на неважное владение французским языком, изученным ею в Англии, и просит тех, кто знает его лучше (может быть, короля и королеву?), внести в рассказ свои поправки, если это необходимо[830]830
  Nonne de Barking, La Vie d’Édouard le Confesseur, éd. O. Södegard, Uppsala, 1948, v. 4993–5006 et v. 9–10.


[Закрыть]. Эти два упоминания, конечно, не являются доказательством литературного патронажа Генриха или Алиеноры, но они тем не менее напоминают своего рода условное посвящение своего произведения этим двум высокопоставленным персонам.

6. «Бестиарий» Филиппа де Таона[831]831
  Philippe de Thaon, Le Bestiaire, éd. E. Walberg, Lund, 1900, VII–VIII, v. 1–18.
  (В тексте бумажной книги ссылка на это примечание отсутствует. Прим. верстальщика.)


[Закрыть], составленный между 1121 и 1135 гг., сначала был посвящен Адели, второй супруге короля Генриха I. Один из трех дошедших до нас манускриптов включает в себя, однако, видоизмененный пролог, в котором место Адели занимает Алиенора. Филипп представляет ей свое произведение и настойчиво просит заступничества у короля Генриха. В этом случае с уверенностью можно говорить о повторном посвящении, написанном после брака королевы и Генриха II. Отсюда следует, что Алиенора «не заказывала» «Бестиария», но его посвящение служит доказательством того, что Филипп де Таон придавал большое значение заступничеству не только короля, но и его супруги, считая, что она, как истинная «куртуазная королева», в большей степени содействует продвижению поэтов и писателей своего времени. Ее роль, пусть даже опосредованная, в литературном патронаже очевидна.

В конечном счете, несмотря на то, что литературные произведения XII в. включают в себя очень мало прямых указаний на покровительство Генриха II и не содержат ни одного упоминания об исключительном патронаже Алиеноры, окружение Плантагенета все же оказывало поддержку артистам, на что указывает изобилие литературных памятников, появившихся при его дворе в это время. Конечно, отнюдь не все поэты и писатели получали, как Вас или Бенедикт де Сен-Мор, «заказы» от королевского двора. Но они все же надеялись привлечь к своему творчеству его внимание и милости, получить от него определенную выгоду, на что указывают рассмотренные нами примеры. Многие из них служат доказательством того, что в умах писателей и поэтов королева Алиенора, как и ее муж, играла важную роль в литературном покровительстве двора Плантагенетов. Однако патронаж этот не стоит приравнивать к рекламным кампаниям нашего времени, призванным, по условиям контракта, обеспечить коммерческий успех какой-либо продукции или победу на президентских выборах «по-американски».

13
Двор Плантагенета и мир короля Артура

Помимо более или менее явных аллюзий на королеву Алиенору, в литературных произведениях XII в. встречается множество персонажей, которые, как мы видели в случае с Еленой Прекрасной и Брисеидой в «Романе о Трое», могли впитать в себя реальные черты Алиеноры и Генриха – или, напротив, передать им свой характер или вдохновить на какой-либо поступок. Речь идет главным образом об артуровских романах, чьи читатели не могли пройти мимо такого сопоставления, к которому побуждали очерченные в них проблемы и темы.

Необычайное благоволение, проявленное к романам о короле Артуре во владениях Плантагенета, заставило многих историков и специалистов, посвятивших себя литературе XII века, увидеть в них выражение пропаганды, организованной династией Плантагенета. Эта гипотеза, как мы видели ранее, в недавнем времени была оспорена из-за некоторых ее преувеличений. Сегодня ученые придерживаются ее видоизмененной формы, говоря о «рассеянной пропаганде» идеологии Плантагенета[832]832
  Cf. Chauou, A., L’Idéologie Plantagenêt…, op. cit., Rennes, 2001; id., «Faire l’histoire: la culture historique à la cour Plantagenêt et les réseaux ecclésiastiques (1154–1199)», dans Culture politique des Plantagenêts (1154–1224), Poitiers, 2003, p. 269–286, в частности, p. 270; Aurell, M., «La Cour Plantagenêt (1154–1204): entourage, savoir et civilité», dans La Cour Plantagenêt (1154–1204), op. cit., в частности, p. 34 sq.


[Закрыть]. Благодаря успеху романа Гальфрида Монмутского (известно о существовании более двухсот манускриптов) и последующих произведений Васа, Кретьена де Труа и других писателей, вдохновленных его примером, Генрих II и Алиенора извлекли пользу из престижа Артура и Гвиневеры, ставших их предшественниками в плане создания артуровского двора, в те времена считавшегося историческим. Можно смело утверждать, что двор Плантагенета был выстроен по образцу двора короля Артура, в силу многочисленных идеологических причин.

Использование мифа о короле Артуре предоставляло Генриху II три основных преимущества[833]833
  Chauou, A., «Arturus redivivus: royauté arthurienne et monarchie politique à la cour des Plantagenêts (1154–1199)», dans Aurell, M. (dir.), Noblesses de l’espace Plantagenêt (1154–1224), Poitiers, 2001, p. 67–78.


[Закрыть]: узаконивание англо-анжуйской династии, причисленной таким образом к ветви британских королей, ведущих начало от троянского рода; противопоставление этого мифа легенде о Карле Великом, которую со своей стороны использовали короли Франции, и возведение его в рамки политического конфликта «Капетинг-Плантагенет»; наконец, объединение элиты общества из различных областей империи Плантагенета посредством общих ориентиров. Такая идеология получила необыкновенное распространение во владениях Плантагенета благодаря ее неотделимой связи с бретонскими легендами, пользующимися в этих областях успехом.

Такое идеологическое присвоение мифа, однако, несло в себе определенную степень риска, поскольку престиж короля Артура, чьим наследником и продолжателем хотел быть Генрих, создавал два неудобства. С одной стороны, отнюдь не все считали, что король Артур умер – в частности, бретонцы верили в то, что король вернется, встанет во главе своего королевства и прогонит захватчиков. Этими чужаками-захватчиками были англосаксы, но они легко могли быть приравнены и к нормандцам, хозяевам острова со времен Вильгельма Завоевателя, и к анжуйцам Генриха II. С другой стороны, Гвиневера, как и Изольда, была королевой-прелюбодейкой, причиной гибели артуровского мира. Обе эти угрозы следовало предотвратить.

Говоря в своей «Истории бриттов» о смертельном ранении короля Артура, перенесенного для исцеления на остров Авалон, Гальфрид Монмутский[834]834
  Без сомнения, Гальфрида «профинансировал» Генрих I, в то время (примерно в 1130 г.) втянутый в покорение Уэльса и желавший снискать себе доверие новых подданных, заставив их поверить в то, что он является преемником Артура, пришедшим отомстить англо-саксонцам за бретонцев.


[Закрыть] оставил вопрос об исчезновении короля открытым – в те времена еще не признавали чистилища, а потому участь души после смерти была неясной даже в доктрине ортодоксального христианства[835]835
  Le Goff, J., La Naissance du purgatoire, Paris, 1981.


[Закрыть]. Еще более туманной была ее судьба в кельтских верованиях, никогда не устанавливавших четкой границы между миром мертвых и миром живых. Гальфрид считал даже, что пророчество Мерлина касалось участи Бретани после исчезновения короля Артура: могущество бриттов сломлено, начинается время господства англосаксов, поскольку Бог не желает, чтобы бритты правили островом, пока, согласно пророчеству Мерлина, не явится Артур; но, благодаря своей вере, в будущем бритты смогут вновь завладеть своими землями, что произойдет после победоносного возвращения Артура[836]836
  Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М.: Наука, 1984. С. 136.


[Закрыть]. В «Жизни Мерлина», появившейся на свет в 1150 г., Гальфрид придает этой интерпретации весомое подтверждение: раненый Артур перенесен на остров Авалон; осмотрев его, Моргана заявляет, что король сможет вернуть себе здоровье, если надолго останется у нее и позволит себя вылечить.

Гальфрид вовсе не является «основоположником» веры в «загробную жизнь» Артура. Создавая свое произведение, в котором он придал бретонскому миру большее значение, снабдив его историческими основами, до того времени отрицаемыми, Гальфрид, по его же утверждению, опирался на древний манускрипт на кельтском языке, который был доверен ему архидьяконом Оксфорда. Но большую часть материала он все же почерпнул из устных народных сказаний, чьи корни уходят вглубь коллективной памяти бретонцев, прославлявших героическую роль своего короля Артура. Когда Вас спустя несколько лет перевел его книгу, он, в свою очередь, упомянул о вере в «возвращение» короля Артура, согласно которой этот правитель не умер: излечившись от ран на Авалоне, он когда-нибудь явится, чтобы править своим народом, который ждет его возвращения[837]837
  Wace, Le Roman de Brut, v. 13275 sq.: «Ancor i est, Breton l’atandent, Si corn il dient et antandent; De la vanra, ancor puet vivre».


[Закрыть]. Однако презрение автора к бретонцам и их верованиям, нашедшее свое выражение в рассказе о Броселианде, не позволяло ему испытывать доверие к их легендам[838]838
  Ibid., v. 6375: Вас говорит о том, что он отправился в прославленный бретонцами Броселиандский лес, чтобы узреть в нем чудо, но никаких чудес он там не увидал и счел себя глупцом из-за того, что предпринял этот поиск: «Fol m’en revinc, fol I alai; Fol I alai, fol m’en revinc, Folie quis, por fol me tinc».


[Закрыть], даже если Вас, как утверждает Келлер, старался не слишком задевать бретонцев, опасаясь прогневить Генриха II, который стремился помириться с ними[839]839
  Keller, H. E., «Wace et les Bretons», Actes du 14^e Congrès International Arthurien, Rennes, 1985, t. II, p. 354–370.


[Закрыть].

Подобные верования, однако, присущи не только миру кельтов – они нередко встречаются в истории других стран. Так, их можно обнаружить в случае с императором Нероном в I в., затем с императором Карлом Великим, а в XII в. – с императором Фридрихом Барбароссой или графом Фландрским. Такая вера свидетельствует о большой известности исчезнувшей персоны и о надеждах (или опасениях), возлагавшихся на этого героя до его «исчезновения», но так и не исполнившихся. Надежда бретонцев на «возвращение Артура», почитаемая французами «безрассудной», отражена в рассказе Германа Ланского, появившемся в 1145 г.: он повествует о том, как в 1113 г. девять каноников из Лана были отправлены в разные места, дабы собрать средства на восстановление их церкви, пострадавшей от пожара[840]840
  Hermann le Moine, De Miraculis Sanctae Mariae, Appendice au livre III du De vita sua de Guibert de Nogent, PL 156, col. 960–1016.


[Закрыть]. В Англии, в провинции Девон, куда прибыли священнослужители, местные жители утверждали, что земля эта принадлежит королю Артуру. Они показали каноникам его реликвии, соответствующие «бретонским небылицам». Недоверие, с каким отнесся к их рассказу прислужник каноников, вывело их из себя: они набросились на святотатцев, которых спасло от людского гнева лишь вмешательство будущего епископа Кутанского. Истоки конфликта описаны Германом в следующих словах:

«Один сухорукий человек решил провести ночь у раки [у мощей], чтобы поправиться. Но поскольку бретонцы имеют обыкновение браниться с французами из-за короля Артура, этот человек вступил в спор с одним из наших прислужников по имени Хаганелло, происходившим из семьи архидьякона Ги Ланского. Сей человек говорил, что Артур все еще жив. В результате возник большой раздор и шум, а некоторые даже бросились в церковь в поисках защиты. Если бы не вмешательство клирика Альгара, о котором уже говорилось выше, бесспорно, не обошлось бы без кровопролития. Мы думаем, что эта драка, внезапно вспыхнувшая у раки, не понравилась Богоматери, ибо сей сухорукий человек, ставший причиной брани из-за Артура, не был исцелен»[841]841
  Ibid., col. 983. Я предпочел перевод Greene, V., «Qui croit au retour d’Arthur?», CCM, 45, 2002, p. 326.


[Закрыть].

Значимость этого отрывка, подчеркнутая в блестящей статье Ж.-Ш. Кассара[842]842
  Cassard, J.-Ch., «Arthur est vivant! Jalons pour une enquête sur le messianisme royal au Moyen Âge», CCM, 32, 1989, p. 135–146.


[Закрыть], не так давно была оспорена Вирджинией Грин. По ее мнению, эти тексты свидетельствуют о том, что в начале XII в. в данном регионе существовали местные легенды и предания о некоем персонаже по имени Артур. Однако рассказ каноников, говорит она, должен быть рассмотрен в контексте столкновения двух систем чудесного, а не в контексте оппозиции, возникшей между скептически настроенным французским духовенством и легковерным народом по поводу все еще живущего Артура. В гораздо большей степени, чем «жизнь после смерти» Артура» (о которой, однако, в тексте было недвусмысленно заявлено), обсуждению подлежит действенность и подлинность реликвий этих двух систем – мощей девы с одной стороны и реликвий короля Артура с другой[843]843
  Greene, V., «Qui croit au retour d’Arthur?», op. cit., p. 321–340.


[Закрыть]. Конечно, такая контекстная интерпретация допустима (пусть даже наличие «мощей Артура» более чем сомнительно!), но она все же оказывается обоюдоострой, ибо вера в действенность Артура и Девы Марии покоится на вере в «загробную жизнь» этих двух персонажей и в их способность вмешиваться в дела и поступки смертных. Автор допускает, что бретонцы того времени относились к своим верованиям, легендам и древнейшим рассказам с позиций христианской веры, и сомневается в том, что они верили в эти легенды так же, «как в Бога или подобно тому, как верили они в правосудие Божье». На мой взгляд, автор абсолютно не принимает в расчет поразительную способность кельтского менталитета (присущую, правда, всем народам, христианизированным иноземцами) присоединять к победоносному христианскому учению (но не растворять в нем) свои древнейшие верования и легенды, которые порой доживают и до нашего времени. Церковь сама использовала эту способность, создавая, путем включения в собственную систему, культ людей и мест, считавшихся святыми в предшествующем местном вероучении, тем самым нанося на нехристианские святыни «католический глянец». Доказательством чего может служить христианизация менгиров и чудодейственных источников. Примеры этого можно отыскать и за пределами Бретани.

Тем не менее исследовательница, несомненно, права в следующем своем утверждении, которое она, правда, вводит в рамки пуризма: вера в возвращение Артура по сути не является «мессианством», как часто утверждают, не имея точного представления о его природе. Мессианизм, справедливо утверждает она, это не только ожидание реванша истории, но и вера в изменение ее хода посредством чудесных событий, часто предсказанных пророками. К тому же мессия наделен властью, которая дает ему возможность победить смерть. Принято! Однако необходимо признать, что вера бретонцев в возможное возвращение Артура имеет явное сходство с концепцией мессианизма – судя даже по частому использованию выражения «политическое мессианство», применяемого к этому предполагаемому событию. Ведь пророчества Мерлина в произведении Гальфрида Монмутского, не избежавшие «христианизации» в последующей литературе, содержат намеки на возвращение короля. Политическая значимость такого верования, конечно, затмевает его религиозное значение, но последнее тем не менее в нем присутствует. «Вера в Артура», приписанная бретонцам в рассказе Германа Ланского, предполагает веру в то, что король жив и когда-нибудь вернется в королевство, что отрицали клирики.

Надежду на политический реванш под руководством Артура, чьего появления ожидали бретонцы, очевидно, подпитывало отсутствие точных сведений о его смерти и местонахождении его могилы, о чем свидетельствуют многочисленные источники XII в. Примерно в 1125 г. Вильгельма Мальмсберийский сожалеет о том, что историческую личность Артура окружает столь много легенд, наносящих ущерб истинному величию этого смелого короля-рыцаря; тем не менее он сообщает, что никто никогда не видел гробницы Артура – именно это обстоятельство и породило веру (отнесенную к разряду «выдумки») в его будущее пришествие на землю[844]844
  Guillaume de Malmesbury, Gesta regum anglorum, éd. Oxford, 1998, p. 520.


[Закрыть]. В 1139 г. Генрих Хантингтонский также ссылается на то, что Вирджиния Грин называет, желая ослабить значимость феномена, «общим положением, изложенным и принятым в качестве обычая» у бретонцев. И вновь исследовательница приводит «обоюдоострый» аргумент, поскольку сам факт общепризнанности этой веры доказывает, что просвещенная среда монахов считала ее обычным явлением среди бретонцев. В своем письме к Варену Генрих Хантингтонский в крайне обобщенной манере делает намек на «смерть Артура <…>, которую отрицают бретонцы, твои предки, ожидающие его возвращения согласно своим обычаям»[845]845
  Текст и примечания в Greene, V., op. cit., p. 329.


[Закрыть].

Во второй половине XII в. о связи Генриха II с «живым» королем Артуром поведал, прибегнув к необычному приему, Стефан Руанский, – причиной стала реальная война, столкнувшая Людовика VII и Генриха II, слишком гордого для того, чтобы стать вассалом короля Франции. Автор сочиняет письмо, посланное неким Роландом Артуру, бывшему когда-то королем Бретани (в данном случае Арморики): Роланд сообщает ему о том, что Генрих захватил его земли, и просит его вернуться или отправить против захватчика войско. Стефан Руанский сочиняет и ответ короля Артура Роланду: бретонцы, говорит король, не должны бояться Генриха, ибо он вскоре узнает о смерти своей матери и откажется от своих планов. Он добавляет, однако, что он сам намерен написать Генриху. И действительно, далее Стефан приводит письмо, которое Артур отправил Плантагенету: Артур заявляет, что объявит ему войну, если тот не покинет его бретонские земли. Чтобы его угроза была воспринята серьезно, он напоминает, как когда-то он убил Мордреда, желавшего захватить его владения; как, смертельно раненый, он сумел выжить на Авалоне благодаря волшебным травам, которые готовила ему его сестра, нимфа Моргана. Он говорит о своей готовности вернуться с войском, если Генрих немедленно не прекратит досаждать бретонцам. Наконец, Стефан приводит ответ Генриха на это письмо: Плантагенет отстаивает свое право на Бретань как наследник Роллона, который когда-то владел ею. Однако смерть матери, императрицы Матильды, и уважение, которое он питает к прославленному королю Артуру, побуждают его отложить вторжение в Бретань; Генрих предлагает владеть бретонскими землями королю Артуру, на правах сюзерена[846]846
  Étienne de Rouen, Draco Normannicus, éd. Howlett, Chronicle of the Reigns of Stephen, Henry II and Richard I, vol. II, Londres, 1885, II, 18, p. 696; II, 19, p. 696–697; II, 20, p. 697 sq.; II, 22, p. 707; II, 21, p. 705.


[Закрыть].

Это любопытное произведение считалось пропагандой во славу Плантагенетов. Довольно сложно принимать его в буквальном смысле, не учитывая того, что автор, поместивший Бретань (Арморику) под сюзеренитет короля Артура, чьим вассалом пожелал стать Генрих, тем самым исключил возможность сюзеренитета над этим регионом короля Франции. Какой бы ни была его интерпретация, вызывающая множество споров, в любом случае произведение это свидетельствует о существовавшей вере в то, что король Артур жив, в то, что он покровительствует своему народу и когда-нибудь вернется, чтобы защитить его от врагов.

О вере бретонцев в пришествие Артура упоминают многие авторы – в основном ради того, чтобы посмеяться над нею. «Хроника Сен-Мартена Турского», уместившаяся на двух страницах, содержит перечень из двенадцати дат, почитаемых самыми важными в истории мира, начиная с 542 г. и заканчивая 1199 г., датой ее последней редакции. Открывает хронику битва Артура с его племянником Мордредом, в которой король был ранен. С тех пор его больше не видели, сообщает хронист, что, очевидно, не дает исчезнуть сомнениям насчет его смерти[847]847
  Chronicon Sancti Martini Turonensis…, éd. A. Salmon, Recueil des chroniques de Touraime, Tours, 1854, p. 218–219.


[Закрыть]. Другой хронист, составивший свое произведение до 1191 г., рассказывает об открытии гробницы Гавейна, племянника короля Артура, тогда как гробница самого короля до сих пор не найдена, так что бретонцы «бредят» по этому поводу вплоть до сего времени[848]848
  Chronicon Petri filii Bechini, éd. A. Salmon, ibid., p. 58 sq.


[Закрыть]. В «Описании Англии», присоединенной после 1140 г. Жоффруа Гаймаром к его «Истории англов», автор пишет о том, что валлийцы убили множество нормандцев, захвативших их земли, заявляя, что однажды, благодаря Артуру, они вновь обретут свои владения и вернут острову его древнее имя Бретань[849]849
  Текст, приведенный В. Грин, op. cit., p. 329.


[Закрыть]. Между 1196 и 1199 гг. Вильгельма Ньюбургский осуждает Гальфрида Монмутского за то, что тот смешал легенду с реальной историей Артура, чтобы угодить бретонцам, которые, по его мнению, настолько глупы (bruti), что до сих пор ждут возвращения Артура и не желают даже слышать о том, что он умер[850]850
  Newburgh, Historia regum Anglicarum, éd. R. Howlett, II, 8, p. 14 et p. 18.


[Закрыть]. В другом месте, говоря о смерти Жоффруа, сына Генриха II, ставшего благодаря браку с дочерью Конана герцогом Бретонским, он замечает, что посмертный сын этого герцога должен был носить имя Генрих (так пожелал король, его дед), но бретонцы воспротивились этому, и наследника назвали Артуром. Таким образом, говорит он с иронией, бретонцы, столь долго ожидавшие своего знаменитого короля Артура, согласно пророчествам, изложенным в известной легенде, отныне могли питать надежду на то, что ими будет править «настоящий Артур», принц, получивший это имя[851]851
  Ibid., III, 7, p. 235.


[Закрыть].

Не остается в стороне и Гиральд Камбрийский, открыто насмехающийся над этими верованиями. В своей «Церковной истории», без сомнения, увидевшей свет незадолго до 1216 г., он повторяет легенды об Артуре, который, как утверждают некоторые, не умер от ран, но был исцелен Морганой на острове Авалон – наступит день, и он покинет этот остров, чтобы править своим народом. Отметим, что сам Гиральд сближает такую позицию с верой в пришествие мессии, сравнимой с верой иудеев, что подчеркивает не только этнические и политические, но и религиозные черты такого верования:

«О короле Артуре и тайне его смерти рассказано много историй, придумано много легенд, и бретонцы глупо верят в то, что он до сих пор еще жив <…>. Вот почему бретонцы сочинили легенду, а их сказители рассказывают о том, что таинственная богиня, называемая также Морганис, перенесла тело Артура на остров Авалон, чтобы там залечить его раны. После того как она исцелит его, полагают они, храбрый и могущественный король вернется, чтобы вернуть себе власть. Бретонцы ожидают его возвращения, как иудеи ожидают своего мессию, – они слепо верят в него с еще большим неистовством, но в равной мере согрешают тем самым против религии»[852]852
  Giraud le Cambrien, Speculum Ecclesiae, éd. J. S. Brewer, t. 4, Londres, 1873, p. 49. Текст и перевод в Faral, E., La Légende arthurienne, t. 1, Paris, 1969, p. 441 sq.


[Закрыть].

Надежда бретонцев на возвращение их короля Артура могла помешать Плантагенетам, желавшим, чтобы их считали наследниками, продолжателями рода прославленного короля и восстановителями былого кельтского величия. Политические чаяния бретонцев достигли кульминационной точки в тот момент, когда в 1187 г. Констанция Бретонская дала посмертному сыну ее мужа имя Артур, несмотря на приказы короля Генриха II, о чем было сказано выше. Как мы знаем, Ричард Львиное Сердце назначил этого Артура своим наследником, которому должна была перейти империя Плантагенета. Возможно, это было сделано ради того, чтобы угодить бретонцам, которые, встав под знамена реального короля Плантагенета, носящего имя Артур, отказались бы от своих химерических эсхатологических надежд. Но их чаяния оказались тщетными, поскольку Ричарду наследовал не Артур, а Иоанн – по воле Алиеноры.

Предотвратить угрозу можно было и другим способом, доказав всем бретонцам, что их надежды на возвращение короля бесплодны, – этому послужила «находка» могилы Артура в Гластонбери. Нахождение останков Артура и Гвиневеры, действительно, наносило удар по самим основаниям бретонской веры, поэтому вполне возможно то, что этому открытию «способствовал» король Генрих II, желавший искоренить веру в «успение Артура», ожидающего своего часа на острове Авалоне. Действительно, согласно Гиральду Камбрийскому, утверждавшему, что он собственными глазами видел эту могилу, она была найдена благодаря указаниям, предоставленным самим Генрихом и взятым им из древнего предания, о котором ему поведал некий исполнитель бриттских исторических песен. С этого момента, утверждает Гиральд Камбрийский, верования бретонцев утратили свой стержень, а легенды о возвращении Артура потеряли всякий смысл[853]853
  Giraud le Cambrien, De principis…, dist. II, c. 8–10 et dist. I, текст и перевод в Faral, E., op. cit., p. 441 sq. et 437 sq.


[Закрыть].

Для большинства современных медиевистов открытие могил Артура и Гвиневеры укрепило родственную связь династии Плантагенета с этим королем[854]854
  Grandsen, A., «The Growth of Glastonbury: Traditions and Legends», Journal of Ecclesiastical History, 27, 1976, p. 337–438.


[Закрыть]. В самом деле, с этого момента эсхатологические ожидания бретонцев должны были превратиться в мечту, трансформироваться в миф. В начале XIII в. Пейре Видаль еще придает значение бретонской вере, но говорит о ней как о тщетной надежде, чуть ли не вошедшей в поговорку. В одном из своих стихотворений поэт разочарованно сообщает, что он ожидал обещанного дара с тем же терпением, с каким бретонцы ожидают Артура[855]855
  Peire Vidal, Poésies, éd. D’Arco Silvio Avalle, Milan, 1960, p. 367, Poésie 40, v. 10–15.


[Закрыть]. Можно найти немало подобных аллюзий, подкрепляющих мысль о том, что надежды на возвращение короля уже стали иллюзорными; выражение «ожидать Артура» отныне означает упорное терпение, лишенное оснований[856]856
  Anglade, J., Les Troubadours et les Bretons, Genève, 1973, p. 38 sq.; автор обнаружил у трубадуров двадцать таких выражений.


[Закрыть]. Перманентность мифа, его относительно древние корни и даже сам факт попытки его «использования» двором Плантагенета, на мой взгляд, не дают нам права увидеть в нем лишь форму приспосабливания к чужой, презираемой культуре, как утверждает В. Грин[857]857
  Greene, V., «Qui croit au retour d’Arthur?», op. cit., p. 339.


[Закрыть].

Но способно ли было открытие могил Артура и Гвиневеры полностью лишить бретонскую легенду ее разрушительного характера? Можно ли считать подобный шаг Плантагенета удачным? В этом нельзя быть уверенным. В недавнем времени Каталина Джирбеа обозначила границы «контроля» Плантагенетов над этой легендой и над этим открытием[858]858
  Ibid., p. 294–295.


[Закрыть]. Она оспорила даже общепринятую идею, согласно которой нахождение останков Артура и Гвиневеры в Гластонбери служило политическим интересам Плантагенетов и упрочивало их династическую легитимность, разрушая легенду о возвращении Артура. Генрих II и его преемники, говорит она, не могли извлечь из «безоговорочной смерти» правителя Артура никакой выгоды. Искоренение идеи о бессмертии Артура было рискованным шагом, лишавшим миф его ореола, и Плантагенеты, первые «попечители» легенды, не могли не знать этого. Напротив, идеей, которая действительно работала на английских правителей, была идея о сохранении духа короля Артура в его собственной персоне и его потомке. Могилу Артура и Гвиневеры, скорее всего, «нашли» монахи Гластонбери, опиравшиеся в поисках на различные предания; их целью было прославить и обогатить собственное аббатство (известное к тому же своими «интеллектуальными подделками»), С другой стороны, вера в то, что король Артур еще жив, противоречила христианской доктрине, ее успех беспокоил Церковь, о чем свидетельствует занятная история, рассказанная Цезарием Гейстербахским: монахи, дремавшие во время проповеди, мгновенно выходили из апатии, стоило только произнести имена Артура и его рыцарей. Даже во времена Алиеноры Петр Блуаский сожалел о том участии, какое вызывает у слушателей история короля Артура и его несчастий.

В подобных условиях к «нахождению» могилы Артура вполне могла быть причастна Церковь, попытавшаяся использовать этот персонаж в идеологических целях; она «демифологизировала» его, христианизировав один из ключевых эпизодов артуровской легенды, смерть короля Артура. Открытие его могилы, вероятно, можно включить в рамки трансформации артуровских тем, начавшейся в конце XII в. Суть этой трансформации заключалась в упрочении христианских тем и мотивов в сюжетной ткани повествования, сложившегося на основе предания, которое добавило к своей «кельто-христианской» основе элементы чудесного, взятые как из христианской, так и из местной традиции. Подобная христианизация артуровских тем и сюжетов особенно заметна в произведении Робера де Борона: в его интерпретации остров Авалон, этот мифический край, в котором, по преданиям, и по сей день живет Артур, приобретает черты священного пространства, куда Иосиф Аримафейский приносит Грааль. Зачарованный и таинственный «иной мир» становится «стартовой точкой» евангелизации земель англов и бриттов: «Вместо легендарного, тревожащего, неведомого острова – монастырь. Вместо короля, не знавшего смерти, – христианская могила»[859]859
  См. Harf-Lancner, L., «L’enfer de la cour: la cour d’Henri II Plantagenêt et la Mesnie Hellequin», dans L’État et les aristocraties (France, Angleterre, Écosse) (XII^e−XVII^e siècles), dir. Ph. Contamine, Paris, 1989, p. 29–50.


[Закрыть].