Текст книги "Судьба и книги Артема Веселого"
Автор книги: Заяра Веселая
Соавторы: Гайра Веселая
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
ПОКРОВКА, 3
Из воспоминаний Виктора Светозарова
Недавно закончилась гражданская война. В Москву из провинции приехало немало молодых поэтов и писателей.
Многие из них жили где придется и впроголодь.
Михаил Голодный написал стихи:
В стране Советов в кабаках
Живут голодные поэты.
Мы, четверо «молодогвардейцев» – Артем, Голодный, Светлов и я пошли в ЦК партии. Нас принял Николай Иванович Бухарин. Рассказали, что негде жить, Голодный прочитал стихи о «голодных поэтах». Бухарин схватился за голову и стал куда-то звонить.
Через пару дней на Покровке, 3 под общежитие освободили 2-й и 3-й этажи 1 .
Молодежь, желая обособить общежитие от остального дома, называла свои этажи 1-м и 2-м.
Вскоре вся литературная Москва узнала этот адрес. Здесь жили известные в то время комсомольские поэты и писатели, сюда к ним захаживали Маяковский, Асеев, Багрицкий, Фадеев, Шолохов.
Трехэтажный угловой дом № 3 (по Покровке), № 7 (по Девяткину переулку), по архивным документам, значится как жилой с XVIII века. Дом имел одну необычную архитектурную деталь. Поскольку с 1891 года его владельцем был некто Куприянов, отставной капитан-лейтенант, член «Общества для содействия русскому торговому мореходству», то по его желанию, над третьим этажом была воздвигнута угловая башенка, напоминающая капитанскую рубку. С угла, будто в трюм, вела лестница в подвал, где был трактир.
Вход в дом, с небольшим балконом над ним, был с Покровки.
В отданной под общежитие «Молодой гвардии» части дома с конца XIX столетия и до 1923 года, по справочнику «Вся Москва», находились меблированные комнаты (по словам старожилов, «с девочками»).
Ближнюю к входной двери комнату на «первом» этаже занимал Артем, позже он получил смежную 11-метровую комнатушку. Соседом Артема был Виктор Светозаров. Самая большая угловая комната принадлежала поэту Ивану Доронину, остальные – Михаилу Голодному, Сергею Малахову, Сергею Маркову, Александру Ясному, Петру Незнамову.
«Весной 1923 года я заболела туберкулезом, – рассказывала мама, – Артем отвез меня на все лето в Крым, а сам уехал собирать материал для „России“. К осени здоровье мое поправилось, он заехал за мной, мы вернулись в Москву. К тому времени Артем перевез из Самары родителей и Васю [27]27
Василий Иванович Кочкуров(1910–1978) – родной брат Артема.
[Закрыть].
Жили впятером в одной комнате. Когда родилась Гайра, некуда было приткнуть кроватку.
Конечно, обстановка для литературной работы была неподходящая, Артем жил в общежитии Брюсовского института на Домниковке, домой приходил повидаться, погулять с Гайрой на Чистых прудах.
С бабушкой и дедушкой мы ладили. Я работала на Электроламповом заводе и училась на рабфаке, они нянчились с Гайрой.
Когда у нас с Артемом произошел разрыв [мама кое-что нам рассказывала, но опускала подробности, мол, не каждое лыко в строку], я уехала с Покровки на Старокирочный, где мне от завода дали комнату. Бабушка уговорила меня оставить у них внучку.
Хотя мы разошлись и у Артема уже была другая семья, я все еще любила его, и мы долго не могли с ним порвать. Он бывал у меня на Старокирочном, иногда встречались на Покровке; с Гайрой и Васей провели часть лета в Геленджике…
Артем очень хотел сына, придумал ему имя – Ярмак. Но родилась Заяра.
Еще до ее рождения мы расстались, на этот раз окончательно, но дружеские отношения сохранились».
Из записок Гайры Веселой
Дом на Покровке цел и сейчас, а вот балкон, застекленная дверь которого служила окном меньшей комнаты, не сохранился. На этом балконе под присмотром дедушки я «гуляла», с него мы с Заярой смотрели первомайские демонстрации. Дедушка и бабушка переехали в Москву уже немолодыми и сохранили уклад жизни самарской слободки. Дедушка ходил в сатиновой косоворотке навыпуск, перепоясав ее узким ремешком. Зимой надевал полушубок и валенки с калошами. Бабушка носила длинные темные юбки, ситцевые кофты, которые сама и шила. Голову повязывала белым в горошек платочком, а когда шла в церковь к обедне, меняла его на красивый полушалок и надевала черную плюшевую «кобеднишную» жакетку.
Наш дом соседствовал с храмом Покрова Пресвятой Богородицы. Бабушка горько оплакивала его разрушение в 1930 году. (До сего дня на месте уникального памятника церковной архитектуры растет несколько чахлых деревьев).
В большой комнате с высоким потолком и двумя окнами, выходившими на Покровку, было две достопримечательности: голландская печка белого кафеля и большое, почти до потолка зеркало в черной деревянной раме. Оно висело над столом в простенке между окон и скрашивало непрезентабельность обстановки.
В углу комод, над ним перед небольшой темной иконой теплится лампадка. Сундук, платяной шкаф, две железные кровати, несколько табуреток и разномастных стульев – вот и вся мебель. На подоконниках – столетник и фикус.
Возле печки прислонены к стене ухваты, сковородник на длинной ручке и кочерга, рядом ведро для углей. На столе – всегда горячий медный самовар.
Бабушка с утра хлопотала у голландки, которую дедушка топил ежедневно (бабушка не признавала готовку на примусе в обшей кухне). Дрова покупали на дровяном складе, высокий дощатый забор которого примыкал к нашему дому со стороны Девяткина переулка.
Дедушка держал в сарае не только дрова, картошку и разный инструмент, но, как когда-то в Самаре, кур и поросенка.
Постоянно на знаменитые бабушкины щи – с мозговой костью и мучной подболткой, «кои (по словам отца) варить по-настоящему только на Волге и умеют», и особенные «самарские» пирожки с картошкой заходил кто-нибудь из соседей или гость отца; мне запомнился Алексей Крученых.
Дедушка и бабушка жили душа в душу.
Вот бабушка утром встает на молитву. «Господи, Боже мой…» – «Ну, не весь твой, чай, и мой маленько», – негромко, вроде бы про себя, говорит «безбожник» дедушка. Бабушка только укоризненно взглянет на него.
Отец полностью содержал родителей и, когда отлучался из Москвы, оставлял бабушке доверенность на получение его гонорара.
«Бывало, придет она в издательство, повязанная платочком, в длинной до пола юбке, – рассказывал нам художник Даниил Даран, – придет задолго до того, как откроется окошко кассы, степенно сидит и ждет».
Отец часто навешал родителей, а когда заболевал (его «трепала» малярия), приезжал «отлеживаться» на Покровку. Бабушка говорила, что малярией он болел с юности.
Раз приступ начался при мне. Отца вдруг начал бить озноб, губы посинели, лицо от сильного жара побагровело. Я очень испугалась.
Как-то зимой гулять на Чистые пруды меня повез на санках не дедушка, как обычно, а дядя Вася. Рядом шел отец. На бульваре нас сфотографировал уличный фотограф. Меня поставили на стул между папой и дядей. Это единственный снимок, на котором запечатлены вместе братья Кочкуровы.
В воспоминаниях бывших молодогвардейцев, живших в общежитии (быт остается за скобками), возникает картина их творческого содружества.
«Разговаривали мы с Артемом о том, как надо писать, – вспоминал Виктор Светозаров. – Вот, что примерно он говорил:
– Писатель должен работать так, чтобы его поэтическое воображение было свободно, не связано с идеей. Поэтическая фантазия – главное в творчестве. Сюжет – не главное; показать жизнь, эпоху – вот основное, и показать так, как он это понимает нутром.
Как-то я спросил Артема, когда он закончит повесть.
– Разве соловей знает, когда он закончит свою песню?..
Я напечатал „Три стены“ – рассказ, в котором описана суздальская тюрьма.
Ночью часов в 12 (жена уже спала) раздается стук в дверь. Входит Артем. Только что прочел рассказ, зашел поздравить, обнял» 2 .
В общежитии проходили теоретические занятия по литературе. Лекции читали литераторы старшего поколения – Осип Брик, Николай Асеев, Виктор Шкловский. Для семинаров по технике стиха свою комнату предоставлял Михаил Светлов, по технике прозы – Марк Колосов.
Из воспоминаний Валерии Герасимовой
В комнату вошел, с нашей точки зрения, почти по-«нэпмански» одетый человек. На нем был аккуратный костюм, галстук, добротные штиблеты, помнится, даже с серыми гамашами (как у Макса Линдера!). Умные, чуть насмешливые глаза поблескивали за очками в роговой оправе. Это был наш руководитель «по прозе» Осип Максимович Брик.
Семинары с Осипом Максимовичем обогатили наше представление о мастерстве литератора, мы воочию столкнулись с подлинной, глубокой литературной эрудицией […]
Мы стремились постичь тайны литературного мастерства. Вспоминаю, как огромный, широкоплечий Артем Веселый, от которого так и веяло матросской «вольницей», обклеил все стены своей комнатки […] листками рукописи.
– Так все на виду, – угрюмо пояснил он. И переходя от стенки к стенке, яростно вытравлял все то, что, по его словам, «позорило» произведение: случайно «залетевшие» штампованные, псевдолитературные обороты, столь чуждые его свежей и смелой стилистике, по недосмотру проскользнувшие те или иные «красивости» беспощадно им вытравлялись. Свирепо «отжимал» Артем также ту мутно-розовую водичку, которой грешат столь многие произведения начинающих… 3
ЛИТЕРАТУРНАЯ СРЕДА
Не только молодежные литературные объединения стали средой, в которой жил молодой писатель Артем Веселый. С начала 1920-х годов он вошел в круг старших известных литераторов.
«Из рассказов Артема о литературной жизни в Москве, – вспоминал ростовский писатель Павел Максимов, – было видно, что наиболее близкими ему людьми из писателей были Н. Н. Ляшко, А. С. Новиков-Прибой (которых он всегда уважительно называл не иначе как Николай Николаевич и Алексей Силыч), Феоктист Березовский, В. М. Бахметьев, Л. Н. Сейфуллина (ее он по-приятельски называл Сейфулихой)» 1 .
Артем знакомится с Маяковским, тот дважды печатает его в журнале ЛЕФ 2 .
Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской
Помнится, осенью 24 года Артем повел меня к Фурманову [28]28
В 1919 году Дмитрий Фурманов и Артем Веселый встречались в Самаре.
[Закрыть]на литературную вечеринку. Я видела Фурманова еще в Чапаевской дивизии в девятнадцатом году и несколько раз в Самаре. Вместе с Артемом мы прочли первый вариант «Чапаева».
В маленькой квартирке Фурманова в Нащокинском переулке мы появились первыми из приглашенных. Дмитрий Андреевич вышел к нам своей быстрой и легкой походкой, в штатском платье (таким я его еще не видала), по-прежнему юношески стройный и как будто даже помолодевший против девятнадцатого года. Он посмотрел на нас веселыми внимательными глазами и, пожимая руки, сказал с упреком:
– Вы, самые аккуратные, все же опоздали на шесть минут.
– Шесть минут – это чепуха, – сказал Артем, – я дни и месяцы пускаю по ветру.
Фурманов возмутился.
– Это преступленье, – сказал он. […]
Месяца два спустя Артем писал мне в Воронеж, где я училась в университете: «Работаю, как черт. Не выхожу из библиотек. Читаю о прошлом, чтобы осознать лучше сегодняшнюю действительность. Что-то делается со мной странное. С некоторых пор не могу слышать тиканья часов: физически ощущаю, как бегут минуты, и каждую жаль, хочется удержать. Все кажется, что я не успею сделать что-то важное…» 3
В другой раз Ольга Ксенофонтовна вспоминала:
Зимой 1924 года из Москвы от Артема пришло письмо: «Роман закончен. Срочно требуется твое карающее перо. Приезжай. Режь, прессуй, просеивай через сито».
Необоснованное право резать и прессовать свое творчество Артем предоставил мне еще с 1918 года, когда я, в свои семнадцать лет, была литературным правщиком в самарской газете, а он, тогда еще полуграмотный парень, начинал пробовать в печати свое «дикое перо» [29]29
Так назвал свою статью об Артеме Веселом критик С. Пакентрейгер 4 .
[Закрыть], брал первые ноты «Большого запева» [30]30
Название сборника произведений Артема Веселого 5 .
[Закрыть].
«Впрочем, – писал Артем, – тебе едва ли удастся разгуляться по страницам „Страны родной“.[…] „Страна родная“ – моя первая серьезная вещь и большая победа».
Я знала Артема, всегда остро неудовлетворенного своими вещами. На этот раз письмо дышало радостным возбуждением и творческой удачей.
Однако, когда две недели спустя я перешагнула порог его полутемной, узкой комнаты, я застала его совсем в другом настроении.[…]
– А насчет романа, Ольга, я тебе наврал. Никакой там особой победы нет. Какая там победа! И боя не было. Еще только маневры. Опять сырье и хаос. Размахнулся широко, гребнул мелко.
Я сказала, что это его фантазия и ненужное самобичевание.
Он ответил:
– Не думай, я зря себя не хаю. – И добавил, засияв глазами: – Вот Серафимович написал на ту же тему. Это вещь! Взлет к бессмертию! Слезы выжимает. Хорошие думы родит.
Он не дал мне даже отдохнуть с дороги, натянул на себя матросский бушлат, в котором ходил – грудь нараспашку – в двадцатиградусные морозы, и потащил меня к Серафимовичу.
Уже две ночи перед этим пропадал Артем у Серафимовича, слушая «Железный поток». На сегодня сговорились закончить чтение. […]
У Серафимовича были неожиданные гости. Я чувствовала, что мы пришли не вовремя. Но Артем сел в кресло, не обращая внимания на гостей, и заявил, что он не сдвинется с места, пока не дослушает конца романа, тем более, что он специально привел своего «критика-литературоведа», которому надо зарядиться пролетарским духом, раньше, чем приступить к разгрому «Страны родной».[…]
Александр Серафимович решительно не хотел в этот раз заняться чтением романа. Он дал Артему недочитанные главы, напечатанные на машинке, с условием вернуть на следующий день.
Всю ночь громыхал Артем, читая вслух страницы романа. Иногда он вскакивал и тяжелой походкой ходил по комнате. Он останавливался передо мной и, упираясь в меня невидящими глазами, спрашивал:
– Ты слышишь, Ольга, как они идут, идут… Ты видишь это человеческое море с босыми солдатами, почерневшими до костей, с младенцами, с бабами Горпинами… Буйное людское море в железных берегах. Вот этих-то берегов и не хватает мне!
Желая его успокоить, я сказала что-то о молодости, которая не любит скрупулезно думать.
Он засмеялся:
– Молодость! Хороша молодость в двадцать четыре года! Добролюбов в эти годы уже оттворил и помер. Нет, видно, прав Александр Серафимович, я еще сам не взял себя как надо под уздцы, по-настоящему в порядок не включился. Все на классовый нюх надеемся… А писателю нужны точные знания всех наук о человеке. 6
Еще будучи студентом Московского университета, Артем Веселый, объясняя задолженность по зачетам, писал в деканат:
Моя литературная работа за 1925 г.:
«Красная молодежь» № 2 – отрывок из повести [ «Хомутово село»]
«Красная Новь» № 3 – тож [ «Страна родная» («Окно первое»)]
ЛЕФ № 3 – тож [ «Вольница. Буй»]
Альманах Недра № 7 – роман «Страна родная»
Реки огненные – отдельное издание
Книга рассказов выходит зимой
Роман = Страна родная = выходит отдельным изданием.
С 1930 года Артем Веселый стал постоянным посетителем литературного общества «Никитинские субботники».
В доме литературоведа Евдоксии Федоровны Никитиной регулярно, начиная с 1914 года, собирались писатели, читали свои новые произведения.
«Никитинские субботники» посещали А. В. Луначарский, Андрей Белый, Иван Новиков, Всеволод Иванов, Лидия Сейфуллина, Пантелеймон Романов, Николай Ляшко, А. С. Новиков-Прибой, Александр Фадеев, Леонид Леонов.
Осенью 1930 года на двух заседаниях «Субботников» Артем Веселый читал отрывки из «Гуляй Волги».
В обсуждении романа участвовали литературовед Дмитрий Благой, поэт Сергей Городецкий, историк литературы Сергей Шувалов, писатель Иван Новиков, Анатолий Луначарский (сын наркома просвещения) и некоторые другие. 7
Евдоксия Федоровна Никитина посвятила Артему Веселому статью в книге «Беллетристы-современники».
«Задача исследователя, стремящегося указать определенное место в современной литературе творчеству Артема Веселого, очень трудна, – пишет Никитина. – Конечно ни один критик не станет отрицать таланта писателя и его роста» 8 .
Судя по дарственным надписям на книгах, подаренных Артемом Евдоксии Федоровне, у них сложились дружеские отношения.
Евдоксии Федоровне Никитиной
мои радостные опыты.
1930 октябрь
АРТЕМ[ «Пирующая весна»]
Евдоксии Федоровне
додарок
1930 ноябрь
АРТЕМ[ «Страна родная»]
Евдоксии Федоровне Никитиной —
словолюбке и по=читательнице
красного письма
1931 весна
АРТЕМ[ «Большой запев»]
Дорогой Евдоксии Федоровне
чем богат, тем и рад
ноябрь 1932
АРТЕМ[ «Россия, кровью умытая»]
Дорогой Евдоксии Федоровне Никитиной
ливень моего сердца
автор
авг. 1933
[ «Гуляй Волга»]
Близким другом Артема был Алексей Крученых [31]31
Алексей Елисеевич Крученых(1886–1968) – поэт, один из теоретиков футуризма. Позднее примыкал к ЛЕФу. Первый сборник стихов «Игра в аду» (1912) написал совместно с В. Хлебниковым. Пытался изобрести новый поэтический язык – заумь. Автор книг «Стихи В. Маяковского» (1914), «Новое в писательской технике Бабеля, Артема Веселого, Вс. Иванова, Леонова, Сейфуллиной, Сельвинского и др.» (1927). Коллекционер, библиофил, библиограф.
[Закрыть].
Крученых – на 13 лет старше. Иной раз Артем шутливо называл его «дядюшкой». Ко времени их знакомства в 1923 году Крученых был известным поэтом, Артем – автором лишь одной повести и нескольких рассказов. Но Крученых увидел самобытный талант молодого писателя; футуристу-словотворцу импонировал смелый подход Артема к работе над языком.
«Литературный и народный язык, неологизмы, блатные и звукоподражательные словечки – все свежо и задорно! – писал он в книге „Заумный язык…“ […] – У Артема полновесна каждая строчка, хочется ее перечитывать по нескольку раз» 9 .
Артем и Крученых часто встречались, посылали друг другу коротенькие записки с приглашением вместе пообедать или просто повидаться.
Выразительны надписи на книгах, сделанные Артемом:
А. Крученых
сартоморталисту слов
1925 г.
А. Крученых – золотослову
1926 г.
Знаменосцу старого, но
не старящегося
футуризма
А. Круче
ны
ху.
1927 г.
Алику Крученых.
Другу верному и неизменному.
1932 г.
На экземпляре «Гуляй Волги», вышедшей третьим изданием:
Алику Крученых —
многословному потомку
славных разбойников —
дарю книгу сию,
доработанную
8 новыми страницами.
1934, октябрь.
Артем весьма оригинально указывает адресат на открытке, посланной им из Ялты:
Москва, центр. Мясницкая 21, кв. 51
Славному поэту А. Крученыху.
Привет тебе краснослов и страстно – причудник поэтических страстей. Я лентяйничаю,[слово неразборчиво под почтовым штемпелем] в подражание Велемировскому «Саду» задумал поэму, разумеется, в прозе. Недели через три – увидимся, приеду в Москву.
9 апр.1928
На всю жизнь их связали, кроме взаимной симпатии, общие литературные пристрастия. И, прежде всего, любовь к Хлебникову.
Крученых ввел Артема в «Группу друзей Хлебникова».
Юбилей нового литературного течения Крученых отметил изданием сборника «15 лет русского футуризма» (1928 год).
Вступление к сборнику написал Артем Веселый:
ПРИЗЫВ
Велимира Хлебникова знают немногие, и те немногие знают о поэте немногое: чудак, каббалист, человек не от мира сего, десяток случайных стихотворений, одна-другая сплетня – этим круг познаний замыкается.
(Если Хлебникова мало знали и раньше, то современная молодежь и вовсе понятия не имеет об этом изумительном поэте) [33]33
Фраза в скобках в печатный текст не вошла, приводится по рукописи.
[Закрыть].
Мудреного мало – Хлебникова не печатают…
Хлебников – фантаст с глазами ребенка.
Хлебников – поэт орлиного размаха.
Хлебников – шахматист слова …
Хлебников – инженер стихотворного дела.
Хлебников – зерно человека будущего […]
Долг всех товарищей, лично знавших Хлебникова, выбрасывать ракеты его строк в свет.
Кто не может печатать, пусть присылает весь материал А. Крученых […]
Гизы [34]34
ГИЗ– Государственное издательство.
[Закрыть] не печатают, когда сможем, напечатаем сами.
Крученых уже выпустил 5 книг Хлебникова.
Артем Веселый
12 октября 1927 г. 10
Знавшие Хлебникова рассказывали об удивительно небрежном отношении создателя русского футуризма к своим рукописям. Он складывал листки со стихами в наволочку либо мешок, теряя их в постоянных переездах, и, не заботясь об авторском праве, не участвовал в публикации своих стихов в разных сборниках, журналах и газетах. Разыскивать рассеянные повсюду творения Хлебникова было непросто.
Тираж каждого выпуска «Неизданного Хлебникова» был невелик – 95–150 нумерованных экземпляров. Среди добровольцев, переписывавших тексты для стеклографа, были Н. Асеев, Артем Веселый, Василий Каменский, Валентин Катаев, А. Кручных, П. Незнамов, Юрий Олеша, Борис Пастернак, Татьяна Толстая. Художники К. Зданевич, И. Клюн, И. Терентьев оформляли обложки и иллюстрировали отдельные выпуски.
Члены «Группы друзей Хлебникова» призывали продолжать поиски наследия поэта.
В предисловии к 23 выпуску друзья Хлебникова писали:
«Твердо известно, что в разных руках имеется много неопубликованных вещей Велимира […]
Хлебников и сейчас в известной степени остается неизданным!
Июль 1933
Москва
Павел Васильев
Артем Веселый
А. Крученых
Ю. Олеша» 11
С 1928 по 1933 годы «Группе друзей Хлебникова» удалось найти не менее тысячи прежде неизвестных строк поэта и издать 30 стеклографированных выпусков.
Артема заинтересовало использование Хлебниковым приема полиндрома.
Алексей Крученых писал о полиндромах:
Читайте справа налево или слева направо – получится одно и то же. Никакой черной магии, одна ловкость рук. Такое вот, примерно, отношение к перевертню было, пока не появился огромник Хлебников […]
150 строк – перевертней – поэма «Разин». Поэма Хлебникова – единственная в литературе большая вещь, построенная на приеме перевертня.
Справа налево и слева направо гремит огромный бунт Степана Разина:
Утро чорту
сетуй утес,
мы низари летели Разиным.
Этот прием дает максимум звуковой насыщенности, поэма – сплошная рифма: все время одна половина строки является обратной рифмой другой половины (стык).
Как хорошо заметил Артем Веселый:
– «Хлебников – это зеркало звука».
Это лучшая характеристика перевертня 12 .
Артем Веселый не упускал случая поговорить о Хлебникове с молодыми писателями.
Из воспоминаний Льва Правдина
Про Хлебникова он сказал так: «Умел слово донага раздеть».
– С непривычки трудно его читать, – осторожно заметил я, потому что читал Хлебникова мало, и ничем он меня не увлек.
– А он не для чтения, – проговорил Артем. – Он для удивления и для восхищения. Писателям, молодым особенно, нужен Хлебников, а то очень уж гладко стали писать. 13
«В один из вечеров, – вспоминал Павел Максимов, – Артем долго рассказывал мне о Хлебникове, его взглядах на слово и его работах. Говорил, что считает его гениальным, хранит его поэмы, знает их наизусть» 14 .
Личностью Велимира Хлебникова Артем Веселый интересовался всю жизнь.
Григорий Григорьев рассказывал, с каким напряженным вниманием слушал Артем в 1936 году его воспоминания о знакомстве с Хлебниковым и просил припомнить подробности «все до ниточки».
В стихотворении в прозе «Пушкин» (1937 год) Артем Веселый писал:
Пушкин и Хлебников – мои любимые поэты.
С юности и до последнего вздоха.
