Текст книги "Кунигас"

Автор книги: Юзеф Игнаций Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Снова раздались крики, и шапки полетели кверху. Оратор поглодал бороду и огляделся вокруг.

– Рыцарей и немецких ксёндзов нет больше нигде, и замков уж немного осталось, и те мы возьмём голодом или разнесём в щепы… но с чехами мы не можем справиться. Это, милостивец, твоё дело. Если хочешь княжить, надо от них избавиться…

Все, окружавшие посла, кивали головами, подтверждая его слова. Маслав слушал.

– Рыцарей нет больше? – спросил он.

– Да всё равно, что нет, – смеясь отвечал посол, – хоть некоторые ещё прячутся по лесам, – но придут холода, морозы, – волки и тех доедят.

– А замки спалены?

– Если где и остались ещё то недолго продержатся, – возразил посол.

– Вот только один есть поблизости, с тем мы, пожалуй не справимся. Если бы нам дали воинов на помощь, нам было бы легче овладеть им.

– Что же это за замок? – спросил Маслав.

И вся толпа, перебивая друг друга, закричала в ответ.

– Ольшовское городище!

Вшебор почувствовал, как вся кровь просилась ему в лицо.

– Окопались там собачьи дети, – продолжал оратор – защитились машинами и так крепко держаться, что их трудно взят. Голод их изведёт, это правда, но что хорошего? Там женщин много, – они бы нам пригодились, – а за это время – похудеют, – запасы все поедят, – а вдруг придут чехи, возьмут их и ограбят. Там большие богатства собраны жалко будет потерять. – Ольшовское городище? – ещё раз спросил Маслав.

Посол указал рукой в ту сторону, где оно было расположено.

– Дайте нам людей, – сказал он. – Если мы бросимся со всех сторон на валы, они не выдержат… Если поделимся хоть пополам, там хватит богатства на всех. – Туда свезли сокровища со всех сторон да и сам Белина имел достаток… Надо истребить это гнездо без пощады.

Маслав несвязно бормотал что-то; послам от черни принесли пиво, и тут же началось угощение. Все взяли по кубку и с поклоном обратились к пану, принимавшему их у себя, но сам пан был не весел; не по нраву ему была бесцеремонная простота простого народа. Да и они, поглядывая на этого "своего" князя, видимо, не очень им восхищались. Он казался им слишком высокомерным и чересчур походил на прежних панов. Вшебор, который уже собирался уходить, услышав, что началось обсуждение готовившегося совместного нападения на Ольшовское городище, остался послушать, к какому решению придут.

Трудно было разобрать что-нибудь в общем говоре и шуме. Из толпы то и дело вырывались отдельные голоса, заглушавшие говорившего и прерывавшие рассказ. Вшебор понял только одно, что послы старались разжечь в Маславе жадность, описывая ему собранные в замке сокровища, но князь гораздо менее интересовался добычей, чем местоположением замка и численностью охранявших его людей.

Но одним эти силы казались далеко превосходящими их собственные по той причине, что принудили их к отступлению, другие же старались доказать противное, таким образом нельзя было установить количество защитников. В одном только все были согласны – именно в том, что в городище схоронилось много рыцарей, и уж ради этого следовало взять замок, чтобы эти опасные люди как-нибудь не выбрались оттуда и не спаслись.

Для Маслава тоже было гораздо важнее избавиться от тех, которых он считал своими злейшими врагами, чем овладеть богатой добычей. Когда толпа, угостившись и нашумев вдоволь, удалилась, милостиво отпущенная князем, Маслав, утомлённый, опустился на скамью, а Вшебор, воспользовавшись тем, что день уже сменился вечером, побежал под предлогом взглянуть на коней, по направлению к конюшням – искать Собка.

Как при Болеславе – замок и дворовые постройки были полны рыцарства, так теперь при Маславе всё было полно простым людом, который надо было поить и кормить. Около храмов – гусляры и певцы, на валах – воины, а в обоих дворах – толпы народа, стекавшиеся со всех сторон на поклон и располагавшиеся здесь лагерем. Трудно было даже пробраться среди этих шалашей, деревянных балаганчиков, сараев и повсюду расположенных костров. Слышалось пение и смех. Кое-где производилась купля и продажа ещё окровавленной одежды и дорогих материй, награбленных по шляхетским усадьбам.

Вшебор, минуя все эти группы, добрался до сарая, где он ещё издали заметил Собка, но и здесь сновала челядь и надсмотрщики за стадами коней и рогатого скота, так что трудно было поговорить без опаски.

Сделав знак старому слуге, Долива повёл его за собою в ту сторону, где на валу почти не было народа.

Проведя его в безопасное место, Вшебор сказал ему:

– Ваша правда, нам надо скорее возвращаться. Сейчас только приезжали посланные к Маславу, требуют от него помощи, чтобы взять Ольшовское городище; мы должны предупредить наших об опасности и быть уж среди них для защиты замка. Может быть, удастся вырваться оттуда заранее.

Собек хлопнул в ладоши.

– Но как же выбраться отсюда? – спросил Долива. – И попасть сюда было нелегко, а уж выйти – ещё труднее.

Старик беспокойно задвигался.

– Мне-то легко отсюда уйти, – сказал он, – когда захочу, тогда и уйду, и никто меня не спросит, вам хуже.

Он покрутил головой.

– Вот потому-то я вас и спрашиваю, – сказал Вшебор.

– Вы старайтесь только выбраться в лес за Вислу, – сказал Собек, – а там уж моё дело вывести вас дальше.

Долива подумал немного.

– В эту ночь? – спросил он.

– А чего же нам ждать? Они ещё могут заподозрить нас.

Пока они так совещались, наступил вечер, и Вшебор должен был вернуться в замок, чтобы показаться на глаза Маславу. Решено было бежать в эту же ночь.

Долива, допущенный к князю за получением приказаний, нашёл его полусонным после мёда и пива и не расположенным к каким-либо разговорам; он только знаком дал ему понять, что хочет отдохнуть. Вшебор тотчас же вышел и пошёл в свою хату во дворе. В тот вечер никто не приходил за ним и не заглядывал к нему в горницу.

На другой день утром князь вышел к своим людям, чтобы сделать смотр вооружению воинов и их коням. Вернувшись к себе, он приказал позвать охмистра.

Ждали, что он займётся обмундированием новобранцев дружины, но нигде не могли его найти. Хата, где он помещался, была открыта настежь, и огонь в очаге давно выгорел; никто не видел, как он входил в неё.

Люди князя разбежались искать его, но прежде всего глянули в конюшню; ни Собка, ни лошадей их там не было.

Известие о том, что Вшебор исчез, привело Маслава в ярость; в погоню за беглецами были посланы самые надёжные слуги и кони. Князь клялся, что не пощадит ни одного рыцаря, хотя бы тот в ногах у него вымаливал прощенье.

На него напал какой-то непонятный страх. Он целый день провёл на валах, поджидая, не привезут ли тех, за которыми была отправлена погоня. Для них уж была приготовлена виселица.

Только к ночи стали возвращаться посланные с известием, что Вшебор исчез без следа. Паромщики на Висле клялись, что ночью никто не переезжал на тот берег Вислы и никто в окрестностях не видел всадников. Несколько дней искали их следов по обоим сторонам реки. Всё было напрасно.

Губа ходил в храм к гадателям, чтобы они сказали ему, где искать беглецов. Но каждый из них указывал разно.

Не скоро ещё все успокоилось в Плоцке; но приезд новых посланных, совещания с ними и приготовления к походу стёрли понемногу воспоминание о Вшеборе. Готовились в поход на Ольшовское городище, люди Маслава должны были соединиться с окрестными жителями, обложить замок и принудить его к сдаче.

Глава 6

В то время, как в Полоцке Маслав при одном воспоминании о Вшеборе Доливе бил кулаками по столам и по лавкам, грозя мщением, издеваясь над своим товарищем, понося его и ругая шляхту, подославшую к нему изменника, чтобы разузнать его тайны, Вшебор вместе с Собком, переправившись ночью в плавь через Вислу на том месте, где они раньше заметили брод, забирались всё глубже и глубже в чащу леса, подальше от лесных дорог и постоянно меняя направление, как звери, преследуемые охотниками и сбивающие с толку собак. Так, не жалея лошадей, ехали они до тех пор, пока не выбрались на более безопасное место. Старый Собек был в этом случае большой помощью для Вшебора, потому что у него был инстинкт лесного жителя, который никогда его не обманывал. Он узнавал дорогу по коре деревьев, направлению ветра, а ночью по звёздам.

Однако, заботясь прежде всего о том, чтобы замести следы и обмануть преследователей, он в конце концов очутился в совершенно незнакомом месте. Он не боялся заблудиться, но боялся прибыть слишком поздно в Ольшовское городище.

Была поздняя осень, и трудно было прокормить коней, которые вынуждены были питаться молодыми побегами. В этот первый день бегства они достигли только того, что забрались в болота, поросшие густой зарослью, где они чувствовали себя в безопасности. На ночь расположились на лужку между деревьями, не позаботившись даже о том, чтобы сложить шалаш: не было ни времени, ни желания; с коней сняли сукно, служившее им вместо седел и, установив по очереди ночную стражу, расположились на отдых до утра.

На рассвете Собек напоил коней и произвёл разведки местности, соображая, как выбраться отсюда. Пришлось прибегнуть к способу отыскивания направления по коре деревьев. Старый слуга поехал вперёд, внимательно разглядывая дорогу и стараясь выяснить, какой стороны следует держаться.

Было уже около полудня, и лесная чаща, видимо, начинала редеть, указывая на близость поляны и ручья. Они съезжали с небольшого холма, когда Собек вдруг задержал коня и, знаком наказывая Вшебору молчание, остановился на месте. С той стороны, где лес кончался, слышался шум голосов, ясно указывавший на то, что там было довольно большое сборище людей.

Страх овладел стариком: кто же мог так блуждать толпою, как не чехи или чернь, скитавшаяся по всей стране, разорявшая и грабившая города и усадьбы? Попасть к ним в руки, спасшись от Маслава, было бы гибелью. Лицо Собка покрылось смертельной бледностью, в первую минуту он совершенно потерялся и не знал, что делать дальше.

В том месте, где они стояли, широкие стволы деревьев и разросшиеся на опушке леса кусты скрывали их, но малейший шорох мог их выдать. Собек тихо сошёл с лошади и привязал её к дереву, его примеру последовал и Вшебор, пешему не грозила такая опасность, как конному. Оба стали тихонько прокрадываться к тому месту, откуда доносился шум голосов. Они стояли на холме, укрытые за деревьями; у подножья холма протекала маленькая речка; а в долине, расстилавшейся перед ними, они заметили довольно большой лагерь, окружённый возами; на лугу паслись стреноженные кони. В центре лагеря возвышалось несколько палаток, в наскоро выкопанных ямах были разложены костры, а возле них суетилась вооружённая челядь. Можно было различить фигуры нескольких мужчин в рыцарских доспехах, переходивших от одной палатки к другой. Ещё несколько лежало на разостланной на земле подстилке. Все они были хорошо вооружены, а между ними, на воткнутом в землю древке, развевалось знамя, но такое смятое и порванное, что невозможно было различить, кому оно принадлежало. Вшебору и Собку одновременно показалось, что это должны быть чехи, но прежде чем они успели отойти назад, чьи-то сильные руки охватили их сзади и повалили на землю. Вшебор, вспомнив про меч, висевший у него за поясом, собирался защищаться и уже столкнул с себя двух нападавших, но нечаянно заглянув им в лицо, узнал в них слуг своих знакомых магнатов, а те тоже узнали его.

Люди, принявшие Вшебора, благодаря его крестьянской одежде, за простолюдина, и повалившие его на землю, были слуги Шренявы. Собка опрокинул высокий детина, бывший оруженосцем у одного из Яксов.

– Что вы тут делаете? – крикнул Вшебор. – Это ваш обоз?

Слуги только указали на него рукой.

Обрадованный Вшебор, меньше всего ожидавший встретить своих, неожиданно очутился между ними. Он даже не думал, что разбитое рыцарство могло где-нибудь собраться в таком большом количестве. Оставив коней Собку, он поспешил к этому лагерю, который был ему, как будто, послан с неба. Значит, были ещё люди, которые, не потеряв надежды, собрались вместе и держали совет.

Чем ближе он подходил к обозу, тем сильнее была его радость. Отряд не был особенно велик, но все же вместе с челядью и оруженосцами он составлял около ста человек. И все знатные рыцари, из которых он состоял, имели хорошее крепкое оружие и далеко не выглядели такими истощёнными, как Лясота и Топорик, которых он встретил раньше на дороге.

В лагере была тишина и порядок, а захват Вшебора доказывал, что спуск в долину заботливо охранялся.

Глубоко растроганный Вшебор, перейдя через речку, по переброшенному через неё бревну, возблагодарил в душе Бога и почти бегом пустился к расположенному здесь лагерем рыцарству. Его заметили уже издали, и, так как он был плохо одет и его сразу не узнали, то сначала поднялась суматоха, воины торопливо поднимались с земли, а некоторые хватались за оружие, но человек, стоявший на сторожевом посту, присмотревшись к Вшебору, с криком бросился к нему навстречу.

Это был прежний товарищ Доливы, служивший вместе с ним в Казимировой дружине, Самко Дрыя, друживший с обоими братьями, и которого они оба потеряли из вида, когда королевич был изгнан из края, и вся его дружина распалась.

– Вшебор!

– Самко! – крикнули оба, с протянутыми руками бросаясь друг к другу. На этот призыв все, кто был поближе, подошли и окружили их, забрасывая вопросами.

А из большой палатки вышло несколько человек, вероятно, предводителей отряда, к которым

############### к сожалению часть текста до нас не дошла ###############

– Собрать в середину женщин и больных, а кругом поставить вооружённых людей и уходить в лес, – сказал Вшебор. – Соединимся с Трёпкой или ещё с кем-нибудь, а, если и погибнем, то все вместе!

– А те люди, что тут у нас схоронились, – у них ведь нет оружия, как же с ними быть? – спросил Топорчик.

– Их не тронет чернь, их можно оставить в городище, – да и есть там кого жалеть, – проворчал Вшебор. – Что мы погибать будем из-за них, что ли? Им и так нечего опасаться.

На это никто не ответил Вшебору.

– Кто знает, что лучше? – проговорил Канева.

– Старый Белина упрям, об этом с ним нельзя и говорить, – заметил Лясота.

– Он верит в милость Божию, – сказал Топорчик. – Вы ведь слышите, что нам ежедневно говорит отец Гедеон.

– Милость Божия – сама собою, но человек должен и сам заботиться о своём спасении, – возразил Вшебор. – Белине жаль своего добра и отцовского наследия, поэтому он готов уморить всех нас, лишь бы не расставаться с своею требухою.

Старый Лясота сердито оборвал его.

– Не смей так говорить.

– Почему же не говорить, если я так думаю, – сказал Вшебор.

Все на время умолкли, но вдруг из угла раздался голос, принадлежавший бледному, худому шляхтичу в плаще.

– Гм! – сказал он, – да разве мы его рабы, что непременно должны исполнять его волю? У нас свой ум и своя воля, – соединимся вместе и уйдём в лес – кто нам запретит?

– Пусть гниют здесь те, кто этого хочет.

Вшебор, пойманный на слове, в первую минуту смутился.

Он ясно видел по лицам других своих товарищей, что они не одобряли его намерения, и потому он сделал знак своему неожиданному союзнику, чтобы тот пока помолчал.

Старый шляхтич, закутанный в плащ, накинутый на голое тело, проворчал что-то, но удалился на прежнее место в угол. Мшщуй потянул брата за руку. – Пойдём отсюда.

И они отправились на валы совещаться друг с другом.

Оставшийся, неодобрительно отнёсшийся к предложению Вшебора, долго молчали. Лясота нахмурился и вздыхал.

– Если только пойдут нелады и споры, как поступить, – пробурчал он наконец, – и если мы разделимся на два лагеря, – добра не будет и все мы погибнем.

– Э! Что там! – отозвался Топорчик из своего угла. – Я знаю обоих Долив; – из упрямства они на все готовы, но только на словах; наболтают, наспорят, – а когда дойдёт до дела, то и они от других не отстанут.

– Дай Боже! – закончил Лясота. – Я тоже знаю их с детства, – беспокойное племя, но сердца – добрые…

Доливы, выйдя вдвоём, снова начали роптать и возмущаться, причём то тот, то другой, – подливали масла в огонь, Вшебор все приписывал старости и неумелости Белины, Мшщуй охотно поддакивал ему.

– Они всех нас здесь погубят! – воскликнул он.

– Если дождёмся прихода Маслава в городище, то останется только готовиться к смерти – говорил Вшебор. – Нам их не одолеть. У нас во всём недостаток.

– А если так, – прибавил Мшщуй, – соберём всех, кто с нами за одно и уйдём отсюда, хотя бы пришлось ломать ворота.

– Да разве многие к нам пристанут? – спросил Вшебор.

Мшщуй не сомневался в этом. Они начали потихоньку сговариваться, склонившись головами друг к другу. – Вшебор жалел только о том, что он неосторожно проболтался перед всеми, и боялся, как бы Лясота не предупредил Белину; и как бы за ними не учредили надзора. Но Мшщуй, который был ещё более горячего нрава, чем брат, не придавал этому значения.

– Надо только потихоньку добиваться своего, – и тогда, наверное, удастся!

– Но, – прибавил он, понизив голос, – неужели мы оставим здесь Спыткову с дочкой? Как ты думаешь?

– Ну, этого они уж не дождутся! – воскликнул Вшебор.

– А если они не захотят бежать с нами?

Взглянули друг на друга и что-то прошептали.

– Почему нельзя? – громче выговорил Мшщуй. – Придётся завязать рот и вынести их на руках, если сами не захотят – ведь это же их спасение.

– Ну, хорошо, мы похитим их, если только сможем, – возразил Вшебор, – а дальше что?

И только что налаженный мир едва не нарушился: огонь блеснул во взглядах обоих братьев. Ни тот, ни другой не решались обнаружить свои мысли, – никто не желал уступать другому. И, поняв это, потому что братья хорошо знали друг друга, оба умолкли. Так стояли они, смотря в разные стороны и уже не разговаривая друг с другом. Вся их горячность охладела. И только после долгого молчания Вшебор сказал.

– Надо делать своё дело, – а что дальше… это уж мы рассудим между собой… потом.

Мшщуй только молча пожал плечами.

– Пойдём каждый в свою сторону, – закончил Вшебор, – надо потолковать с людьми и вразумить их.

И они пошли в разные стороны – позади рогаток, – где на время томилось множество шляхты, присматривавшейся к расположенному в долине лагерю. Вшебор присоединился к одной группе, Мшщуй – к другой.

Между тем Белины, отец и сын, подобрав себе верных помощников, следили за тем, как укрепляли валы стороны речки.

Тут носили землю, вбивали колья, а неподалёку разрушали постройки, чтобы воспользоваться деревом для кольев.

Работа продвигалась медленно, люди сильно ослабели и разленились от долгого лежанья, от плохой пищи и от безделья.

В этот день им дали по куску мяса и по кубку кислого пива, но и это им не помогло.

В долине вчерашние враги попрежнему стояли лагерем и не двигались с места. За ними всё время наблюдали из замка.

Но вот, подкрепившись пищей и напившись, некоторые из них стали приближаться к вратам замка. Доложили Белине, и он, выбрав лучших стрелков, расставили их у ворот, приказав подпустить врагов на расстояние выстрела, – и осыпать их стрелами. Но те, очевидно, предвидя это и остановились так далеко, что стрелы не могли их достигнуть. Стояла полная тишина, и слова отчётливо доносились издалека.

Пьяная толпа махала в воздухе верёвками, привязанными к колёсам, и кричала защитникам замка.

– Готовьте руки для цепей! Скоро мы вас выкурим из этой ямы!

А с валов как крикнут им в ответ.

– Ах вы, собачьи дети! Язычники, разбойники! Подождите немного, всех вас здесь уложим!

И та, и другая сторона грозили кулаками, и кого что было на сердце и на языке, – все высказали!

Пока продолжалась эта перебранка, – ярость охватила и осаждённых, и нападавших, так что последние, забыв об опасности, начали рваться к воротам, а первые – стоявшие за рогатками, на половину высунулись из-за них. В это время стрелки натянули луки, и несколько стрел засвистело в воздухе. Одна из них выбила глаз нападавшему; – он схватился за него, свалился с коня, а другие окружили его и с бранью и проклятиями, подхватив раненого, вернулись в лагерь.

Так прошёл почти весь день в непрерывном движении и заботах, и никто не обращал внимания на братьев Долив, расхаживающих в толпе, Вшебор стремился пробраться к Спытковой или вызвать её к себе, но Собек сказал ему, что она почти весь день пролежала в слезах и лихорадке, так расстроили её известия о муже.

К вечеру все как-то успокоилось. Пани Марта, хотя и с заплаканными глазами, вышла на верхний мост, а Вшебор, увидев её, сейчас же поспешил к ней навстречу. Хотя мужчинам строго запрещалось подходить к женщинам на мосту, но Долива не обращал на это внимания.

Пани была польщена тем, что он спешил подойти к ней, хоть теперь это уж ни к чему не могло повести. Вшебор же задался целью взбунтовать её и уговорить добровольно оставить городище, потому что им уже овладела эта мысль.

Он начал с того, что спросил её о ней самой и о дочери, а потом начал сокрушаться над положением городища.

– Мы здесь ничего хорошего не высидим! – вполголоса прибавил он. – Я ведь не даром ездил и здоровья своего не жалел – я видел своими глазами, какая сила у Маслава. Если он сюда придёт, никто из нас не останется цел. Спыткова вскрикнула от страха.

– Неужели нет спасения?!

– Могло бы быть, если бы у людей был разум, – отвечал Вшебор, – легко бы вырваться из замка и соединиться где-нибудь со своими. Не все они погибли. Легче в поле защититься небольшой кучке, чем в этой дыре тысячами. Но беда в том, что старый Белина – упрям.

Спытковой неприятно было, когда дурно говорили о Белинах.

Она бросила сердитый взгляд на Вшебора: сама она недолюбливала их, но боялась…

– Не говорите мне о нём ничего, он знает, что делает!

– А мне кажется, что он и сам не знает, – возразил Вшебор. – Он больше всего дрожит над своим богатством и не хочет его бросить.

Марта молча покачала головой.

– Мне жаль вас и вашу дочку, – прибавил Долива. – Ну, что, если вы из-за его упрямства попадёте в руки мужиков!

Спыткова с криком закрыла лицо руками.

– Бог не допустит этого! – плача, воскликнула она.

Немного погодя, она спросила тихо.

– Но что же делать? Что делать? Неужели нет спасения?

– Останется только одно средство, – прорваться отсюда, пока ещё есть время.

– Но куда?

– Отыщем где-нибудь своих, как мы их теперь нашли, – сказал Долива. – Тот самый лагерь, в котором находится муж вашей милости, или другие. – Не все рыцарство погибло.

– Но ведь Маслав и их преследует, и рыцарству негде укрыться.

– Но за то нам будут открыты все пути, – хоть на Русь, хоть к немцам, – везде нам будет спокойнее, чем здесь.

И склонившись к самому уху испуганной женщины, Вшебор признался ей, что он и другие хотят попробовать прорваться из замка, оставив на произвол судьбы всех, кто ещё упрямится.

– И ваша милость должна ехать с нами!

Слова эти так напугали Спыткову, что ей захотелось спрятаться куда-нибудь и не слушать его! Но Вшебор, насильно удержав её, стал умолять, чтобы она, по крайней мере, не выдавала их Белинам, если уж сама не сможет решиться ехать.

Тогда она поклялась ему, целуя крестик, молчать о том, что он ей сказал и обдумать его предложение. И, чувствуя себя совершенно расстроенной и сбитой с толку, попрощалась с ним и ушла к себе, чтобы хорошенько взвесить то, что поведал ей Вшебор. Женщины, сидевшие, как всегда, за пряжей около камина, сразу догадались по встревоженному и задумчивому виду Спытковой, что у неё есть какая-то тяжесть на сердце. Не обращая внимания на вопросы и знаки удивления своих товарок, она пришла прямо на своё место и тяжело опустилась на лавку, как будто не замечая подбежавшей к ней дочери. Но понемногу привычный шум веретён, заглушённый смех и говор женщин вокруг неё вывели её из задумчивости; Кася принесла ей воды, отёрла слёзы, и Спыткова несколько успокоилась.

В этот день и в женской горнице было заметно беспокойство.

То та, то другая женщина выбегали на чердак, смотрели в слуховое окошечко и приносили почти разные вести, то пугая, то утешая друг друга. Попрежнему, не спеша и не волнуясь, двигалась по горницам старая Ганна и на все вопросы отвечала только одно:

– Уж сколько раз они проходили сюда и уходили ни с чем. Таким будет и теперь.

С другой стороны, те, которые слышали от мужей и братьев, как Вшебор рассказывал о могуществе Маслава, тревожились и плакали; некоторые, напротив, мечтали о Казимире и о скором избавлении. Но беспокойство мешало работе и портило настроение.

Всякий раз, когда Томко входил в комнату, все взгляды обращались на него, не скажет ли он что-нибудь; но на лице молодого Белины так же, как на лице его отца, ничего нельзя было прочесть; оно всегда дышало одинаковым спокойствием и достоинством и в час опасности, и в минуту радости. И только тогда, когда только, пробираясь к Здане, оказывался поблизости от Каси, взгляд его прояснялся, губы складывались в улыбку, и все выражение его лица говорило о надежде на лучшее будущее.

Кася напрасно старалась допытаться у матери о причине её испуга; она не отвечала ей и только тихо плакала и вздыхала. И теперь, когда Томко пришёл к ним, – сердце Каси было так встревожено материнским горем, что она прежде всего спросила его, через Здану, не случилось ли чего-нибудь нового, о чём могла узнать её мать.

Белина задумался и ответил Здане так, чтобы Кася слышала его, и при этом он смотрел ей прямо в глаза, – что Спыткова очень долго разговаривала на мосту с Вшебором и, вероятно, он и нагнал на неё такого страха. Томко прибавил ещё:

– Неспокойные люди эти братья Доливы; им бы хотелось, чтобы прежде всего их слушали, а в одном замке не может быть двух начальников. За ними тоже надо будет хорошенько последить.

Снизу уже кричали, призывая Томка к отцу, и он, взглянув ещё раз в глаза Касе, которая только зарумянилась в ответ, ушёл от них, чтобы помогать отцу в надзоре за работами.

Собек, несмотря на страшную усталость после дороги и на ушибы, полученные им во время борьбы с чернью у ворот, пролежав всего какой-нибудь час на соломе около коней, – другого места не было, да он и сам не искал, – встал и пошёл искать себе дела. Его энергичная и любознательная натура не выносила бездействия; в часы, свободные от службы, он плёл корзинки из прутьев, или мешки из верёвок, а, если этого не было под рукой, – строгал лучину. Но, найдя занятие рукам, он глазам и рукам не давал отдыху и прислушивался к малейшему шуму. И часто случалось, что ему удавалось открыть важные вещи по лёгкому шороху или промелькнувшей тени.

Вместе с другими Собек поплёлся на валы, но скоро ему надоело это созерцание. Он пошёл на другую сторону, где производились земляные работы, но и здесь не выстоял долго: люди ходили взад и вперёд, в тесноте задевали друг друга и заводили ссоры. Обойдя весь замок кругом, Собек вернулся в конюшню. Дощатая перегородка отделяла стойла от сарая, где размещался простой люд из первого двора. Многих из них выгнали на работы по укреплению валов, но старики, жёны и дети их остались дома.

За перегородкой слышен был шум разговора, плач и жалобные причитания. Собек, прислонившись к стене, сидел в полудремоте, придумывая себе работу. Но ничего не приходило в голову!

В это время до слуха его долетели слова, которых он, может быть, и не хотел бы слушать, да услышал нечаянно.

– Они только о себе и думают, – говорил старческий голос, – что им за дело, если кто-нибудь из нас сдохнет, – лишь бы они были целы…

– С голоду помираем, – сказал второй.

– Есть не дают, а на работу выгоняют, – заметил женский голос.

– Хорошо тем, что померли, – говорил ещё кто-то. – Они ушли к своим и не знают горя.

– Самое-то горькое начнётся тогда, когда нас осадят, – снова заговорил старик.

– Они будут стрелять из луков, а нас заставят таскать тяжёлые брёвна и камни. А в кого будут попадать стрелы, как не в нас? У них и броня, и кольчуга, и щит, а у нас что? Нашу сукману стрела легко пробьёт.

– Верно, верно, – подхватил другой, – пусть только побольше наших соберётся вместе, надо нам что-нибудь придумать… Если они о нас не думают, будем сами о себе заботиться. Что худого могут нам сделать те? Ведь они – наши. Снюхаемся с ними, и пусть тогда шляхта пойдёт в цепи… Мы вернёмся, хоть на погорелые места.

– А как же с ними сговориться? – возразил старик. – Разве это так легко? Думаешь, они не следят за нами, верят нам? Небось, они тоже догадываются, что у нас на уме.

– Сговориться, – подхватил первый, – не так уж мудрено.

– Ну, как же? Как же?

– Ночью – легко спуститься с валов, – смеясь, отвечал спрошенный. Наступило долгое молчание. Потом послышалось перешёптывание.

– Так и надо сделать, – сказал старик, – а не то все подохнем.

– Поговорите с Репцом, поговорите с Веханом…

– Почему бы нет…

– Надо думать о себе…

Шёпот понизился, так что Собек ничего не мог разобрать, но он слышал ясно злорадное пересмеивание и оживлённое бормотание. Но и того, что он слышал, было достаточно.

Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, встав с соломы, он вышел из конюшни и прошёл на двор с другой стороны, желая увидеть лица заговорщиков. Он успел, обойдя здание, подойти ко входу в сарай, мужчины уже ушли из него, остались только две женщины; младшая кормила ребёнка, а старшая, завернувшись в плахту, дремала подле неё. Но Собек твёрдо запомнил имена Репки и Вехана.

Случай помог ему набрести на след опасности, о которой ещё никто, может быть, не подозревал.

Невольный трепет охватил старика. Он сам не знал, что теперь делать. Следить ещё или сейчас же дать знать, кому следует? А вдруг вся эта болтовня окажется – просто глупостью, а он успеет поднять тревогу? Собек, всю свою жизнь проведший в замках своих панов, глубоко к ним привязанный и разделявший все их надежды и опасенья, встревожился не на шутку.

Когда наступили сумерки, он тихонько вышел из конюшни, выбрался из первого двора и при входе во второй – стал поджидать старого Белину. Он увидел его издали, спокойно отдающего приказания, – и пожалел тревожить его покой всякими вздорными слухами.

Собек решил последить ещё, справедливо рассчитав, что его серая сермяга поможет ему подслушать больше и лучше разузнать дело, – чтобы не наделать напрасной тревоги. Может быть, он жалел и людей, устами которых говорил голод и утомление, на которых он мог навлечь грозное наказание. Пока Собек стоял, приглядываясь к тому, что делалось вокруг, и раздумывая, что ему делать, – вдруг из-за строений послышался шум и крики. Люди бежали в ту сторону.

– Бей, стреляй! – кричали им вслед.

Бросился туда и старый Белина, а за ним и Собек, шум и крики все усиливались.

Никто не знал, что произошло. И только, выбежав на валы, старик узнал, что кто-то, пользуясь темнотой, спустился с валов и ушёл в лагерь нападавших, хоть вслед ему пустили несколько стрел.