Текст книги "Кунигас"

Автор книги: Юзеф Игнаций Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

На следующие дни в долине все оставалось по-прежнему: новых сил не прибавилось в неприятельском лагере, а ранее прибывшие не отважились подойти ближе. Замок усердно готовился к обороне; старый Белина почти не уходил с валов, – прохаживался по дворам или заглядывал за рогатки, зорко следя за людьми, строго карая за всякий проступок и почти не зная отдыха. Когда голод начинал докучать ему, он шёл и кричал, чтобы ему принесли пищу, и ему подавали ту самую похлёбку, которую ели все, даже не присаживаясь, он подкреплял свои силы и снова возвращался к своим занятиям.

Вид этого старца и его личный пример не позволяли и другим требовать большего; никто не осмеливался роптать.

Валы со стороны речки и болот были увеличены, ограждены новыми рогатками, брёвна и каменья были втащены наверх и приготовлены на случай нападения, а со времени бегства из замка одного из простолюдинов, днём и ночью повсюду была расставлена бдительная стража.

Между тем лагерь, расположенный над речкой, бездействовал, словно он только угрожал своим присутствием, не предпринимая никаких решительных действий.

Напротив валов возвели, как будто для забавы, несколько виселиц, и, показывая на них, кричали:

– Это – для вас!

Но этим и закончились все их труды. Они себе расхаживали по долине и над речкой, пели песни, ели и пили; ночью разводили костры, а днём отправлялись на охоту.

Вшебору так и не удалось уговорить кого-нибудь прорваться из замка; а вдвоём с братом он не отваживался, да и не хотел бежать. Спыткова, которую он всячески убеждал, оставалась непреклонной и даже слушать об этом не хотела.

Другие тоже отворачивались от него, когда он начинал говорить об этом, и только пожимали плечами; наконец, и сам Долива потерял весь пыл убежденья, хотя про себя продолжать думать, что сидеть в Ольшовском городище было равносильно смерти.

Доливы были уже всем известны тем, что они всегда носились с каким-нибудь планом, поэтому им давали выболтаться, пока они не охладевали сами и не выдумывали себе чего нибудь нового.

И осаждённые, и осаждавшие развлекали себя тем, что посылали друг другу ругательства и угрозы. Небольшая группа людей подходила к воротам замка и, подперев руки в бока, вызывала противников на словесный поединок, в котором ни та, ни другая сторона не скупились на бранные слова. Плевали друг на друга, грозили кулаками, показывали на виселицы, на которых уже висели две собаки, – иногда кто-нибудь позадорнее, бросал камень или пускал стрелу, – и только ночь вносила успокоение.

Доливы почти с каждым днём всё больше и больше тяготились этой однообразной жизнью. Они стали проситься – устроить вылазку и предлагали себя в качестве предводителей, но и на это не последовало согласия. Так прошло дней десять, и, так как братья, проводя целые часы в бездействии у камина в большой горнице, постоянно с кем-нибудь ссорились, то в конце концов все от них отстали, и они расхаживали в одиночку, угрюмые и недовольные.

Но ссоры эти были не серьёзные, на другой день все уже забывали о них, и разговоры начинались заново, и опять заканчивались спором. Когда наступал вечер, а с ним холод и тьма, братьев начинало тянуть в тёплую горницу, – они смирно усаживались у камина и молча слушали, но потом который-нибудь из них не выдерживал и вставлял резкое замечание, – ему отвечали тоже в резкой форме, и ссора разгоралась.

И вот, случилось однажды – это было уже на одиннадцатый день, – не заметил того, что старый Белина потихоньку вошёл в горницу и остановился поодаль, Вшебор в ответ на жалобы о том, что осада так затянулась, и не видно было конца ей, заговорил недовольным тоном.

– Что за диво! Сидим в этой дыре, как кролики. Мужики смеются над нами и нисколько с нами не считаются. Да и правда! Уж давно надо было показать им, что мы ещё сильны и не дрожим перед ними, так что даже носа не смеем из-за ворот высунуть.

– Попробуй-ка показать им нос, они его тебе оботрут! – сказал Лясота. – Никогда! – воскликнул Вшебор, – если бы только нашлись хоть десять охотников, с таким же сердцем, какое чувствую в себе, то уж проучил бы я эту сволочь! Уж повисели бы они у меня на собственных виселицах, рядом с собаками!

Канева, который успел уже оправиться после своей несчастной охоты на лося, – крикнул:

– А в придачу к этим десяти – и я с вами!

– И я, и я, – раздались ещё голоса.

– Но всё это напрасные слова, – рассмеявшись, сказал Вшебор, который имел зуб против старого Белины, – наш вождь и князь не позволит этого; он скорее позволит нам заживо сгнить…

В это время Вшебор почувствовал, что чья-то огромная ладонь ударила его сзади по плечу, и в то же время в горнице раздался громкий голос.

– Ну, что-же – с Богом! Я позволяю, я желаю вашей крови, но кровь не вода, если уж вашей милости так не терпится! Идите!

Вшебор, слегка смущённый, повернулся, узнав по голосу старого Белину, который стоял за ним.

– У вас кровь горячая, – закончил старик, – вот как набьют вам шишек, так она у вас остынет… Идите, если желаете, но глупости не делайте.

– И пойдём! – воскликнул Долива, срываясь с места. – Видит Бог, я сдержу слово. Я не на ветер говорил и исполню всё, что задумал. Пусть же и те, что соглашались идти со мной, сдержат обещание.

Тогда все, которые вызывались с ним раньше, закричали:

– Идём, идём, – говори, когда?

– Когда? – смеясь, возразил горячий Вшебор. – А зачем нам откладывать? Ночь тёмная, как и нужно, сверху не каплет, чернь полегла уже спать. Почему же сегодня – хуже, чем завтра?

Белина, стоя позади, внимательно слушал.

– А что бы вы не говорили, – пробурчал он, – что у Белинов не хватает мужества, то с вами пойдёт и Томко.

От дверей послышался бодрый, весёлый голос.

– Я готов идти!

Вся кровь закипела у Вшебора, он бросился к дверям, за ним – другие, побежали в конюшню к коням, потом в горницы – надеть кафтаны и меховые колпаки, подвязать к поясу меч, найти копьё; тут же советовались, брать или не брать с собой щиты, запастись ли на случай топорами или оставить их в покое, – топор уже и в то время начинал выходить из употребления. Каждому предоставлено было одеваться и вооружаться по собственному усмотрению; так все и сделали, кто больше всего полагался на меч, взял с собой меч, а кому было удобнее действовать секирой и молотом, тот привязывал их сбоку. По всему двору, как молния, разнеслась весть о вылазке. Кто-то побежал с этой вестью наверх, на женскую половину, где девушки ещё сидели у огня за пряжей: здесь поднялся страшный плач и ропот. Белиновой очень не хотелось отпускать сына, но она не смела вступаться, так как это была воля мужа. Бедная женщина всплакнула потихоньку и отошла к стороне вытереть слёзы. Расплакалась и Здана, увидев слёзы матери: жаль ей было и брата, и Мшщуя, хоть она и не хотела признаться в этом. Мшщуй Долива пленили сердце хорошенькой девушки. Случилось это совершенно для неё незаметно. Он старался подружиться с нею, чтобы через неё добраться до Каси. Здана взглянула на него, засмеялась, заболтала, и между ними завязалась дружба, а теперь они уже поглядывали друг на друга так, как будто из всей этой дружбы успело вырасти другое чувство. Чем же был виноват бедный Мшщуй? Кася даже и не смотрела на него, а эта не боялась ни взгляда, ни разговора, ни весёлого смеха; да и трудно сидеть в осаждённом замке.

Катя Спыткова так перепугалась и расплакалась, что чуть не выдала матери свою тайну. Она вместе с Зданой выбежала даже на мост, чтобы увидеть Томка в полном рыцарском наряде. Бедняжка совсем потеряла голову и только потом, опомнившись, крадучись вернулась назад. Но её счастье Спыткова мать, занятая повествованием о собственной жизни, не заметила отсутствия дочери.

В неожиданной вылазке приняли участие, кроме Доливов, двенадцать охотников, молодец к молодцу, крепкая, сильная, горячая молодёжь, хорошо вооружённая и не боявшаяся идти, хотя бы против тысячи, а к черни относившаяся с пренебрежением и смотревшая на вылазку, как на охотничью прогулку. Все шли спокойно, со смехом и радостью в сердце. У ворот все уже было готово к тому, чтобы осторожно отворить их и быть настороже, чтобы вовремя впустить назад, если бы за осаждёнными была погоня.

Собек, который, должно быть, никогда не спал, подошёл к маленькому отряду и дал дельный совет. Кони врагов паслись обыкновенно ночью около стога сложенного сена, который находился в некотором отдалении от костров. Старый слуга предложил подкрасться к стаду и потихоньку отогнать его подальше, чтобы враги не могли воспользоваться конями для погони. План этот всем казался трудно исполнимым и опасным, но Собек был известен тем, что он никогда не брался за такое дело, которого не мог выполнить. Его выпустили вперёд и стали поджидать, когда он, выскользнув как мышь из ворот, исполнит задуманное и даст им знак, что кони угнаны от стога. Нетерпеливой молодёжи минуты ожидания казались слишком долгими, но вот, наконец, послышался топот бегущих коней, а в городище осторожно открылись ворота, и по одному стали выезжать охотники. Спустившись с холма и сбившись в кучу, они с громким криком пустили коней вскачь прямо к догорающим кострам.

Около них не было даже стражи, так не ожидала чернь этого нападения. Большая часть людей уже спала, когда Вшебор, ехавший впереди, влетел, как вихрь, в самую середину лагеря. Поднялась страшная суматоха и тревога, и, начиная с того места, где избивали лежачих, распространилась на другой на другой конец лагеря.

Разбуженная чернь вскакивала, не понимая, что происходит, и предполагая, что враг гораздо сильнее, чем он был на самом деле. Просыпаясь во мраке, охваченные страхом, слыша вокруг себя крики и стоны, все бросились бежать, кто куда: один в лес, другие к речке и болотам, а третьи – куда попало, и, не различая дороги, попадались в руки неприятелям.

Вшебор и Мшщуй, сидя на конях, били, секли, топтали упавших, бешено размахивая топорами, другие энергично помогали им, и хотя судьба им благоприятствовала, и толпа черни не успела ещё опомниться, они решили возвращаться в замок; забросив нескольким петлю на шею, Вшебор, Мшщуй, Топорчик и Томко стали громко созывать своих. И прежде чем застигнутая врасплох чернь успела опомниться, охотники уже скакали назад к городищу и удосужились даже повесить пойманных на приготовленных виселицах.

Всё это произошло так быстро, неожиданно и удачно, что, когда они въехали обратно в ворота, просто не верилось глазам! Окровавленные мечи, топоры и руки свидетельствовали о том, что они недаром хвастались.

Толпа черни даже не погналась за ними, так как большая часть разбежалась и боялась скоро вернуться. Пока все собрались, разложили костры, посчитали оставшихся – охотников уже и след простыл.

Вшебор возвращался весёлый, гордый, счастливый, как настоящий победитель.

Его приветствовали рукоплесканиями, и только Белина, обнимая сына, сказал сдавленным голосом:

– Я не мог запретить вам. Но дай-то Бог, чтобы мы не дорого заплатили, слишком дорого за эту кратковременную радость!

До самого утра не произошло никаких перемен; только в лагере всё время шумели, кричали и суетливо двигались. Едва только рассвело, пришли люди и поснимали трупы с виселиц, чтобы ясный день не увидел их позора. Утром не разложили, как всегда, костров, и все чего-то суетились, бегали туда и сюда и ссорились, – наконец, отделилась небольшая группа и отправилась в лес.

День этот прошёл сравнительно спокойно, разговор вертелся по преимуществу, около вылазки, которая доставила обильный материал для рассказов. Внизу, в главной горнице, и вверху, за пряжей, только об этом и говорили. Здана гордилась братом, но рассказывая о нём, нет-нет да и ввернёт словечко о Мшщуе. А потом сама же обливалась румянцем и тревожно оглядывалась, – не подсмотрел ли кто и не отгадал ли её тайны, – и сердце её билось усиленно.

На лице старого Белины нельзя было заметить особенной радости по поводу одержанной над врагом победы; лоб его, как всегда, был покрыт глубокими морщинами, которые провели на нём тревога и забота; он попрежнему заглядывал во все углы, требовал от стражи усиленного внимания и отдавал приказы.

Может быть, он догадывался, что простой народ, наружно высказавший ему полное послушание, что-то замышляет про себя.

Между тем, Собек, которому удалось подслушать разговор, не торопился сообщить о нём хозяину. Но бегство одного из этих людей обеспокоило его, и он решил проследить это дело до конца. Он уже давно замечал косые взгляды, перешёптывания по углам, признаки недовольства под маской послушания, а иной раз и явное сопротивление и даже взрыв отчаянья, тотчас же подавляемый страхом.

Никого так не боялись, как старого Белину; он умел быть неумолимым для непослушных, наказывал сурово и не прощал никогда. Быть может, сердце у него было доброе, но теперь он не мог обойтись без суровых мер для ослушников. Когда один из простолюдинов, поругавшись со стариками и нагрубив им, сбежал вниз, – стали подозревать всех, и отдан был приказ учредить строгий надзор за обитателями первого двора, – это в свою очередь усилило общее недовольство.

Собек ни о чём ещё не доносил, а только всюду расхаживал и прислушивался… Ему хотелось найти тех двух коноводов, имена которых остались у него в памяти. Но это ему сразу не удалось; очевидно это были не имена, а прозвища, и он ни от кого не мог узнать о них. Старый слуга давно уже отстал от простого народа, к которому он принадлежал по рожденью, и всей душой сочувствовал шляхте, среди которой он жил с детства и привык служить их интересам.

Не легко было ему, в силу его положения, преданного панам слуги, проследить зачинщиков: народ не доверял дворовым людям и всячески избегал разговоров с ними; едва только кто-нибудь из них показывался, как все умолкали, обмениваясь взглядами или начинали говорить о посторонних вещах. Напрасно старик вмешивался в толпу, притворяясь то полу-глухим, то придурковатым. Где бы не показался верный слуга, все разговоры обрывались, и все глаза следили за каждым его движением.

Но угрюмое и грозное выражение их лиц убеждало его в том, что среди них затевалось что-то недоброе. То же самое чуял и старый Белина, который особенно часто заглядывал сюда и не пропускал без внимания ни одного уголка.

Когда Вшебор с охотниками готовился к вылазке, на большом дворе, несмотря на позднее время, все зашумело и заволновалось. Кто только мог, бросились на валы, чтобы увидеть своими глазами, чем кончится эта смелая затея.

Собек, воспользовавшись этим, укрылся в тёмном уголке и подслушал угрозы, проклятья и ропот, когда на виселицах показались трупы.

Народ этот чувствовал в нападающих своих братьев по крови, и им сочувствовал, поэтому в замке надо было бояться не только открытых, но и тайных, до поры до времени затаившихся, врагов. Чернь ждала только удобного момента, чтобы броситься на шляхту и выдать её в руки осаждавших, и Собек замечал даже некоторые признаки того, что между простолюдинами в городище и нападающими было соглашение. Несколько раз ночью ему удалось подкараулить переговоры из-за рогаток, к которым подкрадывались снизу какие-то неизвестные.

С каждым днём народ становился всё более дерзким и непослушным, и замечалось в нём какое-то нетерпеливое ожидание.

Старый слуга не хотел никого пугать, но ждать удобной минуты, чтобы самому переговорить с Белиной. Однако, трудно было отвести его в сторону и задержать разговором, не возбудив подозрения.

На следующий день после вылазки Белина казался ещё более неспокойным, чем всегда, он стоял, задумавшись, на валу со тороны речки, когда Собек увидал его издали и подбежал к нему, униженно кланяясь.

Белина только кивнул головой, как будто не желая тратить время на беседу, и уже собрался уйти, но Собек слегка удержал его за полу кафтана. – Милостивый пан! Иной раз не мешает выслушать ничтожного червяка.

– Ну, что ещё там? – спросил Белина.

– Там, – сказал Собек, указав рукою в сторону двора, – там творится неладное.

Старик смотрел на него, ожидая объяснения.

– Там что-то много болтают и ворчат, – говорил Собек.

– Должно быть, снюхались с теми, что стоят за валами.

В недобрый час, оборони Боже, могут взбунтоваться и убежать. Надо хорошо доглядывать, надо беречься, милостивый пан.

Белина пробурчал что-то невнятное, чего Собек не дослышал и только махнул рукой.

– Милостивый пан, для вас это, верно, не новость, – прибавил Собек.

– Не новость, – коротко ответил хозяин. – Смотрите и слушайте, вы добрый человек. Лишний глаз не мешает.

Собек поклонился, несколько успокоенный: оба они не были особенно разговорчивы, и этих слов было достаточно, чтобы они поняли друг друга. Следующие дни не принесли Собеку успокоения, зловещие признаки все увеличивались. Только взглянув Белине в глаза, он на некоторое время переставал тревожиться, но потом опять открывал что-нибудь новое, и волнение овладевало им снова.

Как в лесу и на охоте, Собек всегда знал, куда надо идти, и где искать зверя, так и среди людей он угадывал, как и с кем говорить, но здесь ему заметали следы и убегали от него: поэтому он должен был прибегнуть к хитрости.

Сарай, где стояли кони, был обращён одной стороной к большому двору, на котором целыми днями в повалку лежал и сидел народ, жалуясь на свою судьбу и беседуя между собой.

Собек устроил себе здесь наблюдательный пункт на обрубке дерева, полузакрытый воротами. Он выделывал половики из соломы или долбил что-то ножом по дереву, и представлялся так погруженным в своё занятие, что даже головы не поднимал. Это не мешало ему видеть всё, что ему было надо. Вся его задача заключалась в том, чтобы найти среди этой праздно сновавшей взад и вперёд толпы – её тайных руководителей. Он угадывал их присутствие, но не видел их самих.

Наконец, на второй или на третий день Собек заметил плечистого, бледного крестьянина с длинными, чёрными, падавшими ему на плечи волосами, который расхаживал по двору, ни на кого не глядя, заложив руки на пояс и надвинув шапку на лоб, но не произнеся ни слова, он каким-то непонятным способом передавал свои мысли другим людям, которые, повинуясь какому-то таинственному знаку, – уходили прочь, поднимались с места или молча уступали ему дорогу.

Как Белина целый день расхаживал по своим владениям, так и он без устали слонялся по двору, почти не присаживаясь и ни с кем не разговаривая, но по одному его знаку – люди торопливо исполняли его волю. Собек подсмотрел однажды, как он движением руки приказал голодному человеку, жадно поедавшему свою порцию пищи, отдать её женщине, которая кормила ребёнка, потому что у неё не хватало молока в грудях. Бедняга, только что принявшийся за принесённую ему похлёбку, крепче стиснул в руках деревянную миску, и его глаза засверкали, но, не дотронувшись до неё больше, он встал и поставил миску перед голодной женщиной. И всё это совершилось по одному его взгляду – он не промолвил ни слова. Когда происходила какая-нибудь ссора, люди шли на суд не к старосте, поставленному Белиной, а прямо к молчаливому крестьянину, и тот, пробормотав что-то, быстро разрешал спор.

Собек, словно невзначай, спросил как-то, как его зовут, но никто ему не ответил, и только ребёнок, которого он приманил мясом, назвал его Миськом-Веханом.

Теперь, открыв одного из руководителей, он рассчитывал найти и второго, подсмотрев, с кем он чаще всего разговаривает.

У Собака была в натуре страсть – выслеживать и подкарауливать, если не зверя, то человека. Скоро он приметил место, где укладывался на ночь Мисько Вехан. Он был уверен, что все совещания происходят ночью. И вот, однажды он проскользнул к этому месту и улёгся неподалёку, притворившись спящим.

Надежда не обманула его. Поздно ночью приполз ещё другой и, улёгшись рядом, они долго беседовали шёпотом.

Ночь была тёмная, так что лиц нельзя было разглядеть, да и слова не долетали до него, но утром, когда они расходились, Собек узнал в товарище человека, которого он часто видел днём на страже у рогаток, пристально высматривающим что-то в лесу…

Это и был Репец, о котором упоминали в толпе, и оба эти человека руководили простым народом, укрывавшимся в замке.

С этих пор Собек не переставал следить за ними. С Веханом, вечно слонявшимся по двору и ни с кем не разговаривавшим, трудно было завязать знакомство, и потому он начал с Репца, и утром же на другой день подошёл к нему.

Они взглянули друг на друга, но не решались заговорить. Репец отвернулся, видимо, желая избавиться от него, но упрямый Собек чуть не полдня простоял около него, не вступая в разговор, но также пристально всматривался вдаль и вздыхая.

Репец был немолод уже, невелик ростом, бледен, с какими-то пятнами на лице, – рыжеватые усы и борода и выцветшие глаза на пятнистом лице производили впечатление чего-то пёстрого, как змеиная кожа самых ядовитых змей. – Когда он злился, то всегда облизывал губы языком, словно облизываясь при мысли о своей жертве. Соседство Собака, наконец, вывело его из себя.

– Ты откуда? – спросил он Собка.

Не отвечая, Собек указал рукой в сторону леса.

– Что за человек?

– Лесничий.

– Панский? Дворовый?

– Какой там панский? У меня лес был паном.

И намеренно замолчал, чтобы не выдать своего желания завязать разговор. И снова оба, вздыхая, стали смотреть в сторону леса.

Наконец Собек заговорил, обращаясь к Репцу.

– Эй, послушай, – долго ещё так будет?

Рыжий вздрогнул плечами.

– За что мы здесь помираем с голоду?

– За что? Ишь какой любопытный, – возразил Репец. – А зато, что мы глупы?

Он умолк, отвернувшись, и некоторое время оба молчали.

На первый день этим все и ограничилось, но знакомство завязалось.

На другой день Собек снова очутился у рогаток. Репец, увидев его сплюнул, словно увидев поганого зверя, взглянул грозно и отодвинулся.

Не проронил ни слова.

В этот же день случилось то, что Белина предчувствовал, и чего боялся.

Под вечер, в горницу, где все сидели, греясь у огня, вбежал слуга-подросток, носивший меч за старым Белиной, и крикнул:

– Идут, идут!

Все сорвались с места, но прежде чем успели расспросить перепуганного мальчика, кто идёт, – он уже исчез. Мальчик обежал все жилые помещения и всюду внёс испуг и волнение.

Вся шляхта высыпала на валы.

Стояла поздняя осень, вечер выдался морозный, но ясный. За лесами заходило солнце, разливая волны бледно жёлтого и пурпурного пламени; небо, зеленоватое в нижней своей части, вверху сияло чистой бледной лазурью. Тихо стояли вдали чёрные и коричневые массы лесов.

Ужасный вид представился осаждённым, когда они взглянули с валов на долину. И даже раньше, чем они бросили на неё взгляд, они услышали в воздухе глухой шум далёких окриков, звуки песни, топот и ржание коней.

Из лесу показывались один за другим отряд пеших и конных воинов; все они, увидев издали городище, приветствовали его страшными криками, которые внезапно вырвались из всех грудей.

Отряды двигались один за другим, впереди некоторых из них несли знамёна на длинных древках, – пастухи гнали целые стада рогатого скота и лошадей, отбитых где-нибудь по пути.

Толпа черни, расположившаяся лагерем около речки, приветствовала их громкими кликами, подбрасывая шапки вверх, поднимая руки кверху и чуть что не воя от радости.

Люди сыпались, как муравьи, заполняя всю долину и располагаясь в ней и в противоположность первым пришедшим не ограничивались берегом речки, а смело шли под самые окопы. Шум и крики этих тысяч людей становились всё громче и смелее, и эхо, словно издеваясь, повторяло их в лесу. Рыцарство, укрытое в городище и внезапно разбуженное этим страшным шумом, бросилось на валы и мосты. Туда же бежал и простой народ с выражением плохо скрытой радости на лицах.

Вехан и Репец стояли впереди всех у рогаток, поглядывая смеющимися глазами то на своих, то на горсточку замковой стражи.

Вся долина, куда только достигал глаз, наполнилась народом, а из лесу всё ещё двигались новые толпы, окружая Ольшовское городище плотной стеной осаждающих.

Среди серых масс крестьянства можно было различить предводителей отрядов на конях, указывавших места своим подначальным, которые тут же втыкали колы в землю.

Один из отрядов, довольно значительный, тотчас же отделился от своих и, приблизившись к валам, остановился, что-то обсуждая. Сверху, затаив дыхание, наблюдали за ними все, кто только успел пробраться к рогаткам. Распространяли слухи о том, что это прибыл сам Маслав, но Вшебор, у которого было хорошее зрение, долго всматривался и нигде не мог его найти, поэтому он уверял, что среди начальников ещё не было пастушьего сына. Не видел он также ни пруссаков, ни поморян, которых легко можно было узнать по одежде и поясам. Это была та самая чернь, которая грабила и разрушала замки и города, это были язычники, выбежавшие из лесов, чтобы повалить кресты и костёлы.

Вышел на валы и старый Белина, долго осматривался во все стороны и, указав рукой стоявшему около него Вшебору, кивнул головой, словно хотел сказать:

– Это вы их сюда приманили!

В молчаливом испуге стояли все, прислушиваясь и присматриваясь, когда вдруг все пришло в движение, люди стали расступаться и медленно опускаться на колени.

Из глубины двора шёл сюда отец Гедеон в белой комже, в вышитой шапочке на голове, неся в руках св. Дары… Мальчик-служка нёс перед ним деревянный крест. Ксёндз медленно следовал а ним, набожно произнеся слова молитв, весь погруженный в себя, с опущенной головой и полузакрытыми веками. Они шли к воротам, поднимаясь по ступеням на мост, вынесенный за рогатки.

Все снимали колпаки и шапки, многие становились на колени. Взойдя на мост, отец Гедеон поднял кверху руки с чашей и, устремив глаза к небу, начал громко молиться, творя крестное знаменье на все четыре стороны света, и как бы отгоняя им власть злого духа.

Люди, стоявшие внизу у валов, не могли не заметить этой белой фигуры, возвышавшейся на помосте, и чёрного креста перед нею. Они видели, как он, подняв руки к небу, взывал к Богу христиан или, как они думали, совершал заклинанья.

Этих заклинаний и чудес особенно боялись язычники. И теми, которые готовились первыми начать осаду, овладел невольный страх! Они начали осаживать коней и пятиться за дом, и хоть им было стыдно обратиться в бегство, однако, и устоять на месте они не были в силах. Как бы отступая перед знаменем креста, они пятились всё дальше и дальше, съехали совсем вниз и исчезли в долине, смешавшись с толпою оставшихся.

Солнце уже закатилось, и тень от лесов заволокла долину; только вершина холма ещё была освещена бледным светом последних лучей. Громадные полчища, покрывавшие долину, тонули во мраке. Часть людей отделилась и пошла в лес собирать хворост и ломать сучья; послышался стук топоров, и скоро после этого в разных местах долины засветилось пламя костров. Влажный воздух не позволял дыму свободно подниматься кверху, и он густыми удушливыми клубами стоял над речкой и лугом, заслоняя, словно пеленой, страшную картину вражеского лагеря от глаз осаждённых. Вдали трудно было даже рассмотреть что-нибудь, мелькали только там и сям красные огоньки костров, да двигались около них чёрные фигуры людей.

Никто не уходил с валов, все смотрели, как заворожённые, на ожидающий их ужас завтрешнего дня и неравной борьбы. До замка долетали смешанный гул голосов, звуки пения, и в том состоянии, в каком находились осаждённые, всё это казалось жестокой насмешкой над ними.

На женской половине никто не дотрагивался до пряжи: девушки и женщины стояли на коленях и, сложив руки, молились, заливаясь слезами.

Наверху, перед покрытой чашей с св. Дарами, стоял на коленях отец Гедеон и то возносил руки кверху, то падал ниц, распростёршись на земле, то снова поднимался и смиренно складывал руки вместе. Ночь застала его здесь коленопреклонённым, и когда он, наконец, встал, глаза его были сухи, и лицо озарилось светом надежды на лучшее будущее.

Старец почувствовал в своём сердце, что Христос посылает его на подвиг, как своего рыцаря, и потому он не захотел больше пребывать в одиночестве, а тотчас же пошёл к людям, чтобы нести им слова утешения, согревать их сердца и вливать в них мужество.

Прежде всего он встретил старого Белину.

– Отец мой, – сказал хозяин, склоняясь перед ним и целуя его руку, – благослови меня, благослови нас всех, как ты благословляешь готовящихся к смерти. Мы будем бороться, пока у нас хватит сил, пока не победим врага… Он уже перед нами, он – среди нас!

– Мужайтесь! – воскликнул отец Гедеон. – Не теряйте мужества, а Бог вас не оставит. Творятся чудеса! Война эта направлена не против вас, а против святого креста. Я молился, и на меня снизошло, не знаю откуда, успокоение и уверенность, что рука Всевышнего нас не оставит.

Белина поднял руки кверху.

В нескольких шагах позади него стоял, вертя что-то в руках, Собек.

– Милостивый пан, – шепнул он, – прошу слова!

Хозяин повернулся к нему.

– Двух людей надо посадить под замок, чтобы не случилось беды…

И, тихо перешёптываясь, они отошли вместе.

По дороге Белина сделал знак нескольким вооружённым людям, чтобы следовали за ним. Так они прошли в первый двор. Стоя у рогаток, Вехан и Репец о чём-то совещались, глядя на толпы черни внизу. Собек указал на них. Когда в толпе заметили вооружённых воинов, раздался ропот возмущения, два вожака метнулись в разные стороны, быть может, догадавшись, что пришли за ними. Вехан хотел перескочить через рогатки, Репец обратился в бегство.

Обоих схватили… Раздались крики, народ в гневе и волнении окружил Белину и оруженосцев.

Стоявшие ближе к нему начали дерзко приставать к Белине, требуя выдачи арестованных, некоторые стали грозить кулаками, другие дёргали старика за полу кафтана. Белина повернулся к своему оруженосцу и, не отвечая ни слова, выхватил меч из ножен.

– Посадить их в яму! – крикнул он. – До суда и обвинения с ними ничего не сделают, но, если хоть одна рука поднимется в их защиту, они поплатятся головами!

Глухой ропот пронёсся по всему двору, и всё сразу стихло. Репец и Вехан со связанными назад руками шли к яме, окружённые стражей, и дико оглядываясь вокруг. Толпа, лишившись своих вожаков, стояла неподвижно на месте.

– Ведите их в яму! – повторил Белина, и сам, обнажив меч, пошёл вслед за стражей и арестованными бунтовщиками.

Всё это видели рыцари, шляхтичи и воины; некоторые в испуге хватались за мечи, как будто готовясь к нападению и защите.

Толпа, двинувшаяся было вслед за узниками, отступила, вернулась во двор и полегла на земле, оглашая воздух жалобами и плачем. Плакали женщины, а мужчины, сбившись в кучке, шептались и совещались между собой. Сотники ходили между ними и призывали к порядку и молчанию.