Текст книги "Повседневная жизнь этрусков"

Автор книги: Жак Эргон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Злаковые культуры

Тщательно обрабатываемая плодородная почва, приносящая обильные урожаи… Говоря о том, какие поставки армии Сципиона осуществляли различные народы Этрурии, Тит Ливий сообщил нам кое-что об экономике этих регионов, уже начавшей приходить в упадок. Зато можно себе представить, какими были этрусские города в период своего расцвета, когда их окружали поля и фруктовые сады и их жители не знали ни в чем недостатка. «На жирной почве, такой как в Этрурии, – пишет Варрон, проводя различие между ней и скудными землями в окрестностях Тускула и Тиволи, – плодородные поля никогда не стоят под паром, деревья прекрасны, и нигде нет мха» ^{239} .

В Этрурии собирали достаточно большой урожай зерновых, чтобы при случае экспортировать его в соседние страны. В V веке до н. э., когда в Риме начался голод, его часто выручали запасы приморской и притибрской Этрурии ^{240} , и в документах упоминается о больших караванах, спускавшихся по реке ^{241} . В списке за 205 год тоже говорится о зерне из Цере, Рузелл, Волатерры, а в основном из Клузия, Перузии и Арретия. В классическую же эпоху самые богатые житницы Этрурии находились именно в Клузии и Арретии. Славились сказочные урожаи Tusci campi(этрусских полей), в пропорции пятнадцать к одному ^{242} , полба из Клузия ( far Clusinum) – из одного ведра зерна выходило 26 фунтов муки крупного помола ^{243} , белизна муки ( candoris nitidi) ^{244} , которой Овидий однажды посоветует своим читательницам пудрить лицо ^{245} , а пока бедняки варили из нее жидкую кашу ( Clusinae pultes) ^{246} , долгое время составлявшую основу пищи этрусков и италийцев. Но, кроме того, Клузий и Арретий славились пшеницей высшего качества – siligo, из которой получалась крупчатка ^{247} . Она же прославила и Пизу ^{248} , где изготавливали «макаронные изделия» ^{249} из полбы ( alica), смешанной с медовым вином. А в Цизальпинской Галлии особенно хорошо родилось просо ^{250} .

Виноградники и деревья

О винах Этрурии нам тоже известно довольно много. Еще во времена Александра Македонского этрусские вина были популярны в Греции ^{251} , Дионисий Галикарнасский ставил их в один ряд с фалернским и с винами Colli Romani ^{252} . Испанец Марциал признавал, что они не уступают таррагонскому ^{253} . Другие авторы уточняют, что лучшим считалось вино из Луны на границе с Лигурией ^{254} . Виноградники Грависки, несмотря на окружавшие их малярийные болота, и Статонии на холмах в верховьях Фьоры давали превосходное вино ^{255} . Но в окрестностях Вей, к великой досаде желудков Горация, Персия и Марциала, удавалось получить только розовое вино из виноградных выжимок с густым осадком, которое доставляло удовольствие разве что кошелькам скупых амфитрионов [23]23
  Амфитрион– внук Персея, герой греческих мифов, известный своей щедростью. В переносном смысле – хозяин, принимающий гостей.


[Закрыть] ^{256} . В Цизальпинской Галлии были известны вина из Адрии и Цезены и некий «Меценатиан», вероятно, поступавший из поместья Мецената ^{257} . Таковы были общепризнанные марки вина.

Интересно, что сами этруски предпочитали мускатные вина, сладость которых, как говорили, нравилась пчелам ( apes), поэтому их стали называть Apianae ^{258} – поэтическая этимология, поскольку, по всей вероятности, это название восходит к имени производителя вина Аппия: известно, что как раз во Флоренции жил некий Aviles Apianas = Aulus Appianus ^{259} . Во всяком случае, именно этим сладким вином, ударявшим в голову, упивались пирующие на фресках. Среди прочих местных сортов были предки кьянти и орвьето: в Тоди, на границе с Умбрией, – «тудернис», в Арретии – «тальпона» (это название восходит к родовому имени Talpius, Talponius ^{260} ). Разнообразие сортов говорит о большом опыте в области виноградарства, о навыках прививания дичков для создания гибридных сортов, о методичном создании виноградников путем сопоставления разных растений. Плиний рассказывает о лозе под названием «мургентина», привезенной с Сицилии в Кампанию, где она получила имя «помпейяна», которая давала особенно богатый урожай на плодородной почве холмов Клузия ^{261} . Но хотя этот саженец был завезен относительно недавно, вряд ли именно вкус его вина внушил галлам, привлеченным Аррунсом из Клузия, желание завоевать Италию ^{262} .

* * *

Мы видели, что Тарквинии в конце III века до н. э. специализировались на выращивании льна и производстве полотна для парусов; Плиний об этом уже не упоминает. Ткацкое производство было традиционным и в стране фалисков: поэты часто облачали своих легендарных героев в просторные льняные одежды, хотя римлянам они казались признаком изнеженности ^{263} , и еще в эпоху Августа фалиски сохраняли за собой первенство в изготовлении охотничьих силков – «столь прочных, что их было не рассечь клинком, столь тонких, что их можно было пропустить сквозь кольцо, и столь легких, что один загонщик запросто нес на плече столько сетей, что ими можно было опутать целый лес» ^{264} .

Что же касается оливковых деревьев с их серебристо-зелеными кронами – символа современной Тосканы, – то они, как ни странно, в античной Этрурии были мало распространены. Во времена Тарквиния Старшего олива была еще неизвестна в Италии ^{265} , и хотя во II веке до н. э. Катон с любовью описывал оливковые насаждения в области Венафро, на северо-западной оконечности Кампании ^{266} , он даже намеком не указывал на то, что в Этрурии имелось нечто подобное. Не то чтобы этруски потребляли мало масла – они, как и латиняне, очень давно позаимствовали название этого продукта у греков. Одна из самых древних этрусских надписей, сделанная на глиняном сосуде, гласит: aska eleivana– сосуд ( askos) для масла ( elaion) ^{267} . Но масло это они долгое время ввозили из Аттики в бесчисленных амфорах, так часто встречающихся на кладбищах Цере и Спины.

В те времена, когда, восторженно восхваляя Италию, Варрон заявлял, что она «так густо засажена деревьями, что кажется сплошным фруктовым садом» ^{268} , Этрурия не должна была быть исключением из правила. Но не надо забывать, что большинство современных овощей и фруктов древним жителям Италии было неизвестно, они были туда завезены на протяжении веков вместе с другими изысками Востока. Неслучайно Вергилий в четвертой книге «Георгик» доверяет сад своей мечты садовнику, только что прибывшему из Киликии ^{269} . То было время, когда вишня, привезенная в 73 году до н. э. богачом Лукуллом с Понта, после победы над Митридатом ^{270} , еще считалась экзотическим плодом, а лимон в стране «wo die Zitronen bluhn» [24]24
  Где цветут лимоны (нем.) – строка из стихотворения И. В. Гёте «Миньона», где речь идет об Италии. В переводе Б. Пастернака: «Ты знаешь край лимонных рощ в цвету…»


[Закрыть]использовали только как противоядие или для освежения дыхания ^{271} . Связи Этрурии с Карфагеном, где садоводство было превосходно развито ^{272} , и большое количество рабов с востока, пополнявших собой их familiae, возможно, позволили им опередить римлян. Достаточно полистать «Словарь латинских ботанических терминов» Жака Андре, чтобы убедиться, что слово «цитрус» или «цедра» взято из неиндоевропейского языка через посредство этрусского ^{273} , а среди разных сортов вишни был один необыкновенно яркого цвета – cerasum Apronianum, выведенный неким Апронием, который, верно, родился где-нибудь в Перузии ^{274} . Но когда агрономы античности перечисляют самые сочные плоды полуострова, то называют яблоки из Америи, груши из Тарента, фиги из Геркуланума и миндаль из Пренесте ^{275} ; Этрурия в этом списке не значится, и Овидий говорит только, что в стране фалисков много садов ^{276} .

То же самое относится к овощам: все нахваливали лук-порей из Ариции, редис из Нурсии, репу из Амитерны, лук из Тускулума, спаржу из Равенны, но по поводу этрусских огородов – странное молчание. И даже капуста, которой Катон пел потрясающие дифирамбы ^{277} , капуста – мечта чревоугодников и лекарство от всех болезней, особенно от язвы и меланхолии, капуста, заставлявшая соперничать все города Италии – Арицию, Ардею, Тиволи, Сигнию, Капуя, Каудиум и прочие ^{278} – в выведении новых сортов – кучерявой, сочной, крупнокочанной, острой, цветной и реповидной, – даже капуста оставляла Этрурию равнодушной к этому соревнованию. Это значит, что в прибрежных латифундиях садоводство и овощеводство особо не поощрялись, а в долинах предпочитали выращивать злаки и виноград.

Что касается более древних времен, о них остается судить по цветочным мотивам на фресках в гробницах и на предметах искусства, хотя возможно, что кое-что было! позаимствовано из художественной традиции Востока. Вполне узнаваемы артишок, вьюнок, плющ, карликовые пальмы и дуб – представители местной флоры, а также занесенные извне крокус, акант, лавр, кипарис, лилия, мак, гранат и т. д. ^{279} Гранат появляется на рисунках Цере, относящихся к VI веку: это «пуническое яблоко», malum punicumна латинском; честь его открытия приписывали себе карфагеняне ^{280} . Благодаря фрескам из гробниц Барона и Триклиния ^{281} можно представить себе прекрасные сады в Тарквиниях: пальмы, лавровые деревья, гранатовые деревья, всевозможные кустарники, ветви которых сгибаются под тяжестью больших голубых соцветий, являют собой для танцующих фон, возможно, восходящий к давним представлениям о «рае» в древней Персии ^{282} . Среди этрусских текстов, дошедших до нас в переводе, один посвящен зловещим растениям: «Крушина, кизил кровяной, папоротник, черный инжир, остролист, дикая груша, шиповник, ежевика, иглица» ^{283} . Все это образчики адской флоры, разрастание которой возвещало гаруспикам о грядущих ужасных бедствиях, и именно из них состояли заросли колючих кустарников, которые приходилось беспрестанно выкорчевывать земледельцам.

Земледельческие орудия

Земледельческие орудия этрусков широко представлены в экспозиции музея Флоренции. Это – железные инструменты из Луны и Теламона, а также обнаруженные там же предметы, принесенные в дар богам в 225 году до н. э. по случаю победы этрусков и римлян над галлами ^{284} . Они отлиты из бронзы, поскольку носят религиозный характер; религия заставляла использовать этот сплав и в железном веке: легендарный мудрец Тагес велел проложить бронзовым лемехом борозду, разделявшую города ^{285} . Во всяком случае, перед нами полное собрание орудий, куда входят кирки и сапки, лопаты и мотыги, садовые ножи для обрезания ветвей, серпы, косы и две сохи, позволяющие составить четкое представление об обработке земли в Этрурии.

Нужно ли напоминать, что наш плуг с передком на двух колесах впервые появился на равнинах Севера и что древние авторы говорят о нем в I веке до н. э. как о недавнем изобретении ретийских галлов? ^{286} Далее мы увидим, что кельтские племена ушли далеко вперед в том, что касалось повозок и телег. Средиземноморские народы долгое время довольствовались легкой сохой, больше подходившей к их почве и к рельефу местности ^{287} . Одна из сох Теламона в некотором смысле является ритуальной и относится к довольно примитивным орудиям: это просто длинная рукоять, оканчивающаяся крюком. Именно такой предмет изображен на барельефах, где легендарный воин, сражавшийся при Марафоне одной только сохой, размахивает ею, как оружием ^{288} .

В этой же музейной коллекции находится плоский лемех в форме ковша, который насаживали на полевую доску. Вторая соха имеет более сложное строение: она состоит из заостренного лемеха, рукоятки с ручкой и длинного дышла, на конце которого закреплено ярмо с тремя выступами, для направления ремней упряжи ^{289} . Похожая соха встречается с конца VI века до н. э. на фризах болонского кладбища Чертоза, где изображен землепашец, отправляющийся в поле с сохой на плече, погоняя перед собой волов, а более усовершенствованная ее разновидность – на бронзовой фигурке из Ареццо, относящейся к началу IV века, изображающей землепашца, идущего за сохой, которую тянут волы ^{290} . Но это еще не тот плуг, который описывали Плиний и Вергилий – с плужным ножом впереди лемеха, вспарывающим борозду, и с отвалами.

Этрусские агрономы

Интерес этрусков к обработке земли проявляется в трактатах по сельскому хозяйству. Неслучайно отрывок из откровения Вегойи находился в сборнике текстов, посвященных землеизмерению, вместе с произведением знаменитого карфагенского агронома Магона: «Ех libris Magonis et Vegoiae auctorum» («Из книг Магона и пророчеств Вегойи»). После Третьей Пунической войны 28 его книг были переведены на греческий и латинский языки, а вековые связи между Этрурией и Карфагеном привлекли к нему внимание этрусков.

Но уж Сасерна, судя по его имени, должен был быть этруском. Его труд, написанный в конце II века до н. э. и продолженный его сыном, часто упоминается Вар-роном, Колумеллой и Плинием со смесью похвал и насмешек. В качестве примера Сасерна приводит свое имение в Цизальпинской Галлии, куда этрусские поселенцы пришли раньше римских, вероятно, в районе Пьяченцы или Веллейи, ровные долины и невысокие холмы которых Варрон противопоставлял обрывистым склонам соседней Лигурии ^{291} . Римляне конца Республики частенько посмеивались над пикантной нелепостью его советов, ибо Сасерна включал в понятие сельского хозяйства и медицину, и гигиену, и уход за телом. Вот, к примеру, рекомендуемое им надежное средство от клопов ^{292} : «Возьмите корень горца змеиного, отварите и полученным отваром облейте место, где вы собираетесь спать: ни один клоп даже близко не подойдет. Или же смешайте бычью желчь с уксусом и натрите ею кровать». Для удаления волос с тела следовало бросить в кипящую воду желтую древесную лягушку и, когда она съежится и уменьшится на две трети, умастить ею тело: «Если же вареную лягушку дать съесть собаке, то она будет верно следовать за вами повсюду». Но главное – Сасерна открыл магическое заклинание для лечения подагры (Варрон узнал о нем от некоего Тарквенны, разумеется, тоже этруска): «Как только возникнет боль в ногах, надо 27 раз повторить натощак, сплюнув и коснувшись земли: „Я думаю о тебе, исцели мои ноги, пусть земля заберет мою боль, пусть здоровье вернется к моим ногам“».

Надо сказать, что такие бабьи заговоры встречаются в фольклоре всех стран; Катон тоже знал заклятие от вывихов, и даже в прикосновении к матери-земле нет ничего специфически этрусского. Гораздо интереснее то, что очень широкое толкование Сасерной понятия «сельское хозяйство» говорит о привычке помещика производить на месте все необходимое для хранения и продажи урожая. Ферма Сасерны была маленьким самодостаточным миром. Если, к великому негодованию римлян эпохи конца Республики, он уделял целую главу описанию глиняных карьеров ( figilinae) ^{293} , то только оттого, что разрабатывал их на своей земле, снабжая гончаров глиной для изготовления кувшинов для зерна и амфор для вина и масла. В крупных поместьях были свои врачи, сукновалы и прочие специалисты-ремесленники, что лишало сельских тружеников повода «разгуливать в будни в праздничной одежде».

Сасерна, унаследовавший огромный опыт в решении вопросов, связанных с рабочей силой, еще строже, чем Катон, настаивал на соблюдении дисциплины в familia rustica: «Запрещается покидать территорию кому бы то ни было, за исключением управляющего, раба, несущего продукты, или того, кто выполняет поручение управляющего. Отсутствующий, несмотря на запрет, должен быть наказан; иначе ответственность ложится на управляющего» ^{294} . Он также приводит точные данные о количестве людей, необходимых для выполнения заданного урока: один человек может вскопать за 45 дней восемь югеров, то есть примерно два гектара земли; на самом деле, он мог бы вскопать один югер (25 аров) за четыре дня, но следует прибавить 13 лишних дней на случай болезни, плохой погоды или нерадения ^{295} . Для того чтобы вспахать участок земли в 200 югеров (около 50 гектаров), требуется две упряжки волов ^{296} – это дает нам представление о размерах типичного поместья, «золотой середины» между небольшими наделами римских колонов в один-два гектара в Модене или в Парме и большим имением Плиния Младшего в 750 гектаров ^{297} . Еще во времена Марциала, самого богатого землевладельца в Цере, некто Гилар, наследник старинного местного рода, отдавал земледельцам в аренду участки, площадь одного из которых, описываемого поэтом, не превышала трех с половиной гектаров ^{298} . Так что нужно внести некоторые коррективы в распространенные представления о латифундий.

Скотоводство

На пастбищах прибрежных латифундий и в лесистых ложбинах центральных областей паслись тучные стада, быки в Этрурии были коренастыми и сильными, телочки из страны фалисков – белоснежными, и потому именно их приносили в жертву богам ^{299} , – в этой картине нет ничего примечательного. Зато до нас дошла слава овечьего сыра «пекорино» из Луны на границе Лигурии: он был гигантского размера и весил иногда до тысячи римских фунтов – 327 килограммов. В римскую эпоху его помечали полумесяцем, а Марциал среди подарков, отправленных друзьям, упоминает голову caseus Lunensis(сыра из Луны) – ее хватило бы на тысячу обедов для рабов одной familia ^{300} .

Еще одна интересная подробность, но уже по поводу свиноводства, которое у этрусков, как и у цизальпинских галлов, было поставлено на широкую ногу (кстати, высоко ценились потроха, по-фалисски – venter Faliscus). Поскольку этруски все делали под музыку, они приучили стада следовать за собой по звуку трубы, тогда как в Греции, как отмечает Полибий, свинопасы гнали стадо впереди себя. Историк описывает перемещения огромных потоков животных вдоль берега Тирренского моря: свинопасы шли впереди своей колонны, время от времени трубя в буцину – свиньи достаточно хорошо распознавали тембр этой огромной трубы, чтобы не отстать на повороте и не прибиться к соседнему стаду. Варрон добавляет, говоря о взращивании поросят, что пастух должен с раннего возраста приучить их omnia ut faciant ad bucinam [25]25
  Все делать по звуку букцины (лат.).


[Закрыть] ^{301} .

Охота

В лесах и зарослях кустарника в изобилии водилась всевозможная дичь. Когда Рутилий Намациан плыл в родную Галлию, буря вынудила его задержаться в гавани Пизы (впоследствии там вырос Ливорно), и он воспользовался этой вынужденной остановкой, чтобы поохотиться. «Хозяин дома снабдил нас охотничьим оружием и собаками, обученными находить дичь по запаху. Попав в наши ловушки, в широкие и коварные петли наших сетей, там бился вепрь со страшными острыми клыками. Даже Мелеагр с могучими руками устрашился бы к нему подступиться, он вырвался бы даже из хватки Геракла. Но вот над холмами зазвучала труба, эхом от них отражаясь; под песни было легче нести добычу» ^{302} .

Это описание относится к 417 году н. э., однако во всех подробностях, десять веков спустя, воссоздает картины с этрусских памятников, относящиеся ко временам мифического Лавза, сына Мезенция и debellator ferarum(усмирителя зверей) ^{303} : оружие, рогатины, дротики и топоры, собаки, взявшие след, силки из Фалерий, в которые попадается дикий зверь ( Tuscus aperСтатия) ^{304} , призывные звуки рожка из чащи леса и возвращение с охоты с тушей кабана, привязанной за ноги к шесту, который несут на плечах двое слуг, – все, вплоть до упоминания о калидонском и эриманфском вепрях, будоражавших воображение лукумонов, отображено на фризах кладбища Чертоза и фресках из гробниц Кверчьола и Скрофа Нера в Тарквиниях ^{305} . Охота на кабана, на оленя, на зайца…

В конце Республики (письменные свидетельства относятся лишь к этому периоду, и нигде не сказано, что речь идет о нововведении) на территории Тарквиний существовали заповедные охотничьи угодья площадью десять гектаров, владелец которых, К. Фульвий Липпин, разводил там не только зайцев (благодаря чему такие заповедники обычно называли leporarium), не только оленей и ланей, но и диких баранов. Варрону были известны и более обширные угодья в окрестностях Статонии ^{306} . Феодальная структура общества и обилие дичи объясняют, откуда взялись охотничьи навыки этрусков. Но возможно, к этому еще примешивались малоизвестные и неписаные народные традиции, некая религиозная близость к миру животных, уходящая корнями далеко в прошлое: далее мы процитируем по этому поводу удивительный текст Элиана о роли музыки в поимке диких зверей у псовых охотников из этрусских преданий ^{307} .

Искусство этрусков, сформировавшееся под влиянием эллинской культуры, всегда тяготело к изображению животных в качестве декоративных элементов. Пантеры по обе стороны колонны, львы, настигающие газелей, составляют обычный набор зверей и, вкупе с изображениями мифических сфинксов и грифонов, застилают завесой иллюзии реальность, в которой бродили настоящие волки ^{308} .

Некоторые рисунки вызывают вопросы, например изображения обезьян. Дело в том, что мы обнаруживаем целый обезьяний питомник на фибулах Виллановы, на амулетах и янтарных ожерельях из Ветулонии и Марсилиана д’Албенья, на амфоре из Тральятеллы, относящейся к концу VII века до н. э., на которой изображен всадник, посадивший сзади себя обезьянку, однако восточное происхождение этого сюжета очевидно, особенно в сравнении с находками с Самоса ^{309} . В хорошо известной гробнице из Кьюзи, относящейся к первой половине V века до н. э., изображены ритуальные игры в честь умершего, включающие все развлечения народного цирка, и в том числе обезьянка на цепочке рядом с карликом и гимнастом ^{310} . На росписях из гробницы Сетте Камини недалеко от Орвьето, датируемой VI веком, также присутствует обезьяна.

Трудно поверить, чтобы эти домашние животные были изловлены в соседних горах. Они считались предметом роскоши, и мода на них пошла из Греции. Домашняя обезьянка сыграла свою роль в начале комедии Плавта «Хвастливый воин», действие которой происходило в Эфесе. Но главным рынком этих животных была Северная Африка ^{311} . Нумидиец Масинисса спросил однажды любителей, пожелавших купить большое количество обезьян: «Неужто в вашей стране женщины не рожают детей?» ^{312} В «Пунийце» Плавта показано, что в знатных домах Карфагена держали ручных обезьянок, способных играючи укусить маленького мальчика и оставить на его руке памятную метку, которая пригодится для счастливой развязки комедии ^{313} . «Местные» же обезьяны – надо полагать, сувениры, захваченные каким-нибудь наемником из Клузия, сражавшимся в Африке, или подарки купца-карфагенянина своим клиентам из Орвьето. Это всего лишь свидетельство близких отношений между двумя народами.

Но не всё так просто – два факта сбивают с толку. Остров Искья, где в VIII веке до н. а высадились первые поселенцы-халкидяне, был назван ими Питекусса, от слова pithècos– «обезьяна», и этим экспрессивно окрашенным топонимом греческие авторы пользовались для обозначения разных мест в Африке, где в изобилии водились обезьяны. С другой стороны, древние лексикографы настойчиво донесли до нас наименование обезьяны на этрусском языке – arim-, и если эта глосса точна, то название реки Ariminus, в устье которой этруски основали город Аримин (современный Римини), можно перевести как «Обезьяний ручей», наподобие того, что течет в ущелье Хиффа близ Блиды в Алжире.

Вероятно, то же самое слово лежало в основе туземного названия Искьи – Enarime, которое греки перевели на свой язык, придав ему форму Энария. Так что перед нами вопрос, который занимал Страбона и над которым ломали голову ученые Нового времени ^{314} . В arim– предполагали заимствование из пунического наречия – harim(«курносый» – так карфагеняне называли своих обезьян). Значит, Enarimeполучила свое название под их влиянием. Но ни карфагеняне, ни финикийцы не появлялись в окрестностях Аримина. И что? В давние времена в Италии водились обезьяны: и их ископаемые останки были обнаружены в Тоскане, они оставили свой след в древней топонимике. Кстати, любопытно, что Гомер, Гесиод, Пиндар знали страну Arimnoi, лежащую в районе Сирии. Слово arim– здесь, вероятно, принадлежит к средиземноморскому субстрату. Что касается эпохи, о которой идет речь, то это дела не меняет: янтарные ожерелья VII века – простые безделушки, а гробница Обезьяны в Кьюзи свидетельствует только о дружбе между Карфагеном и Этрурией.

В небе Этрурии носились птицы, за полетом которых внимательно наблюдали гаруспики. Их «сборники примеров» ( Ostentaria) иллюстрированы изображениями птиц разных видов, появление каждого из которых имеет свое значение ^{315} . Были там и такие, по словам Плиния, которых никто никогда не видел. Но именно благодаря этим книгам мы знаем, как на этрусском языке будет «орел» – antar, «ястреб» – arac, «сокол» – capu ^{316} . В сцене гадания из гробницы Франсуа был опознан дятел, готовый взлететь.

В этрусских росписях есть много прекрасных птиц, парящих в небе или склевывающих плоды с деревьев. Гробница Триклиния – это настоящий вольер, где, не считая петуха с курицей, которых подстерегает кот под пиршественным ложем, танцоров окружают певчие дрозды и скворцы, качающиеся на ветвях. Над борцами и участниками кровавых игр, изображенных в гробнице Авгуров, пролетают огромные красные птицы с распростертыми крыльями и с перепончатыми лапами, которых ученые определили как бакланов ^{317} . Кстати, Страбон отмечает, что водоплавающая дичь привлекала охотников к озерам и болотам Этрурии. На знаменитой росписи из гробницы Охоты и рыбалки в Тарквиниях охотники, стоящие на скале, бьют из пращи по целой туче диких уток ^{318} .