Текст книги "Белый рыцарь"
Автор книги: Жаклин Рединг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Жаклин Рединг
Белый рыцарь
«Мне хотелось бы оказаться попавшей в беду девушкой, если бы поблизости находился этот белый рыцарь. Он безумен, опасен и неотразим.»
– Кэтрин Коултер
Часть 1
Ни одна птица не взлетит слишком высоко на собственных крылах.
(Уильям Блейк, пер. Д.Н. Смирнова)
Глава 1
Это общепринятая истина,
что одинокий мужчина, обладая достаточным везением,
должен нуждаться в жене.
Джейн Остин, «Гордость и предубеждение»
Лондон, 1820
Леди Грейс Ледис стояла посредине кабинета своего дяди. О том, насколько редко пользовались этой комнатой, можно было судить по газете полугодовой давности, которая всё ещё лежала на столе. Слуги, которым, по их мнению, слишком мало платили, редко заботились о том, чтобы убираться здесь, и даже использовали комнату как склад, зная, что никто этого не заметит. Но по сегодняшнему случаю занавеси, обычно задёрнутые, были раздвинуты, а огонь весело горел в очаге, который прежде служил домом для мышиной семьи.
Всё-таки внешний вид много значил для маркиза Чолмели.
Сейчас он сидел перед ней, её дядя, выглядевший совершенно непринуждённо в этом месте, которое так редко посещал. Его волосы были пострижены а ля Брут, небрежно начёсаны вперёд и завиты на лбу. Сапоги только что отполированы, а жилета, подобного тому, что был надет на нём, она прежде никогда не видела. Вызвав её сюда четверть часа назад, дядя, тем не менее, не обращал на племянницу внимания. Ничуть. Вместо этого он сосредоточился на мужчине, который сидел рядом.
Знаменитый герцог Уэстовер несомненно перешагнул уже шестидесятилетний рубеж. Его редеющие волосы, забранные в тонкий крысиный хвостик, выглядели белыми на фоне его тёмного сюртука. Пальцы одной руки небрежно сжимали набалдашник блестящей трости из ротанга, а безымянный палец другой руки украшал рубин размером с небольшой грецкий орех. Пара золотых карманных часов болталась над поясом его бриджей, и он улыбался ей – точнее, улыбался её груди, как будто тёмный траурный шёлк, который покрывал её, внезапно стал прозрачным.
– Скажи мне, девушка, твоя грудь настоящая?
Он пытается выбить её из колеи, поняла Грейс, и если бы этот вопрос прозвучал шесть месяцев назад, то действительно заставил бы её широко открыть глаза и задохнуться от изумления. Однако неблагоприятные обстоятельства часто способствуют притуплению чувствительности.
До приезда в Лондон, в дом своего дяди и опекуна, Грейс познала безоблачное, рафинированное существование в Ледисторпе – родовом поместье её семьи в Дареме. Она воспитывалась там с детства, окружённая нежной заботой своей бабушки – вдовы маркиза Чолмели. Её жизнь была наполнена лишь светом и добротой. Она ещё не видела затуманенных облаками шпилей лондонских церквей, не узнала шума, и зловония, и грязи, сопутствующих жизни среди миллиона или около того человек в столице Англии. Самым дальним её путешествием была недолгая поездка в лёгкой коляске по затенённой деревьями дороге в деревню Ледисторп, где каждый знал её и встречал приветственными взмахами руки, улыбками, и справлялся об её здоровье.
В первый день в Лондоне Грейс чудом не сбила мчавшаяся мимо карета, а странный маленький человечек, продававший кирпичную пыль, плюнув, едва не попал на подол её юбки.
Снова раздался голос герцога, отрывая её от раздумий и возвращая в неотвратимую действительность:
– Разве ты не слышишь меня, девушка? Я спросил, это действительно твоя грудь?
Грейс смотрела на графа, решив, что не доставит ему удовольствия увидеть свой гнев, и спокойно ответила голосом таким же ледяным, как зимний ветер:
– Вы желаете, чтобы я раскрыла свой лиф, дабы доказать это, ваша светлость?
Герцог оказался захвачен врасплох этими словами. Однако голос её дяди прозвучал так же резко, как удар костяшками пальцев:
– Грейс!
Грейс повернулась туда, где в резном кресле на другой стороне аксминстерского ковра [2]2
Аксминстерский ковер (по-франц. moquette veloutйe, по-англ. Axminster carpet) – род бархатного ковра с большими вытисненными цветами. Названы по городу, где их производили. Первое упоминание о них относится к 18 веку.
[Закрыть]сидел маркиз Чолмели. Ирландский узел его галстука был немного перекошен, а его рот, обрамленный густыми усами, – неприветливо сжат. Но вместо того, чтобы направить свою враждебность на человека, который только что оскорбил её, его единственную племянницу, он с неудовольствием смотрел на неё.
Конечно, даже дядя Тедрик должен сознавать непристойность этой беседы. Но он не двигался. Он даже не говорил. На самом деле он улыбался, чёрт бы его побрал, улыбался ей точно так же, как продавец в магазине перчаток, когда пытался обманом заставить её купить пару со слишком длинными розовыми пальцами. «Они сморщатся со временем», – сказал продавец, как будто действительно ожидал, что она поверит ему. Грейс снова нахмурилась, глядя из-за спины дяди на герцога: сморщившийся от времени, точно. Внезапно слова продавца оказались очень близки к истине.
– Уверяю вас, ваша светлость, – сказал дядя, в его улыбке, адресованной Грейс, было так мало тепла, что она заставила девушку задрожать, – нет никаких уловок. Всё, что вы видите в моей племяннице, действительно то, чем наделил её Господь.
– Действительно, – повторил герцог, поёрзав на сиденье. – Хотя она определённо была бы не первой девчонкой, которая набила свой лиф комками ваты, чтобы прельстить мужчин, пытаясь пробудить в них желание жениться на ней.
Фыркнув, он снова повернулся к ней:
– Подойди ко мне, девочка.
Грейс бросила последний взгляд на дядю, молчаливо умоляя его остановить это безнравственное унижение. Но вместо того, чтобы недвусмысленно высказаться и защитить её, как он должен был бы в соответствии со своим статусом опекуна, дядюшка просто кивнул, и глаза его выражали мысли яснее слов.
Он решил для себя, что герцог должен попросить руки Грейс и в результате осчастливить их всех своими гинеями.
Как она раньше никогда не понимала истинную сущность дяди? Грейс помнила, как в детстве её бабушка цокала языком и качала головой, говоря о своём младшем сыне. Потакающий своим желаниям, так называла она его. Эпикуреец. Но для Грейс, с того времени как девочка научилась ходить, её «дядя Тедди» был лишь самым привлекательным, самым выдающимся мужчиной, которого она когда-либо знала, самым близким его старшему брату – её отцу – человеком на земле.
До недавнего времени.
Как только она приехала жить под его опекой, Грейс начала видеть Тедрика Ледиса, маркиза Чолмели, глазами, незамутнёнными детским обожанием. На самом деле её дядя соответствовал всем тем словам, которыми другие называли его. Это он и никто иной был ответственен за то, что она стояла сейчас перед герцогом Уэстовером, чувствуя себя, как кобыла в загоне Таттерсоллз.
– Теперь повернись, моя девочка.
Грейс вздёрнула подбородок, устремляя на него взгляд, который в детстве много раз наблюдала у своей бабушки, особенно часто, когда плохо себя вела. Казалось, этот особенный взгляд и сейчас сработал, так как герцог в замешательстве нахмурился. Обрадованная его реакцией, Грейс резко повернулась, затем встала у его кресла, несгибаемая как фонарный столб.
На таком близком расстоянии, она смогла разглядеть, что герцог был даже старше, чем она подумала сначала, возможно ближе к семидесяти. Он оказался почти на полголовы ниже неё, окутанный тяжёлым запахом гвоздичного одеколона. Грейс закрыла глаза. «Милосердный Боже, во имя всех святых, пожалуйста, не позволяй дяде Тедрику выдать меня за этого мужчину».
– У тебя есть характер, – сказал герцог с полуулыбкой, которая обнажила гниющие зубы. – Мне это нравится.
Грейс сглотнула, цепляясь за каждую унцию стойкости, которой обладала, чтобы не двинуться с места и не выказать отвращение, охватившее её от одной лишь мысли о том, чтобы разделить с ним любой вид супружеской близости. Она заставляла себя молчать до тех пор, пока герцог не уйдёт, и тогда она сообщит дяде Тедрику так твёрдо, как сможет, что нет такого богатства, которое бы стоило замужества с герцогом Уэстовером.
– Благодарю вас, ваша светлость, – сказала она, с трудом заставляя свой голос звучать холодно и отстранённо.
Герцог взял её пальцами за подбородок, повернув его, чтобы посмотреть на неё в профиль.
– Твои зубы.
– Что с ними?
– Мне хотелось бы посмотреть на них.
Грейс нахмурилась, искоса поглядев на него:
– А должна ли я также поржать для вас, ваша светлость?
Позади нее Тедрик прочистил горло:
– Можешь сесть, Грейс.
Дядя недовольно хмурился, пока она направлялась к своему месту. Он возьмётся за неё позже, подумала она, или, возможно, просто подпишет брачный договор сейчас у неё на глазах, обрекая её на жизнь с этим отвратительным человеком.
«Будь ты проклят, дядя Тедрик», – думала Грейс, сидя неподвижно на банкетке между двумя мужчинами, справа – её прошлое, слева – упаси Боже – будущее. Почему, ну почему дядя возложил на неё всю ответственность, за восстановление семейного состояния? Его часть, конечно, была пущена на ветер из-за всех этих безрассудных поступков, которые он совершил, будь то игра, выпивка или флирт – таланты, которые он довёл до совершенства, и из-за которых им приходилось жить под угрозой долговой ямы.
Ему понадобилось шесть месяцев, чтобы дойти до теперешнего состояния кризиса – столько прошло времени с того дня, как умерла её бабушка, оставив на него управление финансами Чолмели. Пока была жива Нонни, дяде Тедрику выдавалось денежное пособие, которое он всегда ухитрялся проматывать задолго до того, как должен был получить следующее. Так что ему приходилось каждые три месяца приезжать в Дарем в поисках большего. Грейс помнила, что он наносил подобные визиты на протяжении всего её детства. Она слушала, как за ужином он перечисляет свои расходы её бабушке, жалуясь на то, что должен жить в ужасной экономии. Иногда Нонни смягчалась и давала ему ещё немного денег. Но в тех случаях, когда она отказывала, Грейс замечала опасный огонь в глазах Тедрика и видела, как каменеет его челюсть от усилий сдержать слова, которые он, очевидно, хотел бы высказать. Ему пришлось выжидать, пока вдова больше не будет иметь власти над семейным состоянием. И это не заняло много времени.
После смерти Нонни, пока Грейс одевалась в траур и избегала любых развлечений, кроме книг и рисования, Тедрик вёл себя, как лисица в курятнике. Он безудержно проматывал своё солидное наследство, заложил поместье Чолмели за долги, которые не имел надежды когда-либо оплатить. Он скоро обратил внимание на Грейс или, точнее, на её наследство, которое находилось в трастовом фонде до того, как она выйдет замуж или достигнет двадцати пяти лет. Тогда он как опекун мог бы получить часть её наследства. И потому, стоя перед герцогом, Грейс ясно понимала: дядя Тедрик решил, что восемнадцать месяцев до её двадцатипятилетия слишком долгий срок, чтобы просить кредиторов подождать. И всё же, несомненно, должен был существовать другой способ улучшить их финансовое положение. Грейс тут же решила, что сделает всё, чтобы убедить в этом дядю, как только герцог уйдёт.
Между тем Тедрик громко говорил:
– В истории нашей семьи нет болезней, ни физических, ни психических, ваша светлость. Родители моей племянницы, мой брат и его жена, трагически утонули в море, когда она была ребёнком, оставив девочку на воспитание моей матери. Маркиза позаботилась о том, чтобы Грейс получила образование у лучших наставников. Грейс ещё не выходила в свет. Она выросла на севере, в нашем семейном загородном поместье, так что её характер не испорчен. И я думаю, вы согласитесь: на неё очень приятно смотреть.
– Её возраст, – сказал герцог, снова изучая её. – Двадцать три, вы сказали? Немного старовата для того, чтобы до сих пор не быть представленной в обществе.
– Осенью мне будет двадцать четыре, – быстро добавила Грейс.
Тедрик метнул в неё уничтожающий взгляд, прежде чем ответить герцогу:
– Моя племянница отказалась от выхода в свет ради того, чтобы скрасить последние годы жизни моей матери, быть рядом и заботиться о ней. Вы, должно быть, слышали, что леди Чолмели покинула нас прошлой зимой, как раз после того, как достигла своего семидесятилетия.
Холодное выражение лица герцога, казалось, странным образом смягчилось.
– Я слышал о смерти леди Чолмели, – он замолчал на минуту, как будто произносил молитву в память усопшей, а потом продолжил с прежней сварливостью: – Однако я предполагаю, что причина задержки выхода в свет вашей племянницы в вашей привычке играть не по средствам, – он наградил её дядю суровым взглядом. – Да, Чолмели, я немного покопался в ваших делах. Кажется, у вас долгов почти на двадцать тысяч фунтов.
Двадцать тысяч!
Лицо Тедрика побелело. Герцог взглянул на дядю Грейс, подняв брови, ожидая опровержения. Его не последовало. Только долгое выразительное молчание.
Грейс в упор смотрела на дядю, не в состоянии произнести ни слова. Как? Как он накопил такой огромный долг? Она думала о тысяче фунтов, даже о двух, но это? Перед такой цифрой её шансы убедить Тедрика оставить мысли о её замужестве казались призрачными. Всё же её утешал тот факт, что герцог был осведомлён об их непростых обстоятельствах. Конечно, теперь он никогда не женится на ней. Грейс поднялась с банкетки, думая, что отъезд гостя стал неизбежен.
– Леди Чолмели… – прошептал герцог, не обращаясь ни к кому в частности, – когда-то мы знали друг друга. Много лет назад. Она была леди во всех отношениях.
В его голосе безошибочно угадывались нежность и привязанность, и это заставило Грейс опуститься обратно на сиденье. Казалось, он всё ещё не перестал рассматривать её в качестве возможной невесты. Тедрик не тратил времени понапрасну, он готов был воспользоваться открывшимся обстоятельством – известием о любого рода близости, которая могла существовать между герцогом и её бабушкой – для собственной пользы:
– Как вы знаете, Грейс назвали в честь моей матери. Я думаю, вы заметили, как моя племянница похожа на неё.
Он пересёк комнату, подойдя к знаменитому портрету её бабушки кисти Гейнсборо, висевшему над очагом.
– Я упоминал, что они были очень близки?
Грейс, леди Чолмели, была истинным отражением той эпохи, когда царила утончённость, когда о женщинах заботились и когда честь значила всё. На картине она стояла, окружённая своими спаниелями, на лужайке на берегу Ледисторпа в царственной позе, с идеально уложенными волосами. Даже в своём нынешнем положении Грейс обнаружила, что улыбается портрету, тоскуя по дням, когда они были только вдвоём, до дяди Тедрика, до Лондона, до того, как герцог Уэстовер приехал, чтобы оценить её как предполагаемую невесту.
Герцог повернулся, снова разглядывая Грейс. Она поняла, что он сравнивает её с изображением бабушки. Затем он перевёл внимание на её дядю. После минутного молчаливого созерцания, он поднялся, ударив перед собой тростью об пол.
– Я должен заняться организацией свадьбы, Чолмели, – он повернулся к двери. – Мой человек напишет вам, когда появится необходимость.
Глядя, как герцог уходит, Грейс быстро начала пересчитывать серебро Чолмели, думая, как много она сможет выручить от его продажи.
Глава 2
Кристиан Уиклифф, маркиз Найтон, вышел из своего сияющего жёлтого ландо, прежде чем кучер смог дотянуться до дверцы, чтобы открыть её для него, как того требовал этикет.
Кучера звали Пэрротт, что хорошо подходило к нему из-за его своеобразной привычки всегда повторять последние слова того, что ему говорили, и из-за его носа, который на самом деле походил на кривой клюв [3]3
Игра слов. Кучера зовут Parrott, что созвучно parrot – попугай.
[Закрыть].
– Я справился, Пэрротт, – сказал маркиз, кивнув слуге, пока шёл к парадной двери георгианского особняка, стоящего в тени вязов.
– Справился, – повторил Пэрротт, кланяясь спине маркиза. – Ваша правда, справились, милорд.
Пэрротт состоял на службе у лорда Найтона с того времени, как его кузен Уиллем пять лет назад покинул свой пост, отправившись в Америку. Уиллем рекомендовал Пэрротта в качестве замены, прежде чем уехать. И этот день конюх никогда не забудет, даже если доживёт до ста лет.
Как он переживал, когда вёз его светлость по улицам Лондона, показывая своё искусство управления лошадьми, как был ошеломлён приветливостью и спокойными манерами молодого маркиза. В своих попытках произвести впечатление на будущего работодателя, Пэрротт едва не сбил матрону состоятельного вида, которая переходила улицу. Он ухитрился повернуть лошадей, прежде чем те задели её, и она приземлилась на мягкое место на клочок травы. Пэрротт был совершенно подавлен и думал, что только что упустил свой шанс получить эту должность, но лорд Найтон, даже не моргнув глазом, снял свою высокую шляпу перед обиженной дамой, в то же время поздравив Пэрротта с тем, что тот нашёл такое мягкое место для приземления леди.
С этой минуты Пэрротт стал считать маркиза самым славным, самым великодушным человеком из всех, кого он встречал. Человеком, который может справиться с любым затруднением на своём пути. Джентльмен, герой, настоящий бог.
Однако прошло немного времени с того момента, как Пэррот был назначен на должность конюха, и стал проводить большую часть каждого дня с лордом Найтоном, и он обнаружил, что на самом деле маркиз – человек, который имеет два разных, совершенно противоположных лица.
Для большинства Кристиан, лорд Найтон, был красивым и обходительным лордом, богатым и уверенным в себе, человеком, к ногам которого склонялся целый мир. Чего бы он ни пожелал, всё было к его услугам. Даже облака, казалось, не могли собираться, когда маркиз находился поблизости.
Но лишь они оказывались вдалеке от пристальных взглядов общества, Пэрротт наблюдал другого маркиза, того, кого большинство никогда не видели, того, кто, казалось, нёс тяжесть всего мира на своих плечах.
Эта сторона лорда Найтона начинала в последнее время проявляться всё чаще.
Для остального мира, маркиз был наследником самого богатого человека на земле – своего дедушки, великого герцога Уэстовера. Где бы ни появлялся лорд Найтон, он понимал, что всем вокруг об этом известно. Это можно было увидеть в глазах людей, когда они молили о знакомстве с ним или из лести спрашивали его мнения, или даже выталкивали на пути перед ним своих незамужних дочерей, когда маркиз оказывался рядом. Когда он входил, присутствующие в комнате мгновенно замолкали. Движение останавливалось при одном его виде. Удовольствие от одинокой прогулки в парке было запретным для него, поскольку неизбежно какая-нибудь романтичная мисс придумывала план, чтобы привлечь его внимание. Последняя даже натренировала свою карманную собачку, чтобы та принесла маркизу её ботинок, а он впоследствии мог вернуть его ей, совсем как Золушка и её судьбоносная хрустальная туфелька.
В последний год или около того озабоченные замужеством мисс и их мамаши вдвойне осмелели, как будто они почему-то решили, что холостая жизнь его светлости слишком затянулась. «Ему почти тридцать, – однажды услышал Пэрротт их слова, – намного больше того возраста, когда он был должен подарить старому герцогу наследника».
Лорд Найтон обладал лицом, которое большинство дам назвали бы «красиво вылепленным». У него были сильные черты, коротко постриженные тёмные волосы без всякой укладки. Он чисто брил лицо, а свои костюмы носил с лёгкой непринуждённостью. Присовокупите к этому огромное богатство, которое он должен был унаследовать, и у вас не возникнет вопроса, почему этот человек не знал ни минуты покоя.
– Вы желаете, чтобы я ждал вас здесь с каретой, милорд? – наклонив голову, спросил Пэрротт, пока маркиз стучал в дверь.
Кристиан кивнул, приводя в порядок манжеты своего сюртука:
– Я бы хотел этого, чтобы доказать, что сегодняшний визит не отличается от всех других, которые я наносил прежде в дом моего деда, Пэрротт. Чем скорее закончим, тем лучше.
– Чем скорее, тем лучше. Ваша правда, милорд, – сказал Пэрротт, неспешно уходя.
Из всего бесчисленного множества мест, куда Пэрротт возил маркиза, в Уэстовер-Хаус, здесь, на Гросвенор-сквер, тот определённо проводил меньше всего времени. Со стороны дом выглядел очень хорошо – обточенный ветрами красный кирпич и сверкающие окна за металлическим забором, увенчанным навершиями, которые сияли золотом даже в такой облачный день, как этот. Пэрротт мог только догадываться о внутреннем убранстве, его никогда туда не допускали, так же как ему не позволялось заглянуть в стойла конюшни на заднем дворе, хотя он слышал от некоторых своих знакомых, что они были не менее хороши.
Молодой маркиз, однако, казалось, не замечал всего этого. Он приходил сюда, когда его вызывали, и уходил так быстро, как только мог, всегда в намного более худшем настроении, чем до прибытия. Между маркизом и герцогом, его дедом, были плохие отношения, действительно плохие отношения.
– Отгони карету в сквер и поставь под большим дубом на углу, Пэрротт. Я хочу отправиться в свой клуб после того, как уйду отсюда.
– После того. Да, милорд.
Кристиан оставался у двери, пока Пэрротт удалялся. Он наблюдал, как конюх, взбирается на сиденье и щёлкает языком на лошадей, посылая их вперёд. Он узнал внезапное желание спуститься по ступеням и пренебречь вызовами, которые привели его в это место, хотя понимал, что это не принесёт ему добра. В конечном итоге он снова окажется на этом самом месте, ждущим у этой же двери, с этим же намерением. Это было неизбежно.
Кристиан повернулся, услышав, как позади него открывается засов. Дверь распахнулась, и он кивнул дворецкому Спирсу, человеку, который занимал этот пост в Уэстовер-Хаус так долго, сколько Кристиан себя помнил.
– Доброго дня, лорд Найтон, – сказал Спирс, почтительно наклоняя голову, тут же завладев перчатками Кристиана, касторовой шляпой и карриком [4]4
Каррик (англ. carriek) – свободное двубортное пальто с несколькими воротниками или пелеринами, покрывающими плечи.
[Закрыть], он провёл рукой по отличной шерсти, чтобы удалить раздражающие катышки.
Кристиан пробурчал ответ и направился прямо в кабинет, обычное место для этих бессмысленных встреч. Что будет сегодня? Лекция о его ответственности за северные владения? Оправдания за счета по новому гардеробу Элеанор? Без сомнения старик забыл, что его внучка, сестра Кристиана, готовится к своему долгожданному выходу в свет. Или, возможно, герцог попытается отложить это ещё на один год и ещё больше уменьшить шансы Нелл на спокойную и счастливую жизнь? Если его намерения таковы, то Кристиан был совершенно готов к столкновению.
Однако его неожиданно остановили слова дворецкого:
– Прошу прощения, милорд. Его светлость не в кабинете нынче утром. Он желал, чтобы я сообщил вам, что он ждёт вас в саду.
В саду? Кристиан удивился, что его дед вообще знает о существовании в доме такого места, он ведь ел, спал и даже справлял нужду в обшитых панелями из дерева грецкого ореха стенах своего герцогского кабинета, места такого же мрачного и сурового, как его самый частый обитатель. Кристиан помнил, как ребёнком он пробирался в это место ночью, чтобы увидеть, не оживают ли стоящие в комнате мраморные статуи различных исторических персонажей, как однажды рассказал ему отец.
– В саду? – переспросил Кристиан, неосознанно подражая ответам Пэррота.
Спирс кивнул, не вдаваясь в объяснения. Кристиан же просто развернулся и направился в заднюю часть дома.
Проходя через комнаты первого этажа, обставленные и декорированные так, чтобы больше впечатлять, чем украшать, Кристиан пытался стряхнуть плохое предчувствие, которое посетило его за утренним кофе. Как бы он ни старался, он не мог избавиться от ощущения, что что-то было ужасно неправильно. Он чувствовал это печёнкой с той самой минуты, как нашёл лежащий поверх газеты, на подносе с завтраком, вызов от своего деда, в котором тот приказывал своему внуку безотлагательно явиться. Хотя это был не первый, второй или даже двадцатый раз, когда дед присылал подобное требование, почему-то нынешний показался ему необычным.
Что бы ни побудило старика позвать его, Кристиан знал, это не несло ничего хорошего. Так было на протяжении всех его двадцати девяти лет. Герцог, казалось, проводил всё своё время, придумывая новые и изощрённые способы мучить своего несчастного наследника, как будто он считал своей единственной обязанностью поддерживать традицию вражды, которая прежде существовала между королём и его наследником, потом регентом, пока в этом году старый король не умер. Это и не удивительно. В конце концов, герцог, несомненно, подражал старому Георгу во многих жизненных аспектах, периодически, безумие, казалось, было одним из них.
Но чем ближе Кристиан подходил к саду, тем сильнее его начинало жечь это ощущение внутри него. Он ненавидел тот факт, что вообще чувствует в себе подобное, что его дед всё ещё может производить на него такой эффект. К тому времени как он достиг двойных дверей, ведущих наружу, Кристиан убедил себя, что причиной для вызова послужил выход в свет Элеанор. Герцог снова собирался отказать в нём.
Он нашёл деда под раскидистыми ветвями большой ивы. Поникшие ветви почти скрывали его от глаз. Герцог сидел там в кресле с тростниковой спинкой, в парчовом халате, надетом поверх рубашки и бриджей, в домашних туфлях из красного сафьяна. Непокрытые белёсые волосы старика спадали ему на плечи тонкими прядями.
Он ещё не заметил прихода внука. Стоя в дверном проёме, Кристиан оттягивал этот момент. Он не был в этих садах с мальчишества, с тех пор, как скоропостижно скончался его отец, что привело Кристиана от невинности и свободы, которые он знал в детстве к роли покорного наследника герцога, которую он играл по сей день. С того момента воображаемые игры Кристиана в пиратов и авантюристов, даже его интерес к заокеанским войнам оказались под запретом, поскольку эти занятия не являлись необходимыми для будущего герцога. В конце концов, как наследник богатства Уэстоверов, он бы никогда не был пожалован офицерским званием, о котором так часто мечтал в детстве. Его дед позаботился об этом, заполнив дни Кристиана изучением латыни и философии.
Пройдя дальше в сад, Кристиан заметил стакан лимонада и книгу – роман? – лежащую на столе подле деда. Казалось, что внимание герцога приковано к птицам, невдалеке ковыряющимся в земле. Кристиан не поверил своим глазам. Роман? Наблюдения за птицами? Его дед, знаменитый герцог Уэстовер? В желудке заворочался горящий ком. Больше не приходилось сомневаться в том, что что-то определённо не так.
Кристиан остановился в нескольких шагах от кресла герцога, гордо выпрямившись, и почтительно наклонил голову, как его учили в детстве:
– Добрый день, ваша светлость.
Элиас Уиклифф, четвёртый герцог Уэстовер, повернулся в кресле, чтобы посмотреть на своего внука и единственного оставшегося в живых наследника.
– Кристиан, – сказал он своим обычным бесстрастным тоном. Когда Кристиан не сделал попытки поддержать разговор, он добавил:
– Как я вижу, ты получил моё послание.
И снова Кристиан промолчал, что подтолкнуло герцога сказать после минутной неловкости:
– Спасибо, что нашёл время прийти.
Кристиан сменил позу, приняв немного более устойчивое положение:
– Разве я не приходил всегда, когда вы вызывали меня, сэр? Я не знал, что у меня в этом случае имеется другой выбор.
Кристиан наблюдал за тем, как мрачнеет выражение лица деда, как это всегда случалось, когда они были вместе, и удивлялся, как получилось, что они стали такими врагами. Это продолжалось так долго, что он не мог вспомнить, было ли когда-то по-другому.
– Я буду краток и приступлю прямо к делу. Кристиан, я вызвал тебя сюда, чтобы сказать, что пришло время выполнить твою часть нашего соглашения – первую его часть – вот и всё. Я сделал все необходимые приготовления для твоей женитьбы.
Кристиан всегда знал, что однажды услышит эти слова от герцога, и всё же не смог полностью справиться с лишающим дыхания потрясением, которое наступило сразу же после произнесённых слов. Все девятнадцать лет он знал, что этот день придёт. В двадцать, даже в двадцать пять, он ждал этого. Но так как время шло, а дед не упоминал об этом, Кристиан начал думать, что, возможно, старик позабыл о сделке, которую так давно заключил со своим внуком. Он должен был бы знать своего деда лучше, герцог просто выжидал, пока, как он знал, Кристиан будет занят приготовлениями к выходу Элеаонор, прежде чем нанести этот долгожданный удар.
Кристиан застыл на несколько секунд, ожидая, пока чувства злости и беспомощности, которые он так часто ощущал рядом с этим человеком, ослабнут. Он не позволит деду заметить даже лёгкого намёка на эмоции, бушующие в нём. Он не мог позволить ему получить такое удовольствие.
– В самом деле? Свадьба? – сказал, наконец, Кристиан, пряча свою реакцию под маской безразличия. В этом он за прошедшие двадцать лет достиг большого мастерства.
– Да. Она из хорошей семьи, дочь аристократа, с хорошим характером, незапятнанная. Я бы не позволил меньшего для тебя.
Челюсть Кристиана напряглась от издевательского замечания герцога, которое подразумевало, что он должен быть благодарен. Желание Кристиана самому выбрать себе жену никогда не принималось во внимание. Он знал об этом с рождения, и этот факт стал ещё очевидней, когда умер его отец. Хотя он не мог ничего сделать, чтобы изменить эту часть жизни, эту роль, для которой он был рождён, Кристиан хотел хотя бы удостовериться, что герцог выполнит свои обязательства в их соглашении.
– А выход Элеанор?
– А что с ним?
– Если вы намерены отказать…
– Об этом позаботимся, как мы и договаривались, в нынешнем сезоне. Твоя сестра получит все возможности выйти замуж за человека по своему выбору под защитой имени Уэстовера без страха, что правда всплывёт наружу.
И добавил:
– Конечно, если ты согласен с партией, которую я нашёл для тебя.
«Ублюдок», – подумал Кристиан, ненавидя герцога, говорящего так, будто у Кристиана был выбор, как будто он мог действительно отказаться. И возможно, мог бы, не реши он давным-давно пожертвовать своим будущим ради счастья сестры. Чтобы защитить Элеанор, Кристиан заключил бы сделку с самим дьяволом, если бы понадобилось. В сущности, он так и сделал.
Кристиан глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Пока он смотрел на склонившиеся головки подснежников, овеваемые лёгким утренним ветерком, у своих ног, он вспоминал Элеанор ребёнком. Как она всегда приносила ему цветы, как она хвостиком следовала за ним, куда бы он ни шёл. Для тебя, Элеанор, я делаю это для тебя, хоть ты никогда и не узнаешь об этом. Его гнев стал утихать, как бывало всегда, когда он думал о сестре. Только тогда он снова обратил внимание на герцога.
– Я полагаю, предстоит какое-то публичное объявление.
– Нет! Не будет никаких объявлений, пока вы не поженитесь. Я не хочу допускать возможности каких-то проблем.
Выражение лица герцога стало взволнованным, что заставило Кристиана думать, не получил ли дед уже какой-то угрозы. Боже правый, Элеанор…
Герцог продолжал:
– Я принял меры для получения специального разрешения и уже договорился о сроках свадьбы с семьёй твоей суженой. Ты должен лишь подписать контракты, прежде чем жениться двадцать девятого числа.
