355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юзеф Игнаций Крашевский » Кунигас » Текст книги (страница 9)
Кунигас
  • Текст добавлен: 27 ноября 2019, 20:30

Текст книги "Кунигас"


Автор книги: Юзеф Игнаций Крашевский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Была уже ночь, когда двери темницы закрылись за Репцем и Веханом. Около них поставили вооружённую стражу. На валах удвоили число караульных; рыцари начали медленно расходиться с валов по горницам, чтобы приготовиться к завтрашней битве. Наступила тишина, прерываемая только шумом шагов часовых, да бряцаньем мечей, изредка слышался плачущий голос ребёнка.

В главной горнице у огня никто не пытался начать разговора – не о чем было рассуждать и строить предположения, грозная действительность стояла перед глазами.

Лясота, который после последней битвы не мог уже владеть руками, чтобы держать лук и меч, спокойно подбрасывал топливо в камин, другие осматривали свои мечи и доспехи. И, словно сговорившись, почти все взялись за оселки и принялись точить оружие; остальные же пробовали пальцами острия стрел и тетивы у луков.

В горнице все пришло в движение, каждый, усевшись, где пришлось, точил, чистил и направлял оружие и чинил доспехи. Среди наступившего молчания вдруг раздался голос Вшебора.

– Я вижу, что старик хочет свалить на нас вину и показать, что мы своей вылазкой привлекли чернь. Он не сказал этого прямо, но я догадался. Но уверяю вас, что, когда я был в Полоцке у Маслава, там уже сговорились идти на Ольшовское городище, и я спешил привезти вам эту новость.

– Рано или поздно, это должно было случиться, – прибавил Топорчик. – Я благодарю Господа Бога за то, что он мне позволил набраться сил, теперь я не буду сидеть в углу, сложив руки.

То же самое повторил и Канева, который ещё не вылечил своих шишек и синяков, но уже готов был опять действовать. Так, до поздней ночи, шли приготовления, прерывавшиеся от времени до времени отдельными замечаниями; во всём замке, кроме женщин, никто не сомкнул глаз.

Белина даже не присаживался. Опасаясь, как бы сон не одолел его, если он присядет на лавку, он, когда почувствовал, что веки у него слипаются от усталости, скрестил руки на мече, прикрыл глаза и так, стоя, подремал немного.

Уже рассветало, и петухи пели в третий раз, когда все спавшие и только что проснувшиеся были напуганы страшным шумом и криками; все сорвались с своих мест, боясь каких-нибудь козней со стороны неприятеля, и бросились разузнавать, что случилось. Но никто ещё ничего не знал: крики шли со стороны тюремных дверей, где столпились вооружённые воины, и на их зов сбегались все.

Вшебор, бежавший впереди всех с обнажённым мечом, нашёл здесь обоих Белин, их дворню и ещё многих других.

У входа в яму, куда бросили Вехана и Репца, глазам присутствовавших представилось страшное зрелище. В том месте, где стояла ночная стража, лежали теперь два трупа. Незаметно было на них каких-либо следов крови или насилия, шеи были обмотаны верёвками, так сильно стянуты, что глаза выскочили из орбит, а языки вывались изо рта. Около них валялось на земле оружие.

Двери у входа в яму были выломаны, а между тем ночью никто не слышал ни малейшего шума, никто не двигался даже и не переходил через двор. В яме не хватало и других узников, ушедших вместе с беглецами; оставался только старый дворовый человек Белине, посаженный за какое-то бесчинство, его никто не тронул, он остался цел и невредим, но не мог сказать ничего путного, кроме того, что, проснувшись, заметил дуновенье свежего воздуха сквозь открытые двери темницы.

Люди разбежались искать беглецов, которым, по-видимому, трудно было уйти за рогатки, охраняемые многочисленной стражей.

В замке было волнение и замешательство, а среди простого народа – крики, шум, плач и стоны женщин, и возгласы тех, которых избивала стража, потому что надо было как-нибудь водворить порядок и сразу усмирить бунтовщиков и зачинщиков.

Накинув на себя, что попало, выбежали перепуганные женщины, узнать, что случилось? Некоторым из них казалось, что чернь, воспользовавшись темнотою, вторгнулась внутрь городища, и бой разгорелся во дворе.

Более мужественные из них хватали топоры, и многие решали лучше защищаться, сколько хватит сил, чем позорно уступить. Другие же ломали руки и плакали.

Ясный день застал всех обитателей замка в тревоге и смятении, а караульных, в тщетных поисках беглецов… Нигде не было и следа их!

Это бегство ещё увеличило общую тревогу, потому что Репец и Вехан, пробыв долгое время в городище, хорошо его знали и могли быть хорошими проводниками для черни, указав ей слабые стороны обороны.

Солнце всходило в густой тьме и в долине нельзя было ничего различить, заметно только было усиленное движение среди густых масс черни. Наконец утренний туман рассеялся, и тогда все наблюдавшие из замка ясно увидели отряды войска, направлявшегося к валам. Так как болота ещё не замёрзли, а речка, переполненная осенними дождями, вышла из берегов, то с этой стороны нельзя было ожидать нападения; но вскоре заметили, что именно с этой стороны двигалась большая толпа народа, бросавшая в трясину брёвна и доски и устраивавшая мостки для перехода. Осаждённые вынуждены были терпеливо смотреть на все эти приготовления, потому что стрелы не долетали на такое расстояние.

Защитники могли оказаться в безвыходном положении, если бы нападающие бросились на замок сразу со всех сторон. У осаждённых было мало войска, а простой народ, находившийся на первом дворе, годился только на то, чтобы под строгим надзором, разбив их на небольшие кучки, заставить переносить тяжести. Но эти приготовления вызвали в защитниках новую тревогу, все только молча переглянулись между собой.

Пока люди суетились на валах, приготовляясь к обороне, отец Гедеон, по заведённому им обычаю, взошёл с восходом солнца на возвышение, где был устроен алтарь, чтобы совершить богослужение. Собрались все женщины, дети и старики и, опустившись на колени, горячо молились. Рыцарство же, едва успев осенить себя крестным знамением, уже спешило надеть доспехи и идти на валы.

При свете восходящего солнца, рассеявшего утреннюю мглу, защитники увидели у ворот замка небольшой отряд всадников, среди которых Собек узнал Вехана и Репца. Нечего, значит, было искать их в городище. Беглецы рукой указывали на замок, объясняя, с какой стороны к нему было легче добраться. Но нападающие не спешили штурмовать замок, может быть, они поджидали кого-нибудь, может быть, не для чего было торопиться, и они рассчитывали дождаться, когда готов будет мост через болота, и тогда ударить со всех сторон.

До полудня не в кого было пустить стрелу, враг держался в отдалении, и некоторые из осаждённых делали предположения, что нападающие ждали приближения ночи, чтобы с помощью беглецов из замка предпринять какие-нибудь решительные действия.

Городище имело теперь совершенно другой вид. Пока опасность была ещё далеко, люди имели возможность и отдохнуть, и перекинуться между собой словами и шутками, а иной раз поспорить и побраниться; случалось, что только уважение к Белине удерживало их от расправы с помощью меча. Теперь всё это забылось, все снова объединились между собой и даже те, которые отвыкли от всякой борьбы, проводя всё время в лежании и праздности, почувствовали в себе прилив мужества. Все хорошо понимали, что нужны были нечеловеческие усилия, чтобы сопротивляться этим полчищам врагов, затянуть борьбу и, может быть, дождаться помощи от своих. Только на них была вся надежда. Если бы помощь эта запоздала, то защитники городища, истощённые голодом и непрестанным бодрствованием на страже, измученные борьбой без надежды на избавление, должны были бы уступить. Ни люди, ни укрепления замка не выдержали бы штурма.

Весь этот день прошёл в томительном ожидании и взаимных поддразниваниях. Неприятельские отряды подходили к замку и снова отходили, проходили мимо ворот, осыпая защитников насмешками и угрозами. Не успевали осаждённые, воспользоваться отдалением одной группы, прилечь и отдохнуть тут же на валах, как уже приближались новые отряды, пешие и конные, подкрадывались потихоньку, приглядываясь и прислушиваясь.

Всадники подъезжали к замку на расстояние стрелы, пущенной из лука, и начинали вызывать защитников по именам.

– Белина, старый волк! Вылезай из ямы! Эй, Белина!

Другие ругали и высмеивали Долив, Лясоту и всех, кто там был. Вехан и Репец обо всём им донесли.

Но больше всего брани и насмешек выпало на долю старого Белины. Он все слышал, но молчал. А когда ему надоела вся эта брань, он вышел на мост, опёрся на рукоятку меча и так стоял перед ними, спокойно выслушивая их поношенья.

В толпе, должно быть, узнали его; один из нападавших с насмешливым поклоном снял шапку и потом, надвинув её снова на голову, погрозил кулаком.

– Эй, ты, старый разбойник, пивший нашу кровь! Пришёл твой час! Слышишь ты! Теперь ты уж не вырвешься из мужицких когтей. Знаем мы, что у вас там делается – живёте одной гречневой похлёбкой, и людей у вас нет, мы вас скоро выкурим! Сдавайтесь-ка лучше сразу. Ведь всё равно будете висеть, а так мы хоть мучиться вам не дадим, если отворите ворота… И детей не тронем! Если же возьмём силою, живой души не оставим.

Другой зарычал с диким смехом:

– Эй, живо, псы паршивые, отворяйте ворота!

И снова посыпались насмешки и брань.

Белина все стоял неподвижно; ни один мускул на его лице не дрогнул, ни одного слова не вырвалось из его уст; за то другие, менее терпеливые, приходили в бешенство, ругались и проклинали, некоторые даже не могли удержаться и пустили стрелы, хотя и знали, что они не долетят. Полетели и камни сверху в ругателей; более смелые, дальше всех выдвинувшиеся вперёд, оказались пораненными, остальные с криками и бранью отступили.

В этот день не было никаких решительных действий – неприятель чего-то ждал… Вшебор думал, что ждут Маслава.

Между тем мост через болото все удлинялся и приближался к окопам, следя за работами, можно было предположить, что гати и мостки будут закончены на третий день.

Среди этой неизвестности и томительного ожидания, стократ горшего, чем борьба и даже опасность, наступила ночь: ничто так не утомляет и не мучает, как гроза, висящая над головой и готовая ежеминутно разразиться. На другой день погода изменилась: пошёл холодный дождь, задул сильный ветер, зашумел лес с северной стороны, словно вторя шумихе в лагере осаждающих. Видно было, как пригибались к земле верхушки деревьев, как ломались ветки, а дым от костров распространялся вместе с искрами по долине. Некоторые костры загасли под дождём и ветром. Нападающие ничего не предпринимали, а работы над гатями шли непрерывно.

Наконец, около полудня, со стороны лесов послышались громкие крики и эхом покатились по всему лагерю. Люди поспешно вставали и строились в отряды.

Из леса показался небольшой конный отряд, перед которым несли на шесте красное знамя: издали нельзя ещё было различить ни лиц, ни одежд; всадники ехали быстро, перерезали всю долину и взяли путь прямо к воротам замка.

Вшебор, стоявший у рогаток, крикнул первый:

– Это – Маслав!

Все сбежались посмотреть на него; из рыцарей почти все помнили Маслава при дворе Мешка и Рыксы; каждому хотелось увидеть, во что обратится этот гордец.

Действительно, это был он. Сидя на чёрном коне с длинной гривой, весь закованный в броню, в шлеме с султаном, в пурпурном плаще, с золотом, на подобие королевского, он ехал окружённый дружиной. Один оруженосец нёс за ним щит – другой лук и стрелы, третий – огромный меч. Нарядно одетая и прекрасно вооружённая свита окружала нового князя, а тот, подперев руки в бока, высоко задрав голову, ехал прямо к замку, окидывая городище пренебрежительным взглядом.

Мшщуй, прицелившись из лука, собирался уже пустить в него стрелу, рассчитав, что она попадёт в него, но его удержали. Целая толпа людей, обнажив головы, окружила Маслава, о чём-то докладывая ему и выслушивая его приказания.

Судя по их жестам, можно было заключить, что разговор шёл о гати, которую прокладывали к замку с другой стороны. Маслав слушал рассеянно и, почти презрительно отвернувшись от докладчиков, указал в нескольких саженях от себя, напротив ворот замка место, где должны были поставить палатки для него и для его свиты.

Между тем подъехали возы с княжеским добром и остальная часть придворных. Из городища хорошо было видно, как вбивали колья для палаток, рыли ямы для костров, привязывали коней и приготовлялись к ночлегу.

К месту княжеского лагеря тотчас же стала сходиться любопытная черта в самых разнообразных одеждах: приходили с поклонами старшины, с возов снимали бочки и потчевали гостей… Весёлый шум доходил до валов замка. Так наступил тёмный вечер, может быть, последний перед смертельным боем.

Он должен был скоро начаться.

Белина боялся ночного нападения; поэтому он велел всю ночь поддерживать огонь на валах и, отпустив половину защитников на отдых, другую – оставил на страже. В эту ночь никто уже не думал об экономии: на городище тоже открыли бочки с пивом и наварили вдоволь мяса. В главную горницу внизу внесли кадку с мёдом, чтобы подкрепить и подбодрить людей.

А на женской половине никто уж в эту ночь не прял и не пел песней. Девушки шептались между собой, женщины плакали или тихонько молились. Поминутно то та, то другая выбегала из горницы, чтобы самим увидеть и услышать что-нибудь новое и, воспользовавшись общим замешательством перекинуться словом с кем было надо. Даже Кася выбегала несколько раз вместе с Зданой и, прижавшись друг к другу, заглядывали вниз, в окопы. Но ни Томка, ни Мшщуя не было видно. Крепко обнявшись и склонившись друг к другу, девушки тоскливо шептались, прислушиваясь к далёким голосам и стараясь угадать, кому они принадлежат.

– Слышишь? Это голос моего брата! Я узнала бы его в тысячной толпе! Кася качала головкой, стыдясь признаться, что она ещё раньше, чем сестра, узнала голос Томка и приветствовала его румянцем.

– А это? Слышишь? – тихонько шепнула она, стараясь отплатить тем же. – Я могла бы поклясться, что это голос Мшщуя Доливы.

Здана, как будто не доверяя, покачала головой.

– А что мне Мшщуй? – небрежно возразила она.

– Ой, неправда! Ты узнала его голос раньше, чем голос Томка!

Но Здана не всегда признавалась в том, что Мшщуй нравился ей, а она ему. В этот день она как-то не верила ему и сердилась на него. Мшщуй стоял на страже и весь день не подходил к ней и не старался встретиться с нею, со вчерашнего дня он словно забыл о ней, – и она не хотела о нём знать.

– Э, Мшщуй! – отвечала она. – Время ли теперь думать об этом. Боже мой милостивый! Что-то с нами будет! Эти мужики, эта страшная чернь!

Кася взглянула на неё, и в её голубых глазах вспыхнул огонь рыцарской отваги, унаследованной от его предков рыцарей.

– Мы скорее сами себя убьём, чем отдадимся им в руки, – вскричала она. – Никогда этого не будет! Отец Гедеон говорил, что Бог сотворит чудо и спасёт нас, а ведь отец Гедеон – святой человек, и Бог не раз говорил через него!

Кася ещё не окончила говорить, когда внизу показался Томко. Слова замерли у неё на устах, потому что он взглянул на неё таким пронизывающим взглядом, который проник до глубины её сердца, даже дыхание у неё замерло. Здана принялась бранить его за то, что он своим внезапным появлением испугал их обоих, а Кася встретила его улыбкой. В это время наверху, в женской половине, послышался голос Спытковой.

– Кася! Ах, ветреная девчонка! Где же она пропала?

Девушка, вырываясь из объятий Зданы, улыбнулась ещё раз Томку и исчезла.


Глава 2

На женской половине всё ещё спали, измученные долгим бодрствованием, когда их внезапно разбудил страшный шум диких голосов, слившийся со стуком и грохотом, от которых дрожал весь дом. Первый звук, долетавший до их слуха, был воинственный призыв к бою.

Грохот сбрасываемых брёвен и камней смешивался с криками бешенства, среди которых иногда можно было различить стон раненого или брань рыцарей. На крыши летел град камней, бросаемых из пращей осаждённых, а стены тряслись, и все городище гудело от топота ног и беготни кругом всего замка по мостам.

Слышно было, как целыми толпами защитники срывались с одного места и бежали в другое, туда где грозила опасность. Иногда весь этот хаос звуков покрывался голосом начальника обороны, и тотчас же тонул в море криков. Слышался треск разбиваемых рогаток, гул срывающихся камней, и стоны тех, на кого они обрушивались.

Женщины с плачем вскакивали с постелей, набрасывали на себя одежду и, торопливо крестясь, бежали, сами не зная куда, крича, толкая друг друга и почти не сознавая, что они делают…

Только одна Ганна Белинова стояла посреди горницы бледная, но спокойная; она была уже одета и с грустью и жалостью смотрела на своё испуганное и переполошившееся стадо.

– Они уже ломятся в ворота! – с громким плачем кричала Спыткова, наблюдавшая из чердачного окошка. – Что делать? Боже милосердный! Что делать? Спасайтесь, кто может!

В горницу то и дело вбегали служанки.

– Уже подходят от Ольшанки! – кричала одна. – Перешли через болото!

– Идут всей громадой к воротам! – говорила другая.

– Камни летят градом, а из-за стрел света не видно! – докладывала третья…

– Эмо подстрелили, когда она несла воду, – вся запыхавшись, вбежала ещё одна, – с перепуга она уронила кувшин и разбила.

– Кувшин мой! – прервала её с жестом отчаянья Ганна Белинова. – Мой хороший кувшин!

Ей не столько было жаль подстреленную девушку, сколько кувшин. Не успела она докончить этих слов, как в горницу вбежала молодая женщина с заплаканным лицом и окровавленной рукой. Стрелы в ране уже не было, но кровь ещё сочилась из неё, а из глаз обильно текли слёзы, и от страха она не могла вымолвить ни слова. Здана сейчас же принялась обмывать и перевязывать рану, а Кася помогала ей. Поднялся плач и причитания.

Не успели ещё они успокоиться после этого случая, как в дверь постучали. Все со страха отскочили от них.

– Отец Гедеон идёт служить утреню! – раздался голос за дверью.

Женщины совсем забыли о службе, а молитва была так нужна их душам! Все принялись торопливо одеваться, чтобы поспеть к утрене. Даже Спыткова, нелюбившая рано вставать и одеваться, набросила что-то на себя, чтобы идти вместе с другими.

Среди стен, дрожавших от разыгравшегося боя, на своём обычном месте, под лёгкою крышею, на которую сыпался град камней, отец Гедеон приносил бескровную жертву так невозмутимо спокойно, как будто бы он находился в своём тихом монастыре в прежнее счастливое время.

Во дворе, на открытом возвышении, отзвуки борьбы на валах казались такими громкими и страшными, что перепуганные женщины, – едва только вышли из дома, упали на колени и не в силах молиться, обратили заплаканные глаза на капеллана, которого, казалось, не волновал ни этот шум, ни грохот камней, скатывающихся с крыш, ни стоны раненых. Старец был весь в молитве и в Боге, душа его витала в ином мире!

Его окружали только женщины и маленькие дети. Все мальчики постарше, – как их ни прогоняли прочь и не удерживали, пошли на окопы на окопы метать из пращей и стрелять из маленьких луков. – Воины не могли от них избавиться!

Среди заплаканных женских лиц выделялось спокойное лицо старой Белиновой и полудетское ещё с широко открытыми глазами и полуоткрытым ртом лицо Каси, дышавшее почти мужским воодушевлением. Она, казалось, готова была каждую минуту сорваться с места, чтобы бежать и принять участие в борьбе. Нахмуренное личико её горело пламенным гневом и неудержимым желанием бежать туда, где кипел бой. Здана несколько раз с изумлением оглянулась на неё.

– Что с тобой?

– Со мной? Я хотела бы тоже сражаться! – тяжело переводя дыхание, отвечала Кася, – ах, я так хотела бы сражаться!

Белинова закрыла ей рот рукою.

Борьба казалась тем более страшною, что не видно было, как она происходит, и сюда относились только отзвуки её.

Прислушиваясь к ним, молящиеся женщины, девушки и дети старались угадать, с какой стороны исходили эти крики боли и гнева и из чьей груди вырывались.

Все головы поворачивались в сторону замковых ворот, около которых происходил самый ожесточённый бой.

Когда, наконец, отец Гедеон повернулся и, описав в воздухе большой крест, благословил женщин, детей и тех, которые сражались за них, – все женщины с плачем упали на землю… Капеллан уже удалился к себе, а ни всё ещё не решались встать. Только одна Кася вскочила на ноги и, вся дрожа от желания быть там, где разгорался бой, смотрела в ту сторону, где были ворота.

Здана схватила её за руку и почти силою увела в горницу.

Как завидовала Кася старой Ганне Белиновой, которая, не обращая внимания на камни и стрелы, пролетавшие над её головой и падавшие во дворе, пошла взглянуть собственными глазами на то, что там делалось, а разделить опасность с своим паном и мужем.

У неё было смелое и мужественное сердце, стойко выдержавшее потерю двух дочерей и одного сына. Из пятерых детей осталось только двое, и один был, в эту минуту, наверное, там, где кипел самый жаркий бой, где была наибольшая опасность!

В нижней горнице никого не было: старые, слабые, раненые – все потащились на валы, чтобы принести там посильную пользу. В тот день никто не был там лишним, даже самые слабые могли на что-нибудь пригодиться. Сюда прибегали только раненые, чтобы перевязать рану и остановить кровь, – и тотчас возвращались на своё место. Подстреленный Топорчик зубами перевязывал себе рану, из которой обильно текла кровь, – торопясь бежать к своим.

Словно муравьи, копошились люди вокруг городища, стремясь взять его приступом. Оставшиеся в долине напирали на передних. Отступление было невозможно даже при желании; огромные брёвна и камни, сбрасываемые вниз, в толпу, придавливали напиравших, разбивали им руки и ноги, но им некуда было податься, потому что на них напирали сзади. Живые карабкались по телам убитых и искалеченных, образовавшим целый вал у рогаток.

Маслав, стоя в стороне, приказывал трубить в рог, чтобы поддерживали воодушевление. Осаждавшие окружили замок такою плотную стеною, что не было место на валах, где бы не приходилось обороняться.

И даже со стороны речки по нам скоро положенным жердям и по мосту двигалась толпа, напиравшая с особенным упорством, потому что рассчитывала, что здесь встретит наименьшее сопротивление. При небольшом количестве защитников участие простого народа могло бы принести большую пользу, но Белина пользовался ими, только разделяя их на маленькие группы, смешивая их с рыцарями и устанавливая над ними строгий надзор. У ворот же не было ни одного простолюдина. Народ же шёл неохотно, лениво, с угрюмым видом, понуждаемый угрозами и едва исполняя приказания. Выражение скрытого гнева не сходило с их лиц, и казалось, что они каждую минуту могли взбунтоваться. Они таскали брёвна, передвигали камни, носили кипящую смолу, но за ними, как за рабами, всё время присматривали старшины.

Вехан и Репец, вертевшиеся в толпе нападающим, давали знаки своим и громко призывали их возраст против осаждённых. Бледные лица загорались зловещим румянцем, но руки не осмеливались бросить работу. Белина с мечом в руках не спускал с них глаз. Всякое сопротивление грозило им смертью. Женщины простолюдинки с грудными детьми на руках выбегали с распущенными волосами, возбуждённые шумом борьбы, к своим мужьям и братьям и призывали их к бунту, но их, как скот, загоняли в сараи, и оттуда доносились только крики и стоны.

Положение было отчаянное и ещё ухудшалось с каждым часом. Со стороны речки, там, где только что подсыпали валы и установили новые рогатки, после первого же натиска обломалась большая часть заграждения… Образовалась брешь. Все, кто только мог, тотчас же бросились к этому месту и принялись заваливать его всем, что нашлось под рукой. К счастью, удалось поправить дело с помощью досок и кольев от разбросанных строений. Братья Доливы показывали чудеса, работая за десятерых.

Оба они, сварливые и неспокойные в обычной мирной жизни, горячие духом, всегда готовые повздорить и поссориться, теперь оказались дельными, неутомимыми, и несмотря на то, что кровь обильно струилась из их ран, и стрелы торчали в них, как иглы у ежей, а от камней всё тело было в шишках и синяках, ни один из них не охнул и не пошёл перевязывать раны.

Каждый удар врага удваивал их силы, они передвигали такие тяжести, каких ни один из них в другое время не мог бы сдвинуться с места, и даже не чувствовали утомления, посмеивались, довольные собой. Глядя на них, старый Белина чувствовал себя счастливым, и в самый разгар боя обнял Мшщуя и поцеловал его в голову. Между тем люди, напиравшие на замок со всех сторон, оказались в довольно опасном положении. Довольно большой отряд переправлялся через узкую часть, отделённый от остального войска быстро текущей речкой. Вшебор, присмотревшись к ним, сбежал с валов к Белине.

– Смилуйся, отец! – сказал он. – Дай мне горсточку людей! Много не надо, но дай сколько-нибудь! Выпустите меня через какую-нибудь! Выпустите меня через какую-нибудь щель на эту чернь, я их потоплю в болоте!

– Где? Каким образом? – спросил Белина.

– Смотрите, какая узкая гать. Они не рассчитывают на нападение. А если мы на них бросимся, они уйдут. Ведь это не воины и не рыцари, все они взяты от сохи и бороны. Их можно живо разметать в разные стороны.

Белина, подняв руки, защищался и не хотел уступить.

– Ведь пойдёте на гибель! Жаль мне вас!

– Вернёмся невредимыми, отец; пусти, а то я не выдержу и один брошусь на целую толпу! – воскликнул Вшебор.

Предприятие это в первую минуту всякому могло показаться безумным. Броситься какому-нибудь десятку – двум воинов на толпу в несколько сот людей – казалось немыслемым. Но надо было помнить, что весь этот народ, согнанный под городище, был безоружен, одет в рубахи и сермяги и не мог сравниться с вооружёнными рыцарями. Вшебор ручался и клялся, что прогонит чернь, если только ему дадут нескольких вооружённых людей на помощь. Для осаждённых было очень важно прогнать отсюда нападающих, чтобы обратить все внимание на другие стороны.

Но Белина долго колебался и не давал согласия. Не так-то легко было выпустить отряд охотников из городища.

Главный вход в городище находился с противоположной стороны, а со стороны речки была только небольшая калитка, давно уже забитая и засыпанная, так что её трудно даже было отыскать среди заграждений. Её надо было теперь открыть, рискуя тем, что в случае неуспеха, чернь прорвётся через неё в городище.

Поэтому старый Белина упорно отказывал в своём согласии и готов бороться в городище до последней крайности, но не пускался в рискованные и опасные предприятия. Но с Вшебором трудно было поладить, когда он что-нибудь задумывал: он так уговаривал, упрашивал, настаивал, что в конце концов получил разрешение.

И как только Белина кивнул головой в знак согласия, Вшебор полетел, как безумный, сзывал охотников; на его призыв отозвались все пылкие головы.

– Идём пробовать счастья!

Сражаться, стоя в этой тесноте, никому не было особенно приятно, и Вшеборов план вылазки всем вскружил головы. Нападающие, очевидно, не могли ожидать натиска с этой стороны.

Начали открывать калитку, отваливая землю и тяжести, но прежде чем эта работа была окончена, отряд Вшебора стоял уже наготове.

– Здесь не надо мечей, возьмём топоры и дротики, как на диких зверей, – крикнул предводитель.

Охотники схватили топоры и дротики и, прикрытые панцирями, а некоторые укрываясь за щитами, выбежали из ворот.

Толпа черни, напиравшая на замок с этой стороны, не ожидала вылазки; и в первую минуту, когда открылась калитка, они подумали, что это измена внутри замка, и что её открыл простой народ, желавший соединиться с ними. Они немного отступили из предосторожности… Но в ту же минуту Вшебор с товарищами врезался в самую толпу и принялся колоть и рубить на обе стороны. С валов, по данному знаку, сбросили огромные брёвна, а на ближайших начали лить кипящую смолу. А Вшебор с криком напирал на них. Растерявшаяся перепуганная чернь в беспорядке бросилась к гатям и мосту, но навстречу им шли новые отряды; отступавшие столкнулись с наступавшими, и значительная часть первых, убегавшая от топоров и копий, должна была соскочить в воду и трясину…

Вшебор и его товарищи отлично воспользовались этой первой минутой замешательства и стали напирать сзади ещё сильнее. Необузданная толпа всегда склонна бежать по первому примеру. И вот весь этот муравейник вдруг обратился в бегство. Те, которые шли вперёд, повернулись и с воплями побежали назад; многие оступались, падали в болото, сталкивались другими бежавшими в реку. А Вшебор беспощадно бил, рубил топором и неся дальше. Между тем осаждающие, отделённые водой и не видевшие за стенами городища, что делалось с той стороны, даже не догадывались о происходившем и потому не могли своевременно придти на помощь своим.

Доливы отделились в этом первом столкновении с врагом поразительно счастливо, а что всего удивительнее – они не увлеклись и не забрались слишком далеко вперёд. Дойдя до половины моста, они начали рубить его и срывать доски, а, покончив с этим вернулись в замок.

Отброшенная таким образом чернь уже не смела и не могла вернуться и оставалась пока на противоположном берегу. Дерзкой безумной выходке Вшебора городище было обязано тем, что оборона могла сосредоточиться там, где скопились главные силы Маславова войска.

Их огромное количество увеличивало только общую суматоху, но не приносило существенной пользы. Большая часть их, стоявшая бездеятельно в долине, теснила своих, бросала камни из пращей, которые часто падали на головы их же товарищей, а подойти ближе не имела возможности. Окопы были завалены трупами и ранеными.

Брёвна придавливали людей до полусмерти, но они не могли из-под них выбраться. По их телам и по трупам убитых осаждавшие шли уже не так стремительно, потому что из-за рогаток на них сыпался град камней, а на головы их лилась кипящая смола.

Яростный бой длился до полудня. Маслав, надеявшийся покончить с замком в каких-нибудь два-три часа, приходил в бешенство, наблюдая упорную борьбу защитников, которая стоила им уже столько жизней и отнимала мужество у остальной черни. Тогда, выбрав надёжных людей из своего войска, он приказал им подойти к главным воротам, поджечь их и начать рубить.

Но около ворот давно уже были приняты все меры для обороны. Самое их положение облегчало защиту. Главный вход находился в узком проходе, в котором могли поместиться в ширину всего несколько человек.

Белина ещё с утра отдал приказ облить водой доски, чтобы они не могли легко загореться.

На верхнем мосту над воротами, защищённом навесом, стали лучшие воины, первые смельчаки из молодёжи. Навес охранял их от града стрел и камней, и они, защищённые таким образом от вражеских ударов, могли успешно обороняться отсюда. Тут же были свалены груды камней и толстых брёвен, да и рук было достаточно. Маслав, подъехав сам с этой стороны, указывал своим на ворота, побуждая их напирать отсюда; подбежало несколько десятков воинов с липовыми щитами, обитыми кожей, которые были пригодны в поле против мечей, но не могли защитить от камней и брёвен.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю