Текст книги "Повседневная жизнь этрусков"
Автор книги: Жак Эргон
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Средства передвижения
Из города в город ездили часто, небольшими этапами. История средств передвижения этрусков начинается с боевых колесниц, обнаруженных в Популонии, Ветулонии, Марсилиане и Цере в гробницах VII века до н. э. {352} Это повозки на двух колесах с металлическими ободами, с деревянной будкой, открытой сзади и закругленной спереди; к ней крепилось длинное дышло, над которым нагибался возница, управляя лошадьми. Они похожи на колесницы, которые мы видим на греческих вазах эпохи Дипилона, и вызывают в памяти сражения из поэм Гомера. Но маловероятно, чтобы этрусские Ахиллесы использовали их в настоящих сражениях. Богатая отделка бронзовыми пластинами говорит о том, что, скорее всего, это церемониальные колесницы: их могли использовать для торжественных шествий в честь военачальника, одержавшего победу. В Риме такие колесницы везла квадрига белых коней триумфатора.
Еще более парадными выглядят колесницы из Монтелеоне и Кастель-Сан-Мариано {353} , относящиеся к середине VI века до н. э. Они украшены бронзовыми масками Горгоны и изображениями мифологических персонажей – несравненный шедевр этрусских чеканщиков, никак, впрочем, не относящийся к воинскому искусству. К этому времени тактика боя и вооружение уже изменились, и колесница, архаическое орудие личной доблести, уступила место коннице, маневрировавшей плотными отрядами. Сама же она использовалась только во время парадов или состязаний, наподобие тех, приготовления к которым изображены в гробнице Биг [28]28
Бига– греческая колесница, запряженная парой лошадей.
[Закрыть]в Тарквиниях (начало V века до н. э.) {354} .
Однако ее изображения вновь встречаются на стелах из Болоньи, датируемых III веком, и на урнах из Волатерры, на которых представлено загробное путешествие умершего, увлекаемого демонами-душеводителями {355} : как некогда на дорогах Этрурии, покойному приходится то идти пешком, то садиться на лошадь, ведомую под уздцы Хароном, то ехать в колеснице – поскольку это сцена героизации, естественно, что речь идет о биге или квадриге древних времен, которую лошади галопом уносят в бессмертие {356} . Но иногда этрусский реализм придавал колеснице прозаические черты современной повозки: два колеса, изогнутый верх, сделанный будто из брезента, натянутого на обручи, и украшенный тесьмой и вышивкой; видно, как внутри, удобно устроившись и погоняя двух кротких мулов, сидит путник с женой – такое впечатление, будто они направляются на соседний рынок {357} .
Именно в таком экипаже Тарквиний и Танаквиль, покинув родные Тарквинии, когда-то приехали в Рим; в такой повозке, названной Титом Ливием carpentum(двуколка), они, сложив в нее весь свой скарб ( sublatis rebus), добрались до вершины Яникула. И там, когда Тарквиний «сидел с супругой в двуколке» – carpento sedenti cum uxore, с неба спустился орел, чтобы показать ему, что боги поддерживают его устремления {358} .
Эти carpentaчасто появляются в ранних хрониках Рима, в частности, в связи с историей римского феминизма: они участвуют в долгой борьбе, которую пришлось вести римским матронам, чтобы, по примеру своих этрусских сестер, получить право выезжать в свет. Изначально, по свидетельству Овидия, италийки свободно разъезжали в carpentum.
Однако римские Катоны без конца оспаривали, отнимали, возвращали, выторговывали у них это их право под предлогом того, что из-за колесниц на узких городских улицах возникают заторы, а главное – попираются моральные устои. Нужно было быть бессовестной – и этруской! – как Туллия, дочь Сервия Туллия, чтобы не оробеть среди толпы мужчин на форуме, куда она приехала на своей carpentum( carpento in forum inuecta) {360} . Кстати, на обратном пути она поступила еще хуже, переехав тело умирающего отца ( per patris corpus carpentum egisse fertur). Нужно было быть бесстыжей, как Кинфия в стихах Проперция, чтобы отправиться в Ланувий в carpentumс шелковым верхом ( serica carpenta) милого друга, «сидя у самого дышла, болтая ногами» {361} .
В 395 году до н. э., после взятия Вей, диктатор Камилл, чтобы отблагодарить римских матрон, отдавших все свои драгоценности в казну, разрешил им ездить в pilentum(парадная четырехколесная повозка) на жертвоприношения и игры и каждый день в carpentum, будь то праздник или будни {362} . В 213 году, в самые тяжелые дни Второй Пунической войны, lex Oppia(закон против роскоши) запретил женщинам ездить в запряженных повозках в Риме и в других городах, находящихся от него в радиусе тысячи шагов; исключение составляли только поездки на богомолье. В 195 году, когда вернулся мир, Катон выступил с пламенной речью, обрушившись на тех, кто пытался отменить этот закон и преуспел в этом {363} . Но с годами в сараях, где к колесницам присоединились другие средства передвижения – двухколесные тележки, повозки с сиденьями и с откидным верхом, – carpentaпокрылись налетом древности и престижа церемоний, для которых были предназначены. Вот отчего во времена Империи Мессалина и Агриппина не придумали ничего лучше, чтобы потешить свою гордыню, чем отправиться на Капитолий в carpentum( carpento Capitolium ingredi), «предназначенных ранее для жрецов и святынь» {364} . После смерти своей матери, Агриппины Старшей, Калигула устроил игры в цирке, во время которых ее статую торжественно провезли в carpentum {365} . На медальоне, выбитом по этому случаю – memorae Agrippinae, – изображена почетная колесница, возведенная в ранг кареты: ее сводчатый верх как будто опирается на четыре маленькие статуи. «Очень вероятно, что такая крыша имеет этрусское происхождение» {366} .
Действительно, ничто не противоречит тому, что Рим мог заимствовать carpentumиз Этрурии, где ее изображения сделаны раньше. Однако хорошо известно, что большинство средств передвижения, а также лексику для их обозначения римляне переняли у галлов: «Римляне, как прекрасно сказано {367} , – это оседлые земледельцы, у них не было больших четырехколесных повозок, в которых завоеватели-галлы перевозили свои пожитки, а ночью огораживали ими свой лагерь». Они заимствовали их название у галлов, деятельность которых в Италии привела к их освобождению от господства этрусков. Это относится как к слову carrus(четырехколесная повозка), которое заменило собой в романских языках латинское currus, к petorritum, benna, covinnus, rheda, cisium, essedum,так и к carpentum, галльское происхождение которого подтверждают Тит Ливий и Флор {368} . Но очевидно, что сами этруски первыми подчинились этому влиянию, если вспомнить о продолжительном соседстве с цизальпинскими галлами, щедром не только на битвы, но и на торговые и культурные связи: тяжелые повозки и легкие колесницы галлов колесили перед глазами этрусков по обширной Паданской равнине. «Все модели и названия средств передвижения в Риме позаимствованы у галлов» {369} . Возможно, но не без посредничества этрусков – кому, как не им, было перенимать эти секреты, в том числе и carpenta, как бы они ни называли их на своем языке, которые изображены на урнах III века до н. э. в Северной Этрурии, в Волатерре и Фьезоле.
Глава шестая
ГОРОДА И ЖИЗНЬ В НИХ
Этруски были хорошими агрономами и умели подчинять себе природу, однако в полной мере они раскрыли свой гений как строители городов. На заре истории Италии они выступили первыми носителями этой идеи и первыми претворили ее в жизнь {370} . Многие факты доказывают, что у италийцев не было понятия города в том смысле, какой латиняне вкладывали в слово urbis, то есть не произвольного нагромождения домов, а живого существа, одновременно материального и духовного, управляемого собственными законами, ограниченного в пространстве строгими правилами и освященного ритуалами основания. Хорошо известно, что именно этруски создали из поселков, рассеянных по римским холмам, настоящий город с возвышающимся над ним Капитолием и с осушенным форумом. Во всех местах, которые были им подвластны и где местное население по своей природной склонности растекалось по сельским округам, усеянным усадьбами и хуторами, этруски сосредоточили в городах основы своего могущества, органы управления и религиозные церемонии.
Ритуалы закладки города
Никто в античном мире не оспаривал у этрусков этих заслуг, и лучшей похвалой в адрес какого-либо города было сказать, что он построен в соответствии с Etrusco ritu(этрусским ритуалом). Всем было известно, что у тирренов имелись «ритуальные книги», в которых было указано, «каким ритуалом должно основать город, освятить его алтари и храмы, чтобы сделать стены неприступными, а врата – законными» {371} .
Эти ритуалы переняли римляне и использовали их в своих колониях на всем полуострове и в провинциях. Изучив предзнаменования, авгур задавал направление будущего города, сверяясь по солнцу с помощью инструмента, называемого groma, фиксируя направление с востока на запад ( decumanus) и с севера на юг ( cardo). После этого начинались операции по limitatio, живописные детали которых особенно привлекали внимание древних. Основатель города, покрыв голову полой тоги, проводил бронзовым плугом, в который были впряжены бык и телка, первую борозду ( sulcus primigenius), отбрасывая землю внутрь, а доходя до местоположения ворот, поднимая и «перенося» [30]30
На латыни porta– «ворота», portare– «переносить».
[Закрыть]свой плуг. Таким образом, он не только окружал город символическими рвом и стеной, но и освящал, по обе стороны проведенной линии, пространство, называемое pomerium, внутри которого запрещалось строить, а снаружи – пахать {372} .
Внутри очерченной территории находилась система улиц, параллельных направлениям decumanusи cardoи так же, как они, обозначенных натянутой бечевой. Они делили город на правильные insulae(«островки» – кварталы), и его план напоминал шахматную доску. Соотношение между шириной главных, второстепенных улиц и insulaeбыло величиной постоянной.
Римские этрускологи утверждали, что основатели этрусских городов считали город построенным неверно, если в нем не было трех врат, трех улиц и трех храмов, посвященных Юпитеру, Юноне и Минерве {373} . Такой была теория ritus Etruscus; если воспринимать ее буквально, то самые древние лукумонии Тосканы следовало бы представить себе по образу и подобию лагерей и колоний времен ранней Римской империи, например в Северной Африке, с четкостью чертежа разбивающих местность на ровные квадраты. В таком случае Тарквинии Тархона и Атилла Мезенция на восемь веков предвосхитили бы Ламбез и Тимгад, разворачивающие свой шахматный ковер без единой складочки по пологому склону. Никто в это не поверит, во-первых, потому, что рельеф местности в Этрурии, как, впрочем, и в Нумидии, в большинстве случаев мешал строгому соблюдению правил, да и природа часто сопротивлялась неукротимому желанию подчинить ее человеческому разуму. «Если местность позволит, – писал римский геометр, – мы должны придерживаться расчетов; если же нет – мы должны как можно меньше от них отклоняться» {374} . Расчетами пришлось изрядно поступиться, чтобы вознести Орвьето на его пьедестал, окруженный пропастями и расщелинами, чтобы усадить Волатерру на нагромождение холмов, над которыми возвышается ее головокружительная пирамида. Археологу нужен зоркий глаз, чтобы разглядеть в веерообразном контуре Арретия и в очертаниях Перузии в форме морской звезды план urbs justa– правильного города.
Добавим, что недавние исследования с полным правом оспаривают закрепленное за этрусками звание родоначальников античного градостроения. В том немногом, что осталось от наиболее древних городов Этрурии, трудно разглядеть симметричное расположение улиц по отношению к двум главным перпендикулярным осям. В Ветулонии, исчезнувшей в начале VI века до н. э., улицы, наоборот, были непрямыми и извилистыми и пересекались как угодно, но только не под прямым углом {375} . Возможно, что Вейи или Сована содержали зачатки осевого расположения, заложенного при их основании {376} . Но настоящая система прямоугольных пересечений и являющийся ее логическим продолжением план «шахматной доски» появились довольно поздно, в VI–V веках до н. э., причем одновременно на территории всего Средиземноморья, под влиянием потребностей и распространения греческих колоний от Милета до Агригенты и Метапонта. Разработку «шахматной» планировки традиционно приписывают архитектору Гипподаму Милетскому, жившему в первой половине V века до н. э., который лишь кодифицировал и раскрыл направления, заданные предыдущими поколениями {377} . Так что с этой точки зрения оригинальность этрусков не кажется столь уж яркой, хотя ценно и то, что они стали проводниками греческой культуры в Италии, придав ей свой собственный колорит – мы уже видели, что в этом заключается их главная заслуга.
Подтверждение и символ этой зависимости в плане градостроительства предоставляет история языка: название прибора, которым пользовались римские землемеры – groma, заимствовано из греческого gnomon, gnoma. Оно претерпело фонетические изменения в результате диссимиляции носовых согласных ( gn/gr), что соответствует законам этрусской фонетики и обличает наличие языка-посредника {378} . Впрочем, связи между Этрурией и Ионией были столь многочисленны и очевидны, что мы лишь рады случаю записать на счет этрусков еще один долг перед родиной Гипподама Милетского.
Новые поселения этрусков сразу стали строиться по типу греческих колоний. Именно колонии устраивали и сами этруски, с начала V века до н. э. {379} , на границах своих цизальпинских и кампанских провинций, в Мардзаботто и Капуе. По счастью, рисунок местности здесь больше подходил для требований ритуала, отныне называемого этрусским: в первом случае – терраса над рекой Рено, несущей свои воды в Эмилию Романью, во втором – на плоской равнине, которая, согласно неверному, но классическому этимологическому толкованию, дала свое имя Капуе – campo dicta {380} . Капуя всегда вызывала у римлян восхищение, смешанное с завистью, из-за своего удобного местоположения на абсолютно гладкой равнине, что позволяло осуществить гармонично задуманный план. В то время как их собственный город, «загнанный в рамки холмов и долин, поднялся кверху… и повис в воздухе со своими многоэтажными домами, прорезанный негодными дорогами и узкими улицами» {381} , как говорил Цицерон, слишком напоминая древние города собственно Этрурии до реформы Гипподама.
Мардзаботто
За 2500-летнюю историю Капуи черты этого города изрядно размылись и спутались. Что же касается Мардзаботто, уничтоженного галльским нашествием в IV веке до н. э., то его черты проявились в ходе археологических раскопок XIX века, возобновленных после Второй мировой войны, с такой четкостью, что сразу же пошли разговоры об «этрусских Помпеях» {382} .
Оставим в стороне, на северо-западе, холм Мизанелло, который был религиозным центром города: там обнаружили фундаменты пяти храмов и алтарей. У подножия этого Капитолия, на плато Мизано, располагался собственно город: прямые улицы, пересекающиеся под прямыми углами, образовывали квадраты кварталов на площади примерно 100 гектаров, западная часть которых сползла в реку. Сохранились две основные оси, четко ориентированные по сторонам света: это две улицы шириной 15 метров (эти данные не с чем сравнить), разделенные на три части: проезжая часть между тротуарами шириной три метра. Там были даже сточные канавы для отвода дождевых вод, каких не было в римских городах более позднего периода – Остии или Помпеях. К югу от decumanus maximusшли параллельно decumaniменьшей ширины (12 метров), соединенные между собой cardo, параллельными улочками пятиметровой ширины. Эти квадраты очерчивали островки домов, от которых остались только массивные каменные фундаменты. Стены их, вероятно, были сложены из необожженного кирпича.
Длина этих insulaeявлялась величиной постоянной – 165 метров, ширина – 35, 40 или 68 метров. Внутри, вокруг очень просторных дворов, похожих больше на двор фермы или фабрики, чем на atrium римского дома, было беспорядочное нагромождение небольших жилых помещений, лавок и мастерских: в 1952 году по грудам железного шлака возле одной из них археологи определили, что перед ними маленькая металлургическая фабрика. Все это выглядит гораздо скромнее и грязнее, чем позволяла предположить внешняя обстановка – широкие прямые улицы, тротуары, гидравлические сооружения. Возможно, основатели Мардзаботто, опьяненные восторгом созидания, слишком размахнулись, а скудость ресурсов и посредственная судьба этого города не оправдали их ожиданий: город не оставил в истории никакого следа, нам даже неизвестно его точное название – возможно, Миза. Надо полагать, это был просто поселок Однако в его гробницах хранились богатые похоронные принадлежности, частично уничтоженные бомбардировками 1944 года, – золотые украшения, аттические вазы. При последних раскопках удалось обнаружить чрезвычайно изящную головку юноши из паросского мрамора. Дело в том, что Мардзаботто расположен всего в 80 километрах от крупного греко-этрусского города Спина, через который на этот склон Апеннин поступали греческая керамика и все изыски эллинизма.
Спина
Спина стоит у современных археологов на первом месте в списке приоритетов {383} . Она все еще затоплена водой, но покрывало тайны и загадки с нее уже удалось приподнять. В V веке до н. э. Спина была крупнейшим портом Адриатики, Венецией своего времени, расположенной в трех километрах от моря посреди лагун, образованных одним из рукавов реки По, на месте современного Комаккьо. В этом космополитичном городе жили бок о бок местные уроженцы-венеты, новые хозяева страны этруски и греческие купцы, утверждавшие, что пришли в эти края вслед за Диомедом, сыном Тидея; сокровищница, выстроенная от их имени в Дельфах, свидетельствовала о их процветании и благочестии. Город был центром международной торговли, куда афинские корабли заходили за янтарем с Балтики и оловом с Касситерид, а главное – за пшеницей с Паданской равнины, мелиорированной этрусскими инженерами и дававшей обильные урожаи. В обмен на это греки привозили в Спину товары с Востока и великолепные аттические вазы: обнаруженные за 30 лет раскопок в грязи местных некрополей, они теперь составляют гордость музея Феррары. Множество других нашли в Болонье и Мардзаботто, некоторые – чуть севернее, в местечке Атрия, сестре-близнеце Спины, давшей имя Адриатике, тщательное исследование которой еще должно принести свои плоды {384} .
Спина и Атрия разбогатели благодаря особым экономическим обстоятельствам: в 474 году флот Сиракуз нанес при Кумах поражение этрусскому флоту и изгнал его из Тирренского моря. Это сразу же сделало чрезвычайно важным путь через Адриатику, а рынки, расположенные в устье По, позволили афинянам обновить и укрепить торговые отношения с этрусками. Судя по возрасту аттических ваз, найденных в Спине, Атрии, Болонье и Мардзаботто, импорт резко пошел вверх примерно с 470 года: 63 вазы относятся к последней четверти VI века, 110 – к первой четверти и 309 – ко второй четверти V века до н. э.
До начала войны были проведены раскопки тысячи двухсот захоронений; сегодня их число перевалило за три тысячи. На руку археологам сыграли аграрная реформа и работы по осушению и оздоровлению почвы: на песчаных отмелях, выходивших на поверхность, были обнаружены новые некрополи; из металлических ящиков, увязших в иле, извлекли целый урожай кратеров с завитками и панафинейских амфор, что не могло не подхлестнуть тайную деятельность рыбаков из Комаккьо, но вовремя предпринятые меры положили конец утечке за рубеж этой чудесной добычи. После того как был обнаружен город мертвых, предстояло найти город живых.
Это случилось в октябре 1956 года. Изучение фотографий, полученных методом аэрофотосъемки, открыло то, что не было доступно невооруженному глазу – очертания города под песком. Спина оказалась городом-лагуной, в котором жители перемещались по каналам, как в Венеции. Местный «Большой канал» шириной 30 метров пересекал город из конца в конец – это было выправленное русло реки По, на которой стоял порт. Через равные промежутки его перерезали малые каналы (сегодня они заросли более высокой травой, а потому выглядят более темными), разграничивавшие геометрически правильные и ориентированные по сторонам света insulae. Руководствуясь этими снимками, археологи начали поиск остатков зданий под толщей болотной жижи и раскопали ряды свай, на которых, как и следовало ожидать, покоились основания построек. Спина, озерный город, по-своему соблюдал законы этрусского ритуала; хотя возможно, что именно через Спину планы Гипподама были перенесены на Мардзаботто, а затем распространились по всему этрусскому миру {385} .
План Капуи, руины Мардзаботто, фотографии Спины дают нам только иллюзорное представление о том, какими были древние метрополии самой Этрурии, хотя учение этрусков включило эти новшества в свою традицию. Иным был облик Тарквиний, когда Танаквиль покидала дворец своих предков, или Вольсиний, когда вожди всего народа карабкались туда по скале на собрание союза двенадцати племен. Urbs justaизначально был лишь недосягаемым идеалом, о котором, как о совершенстве греческого мира, можно было только мечтать и который удавалось осуществить лишь частично, если какой-нибудь тиран – Порсенна в Клузии и Тарквиний Гордый в Риме, увлеченные, как все тираны, грандиозным строительством и переделыванием своих городов, – решал в один прекрасный день пробить прямые проспекты в архаичном лабиринте переулков. На кладбищах в Цере, с начала V века до н. э., когда туда начали прибывать аттические вазы, мы увидим неожиданно прямые ряды фасадов и симметричные площадки, наверняка служащие отражением того, что происходило в ту пору в городе живых.
* * *
Об этих городах живых мы знаем вообще очень мало, несмотря на упорное стремление археологов докопаться до сути. Еще до войны Романелли исследовал уже не могилы, а город Тарквинии {386} ; после войны группа ученых из Больсены под руководством Реймона Блока раскопала Вольсинии {387} . Взгляду открылись городские стены, было установлено местоположение акрополей, а внутри них проводились плодотворные исследования. В Тарквиниях был найден храм, названный Ара делла Реджина (Алтарь царицы), с великолепной группой крылатых коней из терракоты; в Вольсиниях – храм богини Нортии. Но, несмотря на все эти впечатляющие находки, большая часть обоих городов, их улицы, площади и дома все еще скрываются от нас под масличными садами и виноградниками, об экспроприации которых не может быть и речи, и, возможно, так и не покажутся нам на возвышенностях, с которых дождевые воды за века смыли все рукотворные сооружения.
Вот почему в 1955 году новость о том, что город Вольци, гробницы которого со времен Люсьена Бонапарта обогатили все музеи Европы, станет объектом археологических раскопок под руководством господина Барточчини, суперинтенданта древностей Южной Этрурии, была воспринята с таким воодушевлением {388} . Для проведения этой работы потребовались, во-первых, тщательные предварительные исследования с помощью самого современного оборудования: составление топографических планов, аэрофотосъемка, геохимическое, электрическое и звуковое исследование по методу инженера Леричи, чтобы с пустынного плато на берегу реки Фьора, где было этрусское поселение и где сегодня не видно ни следа древних построек, сняли подробную карту, и раскопки можно было бы уже производить наверняка. Стремление избежать разорительных и бесполезных работ по расчистке и сократить время, угроза со стороны бульдозеров мелиораторов и «черных копателей» сочетались с заботой о том, чтобы не упустить ни единой зацепки, позволявшей воссоздать прошлое Вольци.
