Текст книги "Судьба и книги Артема Веселого"

Автор книги: Заяра Веселая

Соавторы: Гайра Веселая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

ДОРОГОЙ ПОДАРОК

Из записок Гайры Веселой

Весной 1935 года отец обещал мне и моей единокровной сестре Фанте летом «Волгу подарить».

Когда до окончания учебного года оставалась неделя, отец повел нас в ЦУМ и экипировал для поездки: байковые спортивные и сатиновые пионерские костюмы, ботинки, сандалии, панамки.

С первых дней каникул начались сборы в дорогу, проходившие, как обычно, на Покровке.

В комнате дым коромыслом: на сундуке, на кроватях лежат мешки, коробки; бабушка строчит на швейной машинке тюлевую палатку от комаров (отец называет ее «балаган» [67]67
  Балаган —шалаш, всякое пристанище под кровлей. В. Даль. Словарь русского языка, Т. 1.


[Закрыть]) – на полу, на стульях белая пена раскроенного тюля.

Приготовлено полотно, из него бабушка сошьет парус.

Сохранился, составленный отцом список предметов, необходимых в путешествии.

Общее снаряжение

Большой мешок

Мешки продуктовые

Кожаные сумы

Старые тряпки

Постель

Набор шитво

Всячина

Сыромятные ремни

Ножницы

Английские булавки

Часы

Книги

Портфель

Карандаши

Ружье

Патроны

Рыболовные снасти

Фляга

Клеенка

Бинокль

Аптечка

Цинковая мазь

Хина

Йод

Бинты

Вазелин

Касторка

Глицерин

Сода

Скипидар

Вата, термометр

Купить на месте

Электрофонарь

Мыло

Лопата

Спички

Соль

Водка

Почта

Лапти

Таган

Мел

Приправа-кухня

Овощи

Ящик

Голицы

Скоба лодочная

Жесть

Свечи

Якорь, кошка

Продукты

Масло подсолнечное, жиры, сахар, сушеные грибы, крупы, овощи, кофе, какао, чай, соль, спички, сушеные фрукты, консервы, сухари, картофельная мука, печенье, табак.

Личное снаряжение

Кепка

Платок Белье две пары, третья пара на себя

Носки, чулки шерстяные, меховые, портянки

Сапоги

Штаны

Рубаха

Плащ, пальто, шуба, бурка

Откомарник

Безрукавка, кацавейка

Пояс, ремень

Рюкзак

Трусы

Полотенце два

Нож

Перчатки

Чувяки, туфли, сандалеты

Одеяло

Зубная щетка, паста

Документы

В лодку

Парус

Блок

Балаганы два

Кольчики-карабинчики

Гвозди

Веревка

Кожа

Проволока

Жесть

Карта, путеводитель

Петли, скобы

Фонарь, свечи

Инструмент

Топор

Отвертка

Пила

Рубанок

Подпилок

Шило

Дратва

Кухня

Ведро

Кастрюля

Котел

Тарелки

Сковорода

Котелок

Чашки

Штопор

Открывалка банок

Ножи

Ложки

Консервная банка

Посудина на молоко и масло

Мне поручено собрать по списку «шитво»: нитки, иголки, пуговицы, ножницы, булавки; упаковать книги, карандаши, бумагу.

Нам с Тусей (так по-домашнему зовут Фанту) не терпится поскорее попасть на Волгу. Теребим отца: «Когда на лодке поедем?» – «Ездят на телеге, на лодке плывут».

Отец заручился отношением от редакции газеты «Лесная промышленность» к директору Рыбинского леспромхоза с просьбой оказать содействие писателю Артему Веселому в поездке по Волге от Кинешмы до Сталинграда, так как Артем Веселый «имеет в виду почерпнуть литературный материал на Волжском транзитном сплаве». Дата выдачи 20 мая 1935 года.

Наконец все вещи уложены, последний раз проверен список. Дядя Вася купил билеты и проводил нас на вокзал.

На вагоне табличка «Москва – Кинешма».

В Кинешму приехали утром, в гостинице пробыли всего несколько минут и поспешили взглянуть на Волгу. С нами ехал Виктор Баныкин – молодой писатель из волжского городка Ставрополя.

Отец с Виктором пошли покупать лодку, а мы вернулись в гостиницу и сразу достали «дневник». Мысль описать путешествие папа нам внушил еще в поезде.

Путешествие началось не слишком удачно. Не успели отплыть от Кинешмы, как подул ветер и набежали тучи. Отец накрыл вещи большой клеенкой, сел за весла и короткими сильными рывками направил лодку к левому берегу. Скоро пошел сильный дождь, отец велел нам залезть под клеенку и лечь возле мешков.

Непромокаемых плащей он не признавал и называл их «непросыхаемыми» – все просохнет, а они двое-трое суток сырые.

Лодка носом ткнулась в песок.

Под дождем поставили палатку, во всем влажном легли спать и сразу заснули. Утром отец нас разбудил:

– Посмотрите на Волгу.

Небо было ясное, и на воде дрожали солнечные зайчики.

– А это что?!

Вблизи палатки лежали две собаки с неимоверно раздутыми брюхами.

Оказалось, что когда ночью дождь перестал, отец расстелил возле палатки парус и разложил сушить сухари.

– На рассвете выглянул, у паруса лежат собаки, я их гоню, а они встать не могут: сожрать мешок сухарей!

С утра, пока сохли вещи, отец вырубил прямую сосенку, мы с Тусей ее ошкурили и поставили в мачтовое гнездо новенькую мачту. Уже на плаву отец показал, как ставить парус, вязать ванты.

К вечеру встали на короткий стан (только поужинать и переспать, а долгий стан – на несколько дней).

В тот вечер у костра мы втроем поклялись «ни одного дня не ночевать под крышей».

Отец сказал, что будет собирать и записывать песни, частушки, для этого ему надо встречаться с плотогонами, бакенщиками, побывать в рыбацких артелях…

Отец постоянно обращал наше внимание на особенности жизни на реке. Вот, например, к вечеру бакенщик поплыл заправлять красные и белые фонари на бакенах. В любую погоду, чтобы добраться до дальнего, ему приходится долго грести против течения: в его ведении бакены на протяжении нескольких верст.

Возле Чебоксар стан был долгий, целых пять дней. К нам приезжали местные рыбаки. Они пригласили отца побывать у них на стану.

Вернувшись, он рассказал нам про их древний метод лова рыбы мордами и вершами. На становище рыбаков его поразили шалаши, сделанные так, что будут стоять годами.

Подплыли к Ульяновску.

Первым делом заходим в редакцию газеты «Пролетарский путь». Отца принимают как доброго знакомого, в кабинете секретаря редакции Льва Правдина нас усаживают на кожаный диван, делают снимок. На другой день он иллюстрировал статью «Артем Веселый в Ульяновске».

«Вчера утром в Ульяновск приплыл на лодке известный писатель, автор романов „Гуляй Волга“ и „Россия, кровью умытая“ – Артем Веселый.

В сопровождении начинающего ставропольского писателя Виктора Баныкина и дочерей Гайры и Фанты он на парусной лодке спускается по Волге от Кинешмы до Астрахани.

Цель поездки – отдых на волжском воздухе.

– Самый прекрасный отдых, – говорит писатель, – это поездка по Волге на лодке. Мы купаемся, отдыхаем, рыбу ловим. Плывем с утра до позднего вечера. Вечером останавливаемся, варим уху, сидим у костра.

Дочери писателя хорошо загорели. Сам он тоже черный от загара.

Помимо отдыха Артем Веселый занят и литературной работой. Останавливаясь в селах, он собирает и записывает частушки, сказки, пословицы» ¹ .

Мы пошли погулять по Ульяновску. Нашими провожатыми были Аркадий Троепольский и фельетонист Николай Ручкин, «знаток всех городских достопримечательностей», как отрекомендовал его Лев Правдин.

В доме-музее Ленина меня, поразило, что Владимир Ильич, (я думала, что он из бедняков), имел отдельную комнату в двухэтажном доме, принадлежавшем семье Ульяновых.

Отец пригласил журналистов на уху.

Мы стояли станом на большой песчаной отмели против Ульяновска. Горожане называли это место «Телячий остров».

Вдвоем с Фантой расстелили на траве парус, поверх него положили лопухи под хлеб и зеленый лук, «сервировали» стол: эмалированные и глиняные тарелки, банки из-под консервов, алюминиевые ложки. Пара стаканов, жестяные кружки – можно приглашать к столу.

К этому времени приплыли гости. Не помню, кто был на веслах, но лодка шла, как по струнке. Журналистов было трое: Лев Правдин, Аркадий Троепольский и Николай Ручкин.

«Сначала Артем расспрашивал каждого из нас о работе, – вспоминал позже Лев Правдин, – кто что написал и напечатал, потом он сам начал рассказывать о разных случаях, какие происходили у них за время пути, девочки ему подсказывали. Коля Ручкин читал свои очень смешные стихи и эпиграммы на всех присутствующих. Потом играли в слова…» ²

Игра в слова закончилась очень забавно. Когда вычеркнули все слова, которые имелись в списке других игроков, у нас с Фантой осталось два слова: уми тема.Их не оказалось ни у кого. Отец рассмеялся: «Хороши же мы писатели – ни ума, ни темы».

В завершение воспоминания об этой встрече Лев Правдин писал:

«Это было впервые, когда я увидел Артема таким бездумно оживленным, простым и даже ласковым, особенно, когда поздно ночью он, прощаясь с нами, пожимал наши руки и похлопывал нас по плечам».

Мне запомнился рассказ отца о его недавней поездке в Ставрополье. Буденный и несколько московских писателей были приглашены на празднование пятнадцатилетней годовщины освобождения края от белых. Кроме отца ездили Семен Гехт, Люся Аргутинская и кто-то еще.

Следующий долгий стан на «песках». Это огромная отмель на правом берегу Волги чуть выше Самары. Стояли здесь 9 дней.

Позднее отец рассказывал в редакции журнала «Смена»:

Приезжали ко мне самарские писатели, из крайкома ребята приезжали. Рыбачили, литературные беседы вели.

Молодые писатели растут. Вот Арсений Рутько. Интересный парень. Много повидал на своем веку. Выпустил хорошую книжку о социалистическом сегодня. Трудно им расти. Среды нет, и с литературой плохо. Книжки не доходят сюда, не говоря уже о редких, и самая рядовая книжка не всегда бывает. Хорошую книжку – Багрицкого или еще кого-нибудь – получить невозможно […]

В Куйбышеве талантливый парень Виктор Багров. Стихи его выходят ³ .

К нам на пески приезжал журналист Николай Абалкин. 8 июля в газете был напечатан его очерк «У костра Артема» ⁴ с фотографией, на которой мы с отцом чиним сети (это не постановочный снимок, мы научились хорошо владеть рыбацкой «иглой»).

Долгий стан на песках памятен одним событием.

Мы с отцом, оставив палатку под присмотром Виктора, переправились к городской пристани, чтобы встретить дядю Васю и его жену Клавдию, приехавших из Москвы погостить в Самаре.

Встретили. Сели впятером в лодку, отплыли. Внезапно началась буря. Отец потом вспоминал:

Буря была злая. Волны идут в человеческий рост с белыми гребешками. Лодку раз плеснуло, два – гляжу одна моя дочка побелела, но сидит, а другая – плакать.

Я говорю: ты не бойся. А дело серьезное, потому что Волга там широкая, а мы как раз посередине. Словом, я лодку поставил как нужно, и нас отжало к крутым берегам, там были баржи, и мы за ними простояли часов шесть ⁵ .

Испугались мы тогда здорово. Сначала отец с дядей Васей гребли вдвоем. Через головы их перекатывались громадные волны. Лодка не слушалась весел, потом отец перебрался на корму и взялся за кормовик. Лодка почти наполовину наполнилась водой, мы с Фантой безуспешно пытались черпать воду консервными банками. Не утонули мы только благодаря мастерству отца и его хладнокровию.

Однажды, когда лодка шла под парусом, отец стал рассказывать нам о Велимире Хлебникове, называл его гениальным словотворцем, словознатцем..

– А ну-ка, назовите слова на букву «ч».

– Чашка, чайник, череп, чепуха.

– Хлебников подметил, что многие предметы и понятия – вы не назвали чан, черпак, чарка, чоботы, да много еще – начинающиеся на «ч», представляют собой некую оболочку, внутри полые, пустые. Да, умел Велимир раскрыть внутренний смысл слова.

Помню еще один разговор о Хлебникове.

– Велимир любил играть словами. Вот перевертень. Это такое слово или целая строка, которые одинаково читаются и слева направо и справа налево. Запишите, так легче понять.

Отец продиктовал:

«Топот и потоп».

– Или известный перевертень Хлебникова из его поэмы «Разин»:

«Мы низари

летели Разиным».

Отец сказал, что из современных поэтов Хлебников – его любимый.

Я спросила:

– А Маяковский?

Отец – после паузы:

– Не надо наступать на горло собственной песне.

В Сызрань приехала Тусина мама Вера Яковлевна [68]68
  Вера Яковлевна Орлова(1901–1971), родилась в Екатеринославе, в семье учителя. В 1922 г. приехала в Москву. Работала в Московском библиотечном институте, институте Красной профессуры, заведовала французской редакцией издательства Academia, была ответственным работником ТАССа, научным сотрудником Института мировой литературы. Автор и редактор литературных исследований, посвященных творчеству А. М. Горького.


[Закрыть]. Поплыли вчетвером. У Баныкина отпуск кончился, и он вернулся в свой Ставрополь.

Вера Яковлевна расспрашивала нас, чему мы научились за время путешествия.

Научились мы многому: с одной спички в любую погоду разводить костер; быстро ставить палатку и залезать в нее, не затащив с собой комаров; ловить бреднем рыбу и варить двойную или тройную уху; научились дружно делать любую неприятную работу (чистить рыбу или драить закопченный котел); по закату предсказывать погоду; красиво грести – это значит, весла проносить над самой водой и не зарывать их глубоко; главное, не жаловаться на усталость, царапины и другие неприятности.

Всему этому терпеливо, но требовательно учил нас отец.

А вот как он научил меня не бояться воды. Однажды, купаясь, я оступилась, попала в ямку и стала тонуть. Отец чинил сеть, когда заметил, что из воды идут пузыри. Он бросился меня вытаскивать, но я успела нахлебаться. С тех пор я купалась только на отмели у самого берега. Как-то мы плывем по середине реки, отец командует: «Все за борт!» Туся прыгнула. Я сижу на корме и не двигаюсь… Отец подходит: «Не бойся, я рядом», – и бросает меня за борт. Плыву в метре от лодки, стараясь не думать, какая подо мной глубина. Тогда я поверила, что умею плавать.

Отец знал много песен, мы с удовольствием ему подпевали. Почему-то он никогда не пел на берегу. Когда лодка шла под парусом, отец, сидя на корме и правя кормовым веслом, иногда запевал «Ухаря-купца» или «Из-за острова, на стрежень», «Ревела буря», «По диким степям Забайкалья». Мне нравились все эти песни, но особенно я любила песню о казни Степана Разина, которая начиналась так красиво: «Точно море в час прибоя, площадь Красная гудит…». Когда папа торжественно выводил «С головы казацкой сбриты кудри черные, как смоль, но лица не изменили казни страх и пытки боль…», я прекращала петь – к горлу подступал ком.

Как-то я спросила, почему в песне не говорится, не жалко ли было Разину княжну. Отец ответил, что в песне не нужно все разъяснять до последнего, ее красота в недосказанности.

Подходим к Хвалынску. Отец говорит: «Дальше с нами поплывет мой давний друг писатель Алексей Костерин».

Нам с Фантой Алексей Евграфович очень понравился. Он рассказывал о царской тюрьме, куда попал еще мальчишкой за участие в революционном кружке, о гражданской войне на Кавказе и вожде партизанского движения горцев Николае Гикало [69]69
  Николай Федорович Гикало(1897–1938) – с марта 1918 г. председатель Грозненского комитета РКП(б) и исполкома. С мая 1918 г. командующий вооруженными силами Грозного, затем член комитета обороны Терской советской республики. С окончанием гражданской войны на партийной работе. Репрессирован и расстрелян.


[Закрыть].

Отец, Вера Яковлевна и Алексей Евграфович много говорили о литературе, постоянно звучали имена Пушкина, Бунина, Анатоля Франса.

От Саратова мы снова поплыли втроем: у Веры Яковлевны кончился отпуск, Алексей Евграфович остался в городе по делам.

В 1956 году мы с Заярой разыскали Костерина. Подружились. Лето следующего года я со своими детьми жила с ним в одной деревне. Алексей Евграфович часто вспоминал о дружбе с Артемом, об их разговорах о жизни, о литературе:

– Помню, на Первом съезде писателей он, тогда уже знаменитый, сел в последнем ряду, не лез на трибуну, не задавал вопросов. Раз сказал, мол, жалко две недели отрывать от работы на пустые разговоры.

К слову, Костерин рассказал, как Серафимович, с которым он был дружен, спас его, только что отбывшего десять лет в колымских лагерях, от повторного ареста в 1948 году.

– Я гостил у старика на Дону в городке Серафимович. Раз поздно ночью он разбудил меня, положил на стол деньги и сказал только одну фразу: «Беги на Волгу и заляг на дно». В рыбацкой артели я проработал до смерти Сталина.

В 1961 году, я по просьбе Костерина, перепечатала рукопись дневника его дочери Нины, партизанки, погибшей в 1941 году. Книга вышла в Москве, была переведена на многие иностранные языки ⁶ .

За Сталинградом, когда в очередной раз мимо проплыл белоснежный пассажирский пароход (на трубе две голубые полосы – скорый), отец заметил: «С борта парохода и с лодки Волга выглядит совершенно по разному. Впечатления от поездки даже сравнить нельзя».

У Каменного Яра перешли в Ахтубу – старое русло Волги.

Возле Актюбинска любовались невиданным зрелищем. Невдалеке от берега высились большие белые холмы. Оказалось, что это поваренная соль, которую добывают в озерах Эльтон и Баскунчак, приблизительно километрах в 50-ти. Отец сказал, что в этих озерах крупнейшие в мире залежи пищевой соли. Захотели подойти поближе к холмам. Ноги вязли в глубоком слое соли, которая покрывала всю землю вокруг холмов. Взяли по щепотке на память.

В Ахтубе много змей. Однажды увидели, что гадюка плывет за лодкой, отец ударил по воде веслом, и она отстала.

В низовой Волге иногда по два-три дня жили возле колхозных рыбацких станов. Было интересно смотреть, как небольшой пароходик тянет огромный невод (по папиным словам, в три-четыре версты), потом разворачивается и тащит его, полный рыбы, к берегу. В мотне – сто пудов, внутрь невода рыбаки кидают сети и выбирают улов. Рыба всякая: и «мелочь» – лещ, судак, щука, стерлядь, и крупная – сом, белуга, осетр. Мы наблюдали, как ведет себя пойманная щука: до последнего бьется в сети, старается ее прорвать, или ищет в неводе прореху, а иногда, свиваясь в кольцо, перепрыгивает через верхний край невода и оказывается на свободе.

На маленьком рыбном заводишке посмотрели, как ловко женщины работают на конвейере. Работница хватает рыбину, одним взмахом разрезает брюхо, вынимает внутренности, затем кидает в разрез горсть соли и передает соседке, а сама берет следующую.

Завершение путешествия запомнилось жарой, множеством птицы (отец говорил, что дичи столько, что даже скучно охотиться), азартной рыбалкой и шумным астраханским базаром.

Зимой 1936 года Артем Веселый рассказал корреспонденту «Книжных новостей»:

В плане работы у меня еще детская книжка «Вкусный отдых» – о приключениях ребят на Волге, о разных букашках-таракашках. Прежде, чем сесть за нее, читаю английские детские книжки, они прекрасно сделаны. Высоко ставлю Э. Сетон-Томпсона.

СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ

1927 год. Артем Веселый работает над «Россией, кровью умытой».

В это время он публикует очерк о своей работе, который называет довольно неожиданно: «Под знаменами поэзии», неожиданно, учитывая тематику его романа, а также высказанное в очерке признание: «Работа представляется мне, как война» ¹ . Сначала – суровая проза.

– Вперед!

Через строки пробиваются языки пламени, рев орды, ржанье коней, стоны и голоса солдат, матросов, дезертиров, комиссаров, заячий писк плачущих детей, вопли старух. Кого-то расстреливают – тебя заливает холодом; кого-то зарывают в могилу – и мерзлые комья земли стучат не о крышку гроба, а о твою голову.

А вслед за этим – строки поистине поэтические (впрочем автор, верный своему принципу не делить образы на поэтические и прозаические, вводит сюда «дырявое одеяло»).

Словно пепел, разгребаешь черновики и наслаждаешься созерцанием пышущего жара поэзии…

Дымятся груды черновиков, слепнет оплывающая свеча. В занавешенное дырявым одеялом окно – через дыру – врезается солнечный луч, сочный и янтарный, как ломоть спелой дыни.

Счастливы сны поэта, написавшего хотя бы одну хорошую строку!

Многие критики отмечали эту особенность стиля Артема Веселого, обладавшего даром органически соединять слова «нежные» и «грубые».

Эпизод из «России, кровью умытой». В родное село возвращается, отвоевавшись, молодой парень.

Пронька приехал и только, господи благослови, вошел в избу, саблю на гвоздь повесил, с матерью за руку поздоровался, и сейчас же на иконы:

– Мамаша, убери с глаз.

Евдоху так и прострелило.

– Да что ты, Пронюшка?.. Что ты, светик, на образа вызверился?.. Али басурманом стал?

– Убери. Не могу спокойно переносить обмана.

Пронька выпил две бутылки самогона, выставленные матерью, и – «саблей по пугалам».

Она за дверь и – в крик.

Выхватил Пронька из печки горящую головешку да за матерью родной черезо всю деревню, людям на посмешище, бежит и орет во всю рожу:

– Я из тебя выкурю чертей-то…

А она бежит, бежит да оглянется:

– Брось, сынок, брось… Руку-то обожгешь…

Сердце матери… Ну где, где набрать слов, чтобы спеть песнь материнскому сердцу?..

«Спеть песнь»…

Песня занимает особое место в творчестве Артема Веселого. Смолоду любил он русские народные песни, по его словам, замысел «Гуляй Волги» родился из песни «Ревела буря, дождь шумел…»

В одной из глав «России, кровью умытой» звучит торжественно-трагический «Варяг» и залихватское «Яблочко», цыганский романс и озорная частушка.

Само слово «песня» не раз встречается в произведениях Артема Веселого:

Я пропою тебе песнь, которая миллионнозвучным эхом, гремя, прокатится по ребрам веков.(Рассказ «Нургалья»).

Песня колыхалась ковылем, зыбким маревом. Ветер заметал голоса: степь пила песню, как росу.(Рассказ «Степь»).

У казака в бою погибает конь.

Какими словами сказать об этом? Какими песнями?

Журавлиной – так она высоко в небе и до сердца не достанет. Волчья – за горло берет. А лебединой еще никто не слышал.(Рассказ «Седая песня»).

Во второй половине 1920-х годов Артем Веселый задумывает цикл стихотворений в прозе «Золотой чекан» (первоначально цикл назывался «Домыслы»).

В 1927 году Артем Веселый пишет первое стихотворение «Ко Дню МОПР’а» [70]70
  МОПР – Международное общество помощи рабочим.


[Закрыть], получившее впоследствии название «Тюрьма».

Стихотворение развилось из лирического отступления в рассказе «Дикое сердце»:

О, тюрьма – корабль человеческого горя – непоколебимая, как тупость, ты плывешь из века в век, до бортов груженная кислым мясом и человеческой кровью. Крепость тиранов, твердыня земных владык, не нонче-завтра мы придем, мы кувырнем тебя, раздергаем тебя по кирпичу и на твоих смрадных развалинах будем петь, будем плясать и славить солнце.

Эти строки были исключены из рассказа, когда «Дикое сердце» в 1932 году вошло как этюд в «Россию, кровью умытую».

Следующее по времени написания стихотворение «Сова» (1928 г.) позднее подверглось некоторой переработке. Его новое название «Жена и женух» – один из авторских неологизмов, которыми изобилует цикл «Золотой чекан». Заменяя слово «муж» на «женух», автор подчеркивает потерю этим человеком своей индивидуальности и полное подчинение воле жены.

Аналогичное словообразование встречается в его очерке о Волге «Дорога дорогая»:

В убогой лодчонке, точно персонажи пушкинской сказки, сплывают старух со старухою. Старуха – суровое и еще цветущее красотою лицо – сидит в распашных веслах, а старух выбирает сеть и часто-мелким говорком приговаривает:

– Хоть и меленька, а есть… Хоть говённенька, а наша…

В сетке трепещутся десятка два запутавшихся в мелкой ячее головлей и щурят.

Неологизмы встречаются и в стихотворении «Сад ты мой сад»:

 
Из чашечки цветка какая-то жукашка шепнула пролетавшему мимо жуку: «Я здесь».
Цветыня, коей я не знаю названия, раскачивается, точно танцовщица в медленном танце.
 

Это стихотворение, первоначально названное «Сад», впервые было напечатано в журнале «Новый мир» в декабре 1929 года.

А в следующем месяце «Комсомольская правда» воспользовалась случаем, чтобы еще раз опорочить автора рассказа «Босая правда».

Критик, скрывшийся за инициалами Б.Л., публикует рецензию на стихотворение под хлестким названием «От „Босой правды“ к „Умытому ландышу“».

Чтобы было понятно, о чем речь, несколько строк из стихотворения:

 
Сияют умытые ландыши, им еще грезится зима.
От набухшей вишневой ветки веет весной…
Маки стоят; как именинники. С елочной иглы свисает, словно вдовья слеза, росинка…
Березка так легка, что, кажется, вот-вот взмахнет сквозным крылом и улетит, расхорошая…
Иное дерево не берет и топор, а стыдливая мимоза свертывается от одного взгляда угрюмого человека.
Аромашки, аромашки… Что-то вспомнилось из дней юности, нахлынула грусть.
Голубой лотос – Индия и Египет, угасшие веры, вымершие народы, вечное круговращение жизни.
Тишина… Слышно дыхание пчелы, дремлющей на цветке.
 

«Какая унылая, эстетская реакция! – восклицает критик. – Безыдейность, пошлятина, скрытый эротизм приводят Артема Веселого к весьма неоригинальной мысли о вечном круговращении жизни, которое ощущается сквозь артемовскую индивидуалистическую философию […]

Творческий путь Артема Веселого всегда был неровным. В нем всегда были „левые“ тревожные сомнения, выразившиеся в „Босой правде“. Это они, не будучи органически изжитыми, толкнули его дальше по линии, влекущей к оппортунизму. Через „левые“ сомнения он пришел к эстетству, созерцательности и плохой литературной традиции, которая вытравила из писателя не только творческую мыслительную самостоятельность, но привела его от формальных поисков, схожих с творчеством Велимира Хлебникова, к самому пошлому образцу традиционной эстетствующей прозы, прозы в стихах, прозы, от которой откажется любой советский писатель, тем более коммунист» ² .

«В клещах беды» (1931 г.) – мучительно выстраданное стихотворение, посвященное памяти погибшего сына, пятилетнего Артемушки [71]71
  Артемушка родился 16 июня 1926 г., погиб 28 апреля 1931 г.


[Закрыть]. Оно было опубликовано только через три года… ³

Стихотворения из цикла публиковались Артемом Веселым в журналах и сборниках его произведений. Цикл остался незавершенным.

«Книга» [72]72
  См. главу «Артем Веселый – читатель».


[Закрыть]издана не была. В архиве сохранились незаконченные стихотворения «Старик», «Ванька-крюшник» и «Слово», наброски к другим стихотворениям.

 
СЛОВО
 

 
Я подбираю цветные слова,
         без устали граню и шлифую их
         и перестраиваю так и эдак,
         и вот строка сияет радугой,
         и каждое слово, усиливая силу
         граничащих с ним слов,
         не теряет и собственного блеска.
Мысль улетает в соцветие слов,
         как в тучу белый аист.
Слово – это масло в светильнике,
         питающее пламя мысли.
Слово – верблюд, издыхающий
         под непомерным грузом предвзятых идей.
Слово – зеркало звука.
В слове – улыбка цветка
         и жалоба струны.
 

«Пушкин» – последнее из прижизненно опубликованных произведений Артема Веселого.

 
ПУШКИН
 

 
Пушкин!
Кто не смеялся и кто не лил слез над его строками?
Чье сердце не сжималось болью над его горькой
         судьбиной?
Пушкин и Хлебников – мои любимые поэты.
С юности и до последнего вздоха.
Пушкин блеском своего гения
         осветил мою раннюю молодость,
         проведенную в логове рабочей слободки.
Том пушкинских стихов
         я таскал с собой в вещевом мешке
         в годы гражданской войны по всем фронтам.
Пушкина и посейчас
         в минуты острой печали или радости
         достаю с полки и пью, не напиваясь.
 

1937