Текст книги "Алиенора Аквитанская. Непокорная королева"

Автор книги: Жан Флори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Вдобавок, подчеркивает автор, миф о «жизни после смерти» короля Артура не исчез: в XIII в. он лишь был приспособлен к новым условиям, изменен, и в изменении этом можно наметить две основные линии. С одной стороны, Артура «ассимилировало» христианство, оно «нейтрализовало» его, описав его христианскую смерть и могилу. Но с другой стороны, гробница короля не перечеркнула его бессмертия, приобретшего демонические черты, о которых мы уже говорили в связи с Экскалибуром. Вторая тенденция отнюдь не в интересах Плантагенетов: Артур уподоблен королю Эрлу и Хеллекину, чье окружение разочарованные в своих надеждах придворные отождествляли с двором Генриха II. Демонизация облика Артура приводит к тому, что в умах слушателей его имя начинает ассоциироваться с хаосом, смутой и преисподней. В таком ракурсе, заключает автор, изменения, каким подвергся миф об исчезновении короля Артура, были результатом скорее религиозного, нежели политического воздействия.

В рамках этого новаторского подхода, на мой взгляд, можно дать прекрасное объяснение и огромной популярности мифа об Артуре, и многочисленных попыток его повторного использования, и сложности его интегрирования в рамки единой и последовательной идеологической системы. Однако, как мне кажется, бесспорно то, что двор Плантагенета сначала попал под очарование этого мифа, соблазненный богатством и изобилием его тем и сюжетов, поддававшихся идеологической интерпретации, которая играла ему на руку. Бесспорно и то, что окружение Генриха II способствовало распространению этого мифа в качестве скрытой пропаганды, пока не осознало угрозы, которую он в себе нес, и не попыталось (как и Церковь, но только по другим причинам) при помощи поэтов, хронистов или монахов нейтрализовать его разрушительный в политическом и религиозном плане характер.

Гвиневера и Алиенора

Персонажи артуровского мира, как и сам миф о короле Артуре, стали предметом обработки и различных идеологических интерпретаций. В основном это касалось характера Гвиневеры[860]860
  См. Noble, P., «The Character of Guinevere in Arthurian Romances of Chrétien de Troyes», Modern Language Review, 67, 1972, p. 524–535.


[Закрыть] и взаимоотношений короля Артура и его супруги, напоминавших большинству толкователей Генриха II и Алиенору. Король Артур, бывший в древнейших рассказах военачальником, преданным своей неверной супругой, в средневековой литературе становится главой и устроителем мифического мира, самого «куртуазного» двора на свете. Видное положение в нем занимают рыцари Круглого стола, а главная роль отведена королеве Гвиневере, порой подталкивающей рыцарей, стремящихся угодить ей, на подвиги. Так обстоит дело с Ланселотом, чья любовь к королеве превращает его в лучшего в мире рыцаря, – лишь он способен вырвать ее из рук похитителя и отстоять честь королевства, чего не способен сделать король Артур, которому бросили вызов.

В то время о роли любви в ее конфликте с феодальными и рыцарскими ценностями уже поведали легенды о Тристане и Изольде. Несколько версий этой легенды появились примерно в 1155 г., но они были утеряны; в промежуток между 1160 и 1170 гг. создана первая дошедшая до наших дней литературная версия Беруля, вслед за чем, спустя несколько лет, появляется версия Фомы Английского, после чего легенда становится предметом более осторожной интерпретации Кретьена де Труа в его утерянном романе, а затем и в других его произведениях о придворном мире короля Артура[861]861
  См. Noble, P., «Le roi Marc et les amants dans le Tristan de Béroul», Romania, 102, 1981, p. 221–226; Zaganelli, G., «Béroul, Thomas e Chrétien de Troyes (sull’amore, la morte, la gioa)», Le Forme e la Storia, 1992, 1–2, p. 9–46; Flori, J., «Amour et chevalerie dans Tristan de Béroul», Tristan-Tristrant, Mélanges en l’honneur de D. Buschinger, A. Crépin et W. Spiewok e; d., Greifswald, 1996 (Wodan, 66), p. 169–175.


[Закрыть]. Эволюция темы любви и брака в их взаимоотношениях с рыцарством является одной из основных линий романов Кретьена[862]862
  Morgan, G., «The Conflict of Love and Chivalry», dans Le Chevalier de la charrette, Romania, 102, 1981, p. 172–201.


[Закрыть]. Сначала поэт пытается объединить эти две ценности («Эрек и Энида»); в «Клижесе» он отказывается от решения, предложенного романами о Тристане и Изольде: тело – мужу, а тело и душа – возлюбленному, ценой волшебного средства, заставляющего супруга поверить, что он владеет своей женой, и ценой смерти мужа, дарующей возлюбленным свободу. Затем Кретьен пытается примирить геройство, рыцарство и брак («Ивейн»), после чего утверждает, следуя указаниям Марии Шампанской, мысль об абсолютном главенстве любви, пусть даже прелюбодейной, над всеми другими ценностями («Ланселот») и, наконец, приступает к теме мистического, экзальтированного рыцарства («Персеваль»). Такое постепенное возвышение любви, главенствующей над всеми человеческими ценностями, а затем ее медленное обесценивание параллельно с утверждением духовных, мистических и христианских ценностей перекликается с более компактным изложением Андрея Капеллана в той интерпретации, которую я предложил чуть ранее.

Эта эволюция продолжилась и после Кретьена: Ланселот, несмотря на то, что он является лучшим в мире рыцарем, не может успешно завершить поиск Священного Грааля из-за своей прелюбодейной любви к королеве Гвиневере. Итак, куртуазное рыцарство более не высшая ценность. В начале XIII в., главным образом в «Поиске Священного Грааля», утверждается мысль о том, что для успешного его завершения необходимо целомудрие и даже девственность: Грааль найдет лишь Галахад, непорочный и целомудренный рыцарь[863]863
  Хорошее общее изложение см. в Frappier, J., «Le Graal et la chevalerie», Romania, 75, 1954, p. 165–210.


[Закрыть]. «Поиск» свидетельствует о провале куртуазной идеологии, представленной «земным рыцарством», на смену которой приходит (или, скорее, наполняет ее новым смыслом) христианская и даже монашеская идеология «небесного рыцарства»[864]864
  См. Flori, J., «De la chevalerie terrienne à la chevalerie cejestielle: la mutation idéologique du XII^e siècle», à paraître dans D. Buschinger (éd.), Chevalerie terrienne, chevalerie célestielle.


[Закрыть]: «Куртуазная любовь перерождается в любовь божественную, что влечет за собой исчезновение греха гордыни и стремление к духовному и нравственному совершенству»[865]865
  Boutet, D. et Strubel, A., Littérature, politique et société dans la France du Moyen Âge, Paris, 1979, p. 95.


[Закрыть]. Двор Артура становится символом светского мира, неспособного постичь духовные истины. В «Перлесво» (1200–1210) Граалем Ланселота является Гвиневера; рыцарь осознает свой грех прелюбодеяния и завершает свою жизнь, мучимый раскаянием, тогда как рыцари Артура исполняют роль воинов Христа, сражающихся с неверными и язычниками ради того, чтобы обратить Англию в истинную веру. В эпилоге присутствует намек на могилу Артура и Гвиневеры в Гластонбери, что свидетельствует как о полной демифологизации артуровских тем, так и о христианизации поиска.

Эта эволюция, очерченная в общих чертах, происходит во времена Алиеноры Аквитанской. Существуют ли какие-либо точки соприкосновения между двором короля Артура и двором Плантагенета, между Артуром и Генрихом II, между Гвиневерой и Алиенорой? С давних времен многих ученых поражали некоторые соответствия, выявляемые не только в основных темах, но и в добавочных сюжетных линиях. Так, в недавнем времени нашли множество сходных черт между двором Плантагенета и артуровским двором. В связи с этим можно упомянуть о Кретьене де Труа, чье произведение было отчасти заказано Марией, дочерью Алиеноры. Даже если поэт нечасто появлялся при дворе Пуатье, он все же мог взять его за образец, дав в своем «Эреке и Эниде» описание двора короля Артура в Нанте, – Генрих II собрал свой двор в этом же городе, 25 декабря 1169 г., чтобы представить своего сына Жоффруа, нового герцога Бретани, бретонским епископам и баронам[866]866
  Schmolke-Hasselmann, B., «Henry II Plantagenêt, roi d’Angleterre, et la genèse d’Erec et Enide», CCM, 24, 1981, p. 241–246.


[Закрыть]. Некоторые сопоставления приводят в замешательство – например, имена персонажей и присутствие гербов с золотыми леопардами; тем не менее они указывают на то, что Кретьен де Труа описывает аристократический мир эпохи Плантагенета, его идеалы и устремления[867]867
  Carroll, C. W., «Quelques observations sur les reflets de la cour d’Henri II dans l’nuvre de Chrétien de Troyes», CCM, 37, 1994, p. 33–39; автор утверждает, что в «Эреке и Эниде» можно найти множество мест, где Кретьен де Труа, как кажется, «преподает урок» Генриху II.


[Закрыть].

Следует ли пойти еще дальше и обнаружить в темах романов о короле Артуре или в характерах персонажей отсылки к реальным историческим лицам, находившимся при дворе Плантагенета, в частности, к Генриху II и Алиеноре? Конечно, основные темы куртуазных и рыцарских романов, процветавших при дворе Плантагенета во второй половине XII в., появились в литературе задолго до брака Генриха II и Алиеноры, – в частности, описание мира короля Артура, впервые предложенное Гальфридом Монмутским в его «Истории бриттов», законченной в 1138 г. Сам автор черпал материал, как мы уже знаем, из богатого источника древних устных и письменных преданий. Образы короля Артура и королевы Гвиневеры в них слегка намечены, включая предательство и прелюбодеяние Гвиневеры с племянником Артура Мордредом, который привел королевство к гибели[868]868
  Tolhurst, F., «The Britons as Hebrews, Romans and Normands, Geoffrey of Monmouth’s British Epic and Reflection of Empress Matilda», Arthuriana, 8.4, 1998, p. 68–87; исследовательница считает, что Гальфрид взял за образец для своей героини Гвиневеры королеву Матильду, но то неявное обвинение в прелюбодеянии, которое автор предъявляет Гвиневере, Ф. Толхерст сближает с обвинением Ричарда Девизского, вынесенным Алиеноре.


[Закрыть]. Однако после того как складывается сюжетная линия, появляются ее многочисленные вариации, в том числе и та, что касается любви, которую внушает Гвиневера. В древнейших кельтских сказаниях она не пользуется доброй славой, напоминая скорее блудницу, нежели королеву. Гальфрид Монмутский затеняет этот аспект, но все же не отказывается от измены королевы в финале. Возможно, основные черты образа этой королевы взяты из кельтских преданий[869]869
  Прообразы героев из артуровских романов и их трансформации породили на свет несчетное количество работ. Для рассмотрения проблемы см. Berthelot, A., Arthur et la Table ronde, Paris, 1996, а также тексты, объединенные в Barber, R., British Myths and Legends, Londres, 1998.


[Закрыть], существовавших задолго до Алиеноры и куртуазных романов, которые вплели миф о Гвиневере в историю Алиеноры, превратившуюся посредством такой ассимиляции в легенду.

Подобную гипотезу с давних пор отстаивает Жан Маркаль, уделяя особое внимание «кельтскому прошлому» героев, вдохновлявших авторов XII в. В этом кельтском обществе, утверждает он, король (Артур) не имеет никакой власти. Как и в шахматной партии, вся власть сосредоточена в руках королевы (Гвиневеры), осуществляющей ее посредством своих многочисленных любовников. Кретьен де Труа, взявший за образец бретонские легенды, «собрал воедино» всех этих любовников, воплотив их в образе Ланселота. В данном случае речь идет об адаптации «французским» обществом XII в. мифологемы, заключенной в неоднозначном образе Гвиневеры, чье прелюбодеяние было вызвано необходимостью удержать равновесие сил в кельтском обществе. «Христианизация» героев, необходимая ради того, чтобы сделать их приемлемыми для читателя в рамках христианского общества, не сумела полностью лишить миф его кельтского религиозного субстрата. В образе Гвиневеры, например, обнаруживаются черты божественной женщины; в данном случае перед нами христианизация кельтских традиций, допускавших разнообразные, многократные половые отношения, ставшие неприемлемыми в обществе XII в[870]870
  Markale, J., Lancelot et la chevalerie arthurienne, Paris, 1985, в частности, p. 67 sq., 110 sq.


[Закрыть]. В обработанном мифе, перенесенном Кретьеном де Труа и его последователями на христианскую почву, проступают черты отношений, которые можно объяснить, обратившись к моделям древнего кельтского общества. Так обстоит дело со странным поведением Артура, который порой кажется беспомощным, упорно не замечающим прелюбодеяний Гвиневеры. Дело в том, что Артур не является воплощением верховной власти: власть может осуществляться исключительно женщиной, и это право полностью принадлежит Гвиневере, «Царственной блуднице»[871]871
  Markale, J., Le Roi Arthure et la société celtique, Paris, 1985, p. 260 sq.


[Закрыть]. Образ Ланселота, со своей стороны, представляет собой тонкий синтез принципа верховной власти, воплощением которой является Гвиневера, и кодекса fin’amors. Лучший защитник королевства, Ланселот – рыцарь королевы, но не короля[872]872
  О значении, которое приобретает посвящение королевой Ланселота в рыцари, см. Flori, J., «L’épée de Lancelot. Adoubement et idéologie au début du XIII^e siècle», Lancelot / Lanzelet, Hier et aujourd’hui (Mélanges offerts à Alexandre Micha = Wodan 51), Paris, 1995, p. 147–156.


[Закрыть]. Его функция спасителя проходит через любовь к Гвиневере, любовь, о которой Артур не может не знать, но с которой он должен смириться во имя спасения империи. Такая концепция верховной власти предполагает, что женщина, ее воплощающая, должна передавать ее путем сексуального союза: королева, которая является воплощением общей собственности, должна вызывать мужское влечение. Для того чтобы кельтские образы не шли вразрез с представлениями христианского общества XII в., их поэтическая транспозиция происходила в рамках куртуазной любви. Дама, объект желания рыцарей, побуждает их совершать подвиги ради нее – то есть ради общества в целом. Ж. Маркаль применяет такую интерпретацию кельтской верховной власти, воплощенной в Гвиневере, и к Алиеноре: такая трактовка способна, по его мнению, объяснить многочисленные аллюзии на прелюбодеяния королевы с ее современниками. «Эти прелюбодеяния не настоящие, а символические, находящиеся в соответствии с представлениями, воплощенными ею в контексте общества своего времени. Это Королевская Блудница, передающая свои полномочия тому, кому ей угодно, наилучшим образом для интересов сообщества»[873]873
  Markale, J., Aliénor d’Aquitaine…, Paris, 2000 (2), p. 194.


[Закрыть].

Таким образом, для Ж. Маркаля образцом Алиеноры была Гвиневера, неверная супруга короля Артура из древних кельтских легенд. Ее можно узнать в образе Изольды, Гвиневеры и Мелюзины. Алиенора, вероятно, очень рано познакомилась с этой легендой (которая, согласно автору, прославляла прелюбодеяние, бросая вызов браку) и способствовала ее распространению, тогда как, желая положить конец своему браку с Людовиком, она могла узнавать себя в персонаже Изольды. Так, в версии Фомы, король Марк правит не Корнуэллом, а всей Англией; Фома осыпает похвалами Лондон, самый богатый город на свете, отождествляя Алиенору с Изольдой. Образ Гвиневеры у Кретьена де Труа, согласно Ж. Маркалю, «оказывается живым портретом Алиеноры, как с психологической, так и с физической точки зрения»[874]874
  Ibid., p. 202.


[Закрыть]. Продолжатели Кретьена де Труа пошли еще дальше: в их прозаических переложениях похищение Гвиневеры Мелегантом и ее освобождение Ланселотом и Гавейном становятся иллюстрацией пленения Алиеноры Генрихом II и ее освобождения Ричардом Львиное Сердце, который мог служить моделью персонажа Ланселота. Для других авторов история Ланселота, пришедшего на помощь Гвиневере, оказавшейся в плену из-за грехов и слабостей жестокого мужского мира, отражала историю самой Алиеноры, плененной Генрихом II в 1174 г.; спасая Гвиневеру-Алиенору, Ланселот (на этот раз образ Кретьена) избавляет двор Артура-Генриха II от ложных ценностей.

По мнению некоторых специалистов в области средневековой литературы, Гвиневера приобрела черты Алиеноры не только в «Рыцаре телеги», но и в других романах Кретьена де Труа. Так, в «Эреке» можно найти описания, напоминающие описания английского двора, а в «Клижесе» – намеки на политику того времени. Положительный образ королевы Артура можно было бы считать комплиментом Алиеноре, сделанным до того, как она рассталась со своим мужем. В первых романах Кретьена Гвиневера действует в роли посредника, примирительницы, в целях социальной гармонии. Впоследствии, в «Ивейне» и «Ланселоте», написанных после пленения Алиеноры, подстрекавшей своих сыновей к бунту, образ Гвиневеры становится более сложным и даже неоднозначным в плане морали. Так, в одном из эпизодов она просит Колгреванса рассказать историю ее позора, а в другом насмехается над благочестием Ланселота во время турнира, что заставляет «тяжело больного» рыцаря сражаться, чтобы угодить капризам королевы[875]875
  Гипотеза, поддержанная Ferrante, J. M., To the Glory of her Sex…, Bloomington, 1997, p. 112–119.


[Закрыть]. Намек на Алиенору? Случайное сходство? Литературный вымысел? Можно упомянуть также о значимости темы «Гвиневеры-сеньора». Ланселот становится лучшим в мире рыцарем благодаря двум женщинам. Прежде всего, это Дева Озера, своего рода фея, которая вырастила его и дала ему оружие – так в целом поступали сеньоры с башельерами, связанными с ними узами родства, которых они «воспитывали» при своем дворе. Далее, это Гвиневера, которая посвятила Ланселота в рыцари, тем самым взяв на себя обязанность, возлагавшуюся в те времена на авторитетных правителей. Алиенора, выступая в роли «сеньора» Аквитании, могла, согласно некоторым толкователям, инспирировать эту двойную функцию[876]876
  Longley, A. P., «Guinevere as Lord», Arthuriana, 12, 3, 2002, p. 49–62.


[Закрыть].

Но, бесспорно, особое внимание должно быть уделено прежде всего теме прелюбодеяния королевы. Многие медиевисты увидели в ней отражение (или влияние) поведения Алиеноры, признанного недостойным. Интерпретация Жана Маркаля, основанная на кельтских представлениях, не получила единодушного признания, скорее напротив. Так, Фиона Толхерст попыталась дать новое истолкование, связав историю Алиеноры с эволюцией образа королевы Гвиневеры в литературных произведениях XII в[877]877
  Tolhurst, F., «The Once and Future Queen: The Development of Guenevere from Geoffrey of Monmouth to Malory», dans BBSA, 50, 1998, p. 172–308.


[Закрыть]. По ее мнению, в своем «Романе о Бруте» Вас усилил роль женских персонажей в надежде добиться покровительства Генриха II и Алиеноры; однако параллельно с этим он очертил и развил тему негативного влияния женщин на мужчин. Воплощением нравственной двойственности, присущей героиням Васа, стала Гвиневера, и, вероятно, поводом к тому послужило поведение Алиеноры, ее развод с Людовиком VII, вслед за которым последовал ее брак с Генрихом II. В первых эпизодах с участием Гвиневеры последняя напоминает нормандскую королеву XII в.: красивая, величественная, принадлежащая к богатому и достойному роду, но не способная подарить Артуру наследника – ситуация, схожая с положением Алиеноры в тот момент, когда она была замужем за Людовиком VII. Заметим вкратце, что, следуя этой гипотезе, в первоначальном образе короля Артура можно выявить черты Людовика VII, а не Генриха II, что открывает новые перспективы для объяснения некоторых его действий и поступков. Затем, когда Гвиневера изменяет Артуру с Мордредом, Вас смягчает ее вину: королева даже вызывает у читателя симпатию, поскольку автор рисует ее женщиной, неспособной совладать со своей страстью. Возможно, говорит Фиона Толхерст, именно потребность Алиеноры в политической поддержке, несмотря на ее развод и повторный брак, заставила Васа подвергнуть Гвиневеру критике, а затем облечь ее в образ раскаявшейся женщины, удалившейся в монастырь. Впоследствии, примерно в 1200 г., в своем переложении Васа Лайамон усиливает контраст женских характеров, являющихся образцом женской добродетели, или, напротив, воплощением дьявола. Женщины при дворе Артура играют лишь роль партнеров, вдохновляющих мужчин на подвиги, но им не отведено никакой политической роли. Гвиневера – не исключение. Приговор, вынесенный Алиеноре английскими историками конца XII века, побудил Лайамона занять такую же женоненавистническую позицию на манер цистерцианцев: в его изложении Гвиневера не раскаивается в содеянном – она лишь сожалеет о смерти Мордреда. Кретьен де Труа, со своей стороны, создал сложный образ Гвиневеры, женщины могущественной и умной, способной воплощать в жизнь свои желания, – вероятно, автор описал ее такой, чтобы угодить Марии Шампанской, дочери Алиеноры. Не так давно Ф. Толхерст дополнила свою гипотезу, высказав мнение о том, что эволюция образа Гвиневеры, добавившая в него отрицательные черты, происходила под влиянием усиливавшегося в те времена уничижительного отношения к Алиеноре ее современников-хронистов. В этом феномене, по ее мнению, следует видеть идеологический ответ в клерикальном духе на угрозу, которую представляли женщины и женская власть, запечатленные в образах Алиеноры и Гвиневеры[878]878
  Tolhurst, F., «What Ever Happened to Eleanor? Reflections of Eleanor of Aquitaine in Wacès Roman de Brut and Lawman’s Brut», dans Wheeler, B. et Parsons, J. C. (éd.), op. cit., p. 319–336.


[Закрыть].

Алиенора могла также стать прототипом персонажа Гвиневеры, созданного Марией Французской. Такое предположение выдвинула в своей новой интерпретации лэ «Ланваль» Маргарет Азиза Паппано, утверждающая о связи этого образа с реальной, существовавшей в истории королевой Алиенорой. Это предположение не вытекает из того, что Мария была сводной сестрой Генриха II или находилась под «патронажем» Алиеноры, – оно покоится на прямой связи этого произведения с «историей жизни» Алиеноры. Творчество Марии укладывается во временные рамки 1160–1215 гг., время Алиеноры; Мария довелось жить по ту и по другую стороны Ламанша и посвящает свои произведения «благородному королю», без сомнения, Генриху II. Следовательно, она могла взять за образец жизнь Алиеноры и то, что говорили о ней в те времена. В лэ «Ланваль» королева Гвиневера желает добиться любви героя, но он предпочитает ей свою подругу, прекрасную, могущественную и богатую фею, превосходящую королеву во всем. Согласно М. Паппано, обе героини, Гвиневера и фея, являются образами Алиеноры, воплощением женской верховной власти и крайнего желания. На такое литературное видение повлиял, усложнив его и видоизменив, мужской взгляд на жизнь Алиеноры, запечатленный в хрониках. Хронисты представляют королеву неспособной совладать с собственным желанием, что противоречит принятой модели женского поведения. В «Ланвале» мы видим тот же образ, но на сей раз королевы Гвиневеры, «возжелавшей» Ланваля и обвинившей его в гомосексуальных наклонностях, когда тот отказался от ее любви. Но решение, предложенное Марией, идет вразрез с существующей «реальной» системой, оно переворачивает ее. Действительно, в «традиционной» системе «желание» королевы контролирует король, ее муж. Утверждение Ланваля о превосходстве его дамы сердца над королевой можно расценивать как оскорбление, нанесенное королю, и как удар по системе. Даже при дворе короля Артура власть королевы подчиняется власти короля. Финальное решение, предложенное Марией в «Ланвале», напротив, можно считать своего рода инверсией артуровского мира: побеждает фея, правит она, и ее возлюбленный Ланваль следует за своей дамой, которая приводит его в свое королевство – в Авалон, представляющий квинтэссенцию женской власти, в мир, чуждый не королеве, но Ланвалю. Опять же перед нами инверсия реального положения Алиеноры, королевы-чужестранки при дворе своего супруга. Для Марии, действующей подобно историку, Алиенора – чужестранка для всего мира, за исключением Аквитании, в которой чужестранцем чувствует себя король. Конечно, идет на уступки исследовательница, фея-покровительница Ланваля не названа по имени, но она во многом напоминает Алиенору – в ее владении несметные богатства, а на ее шатре изображен орел.

Эти замысловатые и крайне сомнительные интерпретации порождают бесконечное множество спорных вопросов. Но даже само их существование доказывает, насколько связаны между собой образы Гвиневеры и Алиеноры как в представлениях современных специалистов, занимающихся литературой XII в., так и умах просвещенных современников Алиеноры. Этот небольшой вывод нельзя обойти стороной.

Разнообразие таких интерпретаций, порой достаточно спорных, заставило некоторых специалистов отказаться от поиска соответствий между этими персонажами и заняться исследованием ценностных структур или систем, включавших в себя эти символические образы. Так, в историографии недавно обнаружилась тенденция объединять Гвиневеру и Алиенору в рамках общей интерпретации, касающейся власти женщин и, в частности, политической власти королев, – иными словами, об их роли в передаче королевской власти. В таком направлении работает Пегги Маккрекен, связывающая тему королевы-прелюбодейки с эволюцией власти королев, власти, которая, по мнению автора (чей постулат можно оспорить), пришла в упадок в XII в. Поведение Алиеноры в Антиохии и прелюбодеяние королевы Гвиневеры, описанное Кретьеном де Труа и в романах о Тристане и Изольде, было расценено многими критиками как наглядный пример куртуазной любви, однако оно не имеет к ней никакого отношения, а потому не стоит и пытаться установить между ними связь[879]879
  McCracken, P., The Romance of Adultery: Queenship and Sexual Transgression in Old French Literature, Philadelphie, 1998.


[Закрыть]. К тому же, несмотря на «слухи», касавшиеся инцидента в Антиохии, все королевы в действительности являли образец чистоты и целомудрия (утверждение, которое, естественно, можно оспорить), что приводило к перенесению проблемы в область чистого вымысла. Такое перенесение, очевидно, не могло продолжаться после выходок невесток Филиппа Красивого и их любовников, чье поведение послужило появлению множества исторических свидетельств, литературных произведений и киноверсий.

Таким образом, рассказы о королевах-прелюбодейках не были прямым отражением действительности; они лишь свидетельствовали об эволюции в XII–XIII вв. королевской власти, принадлежавшей женщине, о значимости королевского наследования и об относительном влиянии королевы на двор своего мужа. Они внесли свой вклад в разработку все более четкого понятия королевской верховной власти как специфически мужской привилегии. Отождествление «Гвиневера-Алиенора», по мнению автора, оказывается чисто умозрительным, а большое количество его интерпретаций свидетельствует лишь о сложности поиска реальных моделей, стоящих за образами королев-прелюбодеек. Исследовательница настаивает, не отрицая, правда, возможности существования этих моделей, на бесполезности такого поиска: для нее суть заключается в отображении изменения положения королевы при Дворе, а также во взаимосвязи темы прелюбодеяния, развернутой в романах, и эволюции понятия власти королевы во Франции XII–XIII вв.

В этой гипотезе, вне всякого сомнения, есть зерно истины. Действительно, жизненный путь персонажа, уготованный ему автором, был удобным способом передачи проблемы, существовавшей в обществе, и даже экзистенциального страха. Конечно, можно допустить, продолжив размышления П. Маккрекен, что тема прелюбодеяния королевы возникла в произведениях вследствие «страха», испытываемого мужчинами перед такими «женскими похождениями», не исключающими опасную возможность передачи королевской власти бастарду. Однако рассказы о прелюбодеяниях королев не являются чистым вымыслом. Они не «воспроизводят» исключительно мужские опасения, перенесенные в область литературного вымысла, – они покоятся на реальных фактах, породивших на свет такую проблематику и, соответственно, такой страх. Я даже уверен в том, что именно этот страх вынудил Людовика VII развестись с Алиенорой после инцидента в Антиохии и вызвал столько шума и пересудов в его окружении. С другой стороны, автор забывает упомянуть о том, что писатели сотворили из прелюбодейной любви королевы Гвиневеры (или Изольды) яркий, сильный образ, от которого невозможно отвлечься, и даже образ, обладающий позитивной значимостью, что, на мой взгляд, свидетельствует прежде всего о признании любви самостоятельной, отдельной ценностью. Таким образом, мы подходим к экзистенциальному, социальному и психологическому анализу, от которого автор отказывается, заменяя его политическими «наблюдениями», сделанными на основе ирреальных ситуаций из области литературного вымысла. К тому же сходство Алиеноры и Гвиневеры, как в их поведении, так и в их положении при дворе, слишком велико, а потому не стоит отбрасывать в сторону мысль об их взаимовлиянии. Следовательно, мы возвращаемся к проблематике, опять же исключенной автором из рассмотрения, то есть к поиску невымышленных «моделей», в данном случае – к личности самой Алиеноры.

Со своей стороны, я должен уточнить, что «личность» Алиеноры – это не всецело исторический персонаж, ставший для нас недосягаемым. Это архетип королевы, сложившийся в умах ее современников: для них Алиенора была женщиной, обладавшей анормальной властью и анормальной свободой. Кретьен де Труа, Мария Французская и Андрей Капеллан – все они, каждый на свой лад, посвящали свои произведения этой новой проблематике, которая закладывала основы для внедрения в аристократическое сознание новой концепции любви. Одной из ее составляющих являлся вопрос о роли, которую играла в ней женщина (особенно если эта женщина была королевой), принадлежавшая «куртуазному» обществу, – в частности (но не только), вопрос о взаимоотношении такой любви и роли женщины в наследственной передаче власти. Автор совершенно справедливо отмечает тот факт, что в романах все королевы-прелюбодейки бесплодны. Не был ли такой писательский ход способом устранения проблемы, которая заключалась в неизбежных последствиях адюльтера, в рождении бастарда, блокирующем дальнейшее размышление автора о любви?[880]880
  Как перед изобретением противозачаточных таблеток были «блокированы» любые размышления о любви и половых отношениях вне брака.


[Закрыть] Другими словами, социоструктурный подход П. Маккрекен, на мой взгляд, не должен исключать более частной, историко-экзистенциальной интерпретации, частично связанной с личностью самой Алиеноры, которая, будучи женщиной своего времени и даже «моделью», являлась частью этой проблематики. Гвиневера, вероятно, была ее литературной персонификацией, но ничто не противоречит предположению о том, что Алиенора могла «играть ее роль» если не в реальности, то, по крайней мере, в представлениях своих современников.

Ибо даже в умах своих современников Алиенора, необычная женщина, была «персонажем», готовым перейти в область мифов, образом, сотканным из их грез и страхов, из их вопросов и фантазмов.