Текст книги "Алиенора Аквитанская. Непокорная королева"
Автор книги: Жан Флори
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
Иначе говоря, новость, сообщенная королю послами Гильома, была как нельзя кстати: объединение доменов Франции и Аквитании пришлось, несомненно, крайне вовремя, даже если речь шла лишь о личной унии, ибо Алиенора, согласно оговоренным условиям, должна была остаться герцогиней в своих наследных землях. Понятно, почему король принял решение так быстро, о чем упоминает Сугерий, повествуя об этом событии со сдержанностью, близкой к литоте:
Но нужно было спешить! В самом деле, силы быстро оставляли Людовика VI, который к концу жизни стал очень тучным. Не так давно он перенес дизентерию, ослабившую его грузное тело и подорванное в битвах здоровье. Нужно было спешить – главным образом для того, чтобы опередить возможных претендентов на столь выгодную и заманчивую партию, а также чтобы предотвратить на месте вспышку обычных династических распрей и мятежей аквитанских вассалов, всякий раз возникающих в периоды безвластия или династического кризиса, особенно если наследник юн… и является женщиной.
Король Франции не мешкая отправил своего сына Людовика в Бордо, дав ему в сопровождение войско из пятиста рыцарей во главе со своим графом дворца Тибо Блуа-Шампанским и своим сенешалем, графом Раулем де Вермандуа. С ними поехал и Сугерий. Он уточняет, что перед отъездом король обратился со следующей просьбой к предводителям этого войска, которое, без сомнения, было призвано произвести впечатление на аквитанцев и усмирить возможных смутьянов: рыцари не должны вести себя так, словно они находятся на вражеской земле – напротив, они должны воздержаться от разбоя и произвола, чтобы не выглядеть врагами в глазах местного населения. Чтобы покрыть их расходы, король обещал возместить издержки каждого из собственной казны.
Отправившись в путь 15 июня, кортеж прибыл в Лимож 1 июля, накануне празднества местного покровителя, Св. Марциала. Затем, вступив в пределы Борделе, войско встало лагерем на берегу Гаронны в ожидании кораблей, которые должны были переправить его на другую сторону, поскольку в те времена через эту реку не вел ни один мост. Свадебная церемония состоялась спустя несколько дней, 25 июля 1137 г., в соборе Св. Андрея в Бордо. Там молодой Людовик, вот уже шесть лет являвшийся соправителем отца, сочетался узами брака с юной Алиенорой и украсил ее чело королевской диадемой.
Людовик – миропомазанный король и соправитель своего отца, все еще не правил на деле, поскольку вся власть в реальности принадлежала Людовику VI. Однако все знали, что дни старого короля сочтены. Незадолго до отъезда Сугерия Людовик VI дал ему указания насчет того, где должна располагаться его гробница – в королевском аббатстве Сен-Дени. Многие хронисты отмечали, что в тот год стояла удушливая жара, засуха свирепствовала, почти во всей Франции, в Бордо и даже в Нормандии и Париже, куда перевезли короля. Его здоровье стремительно ухудшалось: 1 августа он «благочестиво ушел из мира сего», процарствовав тридцать лет.
Когда Алиенора со своим молодым шестнадцатилетним мужем спешила в столицу Пуатье, чтобы принять там герцогский сан, она и не догадывалась, что в очень скором времени станет королевой Франции. В пути от Бордо до Пуатье кортеж огибал замки вассалов-бунтовщиков, делая остановки в надежных местах. Так, например, первую брачную ночь Людовик и Алиенора провели, если верить хронисту из Тура, в замке Тайбур, которым владел Жоффруа де Ранкон, один из верных вассалов[49]49
Chronicon Turonense magnum, éd. A. Salmon, Recueil des chroniques de Touraine, Tours, 1854, p. 134.
[Закрыть].
Мы не знаем, какие чувства могла испытывать тринадцатилетняя жена к своему молодому супругу, которого она никогда раньше не видела. Их исключительно политический союз был полностью устроен родителями обоих супругов. Такие семейные сделки были не редкость – даже странно, что Алиенора все еще не была «обещана другому» в ту эпоху, когда аристократические семейства использовали своих детей, порой еще даже не родившихся, как средство положить конец конфликтам или увеличить свое могущество. Этот способ может шокировать наших современников, живущих в обществе, в котором юноши и девушки обычно сами выбирают свою «вторую половину». Но такой персональный выбор был совершенно неприемлем для начала XII в., по крайней мере, в среде аристократии, единственного сообщества, которое, думается, нам понятно. К тому же, говоря о свободном выборе в наши дни, надо отдавать себе отчет в том, что речь идет о новой, относительно недавней практике, ставшей отличительной чертой современного, чисто западного менталитета. Большая часть населения земного шара, включая общины наших пригородов, и сегодня живет по традиционным законам, согласно которым решение о браке детей, особенно девочек, принимают их родители.
Конечно, уже с давних пор, как и во времена Алиеноры, для скрепления брачных уз Церковь требовала обоюдного согласия будущих супругов. Так, теоретически нельзя было женить сына или выдать замуж дочь наперекор их воле. Однако давление семьи и общества было настолько сильно и повсеместно развито, а власть родителей и авторитет обычая обладали таким принудительным воздействием, что в западных христианских обществах той эпохи (как и в традиционалистских мусульманских семьях сегодня) крайне редко можно было встретить девушку, не внявшую родительским указам и выбравшую супруга по собственной воле. Единственное средство, коим она располагала, дабы уклониться от брака, чрезмерно противоречившему ее желаниям, средство, допускаемое и даже поощряемое Церковью, – заявить о своем желании стать «невестой христовой», дав обет целомудрия в монастыре.
Иначе говоря, в те времена любовь в расчет не брали. Она была лишь случайным, побочным компонентом, который, впрочем, мог проявиться в семье, созданной подобным образом – явление не такое уж исключительное, но чисто случайное. Любовные чувства не так уж были и необходимы: как упоминалось, для одних первая функция брака была социального порядка, для других – морального. Для светской аристократии брак сводился главным образом к социальной, экономической и политической функции: его предназначение – объединить два дома, а не двух человек, в обществе, спаянном прочными узами солидарности кланового типа, в котором за индивидом не признавалось право на собственное существование. Для Церкви, все с большим интересом уточняющей законы в этой области, брак должен был укреплять нравственный порядок, извести полигамию и морализировать плотскую связь, поскольку человеческий род, согласно заповедям Священного Писания, должен просуществовать до скончания веков. Церковь и аристократия были едины в главном вопросе: брак устанавливает моральные, юридические и социальные границы, позволяющие при помощи строгого контроля над женщиной обеспечить «чистоту крови», необходимую для продолжения рода и передачи семейного наследства. Рождение детей – по возможности сыновей, чего так яростно добивались светские аристократические семейства, в надежде обеспечить себе потомство – являлось для Церкви той эпохи единственным нравственным оправданием соития, с которым ей приходилось мириться. Деторождение даже становится смыслом существования брака: по законам Церкви брак считается действительным лишь в том случае, если супруги вступили в плотскую связь. Если же ее не было, брак рассматривали как недействительный.
И все же, раз сохранять целомудрие было невозможно, идеал предписывал даже супругам отказаться от сексуальных контактов или, по крайней мере, всячески сдерживать себя. Иерархия святости – даже для мирян – в точности воспроизводила теоретическую иерархию полового воздержания. На верхней ступени находились девственницы и девственники, облаты, «вверенные Церкви» (и также нередко решение за них принимали родители), которые в детстве дали обет вечного целомудрия и посвятили себя молитвам. Ступенью ниже располагались монахи и монахини, пришедшие в обитель после «жизни в миру», за ними следовали вдовы, не вступившие в брак повторно. Наконец, в основании иерархии находились супружеские пары, благословляемые Церковью, которым предлагалось жить согласно идеалу, на который сильное воздействие оказали монастырские ценности. Чувственное желание считалось предосудительным, проистекающим из темных глубин развращенной человеческой натуры, которая погрязла во грехе со времен грехопадения. Согласно св. Иерониму, чье мнение в этом вопросе разделяли многие церковнослужители, столь пылкие чувства были преступны и не приемлемы для христианского брака. Такая любовь суть прелюбодеяние. Иероним пошел еще дальше: чтобы освободиться от подобной страсти, лучше бы прибегать к услугам блудницы. Ибо, любя свою жену слишком горячо, супруг бесчестит ее, тем самым превращая ее, так сказать, в проститутку[50]50
Jérôme, Adversus Jovinianum, PL 23, col. 211–338.
[Закрыть].
Неизвестно, разделяла ли Алиенора эту точку зрения. Зато ее муж, вероятно, был пропитан подобными идеями – по меньшей мере, к моменту женитьбы. Ведь изначально Людовик не должен был стать королем. Его уделом, как и многих младших сыновей в семьях, было служение Церкви. Трон должен был достаться его старшему брату Филиппу: родившийся в 1116 г. и коронованный в тринадцать лет, в 1129 г., тот очень рано стал соправителем отца. Людовик же воспитывался в монастыре Нотр-Дам, ожидая в будущем получить церковный сан. Но 13 октября 1129 г., когда Филипп мчался верхом по парижскому предместью, под копыта его лошади угодила свинья – скакун рухнул наземь, и юноша ударился головой о камень, а затем был раздавлен тяжестью упавшей лошади. Тем же вечером Филипп ушел из жизни. Его похоронили «как короля», в церкви Сен-Дени. По совету Сугерия, рассказавшего нам об этом происшествии, король Людовик VI забрал из монастыря своего второго сына, а спустя две недели повелел миропомазать и короновать его в Реймсе, где как раз папа Иннокентий II председательствовал на церковном соборе. И всю свою жизнь, за исключением нескольких случаев, к которым мы еще вернемся, молодой король являл собой образец благочестия и глубокого почтения к Церкви[51]51
О глубоком благочестии короля см., например, HF 12, p. 89.
[Закрыть].
Историки, как правило, утверждают, что Людовик VII тотчас же влюбился в прекрасную Алиенору. Это возможно; во всяком случае, об этом пишут церковные хронисты более позднего времени. Но насколько оправданно их суждение и в чем? Описывая происшествие в Антиохии, восстановившее Алиенору против своего мужа до такой степени, что она пожелала аннулировать их брак, заключенный одиннадцатью годами ранее, Иоанн Солсберийский утверждал, что король был расстроен, поскольку «любил королеву почти чрезмерною любовью»[52]52
Jean de Salisbury, Historia pontificalis, XXIII, p. 52–53.
[Закрыть]. Вильгельм Ньюбургский (1136–1198), например, видел в этой чрезмерной, по его мнению, привязанности истоки рокового решения Людовика VII – взять с собой в крестовый поход Алиенору. «С самого начала она так покорила своей красотой разум молодого мужчины, что готовясь к этому известнейшему походу король решил взять ее с собой на войну, поскольку горячо любил свою молодую жену»[53]53
Newburgh, lib. I, ch. 31, éd. Howlett, p. 92, или éd. Walsh-Kennedy, p. 128–129.
[Закрыть]. В глазах этих хронистов любовь короля к своей жене была скорее аномалией, признаком слабости, сравнимой со слабостью Адама, уступившего Еве: эта любовь дала Алиеноре возможность влиять на своего супруга.
Что касается внешности Алиеноры в отрочестве, то об этом нам ничего не известно. В конце века монах из Винчестера Ричард Девизский посвятил ей вычурное похвальное слово, возможно, построенное на смеси парадокса и иронии. Он видел «в королеве Алиеноре несравненную женщину, красивую и целомудренную, могущественную и умеренную, скромную и красноречивую – наделенную качествами, которые крайне редко сочетаются в женщине»[54]54
Devizes, 25. Замечания насчет его противоречивых оговорок см. далее в главе 9.
[Закрыть] – что, собственно, почти ничего нам не дает.
Материальных изображений Алиеноры сохранилось немного, к тому же они относятся к позднему периоду времени и вызывают мало доверия. Прежде всего стоит отметить великолепное надгробие Алиеноры в Фонтевро, насчет которого Жорж Дюби утверждает, что скульптор, создавший этот шедевр уже после смерти Алиеноры, без сомнения, никогда не видел королевы и не был озабочен реальным сходством с оригиналом[55]55
Duby, G. Enquête sur les dames du XII siècle, Paris, 1995, p. 15.
[Закрыть]. Впрочем, полной уверенности в этом нет: вполне возможно, что надгробие заказала сама королева незадолго до своей смерти[56]56
Сегодня многие искусствоведы допускают такую возможность. О подобном «архитектурном покровительстве» Алиеноры см. главу 9.
[Закрыть]. В таком случае она могла бы предложить скульптору, при помощи эскизов или рисунков, некоторые черты «вневременного» образа, какие она хотела придать себе, возвеличив и идеализировав свою внешность, но не слишком ее исказив, чтобы сохранить некоторое сходство с собой, сделав ее узнаваемой. Отсутствие реалистичности еще более заметно в витраже кафедрального собора Пуатье, запечатлевшим Алиенору рядом с ее вторым мужем Генрихом II в образе дарителей, а также на трех печатях, увековечивших ее в виде герцогини Аквитании, одетой в облегающее платье, рукава которого ниспадают до земли, как в романах, популярных во второй половине XII в. Не более реалистична «фреска» в соборе св. Радегунды в Шиноне, на которой Алиенора, вероятно, изображена рядом с супругом Генрихом II (правда, ее истолкование до сих пор вызывает споры), или изображение на модульоне в зале капитула св. Радегунды в Пуатье, сходство которого с оригиналом весьма проблематично. Вильгельм Ньюбургский утверждает, что Алиенора была обольстительной, а Ламберт из Ватрело говорит о ней как об «очень красивой» женщине (perpulchra)[57]57
Lambert de Watreloos, Annales Cameracenses, MGH SS 16, p. 522.
[Закрыть]. Можно ли из этого сделать вывод, что она воплощала женский идеал своего времени? Романы и песни о деяниях XII в. наперебой говорят о канонах женской красоты: у всех благородных дам и пригожих дев красивое тело и ясное лицо, белая кожа, голубые или серо-зеленые глаза и длинные золотистые волосы[58]58
Что не мешает Уоррену У. Л. (op. cit., 1973, p. 42–43) говорить о «прекрасных черных глазах» Алиеноры, хотя подтверждения этого предположения нет ни в одном из источников.
[Закрыть]. У рыжих волос была дурная репутация, а черные и вовсе были на плохом счету: это цвет зла.
Итак, новобрачные и их впечатляющий эскорт торопились в Пуатье, в столицу герцогства и излюбленную резиденцию двора. Там, 8 августа 1137 г., супруги официально стали герцогом и герцогиней Аквитании. В тот же день они узнали о смерти короля Франции. Тогда они немедля отправились в Орлеан, а затем в Париж, чтобы как можно скорее взять в руки власть и утвердить непрерывность династии, как замечает Сугерий в начале своей новой книги, посвященной Людовику VII, которому он будет служить так же преданно, как он служил и давал советы его отцу:
«Вот как славный Людовик, сын славного короля Людовика, узнав от быстрого гонца о кончине своего отца и обезопасив герцогство Аквитанское своими мудрыми решениями, поспешил упредить разбои, ссоры и мятежи, какие обычно сопутствуют смерти королей. Не теряя времени, отправился он в Орлеан, ибо он знал, что несколько безумцев, сославшись на «коммуну», выступают против королевского величества. Силой и не без ущерба для некоторых из них король усмирил непокорных, а затем вернулся в Париж, в свою обычную резиденцию <…>. И там он приготовился к тому, чтобы обеспечить своему королевству славное правление, а Церкви – свое покровительство <…>»[59]59
Suger, Histoire du roi Louis VIII…, éd. A. Molinier, Paris, 1887, p. 165; см. также текст в HF 12, p. 125.
[Закрыть].
С этого момента Алиенора стала королевой Франции, но она оставалась и герцогиней Аквитании. Однако Людовик как ее муж управлял землями супруги, а также носил титул герцога, о чем свидетельствуют печати и монеты того времени. В этом не было ничего удивительного: напомним, что в тот момент Алиенора, королева и супруга, была всего лишь тринадцатилетней девочкой. Кроме того, супруг увез Алиенору в Париж, к тому времени уже прославленный город – но для нее совсем чужой.
2
Алиенора, королева Франции
Несмотря на то, что теперь королева Алиенора жила в Париже, она все же оставалась аквитанкой – иными словами, чужестранкой, какими были почти все супруги в аристократических семьях того времени[60]60
Подробнее о теме «королевы-чужестранки» см. у Facinger (Meade), M., A Study of Medieval Queenship: Capetian France, 987–1237, Lincoln, 1968, p. 35 sq., а также в недавнем исследовании Pappano, M. A., Marie de France, Aliénor d’Aquitaine and the Alien Queen, в Wheeler, B. et Parsons, J. C. (éd.), op. cit., в частности, стр. 337–345.
[Закрыть]. Ведь аристократия стремилась к тому, чтобы ее сыновья, особенно наследники, по мере возможности женились на женщинах равного с ними положения (изогамия). С начала XI века и вплоть до конца XII в. можно даже наблюдать возрастающую тенденцию к гипергамии – учащаются браки сыновей с женщинами, чье социальное положение превосходит статус супруга. Подобная практика способствовала подъему формирующегося социального класса рыцарей (milites) – подчиненных воинов, получавших в награду за службу домены или имущество на правах фьефа, или, что еще чаще, в дар от сеньора супругу из благородного рода, юную наследницу или вдову с богатым наследством, нуждающуюся в «защитнике» в условиях феодально-вассального аристократического и военного общества. Однако чем выше было социальное положение наследника, тем меньше вокруг него встречалось женщин, подходящих для брачной партии, – следовательно, тем дальше надо было отправляться, чтобы найти избранницу (экзогамия). Ведь ближайшие из партий, на которых останавливали свой выбор обе семьи, чаще всего уже составляли в прошлых поколениях брачные союзы, в результате чего их потомков уже связывали узы кровного родства. Эти узы становились тем более теснее, что с конца IX в. Церковь старалась превратить брак, бывший до сего времени частным актом, в духовно-религиозный институт, регулирующий общество. Крайне озабоченная грехом инцеста, она увеличила число законов о степенях родства, при которых запрещалось вступать в брак, и утвердила систему канонических правил, на которую оказало воздействие не только римское, но и германское право, запрещающее любой союз в пределах седьмой степени родства[61]61
В римском праве степень родства устанавливают, отсчитывая число поколений, разделяющих двух «кандидатов на брак», от их общего ближайшего предка. В каноническом или германском своде правил эта степень вычисляется путем отсчета поколений, которые отделяют этого общего предка от одного или другого кандидата. Таким образом, в римском праве (послужившем образцом для французского гражданского права) двоюродные братья и сестры связаны между собой в четвертой степени родства, но по каноническому закону это лишь вторая степень. Таким образом, принятие канонической системы чаще всего сводится к удвоению пространства запрета.
[Закрыть]. В случае нарушения запрета брак мог быть аннулирован, а супруги должны были расстаться под угрозой отлучения от Церкви. Если же они продолжали жить вместе без церковного разрешения, то тем самым впадали в грех кровосмешения, нарушив высшее табу. Подобная строгость означала, что большинство аристократических браков XII в. пришлось бы аннулировать, поэтому позднее, на IV Латеранском соборе (1215 г.) Церкви придется сузить рамки запрета до четвертой степени родства.
Таким образом, короли были вынуждены прибегать к экзогамии, что неизбежно приводило их к женитьбе на «чужестранках». Но эта тенденция к экзогамии сталкивалась, с прямо противоположными интересами аристократических семейств, желавших не раздроблять свой линьяж и сохранять власть и богатство внутри ограниченного круга близких людей, что, напротив, подталкивало их к эндогамии. В будущем заключение эндогамных союзов было тем более неизбежно, поскольку круг женщин княжеского или королевского рода все больше сужался, по крайней мере, в Западной Европе. В результате множество браков, заключенных в результате договоренности между аристократическими семействами, если приглядеться к ним повнимательнее, могло оказаться под ударом церковного запрета.
Насколько эта степень родства вызывала обеспокоенность в случае с Алиенорой и Людовиком? Как мы увидим далее, ей не придали значения – либо из-за спешки, с какой был заключен этот брак, либо потому, что никто не думал тогда ссылаться на это препятствие, слишком часто встречавшееся для того, чтобы запретить брак a priori, не имея на то серьезных политических причин.
Относительно брака аквитанки Алиеноры и француза Людовика VII возникают сразу два вопроса. Первый касается различий, существовавших между супругами (и, возможно, ставших причиной конфликтов) в вопросах культуры, менталитета и даже моды. Второй касается роли, которую могла играть Алиенора при французском дворе, ее влияния на короля и его политику, ее воздействия на нравы и облик новой цивилизации, которая зарождалась на севере Луары как раз в это же время.
Чужеземкой Алиенора считалась по множеству причин. Сначала из-за языка, хоть это и не было определяющей причиной: естественно, молодая королева изъяснялась на лангедокском наречии, однако понимала «лангд’ойль», старофранцузский, поскольку на обоих языках говорили при пуатевинском дворе. Утверждали также, что аквитанцы и французы сильно отличались в вопросах культура и нравов. «Фривольная Аквитания – суровый Иль-де-Франс»[62]62
Выражение Ива Сасье: Sassier Y., Louis VII, Paris, 1991, p. 66.
[Закрыть], – с давних пор повторяют историки, которые видят в столкновении двух миров отзвук и даже причину несовместимости характеров, которую они, как им кажется, различили, предвосхищая их развод, в «смеющейся легкомысленной» Алиеноре и ее «суровом серьезном» супруге. Начиная с Рето Беццола, мастерски изложившего эту теорию[63]63
См. Bezzola, R. R., Les origines…, t. II, La société féodale et la transformation de la littérature de cour, Paris, 1960, в частности t. II, 2, p. 254 sq., t. III, 1, p. 247–291, 378 sq. et t. III, 2: Les cours de France, d’Outremer et de Sicile au XII siècle, Paris, 1963.
[Закрыть], они ссылаются на настоящее «столкновение культур», клерикальной и эрудированной на севере, мирской и даже светской на юге. Когда дед Алиеноры и его соперники воспевали любовь и куртуазные нравы, общество Севера услаждало свой слух суровыми «песнями о деяниях», прославшими ратные подвиги Карла Великого и его паладинов, презирающих смерть в битвах с неверными. Действительно, куртуазная любовь, роман и лирика проникают в королевство Францию и в англо-нормандские владения после приезда Алиеноры, поэтому крайне соблазнительно возложить на нее основную ответственность за эту эволюцию, происходившую под ее влиянием и покровительством. Сегодня эту гипотеза подверглась серьезной критике, а споры по этому вопросу по-новому освещают личность Алиеноры; их сути мы коснемся в следующих главах[64]64
О покровительстве Алиеноры и куртуазной любви см. главу 11.
[Закрыть].
Париж, открывшийся Алиеноре, в ту пору был невзрачным, плохо защищенным городом с узкими грязными улочками. Лишь спустя полвека Филипп Август преобразит столицу, очистив ее и обнеся стенами. Однако с 1137 г. Париж уверенно становится столицей философских и теологических исследований. После Гильома де Шампо умами правил его гениальный ученик, мятежный и неблагодарный Пьер Абеляр. К моменту прибытия Алиеноры в Париж мало кто не знал о той любовной страсти, которая двадцатью годами ранее связала этого тридцатидевятилетнего учителя с его блистательной ученицей, семнадцатилетней Элоизой. Страсть эта была обоюдной, о чем в полной мере свидетельствуют письма (впрочем, их авторство оспаривается) Элоизы и ее поведение, описанное эгоистичным и претенциозным Абеляром в «Истории моих бедствий». Каноник собора Нотр-Дам Фульберт, дядя юной девушки, узнав об их связи, тщетно пытался положить конец этому страстному и скандальному союзу, восславленному в песнях и поэмах, – сегодня они утеряны, и мы знаем о них лишь из сохранившихся писем Абеляра и Элоизы. Слишком поздно: у пары родился ребенок, сын. Чтобы успокоить взбешенного дядю, Пьер Абеляр предложил жениться на Элоизе. Но та отказалась: она хотела любить Пьера, а не стреножить его брачными узами. Ей предпочтительнее, сказала она, быть его любовницей, нежели женой, что многое говорит об отношении к любви и браку в то время. В глазах Элоизы брак унижает философа, закабаляя его, превращая его в раба женщины, супруги. Она хотела видеть его свободным, победителем. Ее принуждали вступить в тайный брак, но она во всеуслышание жаловалась на то, что ее выдают замуж силой. Взбешенный этой связью, ставшей скандальной, Фульберт велел оскопить Абеляра. Тот подал жалобу и получил возмещение согласно закону: двое подручных исполнителей в свою очередь были оскоплены, а у инициатора преступления Фульберта конфисковали имущество. Отныне, не имея больше возможности любить Элоизу ни в качестве любовницы, ни в качестве супруги, Абеляр ушел в монахи и самовольно отдал Элоизу в монастырь в Аржантее. В своем уединении он пишет смелые философские сочинения, в частности «Речь о Троице», утверждающую права разума над властью патристики. Сочинения эти были осуждены на Суассонском соборе в 1121 г. по инициативе Бернарда Клервоского. Начались скитания Абеляра по монастырям: Суассон, затем Сен-Дени, Ножан-сюр-Сен (обитель Параклет, которую позднее он доверит Элоизе) и монастырь св. Гильдаса в Рюи, который он тщетно пытается реформировать, управляя непокорной и необразованной монашеской братией. Наконец, в 1136 г., этот магистр диалектики и логики, один из величайших философов, которых когда-либо являла Франция, возвратился в Париж и снова взялся за преподавание. Он завершил одно из самых блистательных сочинений, «Да и нет», ставшее манифестом новой школы мысли, критическая направленность которого крайне возмутила традиционалиста Бернарда Клервоского, яростно преследовавшего философа. В конце концов Бернард добился окончательного осуждения Абеляра, выступив против него с беспощадной обвинительной речью на Сансском соборе в 1140 г. У больного Абеляра уже не было сил защищаться. Два года спустя он умер.
В образованных кругах Парижа все по-прежнему обсуждали как его идеи, так и его злоключения. Следовательно, Алиенора не могла не знать его истории, известной абсолютно всем – свидетельство того, что песни, воспевающие мирскую любовь и утехи, не были уделом одной Окситании. Споры на эти темы не обходили стороной княжеские дворы Северной Франции еще до приезда Алиеноры. Голиарды, эти бродячие клирики, беспутные крикливые студенты, рассуждали о любви в своей яркой вольной манере, сочиняя популярные и непристойные песенки. Поэтому говорить о том, что именно Алиенора познакомила земли к северу от Луары с темой «куртуазной» любви, по меньшей мере рискованно. Любовные отношения, зачастую не освященные узами брака (даже в среде клириков, которым церковный закон категорически запрещал вступать в брак и сожительствовать), занимали умы как на севере, так и на юге Луары, пусть даже подход к ним, как мы увидим далее, у этих двух групп отличался[65]65
О куртуазной любви см. главу 10.
[Закрыть].
Повлияла ли Алиенора на моду и нравы королевского двора? Для Парижа она, конечно, была чужестранкой – но она не была одна: вместе с ней приехали ее сестра Петронилла и свита, правда, неизвестно, насколько многочисленная. Они привезли с собой южные речь и моду на одежду, которые с давних времен считались «вызывающими» и даже «экстравагантными»: по крайней мере именно такая молва шла о манере аквитанцев одеваться. Поэтому не стоит исключать влияния Алиеноры на французский двор в этой области.
Каким же могло быть ее влияние в сфере политики?
Хронисты молчаливы не только по поводу ее роли, но даже ее присутствии подле короля. Так, Ордерик Виталий пишет о том, что 25 декабря 1137 г. король собрал в Бурже большой двор, включавший в себя представителей высшей и средней знати Франции, Аквитании и окрестных регионов[66]66
Orderic Vital, Histoire Ecclésiastique, op. cit., lib. XIII, c. 35, t. VI, p. 508.
[Закрыть]. К сожалению, он не упоминает о более чем вероятном присутствии рядом с королем его юной супруги.
Тогда, быть может, Алиенора оказывала непосредственное политическое влияние на свои собственные земли в Пуату-Аквитании? Это маловероятно – по крайней мере, в начале ее правления. Как нам известно, сразу же после свадьбы Людовик назначил своих людей и правил землями своей жены через их посредничество, как было принято в таких случаях. Роль Алиеноры в управлении наследными землями становится по сути номинальной. Ее политическое влияние – если таковое имело место – скорее было косвенным. Определить его возможные масштабы позволяет лишь краткий анализ основных событий в королевстве.
Одним из первых политических шагов Людовика VII в 1137 г. стал разрыв с матерью Аделаидой Савойской и Раулем, графом Вермандуа, его кузеном. Конфликт разгорелся из-за одного частного и семейного дела. Вот как описывает его Сугерий – с некоторой долей иронии и женоненавистничества.
«Несмотря на то, что в силу щедрости своей благородной души он <король> жил, не взирая на женитьбу, в одних дворцовых покоях со своей матерью, несмотря на то, что в течение некоторого времени <они> делили расходы и обязанности, связанные с королевскими щедротами, его мать со свойственным женщинам легкомыслием неустанно разжигала в себе озлобление. Более того, она осыпала сына упреками, которых он не выносил, умоляла его и настойчиво просила нас, всех придворных, просить за нее, дабы могла она вернуть свою вдовью часть и жить спокойно и счастливо в стороне от суеты королевства. Граф Рауль изъявлял то же желание, надеясь вернуться к своим собственным делам. Некоторые сведущие люди были убеждены, что оными руководила скупость, ибо оба они потеряли всякую надежду сдержать щедрость <короля> и не смогли смириться с необходимостью правления, при котором пустеет собственная казна. Я упрекнул этих, если можно так сказать, великих отчаявшихся, ответив им, что Франция никогда не отказывалась от своих владений добровольно, и тогда они малодушно покинули двор»[67]67
Suger, De glorioso rege Ludovico, Ludovici filio, éd. et trad. F. Gasparri, Suger, Œuvres, t. I, Paris, 1996, p. 163.
[Закрыть].
Не относились ли слова Сугерия и к королеве Алиеноре? Ничто не разрешает этого утверждать, но такое возможно, поскольку темперамент короля не позволял ему излишнее расточительство. Однако упрек этот можно адресовать и самому Сугерию, чье пристрастие к роскоши было общепризнанно. Заметим, что он вмешался в конфликт не столько ради того, чтобы признать правоту королевы-матери и Рауля де Вермандуа, сколько для того, чтобы отстранить их. Мотив, на который он ссылается – не что иное как предлог, маскирующий конфликт влияний. При поддержке сенешала Рауля де Вермандуа королева, очевидно, попыталась навязать молодому королю, своему сыну, собственную политическую линию в королевском совете, но ей это не удалось. Из-за влияния Алиеноры или, скорее, Сугерия? Исход дела, по всей видимости, позволяет принять вторую версию, не исключающую, однако, первой. Во всяком случае, результат был на руку Сугерию, который мог праздновать победу: отныне его влияние на короля упрочилось. Именно он, а не юная Алиенора, в данный момент руководил королевской политикой.
Это видно на примере серьезных конфликтов, потрясших Аквитанию через несколько месяцев. Там назревал мятеж. Горожане Пуатье, создав коммуну, готовились вступить в союз с другими городами Пуату, в то время как пуатевинские и вандейские вассалы затевали восстание. Людовик тщетно попытался получить от Тибо Шампанского финансовую и военную помощь, которую тот должен был ему оказывать на правах вассала. Сугерию также не удалось добиться большего. В 1138 г. король лично встал во главе войска, которое состояло почти из двухсот рыцарей, не считая арбалетчиков, лучников, инженеров и осадных орудий. Мятеж знати был подавлен. Чтобы заставить Пуатье сдаться, хватило одного присутствия короля. Тем не менее, Людовик VII сурово наказал бунтовщиков: коммуна была распущена, рассеяна и лишь по настоятельному совету Сугерия король неохотно отказался от своего замысла взять в заложники и сослать детей богатых горожан, ответственных за создание коммуны. Итак, в Аквитании, принадлежавшей его супруге, Людовик вел себя как настоящий хозяин. Ни один текст не дает оснований думать, что Алиенора играла в произошедшем какую-либо роль. Правда, ни один текст и не запрещает так считать.
О влиянии Алиеноры – по крайней мере, опосредованном – более уместно говорить тогда, когда речь зашла о претензиях Людовика на графство Тулузское. Действительно, весной 1141 г. король устроил военный поход, в надежде отстоять права, которые его супруга получила на это графство от своей бабки Филиппы. Однако его затею ждал провал, в силу неизвестных нам причин: оказавшись в июне 1141 г. под стенами города, его войско столкнулось с множеством трудностей, о которых тексты дают лишь смутное представление. Не имея возможности взять город, Людовик удовольствовался тем, что принял оммаж от графа Альфонса-Иордана.
