Текст книги "Кунигас"

Автор книги: Юзеф Игнаций Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Да и по возрасту они не подходили друг к другу. Старому воину было уже под шестьдесят, а жене его только что исполнилось тридцать.

Не имея времени на женитьбу, Спытек и не стремился к ней, но, будучи на Руси, пленился прелестной молоденькой девочкой, красивее которой он ещё и не встречал в жизни. Он легко добился её руки и увёз её с собою, хотя она вовсе не хотела выходить за него, плакала и дулась. Но он на это не обращал внимания.

Должно быть, Спытку дорого стоила эта поздняя женитьба, но он никогда не жаловался. Жену держал в строгости и под бдительным надзором. Касю по своему любил, но не мог ей простить, что она не была мальчиком, потому что Бог не дал ему других детей. Девочка скорее боялась его, чем любила; от отца она, кроме брани и окриков, ничего другого почти и не видела.

Женщины в городище усиленно следили за ходом сражения. Их провела с собою Ганна Белинова, чтобы насытить их любопытство. Когда исход битвы ни в ком уже не оставлял сомнения, взрыв радости был так же силен, как перед тем припадком отчаяния. С громкими восклицаниями все бросились на колени. Потом все разбежались по дворам и мостам, – наверху и внизу везде виднелись группы женщин. В эти минуты безумной радости никто не обращал внимания на женщин, – им предоставили, а, может быть, они сами себе дали – полную свободу.

И только тогда, когда наступило некоторое успокоение, старая Белинова начала собирать своё разбежавшееся стадо и звать всех, начиная от служанок, – наверх, в женскую половину.

С самого утра пища, питьё, огонь в очаге и всё нужное для жизни было забыто.

Сразу изменилось выражение лиц и даже самый звук голоса у женщин. Верхняя половина, где ещё недавно царствовала тишина, теперь дрожала от смеха, пения и беготни. Забыта была вчерашняя смертельная тревога, никто не думал и о завтрашнем дне, и даже уважение к хозяйке не могли сдержать их. Всё это женское царство, ещё недавно такое крепкое и покорное, теперь явно выходило из под её власти.

Спыткова, разрумянившаяся, разгорячённая, жаждавшая расспросов и рассказов, за неимением под рукой мужчин-слушателей, обращалась к женщинам, задерживая по очереди девушек, которые стремились вырваться и убежать.

У неё не было ни малейшего предчувствия близости мужа. Правда, она знала от Собка, что он жив, но тут же ей приходили в голову печальные соображения: старый, израненный он мог и умереть, не выдержав неудобств лагерной жизни. И она была почти уверена, что так оно и случилось.

Собек подробно рассказал ей о его страшных ранах и о том, что он лежал совершенно без движения, и потому она никак не ожидала увидеть его среди прибывшего рыцарства и особенно ещё а свите Казимира, перед которым провинился Спытек.

В городище готовились к приёму гостей: женщины собирались расспросить их обо всём подробно и надеялись встретить среди прибывших родных, знакомых и друзей. С этой мыслью и Марта Спыткова усиленно занялась своим нарядом. Сначала заплела Касе её длинные косы и выбрала ей платье, а потом приказала ей упрятать под белый чепец чёрные волосы и помочь ей одеться. Достали уцелевшие платья, драгоценности, шейную цепочку и золотые кольца: для девушки ожерелье, для матери – перстни. Мать выглядела немного бледной после всех пережитых ею тревог и невзгод, но чёрные глаза её по-прежнему блестели тем неугасимым огнём, который придавал ей вид настоящей молодости.

Она была уже совершенно одета и, подперев голову белой ручкой, выглядывала из окна вниз, – не появится ли кто-нибудь, вернувшийся с поля битвы, как вдруг услышала чей-то басистый голос, сразу наполнивший её тревогой, до такой степени он напомнил ей голос Спытка, когда тот бранил её в доброе старое время.

В страхе она вскочила с места и стала прислушиваться, не доверяя собственным ушам, – испытывая скорее тревожное, чем радостное чувство.

– Неужели глаза мои не обманывают меня? Да неужели это он?

Она взглянула вниз, во двор и увидела призрак мужа. Да, это был Спытек. Спытек, которого никак нельзя было назвать красивым, и который давно перестал быть молодым, теперь явился перед нею с окровавленным глазом и отвисшей синей губой, с обвязанной головой, опирающейся на посох, постаревший и искалеченный. Верный Собек поддерживал его, помогая медленно идти.

При этом виде прекрасная Марта, если и не упала в обморок, то только потому, что муж её не выносил подобных изъявлений нежности; она вскрикнула и, сразу проникаясь чувством супружеского долга, сбежала сверху, громко призывая Касю.

Спытек остановился, узнав знакомый голос, и оглядывался вокруг, ища жену. И вдруг он почувствовал, что она уже обнимает его колени, – это был обычный способ тогдашних женщин, приветствовать своих мужей. Старец молча склонился и поцеловал её в голову. В эту минуту подбежала Кася и тоже припала к отцовским коленям.

На все эти проявления любви, старый воин не ответил ни одним словом; он также молча склонился к дочери и поцеловал её в лоб и тотчас же оглянулся, ища скамью, потому что больные ноги его дрожали, и он еле стоял.

Марта, забыв о том, что муж не терпит излишней болтливости, дала волю и языку, и рукам, сопровождавшим рассказ энергичными жестами.

– Ах, господин наш, – кричала она, – если бы вы только знали, что мы тут вытерпели! Боже милостивый! Тысячи смертей! Голод, слёзы, страх! Да всего не перечесть! Пожар, крестьянский бунт!

– Нельзя всего и описать!

Спытек, знакомым жестом руки, замыкавшим уста жене, остановил её жалобы. Он обратил к ней свой налитый кровью глаз, приподнял повязку на голове, показал кровавое веко, под которым остался только след другого глаза, и пробормотал:

– На всём теле нет живого места. – Он покачал головой. – Только чудом осталась душа в теле.

Кася с плачем поцеловала руку отца. Старик, с любопытством пригляделся к разряженным женщинам, словно стараясь отгадать, что они тут задумали без него.

– Не скоро заживут мои раны, не скоро поправится причинённое нам зло и снова построятся спалённые усадьбы и костёлы! Некуда нам и возвращаться! От Понца осталась только груда развалин!

Он поднял к небу дрожащие руки и умолк.

Словоохотливая Спыткова тотчас же заговорила о том, как много сделал для них Вшебор Долива. Вшебор по-прежнему пользовался её расположением. Уж наверное зоркий глаз пани Марты заметил ухаживания Томко за Касей, но дело в том, что она терпеть не могла Белинов, хотя и пользовалась их гостеприимством. У неё накопилось множество обид против них. Ганна никогда не слушала с надлежащим вниманием её рассказы, многие её капризы оставались без внимания, а Томко ничуть не старался понравиться ей. Вшебор, напротив, умел и взглядом приласкать, и слушал внимательно, и услуживал пани Марте, не боясь обидеть других. Теперь, когда муж её воскрес из мёртвых, она уж не рассчитывала выйти за него замуж, но желала отблагодарить его за все, – высватав ему дочку.

Спытек нахмурился при упоминании о Доливах.

– Знаю, что он вас спас, – сухо молвил он, – да что за диво, если молодой малый займётся бабами?

Жена его облилась румянцем.

– Теперь король Казимир будет платить долги за всех нас, – для этого мы его и привели.

– Молодой король! – хлопая в ладоши, прервала его Спыткова. – Слава Богу, что он вернулся к нам.

– А хоть бы и молодой! – передразнил её недовольный Спытек, – да только бабам от этого мало пользы, потому что он наполовину монах!

И сказав это, он умолк, словно утомлённый беседой и, опершись на посох, задумался.

Вот он нашёл жену и ребёнка, но что делать дальше с ней и дочерью, да и с самим собою, – он не знал. Дома не было, – значит, некуда было возвращаться; воевать не было силы, а оставаться лишним бременем в доме Белинов – не очень-то было приятно когда-то могучему владыке. Из окровавленного глаза его выкатилась слезинка.

Между тем, в городище становилось всё шумнее: съезжались гости. И, желая достойно отпраздновать великое торжество победы, Белина не пожалел откопать из земли бочку старого мёду, называемого Мешком. Служанки уже варили солёное мясо, пекли лепёшки, заменявшие хлеб, и готовили кашу.

Все приезжие собирались в большой горнице внизу, – в замок прибыли только те, которые привезли с собой Казимира.

Тут был старый Янко Топор, седовласый воевода, опиравшийся на руку сына, Трёпка, Лясота и много других.

Для многих приезд Казимира казался просто чудом.

Все знали, что он уезжал из страны, глубоко опечаленный и возмущённый, навеки отрекаясь от своих прав на престол, и что королева Рыкса, не желая для сына такого неблагодарного королевства, отдала его корону в императорскую сокровищницу. Ходили слухи, что Казимир, живя в Кельне у дяди, намеревался возложить на себя монашеское одеяние, чтобы потом унаследовать его высокий сан.

В конце концов, каковы же были силы у молодого короля, чтобы отвоевать королевство, наполовину завоёванное чехами, а наполовину присвоенное себе дерзким Маславом.

Когда гости вошли в главную горницу внизу, все расступились перед ними, приглашая занять места ближе к огню и уступая свои места. Всем было любопытно послушать, что они расскажут, и раньше, чем прибывшие заговорили сами, их уже засыпали вопросами.

На первом месте сидел Янко Топор. Это был человек преклонного возраста, но ещё ильный и крепкий, с ясным и весёлым лицом, с кудрявой, седой бородой и с длинными, белыми волосами, которые падали локонами по плечам, и составляли оригинальный контраст с румяным лицом. Лицо это носило выражение ума и энергии, и каждый, взглянув на него, сразу угадывал в нём рыцаря и государственного мужа; его мужество, его ум и сердце никогда ещё не возбуждали сомнения, и никто, поверив ему, не был введён в заблуждение.

Пока Мешко слушался его советов, всё шло хорошо, и Рыкса, поступая согласно с его мнением, – никогда в этом не раскаивалась. Но завистливые люди стали нашёптывать им, что Янко Топор хотел властвовать и управлять всеми. Понемногу отстранили его от двора, исключили из числа приближённых короля и перестали слушать его советов.

А он отправился в свой Тенчин и стал там жить, развлекаясь охотой на оленей.

Только тогда, когда погнали Казимира, когда чехи разграбили Краков, Познань и Гнезьно, и Маслав святотатственной рукой посягнул на корону, старый Янко поднялся и сказал:

– Не время сидеть у очага!

И, собрав около себя уцелевшее рыцарство, уговорил их идти вместе с ним искать государя, – наследника короны Пястов…

– Это просто чудо Божьего милосердия, – вскричал Лясота, стоявший подле Янко, гревшегося у очага. – Как же всё это произошло? Как же вы нашли короля? И как вам удалось уговорить королеву-мать, чтобы она отдала его?

– Да мы и не пытались этого сделать, потому что знали, что ничего из этого не выйдет, – возразил Топор. – Кто же из вас не знает королевы? Это женщина святой жизни, но она всегда помнит, что мать её была дочерью императора. Живя на нашей земле, она никогда не любила её и всегда чувствовала себя у нас только гостьей. И душой и сердцем она всегда была среди своих немцев. От нас слишком ещё пахло язычеством. Зная, что у нас делается, могла ли она отдать нам в жертву сына?

– А как же можно было обойтись без неё? – спросил Белина.

– Воля и милость Бога помогли нам, – продолжал Топор. – Я знал, что мы не обойдёмся без императора, и что вся надежда на него. Ведь, если чехи теперь грабили и опустошали нашу землю, то впоследствии они могли угрожать и ему. И вот мы решили явиться к императору Генриху, потому что иначе ничего нельзя было придумать.

– Император сначала не хотел ни видеть нас, ни выслушивать. Велел уходить к себе. Вот тут-то мы вооружились терпением. Выгнанные со двора, мы остановились за стенами, на посмешище слуг, но не теряли надежды на милость Божью.

– Генрих Чёрный несколько раз проезжал мимо нас, пока ему не надоело смотреть на эту толпу упрямцев.

– Однажды, в счастливую для нас минуту, когда император возвращался в свой замок, окружённый свитой из духовных и светских лиц, мы, по обычаю, поклонились ему. Он, заметил нас, долго не отрывал от нас взгляда, а немного погодя, нас вызвали к нему.

– Прежде чем мы решили заговорить, он сам начал речь о том, что мы напрасно приехали к нему, так как он не может и не хочет ничего для нас сделать…

– Милостивый государь, – возразил я. – А я крепко надеялся на Бога и на вашу помощь. Для костёла – потеряна страна, в которой процветало христианство, а империя ничего не выиграла от того, что верх взяли изменники, которые хотят освободиться из-под её власти. Неужели же все эти костёлы, разрушенные язычниками, разграбленные сокровища и попранные права жителей захваченных земель не вопиют к Богу о мщении? Если же ни римский папа, и ни вы, милостивый государь, не вступитесь за нас, то весь наш край погибнет, язычество займёт его, а Рим и империя одинаково пострадают от этого.

– Я говорил горячо, со слезами в голосе. Император призадумался.

– И с этой минуты всё и определилось. На другой день я узнал от самого Генриха, что он похлопочет перед папой об участи костёлов, а Казимиру, – если он задумает вернуться в Польшу, даст в помощь шестьсот вооружённых воинов.

– Оттуда мы уже ехали успокоенные; нам осталось только найти короля. – При дворе королевы Раксы тщательно скрывали место пребывания Казимира. Известно было только то, что он обучается наукам среди духовных, и что мать была бы очень склонна видеть его в монашеском одеянии. Пришлось ездить из одного монастыря в другой, стучась в двери и просить гостеприимства, как бедные странники. Из опасенья, чтобы от нас не скрыли того, кого мы искали, мы даже не говорили, откуда и с какой целью путешествуем, и боялись признаться, что едем от Гнезьна…

– Но в монастырях, когда мы упоминали о сыне Рыксы, – все молчали, не желая или не умея ничего сказать о нём.

– Печально было это наше путешествие, когда мы, как бедные, покорные сироты искали своего короля, который скрывался от нас.

– Но как же вы нашли его? – спросил Лясота.

– Как? Просто каким-то чудом! – вздохнув, отвечал Топор.

– Мы уж было совсем потеряли надежду. Но однажды вечером, когда мы остановились на ночь в маленьком бенедиктинском монастыре сидели за столом за общей трапезой, – один из странствующих монахов начал рассказывать о богобоязненном юноше, который недавно только прибыл туда из Зальфельда и прилежно занимался науками. А был он, как говорила молва, знатного, чуть не королевского рода, – хотя имя его держали в строгой тайне.

Тут уж на нас снизошло как бы откровение Божье, и мы решили, что рассказ этого монаха является для нас указанием с неба. На другой день, никому ни слова не говоря, мы пустились в путь в указанный город и, после долгих и утомительных скитаний по опасным дорогам постучались у дверей монастыря при костёле св. Иакова.

Нас привели к настоятелю монастыря Альберту, который спросил нас о цели путешествия, и когда мы сказали ему, что нас привело сюда желание увидать лично святые места и поклониться им, – приказано было принять нас в монастыре.

Когда мы въезжали во двор, некоторые из наших случайно встретились с королевским слугой Грегором и узнали его; после этого мы уже были вполне уверены, что найдём здесь и самого короля.

С бьющимися сердцами шли мы на трапезу в общую столовую. Уж много лет многие из нас не видели Казимира, но все хорошо помнили черты его юношеского лица, и когда он вошёл в чёрной одежде и занял назначенное ему место подле настоятеля, – все внутренности наши перевернулись. А сам королевич, хоть уж конечно, не ждал, что мы искали его, и, может быть, даже и лиц наших не помнил – всё же, заметив нас издали, задвигался на месте, словно что-то вспомнив. Но наше молчание успокоило его, и он перестал обращать на нас внимание.

Когда трапеза окончилась, и была произведена благодарственная молитва, Казимир поднялся и пошёл вслед за другими. Но нами овладело беспокойство, и нам уж трудно было оставаться в неизвестности; мы заступили ему дорогу и пали перед ним на колени.

Он испугался и отступил, сложив руки и говоря:

– Что вам нужно от меня? Кто вы такие?

Монахи тотчас окружили его, словно собирались защищать от нас. Тогда, целуя край его одежды, я решил заговорить, прося его смилостивиться и спасти нас так, как будто через меня умоляла его вся наша страна:

– Государь наш милостивый! Смилуйся над нами! Тебя скрыли здесь от нас, но мы и сюда пришли за тобой. Сжалься над опустевшим краем, в котором ты родился, сжалься над разрушенными костёлами, где находят себе приют дикие звери, сжалься над рыцарством своим, осуждённым на резню, над не отомщённой кровью и слезами. Вернись к нам, умоляем тебя об этом, вернись и царствуй над нами!

Слёзы потекли из глаз королевича, и он сказал растроганным голосом:

– С вами случилось только то, что вы заслужили своей изменой мне и матери моей. Вы сами изгнали от себя кровь ваших королей. Оставьте же меня мирно окончить здесь мою жизнь. Я навсегда отказываюсь от земной короны, чтобы приобрести в замет неё корону небесную. Хочу жить в тишине и служить только Богу.

Но когда он отступил, как бы собираясь уходить, мы на коленях поползли за ним и преградили ему дорогу.

– Если не нас, то хоть детей наших пожалей, спаси веру христианскую, – вскричал я, – протягивая к нему руки. – Ту веру, которую привил нам своей кровью твой дед и прадед, и которую ты должен беречь и охранять. Ты, государь, рождён не для тишины монастыря, а для суда и расправы над нами, для власти и для борьбы. К тебе протягивает руки несчастная страна – спаси, мы гибнем без тебя!

– Спаси нас! – закричали за мной и все остальные, обнимая его ноги. Рыданья прерывали наши речи, и с нами вместе плакал королевич и все бывшие с ним монахи. Но на все наши мольбы Казимир повторял только одно:

– Я не могу идти с вами… Я исполняю приказание императора, волю моей матери и мою собственную, принося мою жизнь в жертву Богу.

Но мы лежали у ног его и просили неотступно, так что он под конец смягчился и стал колебаться в своём решении.

Потом мы проводили его до его жилища, которое находилось рядом с монастырём, и он расспрашивал нас о Польше, о костёлах и замках и о всех наших несчастьях.

Он жил здесь, как духовное лицо, почти как монах, окружённый небольшим двором, совершенно не соответствовавшим его княжескому сану, ел за общей трапезой со всеми монахами и присутствовал на их общих молитвах. Казалось, он не желал ничего другого и совершенно не стремился к власти.

– Милостивый государь! – говорили мы ему. – Мы приносим тебе не золотую, но терновую корону, и ты должен принять её во имя Христа, который носил её. Смилуйся над бедными!

Чехи опустошили нашу землю, язычество подняло голову и повсюду взяло верх. Маслав с пруссаками ведёт с нами борьбу и берёт в плен твоих рыцарей. Неужели дело, за которое мы проливали нашу кровь, так бесславно погибнет?

– Если бы я отдал вам всю мою кровь, возразил Казимир, – то и это не принесло бы вам пользы. Моих двух рук недостаточно для борьбы с тысячеруким врагом.

И только тут я признался ему, что прежде чем придти сюда, мы побывали у императора и заручились его помощью.

Тогда он оживился и стал расспрашивать, были ли мы у королевы матери, – номы искренне отвечали ему, что до сих пор не были у неё, зная, что наши мольбы будут напрасны.

Поздно ночью, когда уж звонили к молитве, мы расстались с ним, не получив от него никакого обещания. На другой день утром мы все отправились к обедне в костёл св. Иакова, и здесь застали Казимира, распростёртым на земле.

По окончании службы он сделал нам знак, чтобы мы следовали за ним в его жилище. Мы ещё не знали, что нас там ожидает.

При входе он сказал нам:

– Я искал в костёле откровения воли Божьей, и Бог повелел мне идти с вами. Пусть не говорят, что я пожалел для вас своей жизни и крови. Вот я – берите меня с собой.

Обливаясь радостными слезами, мы все пали перед ним на колени.

Нельзя описать словами нашего счастья! Тотчас же мы начали готовиться в путь, хотя аббат Альберти и монахи пытались нам оказать противодействие, обратившись за помощью к епископу Нитхарту, – чтобы тот задержал Казимира и не отпускал с нами.

И вот, вызванные в епископский замок, мы должны были явиться к этому владыке, который из руки императора принял духовную и светскую власть. В одной руке он держал крест, а в другой – меч, и так, в рыцарских доспехах отправляет богослужение и заседает на епископском троне, как король. Выслушав наш рассказ о том, как унижена и загнана вера христианская, он приказал выдать нам короля. Да и сам Казимир, раз уже согласившись ехать с нами, был непреклонен в своём решении, и на третий день мы выехали вместе с ним в Регенсбург к императору Генриху – напомнив ему о данном им обещании.

Император принял нас чрезвычайно ласково и слово своё сдержал. Он приказал достать из своей сокровищницы обе короны и дать их нам и предоставить в распоряжение нашего короля.

– Что же такое случилось с немцем, что он вдруг так разжалобился над нами? – пробормотал Лясота.

– Уж наверное, он это сделал не из любви к нам, – произнёс Топор, – но из справедливого опасения, как бы Бретислав не слишком усилился и не распространил своих владений за чешскую границу.

Из Регенсбурга король решил ехать к матери, чтобы проститься с ней и взять у неё благословение. Напрасно старались мы отклонить его от этой мысли: он, как любящий послушный сын, не хотел идти без её ведома и разрешения.

Пришлось нам уступить его желанию.

Королеву Рыксу мы нашли в Кобленце, где она была всецело занята постройкой небольшого костёла. Её уже уведомили о том, что сын выехал без её разрешения ко двору императора, намереваясь отправиться в Польшу. Мы застали её сильно разгневанной и возмущённой.

Казимира, прибывшего вместе с нами и окружённого императорской свитой, она не сразу допустила к себе. Но он терпеливо ждал, когда она назначит ему свидание, а вместе с ним ждали и мы. Вошли мы все вместе и видели, как он склонившись к её коленям, нашёл у неё материнский приём.

– Вижу, милостивый государь, – сказала она, – что уговоры тех, которые уже раз изменили нам, имеют для вас большую цену, чем предостережения и воля матери. Вы снова хотите вернуться в неблагодарную и дикую страну на жертву язычникам для новой измены, и оставляете здесь спокойное пристанище и счастливую жизнь. Что же я могу ещё сказать, чтобы слово моё имело для вас значение? Император дал своё согласие, ваша милость рвётся ехать, подвергая себя ненужным опасностям, и у меня нет силы, чтобы задержать вас. Я повторяю вам ещё раз, что всё это делается против моей воли, что я этого не хотела и не хочу. И так как ваша милость не хочет считаться с волей матери, то и мать распорядится своим наследным состоянием во славу Божию, а не в пользу вашей милости. Эти люди позорно изгнали меня и принудили вашу милость удалиться, – и мы после этого будем ещё добиваться этого жалкого королевства?

Так говорила королева, и, конечно, если бы не то откровение Божие и не воля императора, Казимиру трудно было бы устоять против просьб и убеждений матери.

До последней минуты она продолжала уговаривать сына, а из сокровищ, вывезенных из Польши, не хотела ничего дать ему, повторяя, что предпочитает употребить их во славу Божию, нежели отдать на разграбление язычникам.

Так мы и расстались с неумолимой королевой, и Казимир поехал с нами. – И Господь Бог уже дал ему победу! – воскликнул Лясота.

– Около него соберётся все рыцарство, ободрятся все наши сердца, а в войске Маслава, поднимется тревога… Бог с нами!

Бог с нами! – прозвучало в горнице, и, словно окрылённые новой надеждой, все стали с места, подняли руки кверху и воскликнули:

– Бог с нами!