Текст книги "Два света"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Когда сам Юлиан заведовал имением, Борновский употребляем был на посылки, для наблюдения за работами и в других подобных поручениях. Алексей, хотя скоро понял прежнего слугу, но не удалил его из службы и позволял старику воображать себя деятельным членом карлинской администрации, поверяя ему только то, что могло сделаться без него или даже вовсе не делаться.

Борновский носил огромные усы, держался прямо и походил на отставного военного, имел глаза выпуклые и живые, щеки румяные, нос большой, губы толстые и подбородок, покрытый волосами с проседью. Старый холостяк – он еще любил волочиться и в девичьей всегда имел две начатые интрижки: одну, в полном расцвете, а другую на запас – в случае измены, чтобы ни на одну минуту не быть огорченным или осмеянным. Девушки делали с Борновским что хотели и немилосердно смеялись над ним, триста злотых пенсии, до последнего гроша, шли у него на угощения и подарки.

– Любезный Борновский, – сказал президент, засевши в кресло наедине с ним, – скажи мне, что у вас слышно здесь?

– Да что, ясновельможный пане президент? Благодаря господа Бога, все идет хорошо…

– Довольны вы паном Дробицким?

– Как же не быть довольными, ясновельможный пане? Человек аккуратный, дельный, у него все идет, как по маслу… Было не худо и при ясновельможном пане Юлиане, но ему ли возиться с делами? Он, позвольте доложить, не создан для этого, а Дробицкому теперешняя должность – чистый клад!

– Так он деятельный и честный человек?

– О, честный, и добрый, а голова у него… что за голова! Как он умеет узнавать людей! Со мною, позвольте доложить, было так: он только посмотрел на меня и уже пронюхал, на что я гожусь. Если что понадобится ему, то сейчас меня зовут, а у меня все явится духом, живо, по-военному… сказать правду, он слишком строг, не любит потакать, но зато уж человек такой добросовестный…

– Любят его люди?

– Дворовые не слишком, но крестьяне очень любят… Характер крутой, в счетах не думай провесть его… трудится, точно вол…

– А что поделывает пан Юлиан?

– Что? Добрый панич! Теперь отдыхает себе…

– Послушай-ка, Борновский, – спросил президент, понизив голос, – не грезится ли мне, что пан Юлиан пустился в любовные связи с панной Аполлонией? Как тебе кажется?.. Не заметил ли ты чего-нибудь?.. Ведь ты тертый калач…

Борновский с улыбкой покрутил седой ус. Ему очень льстил этот фамильярный вопрос. Потому, оглянувшись на все стороны, старик поднял руку, махнул ею, рассмеялся и утвердительно кивнул головой.

– Обыкновенное дело – молодость…

– Да ты заметил что-нибудь?

– Извольте доложить, пан, дворовый человек знает свою обязанность… должен быть слеп. Я никому не сказал бы этого, кроме вас, ясновельможный пане… Известное дело… молодые люди каждую минуту видят друг друга, могло ли быть иначе?

– Да ты сам видел что-нибудь, или только люди говорят об этом?

– Люди говорить не смеют, но как не видеть, если они вовсе не скрываются?

– Ну, расскажи, что знаешь… Может быть, нужно поискать для них лекарства…

– Вы не измените мне, ясновельможный пане?

– Как ты глуп, любезный Борновский!.. Кому же изменял я?

– Покорно благодарю вас, ясновельможный пане! – отвечал старый слуга с низким поклоном. – Я смотрю на них каждый Божий день… и лучше всех знаю: это формальная интрига, я хорошо понимаю подобные вещи…

– И свидания?

– Буквально каждый день – и в саду, и в комнатах, и на прогулках…

Старик махнул одной рукой, а другой, засмеявшись, закрыл рот…

– И вовсе не скрываются?

– Им грезится, что никто их не видит и не понимает, но это, позвольте доложить, разве только слепой не заметит…

– Как ты полагаешь: в близких они отношениях между собою?

– Этого не знаю… но, без всякого сомнения, они должны быть близки друг к другу…

– А панна Анна?

– Этот ангел, позвольте доложить, ничего не видит, потому что она невинна, как ребенок…

– Ну, а Дробицкий?

– Пан Алексей, должно быть, знает все дело, но он ловкий малый, молчит, как рыба.

– Может быть, он помогает им?

– О, нет! Они не нуждаются в посторонней помощи, сами ведут дело… Но и мешать им он также не может.

Достигнув, чего хотел, и даже узнав подробности, президент отпустил Борновского и с душевным беспокойством лег спать. Питая живейшую привязанность к своим, как называл он, детям, он опасался гибельных последствий интриги Юлиана. Не имея сил заснуть до полуночи, он вышел в сад, чтобы освежиться и придумать, что делать.

Из его комнаты в нижнем этаже были стеклянные двери в боковую аллею, и, отворив их, президент прямо очутился в тенистом парке. Уже целые полчаса блуждал он по дорожкам, как вдруг, проходя мимо липовой беседки, услышал там шум… Он заметил какие-то две фигуры, сидевшие под деревьями на скамейке и, нисколько не колеблясь в подобном случае быть шпионом, тихонько подошел ближе.

Легко догадаться, что это были Юлиан и Поля, по обыкновению, неосторожные и так сильно занятые друг другом, что даже забыли о посторонних глазах. Живой разговор довольно громко и явственно вырывался из-под лип, так что президент мог слышать каждое слово.

– Не говори мне этого! – воскликнула Поля отчаянно, страстным голосом. – Я не хочу обманывать себя надеждами, ничего не желаю в будущем… хорошо знаю, что твои родственники не позволяют тебе жениться на бедной сироте… Признайся, ведь я не рассчитывала на это, бросаясь в твои объятия? Моя любовь вознаграждена минутой счастья, ничего больше не нужно ей, будущее не наше, кто может быть уверен в нем? Я ничего не желаю, кроме твоего сердца…

Президент недоверчиво покачал головой.

– Бесценная моя Поля! – отвечал Юлиан слабым голосом. – Ты не рассчитывала на будущее, но я для собственного счастья должен упрочить его… Могу ли я прожить без тебя? Будь покойна!

– Только люби меня… больше ничего не нужно мне.

– Ты напрасно мучишь себя грозными предчувствиями.

– Не упрекай меня! Я знаю, что я отравляю желчью и ту малую чашу счастья, которая послана мне Провидением… но я не умею любить иначе: я люблю страстно и безумно отравляю и убиваю себя моею любовью. Ты сам видишь в моих глазах то равнодушие, то презрение, то изнеможение, я вспыхиваю, мучаю и тебя и себя. Это наказание за мое преступление.

– И ты называешь любовь нашу преступлением?

– Не лги передо мною. Я знаю, что сделала… Сирота, слуга – я из безумной потребности любви возмущаю семейное спокойствие там, где меня призрели, изменяю самой нежной дружбе… Это низко!.. Зато и наказание за преступление должна буду переносить одна я… Для тебя любовь пройдет, как сон, в мечтах зрелого возраста ты припомнишь ее себе, как что-то непонятное и странное… Но для меня она оставит след на всю жизнь и, может быть, по ту сторону гроба. О, я умру, должна умереть, если разлучат нас… Тогда я не сумею переносить бремя жизни, ослабею… изменю тебе и себе… с бешенством стану бросаться на людей…

Поля расплакалась. Юлиан утешал ее.

– Ребенок! Ты так мало надеешься на меня и на мое сердце…

– Золотое сердце! – возразила сирота. – Но волен ли ты следовать его внушениям? Президент, полковница каждую минуту могут понять нас, может быть, уж знают все, нападут на тебя, меня выгонят… ты поддашься им…

– Никогда! – проговорил Юлиан, собираясь с силами.

– Молчи! Ничего не обещай мне, потому что я ничего не требую. Ты воображаешь, что в награду своей навязчивой любви я приму твою руку, твое сердце, твое будущее? Нет! Я предалась тебе не с тем, чтобы ты заплатил мне за это браком… но потому, что любила тебя… безгранично. Ты думаешь, что я позволю свету оценить мое чистое сердце и сделать любовь торговлей и преступлением?.. Нет! И во мне есть своя гордость. Я охотно сама приношу жертву, но не приму ее от другого… потому что я бедна, что я хочу дарить, а не принимать…

– Поля, ангел мой!.. Подумай, что ты хочешь сделать со мною.

– Ты выпил из моих уст первое, может быть, чистейшее наслаждение жизни и не забудешь его сладости… Но ты мужчина!

– А ты женщина!

– Правда, и женщины бывают непостоянны… Но данное счастье привязывает их к тем, для кого, хоть короткое время они были ангелами, тогда как мужчин любовь истощает и делает холодными. Вы любите, пока домогаетесь любви, а достигнув ее, бросаете под ноги, как изорванный кусок вчерашнего бального наряда…

– Может быть, в самом деле, существуют подобные люди, но я…

– Каждый составляет исключение, пока любит, когда любовь минет, все похожи друг на друга…

Президент уже не слышал конца разговора, да и не имел надобности слушать далее. Пользуясь минутой горячего объятия, он незаметно отошел прочь и возвратился в свою комнату в таком беспокойстве, какого не испытывал во всю жизнь.

Впрочем, он благодарил случай, нечаянно приведший его туда, потому что подслушанный разговор лучше всего объяснил ему состояние сердец любящей пары. При всей недоверчивости своей президент не обманулся в Поле, он не обвинял, а только жалел ее.

Вначале он колебался, но голос девушки, смешиваемый со слезами и свидетельствовавший о своей искренности, рассеял в нем все подозрения… Он уже не мог заснуть, сел и думал, что начать. Полковница каждую минуту могла заметить нечаянно открытые им отношения молодых людей. Надобно было предупредить ее и то, что было делом случая, представить плодом своей предусмотрительности. Президент составил полный план, как действовать. Он порешил, не делая никаких упреков Юлиану, прежде всего обратиться к Поле – и немедленно женить Карлинского, чтобы серьезными обязанностями стереть и изгладить в нем память о теперешней интриге.

* * *

На другой день президент сам искал полковницу. Пан Дельрио уехал рано поутру, а она осталась, желая вполне нарадоваться Эмилием. Счастье сделало ее равнодушной к мелким преследованиям неумолимого врага. Они сошлись перед обедом в кабинете: полковница – веселее обыкновенного, президент – бледный и взволнованный, но он еще довольно искусно разыгрывал роль человека, который умеет владеть собою.

– В последнее свидание, – начал он тихим голосом, садясь рядом с невесткой, – вы сообщили мне свои опасения насчет Юлиана и Поли.

– Полагаю, что эти опасения были не напрасны.

– Я давно… может быть, раньше вас, заметил, что они любят друг друга, но могу уверить вас, что, как прежде, так и теперь, Поля не хотела заставить Юлиана на ней жениться. С другой стороны, я знал и Юлиана: это один из благородных, но слабых характеров, в которых раздражением и препятствиями можно возбудить только энергию и упорство. Я не нашел нужным заграждать им дорогу и раздражать Юлиана, но решился дать его страсти развиться обыкновенным образом, потом она должна истощиться в самой себе.

– Может быть, расчет ваш верен, – возразила полковница, – но как бы он не обманул вас?

– Кажется, я довольно знаю человеческое сердце. Если бы мы стали препятствовать, то Юлиан поступил бы наперекор нам. А теперь – придет время, он сам собою разлюбит и бросит ее…

– Как хладнокровно вы говорите о подобных вещах!

– Как благоразумный человек. Печальная, но неоспоримая истина… Поля не имела намерения поймать Юлиана в сети: она искренно любила и любит его. Но она горда: довольно сказать ей одно слово – и она возвратит ему свободу. Я хорошо знаю ее. Теперь я хотел бы просить вас только о том, чтобы вы вполне положились на меня, не мешались в это дело и не препятствовали…

– Но что я значу здесь? – с выражением обиды воскликнула пани Дельрио.

– И прекрасно. Мне кажется, подобные дела более приличны мужчинам, чем женщинам… Надобно, наконец, пощадить и бедную Полю: дадим за ней небольшое приданое, выдадим ее замуж, а Юлиана женим.

– А если это поздно? Если Юлиан искренно любит ее?

– Да, Юлиан искренно любит ее, и в самом деле уже поздно сразу прервать их сношение, но в подобных случаях чем позже, тем безопаснее… Страсть остывает.

Полковница с видом неудовольствия и досады пожала плечами.

– Делайте, что вам угодно! – живо произнесла она. – Я ни во что не стану вмешиваться… Для меня обиднее всего та мысль, что этот ангел Анна была несколько времени окружена атмосферой этой странной интриги… Если бы все это кончилось поскорее…

– И я, со своей стороны, поверьте, буду стараться об этом же…

– Какая дерзость в этой девочке-сироте! Какая смелость!.. Поднять глаза на Юлиана, увлечь его, привязать к себе…

Президент рассмеялся.

– Вы несправедливы к Поле, – сказал он. – Возможное ли дело – жить с Юлианом под одной кровлей и не привязаться к нему со всей страстью? А молодость? А потребность сердца? Я не обвиняю ее. Притом, все это останется втайне: мы выдадим ее замуж, удалим отсюда, и никто ничего не узнает.

Нечаянный приход Анны прервал разговор. Президент начал расспрашивать невестку о хозяйстве полковника, заговорил о политике, стараясь быть веселым, хотя тревога грызла его сердце.

Потом пришел Алексей, с которым президент был чрезвычайно вежлив, но издали строго следил за ним. Наконец явилась Поля, по какому-то необъяснимому инстинкту, сообщаемому высоко развитым чувством, она вздрогнула при виде президента. Еще вчера она совершенно равнодушно смотрела на него, а сегодня уже предчувствовала в нем недруга. Для нее довольно было одного взгляда, чтобы угадать, что этот вежливый и холодный человек будет иметь тяжелое влияние на ее судьбу и жизнь. Холодная дрожь пробежала по ее телу, пораженная печалью, Поля старалась избегать его. Президент наблюдал за нею, и волнение девушки не ушло от его взглядов, но он старался как можно ласковее обращаться с Полей.

Юлиан в такой же степени был беспокоен и расстроен, как и Поля, казалось, страсть сильно изнуряла его… Он любил, но чувствовал себя как бы в оковах – и страдал… Последняя энергия его истощилась в тайной борьбе…

В этот и последующие дни президент молчаливо занимался наблюдениями, ловил выражения, подслушивал и окончательно убедился, что иначе невозможно действовать, как через Полю. Он только ждал отъезда полковницы, нарочно отправил Юлиана к соседям, Анну отослал к Эмилию, Алексея занял делом и остался один с Полей. Видя все эти приготовления, бедная жертва предугадывала тяжелую минуту, которую должна была пережить, хотела бежать, избавиться от встречи с президентом, сказалась больною, легла в кровать… Но президент послал ей сказать, что непременно желает ее видеть – и несчастная Поля с трепетом вышла к нему, как приговоренная к казни…

То же самое предчувствие, которое указывало ей в президенте врага, сказало теперь, что пробил ее последний час. Президент встретил ее улыбкой, начал шутками и, видя блеснувшие на глазах ее слезы, старался успокоить ее и придать ей смелости, но напрасно… Голова Поли кружилась, в глазах у нее темнело, она едва могла стоять…

– Пойдемте погулять в сад! – сказал наконец старик, опасаясь, чтоб его не подслушали в комнатах.

– Вы, в самом деле, безжалостны! – отвечала Поля, едва передвигая ноги. – У меня так болит голова… я так расстроена…

– Прогулка самое лучшее лекарство в таких болезнях! Мы немного пройдемся и воротимся назад.

– Это необходимо? – спросила Поля умоляющим голосом.

– Если вы хотите сделать мне одолжение, – вежливо сказал президент и отворил двери.

Они вышли, и несколько минут продолжалось убийственное молчание. Сердце Поли билось так сильно, что слышен был каждый удар его. Лицо девушки то обливалось кровью, то бледнело как мрамор… дыхание становилось тяжелее… холодный пот выступал на висках…

– Панна Аполлония, – произнес Карлинский, взяв ее за руку, – мы должны поговорить откровенно, искренно, как добрые друзья…

Поля ничего не отвечала. Она слишком хорошо поняла слова президента… Неизвестность тяготила ее, она скорее желала умереть, нежели испытывать жестокие мучения.

– Я знаю все! – заключил Карлинский с ударением. – Теперь необходимо подумать и позаботиться об этом. Я принимаю в вас искреннее участие и потому говорю прежде всего с вами.

Слезы ручьем брызнули из глаз сироты.

– Вы знаете все, да я и не хочу скрываться! – возразила она с гордостью. – Что ж вы придумали? Конечно – прогнать несчастную за то, что она принесла беспокойство, страсть, позор в тот дом, который призрел ее?.. Если я сумею искупить мой грех, какой бы то ни было жертвою, то говорите, я готова!

– Я всегда надеялся на чистоту души вашей, на характер, на ваше здравое понятие о свете и людях, – равнодушно отвечал Поле президент. – Страсть в молодом возрасте есть потребность, необходимость, жизнь: я не обвиняю, а только жалею вас. С другой стороны, я хорошо знаю и то, что можно было только любить Юлиана, но не жить с ним… Впрочем, он гораздо виновнее вас…

– Он? – перебила Поля. – Ошибаетесь! Он избегал меня, отталкивал, защищался, я сама навязалась ему со своей безумной любовью. Виновата я – и никто больше!

– Повторяю, вы не виноваты, но… – прибавил президент, – вы все-таки должны были предвидеть, что вам угрожает. Надеюсь, что вы никогда не имели в виду выйти за Юлиана: подобные вещи случаются иногда в романах, а на свете почти никогда, если же случаются, то ведут к огромным жертвам, к великим несчастьям.

– Но ведь вы и не обвиняете меня в таком низком расчете?

– Нисколько!

Поля закрыла глаза…

– Вы так привязали его к себе, – продолжал президент, – что допущенное зло может быть исправлено единственно вами…

– Приказывайте, – хладнокровно проговорила Поля, – я слушаю…

– Юлиан любит в первый раз, любит страстно, раздраженный – он решится употребить крайние средства, ни убеждениями, ни препятствиями нельзя остановить его… Только вы одни можете сделать это…

– Я сделаю все! Я должна поплатиться за минуту счастья… но, пане президент! – воскликнула девушка, сложив руки. – Позвольте сколько-нибудь продолжить эту минуту… это первая и последняя моя любовь!..

– Нет, нет, нет! – прервал неумолимый судья. – Чем дольше Юлиан останется в этих оковах, тем крепче прирастет к ним.

– Дайте мне один месяц, хоть неделю, хоть несколько дней!

– Ни одного дня… и для вас, и для него, чем скорее, тем лучше… надо кончить.

– Я ожидала этого! – воскликнула Поля, воодушевляясь мужеством. – Я буду послушна, хоть и умру…

– Вы будете жить… и жить счастливо…

– Какое еще страдание вы придумали для меня?

– Любите вы его или нет?

– Люблю ли я? Вы еще сомневаетесь! – вскрикнула Поля, заливаясь слезами. – Он сомневается!

– Всякая любовь должна иметь конец…

– Да, со смертью!

– Нет, конец ей – равнодушие! – возразил президент. – Неужели вы хотите всю жизнь Юлиана отравить воспоминаниями?

– Но чего же вы требуете от меня?

– Теперь необходимо, чтобы вы сами прервали эту любовь, полюбили другого, оттолкнули Юлиана, – вот единственное средство уничтожить зло!

Поля разразилась истерическим смехом и воскликнула:

– Конец, достойный начала! Ради Бога, лучше выгоните меня, убейте, очерните презрением!..

– Это не принесет ни малейшей пользы, – отвечал президент, нисколько не волнуемый отчаянием Поли. – За изгнанной он полетит во все концы света, презренную станет защищать, об убитой будет плакать всю жизнь, а после измены останется у него только…

– Презрение?!

– Равнодушие! – вежливо поправил неизменно холодный президент.

– Были ли вы когда-нибудь молоды? Было ли у вас сердце? – вдруг спросила Поля.

Президент усмехнулся.

– Льщу себя надеждою, что еще до сих пор ношу часть его в моей груди… и клянусь вам этим сердцем, что постараюсь облегчить жертву, которую вы обязаны принести, вы изберете себе, кого угодно, мы выдадим вас замуж, сделаем приданое…

Поля отскочила в сторону, точно раненная стрелою.

– И вы смеете говорить мне это, разорвав мою душу?.. О, это низко, ужасно, бесчеловечно, подло!

– Ради Бога, говорите тише, нас услышат!

– Пусть слышат! – кричала Поля. – Знаете ли, какое чувство пробудили вы в моем сердце? Чувство мщения – столь же сильное, как любовь. Ваша судьба в моих руках, если я захочу, он женится на мне… и я непременно сделаю это, если вы осмелитесь повторить то, что сейчас сказали… Да что же я такое в ваших глазах?

– Самое благородное существо в мире! – воскликнул президент, увидя себя на фальшивой дороге. – Я готов на коленях просить у вас прощения…

– О, такие обиды никогда не забываются. Только этого недоставало! Хотят заплатить мне… заплатить! О, это ужасно!

– У меня не было подобной мысли.

– Была!.. Вы не знаете бедных людей… Князья обыкновенно платят своим любовницам и выдают их замуж: и вы хотели поступить со мною точно так же! Но вы еще не князь, а я не принадлежу к разряду развратных женщин.

– Вы сердитесь… для нашего разговора полезнее хладнокровие.

– У меня его нет и не может быть!

– Однако без него мы не кончим дела… Вы любите Юлиана: поверьте, самым сильным доказательством вашей любви было бы самопожертвование…

– Так бы вы и говорили, пане президент! Это я понимаю… Но что же я должна делать? Что делать?

– Необходимо заняться кем-нибудь другим, бросить, рассердить Юлиана и непременно, непременно выйти замуж!

– Сыграть комедию, драму! Притворяться, лгать и собственными руками разорвать себе сердце!

– Панна! Я не виноват в этом.

– Так, виновата я, вы правы! Одна я должна терпеть наказание за вину… избавить его от тоски и угрызений совести…

– Вы во всем видите трагедию.

– А вы смотрите на все так низко и равнодушно! Для вас все ничего не значит. Любить и потом самой, собственными руками, добровольно разорвать священные узы и притвориться, что любишь другого. О, – прибавила Поля с насмешливой улыбкой, – какое мне дело до других? Пусть страдают! Разве сама я не страдаю? Разве для счастья Юлиана не стоит принести несколько бедных жертв?

– Следовательно, я могу надеяться на ваше слово? – спросил президент.

– Послушайте, – сказала девушка решительным тоном, – я сделаю все, что вы хотите, я, вероятно, умру и не перенесу своего несчастья, но я сама виновата и – принимаю наказание: оно будет доказательством моей любви к нему. Но если вы словом, даже мыслью, выразите, что думаете заплатить мне за жертву, то я разрушу все, и вы всю жизнь не вырвете его из моих объятий.

– Пожалуйста, простите меня за неосторожное слово…

– Предоставьте мне действовать и будьте спокойны! Я не дорожу жизнью. Я с гордостью принесу себя в жертву, я умела любить без расчетов и без трепета пойду на мучение… Оставьте же меня с моими слезами!

Поля махнула рукою, президент тихо удалился в свою комнату. Он достиг своей цели, но в душе его оставалось неприятное чувство: он надеялся торжествовать над девушкой, уверен был, что победит ее, а между тем она поразила и уничтожила его высотой чувства и благородством сердца: президент чувствовал себя униженным в глазах несчастной Поли и мучился этим.

* * *

Трудно выразить, что происходило в душе бедной девушки, когда она осталась одна после разговора с президентом. Она прямо побежала в беседку, бросилась на колени и плакала, плакала горько и долго. Скорбь и отчаяние наложили на нее свою тяжелую руку, на несколько минут она потеряла самосознание, чувство, память, все… Пришел Алексей и как будто пробудил ее от сна. Он был нарочно послан Юлианом, который очень беспокоился о ней, но сам не имел возможности идти к ней, потому что президент задержал его при себе. Поля подняла голову, услыхав шаги Алексея. Почти нельзя было узнать ее: с опухшими и красными глазами, разгоревшимся лицом, она едва могла стоять. Алексей полагал, что какая-нибудь новая сцена с Юлианом была причиной страданий девушки.

– Что с вами? – спросил он с замешательством. – Вы больны?

Поля подала ему ручку и воскликнула:

– Да, в самом деле я больна, не знаю, что сталось со мною… я вся дрожу… О, не смейся надо мною!.. И ты… и ты, отважный рыцарь, напрасно закрываешь свое сердце, так чтобы люди не заметили его биения, скоро и ты узнаешь мою долю… Оба мы попали не в свой свет, попали к людям, которые только представляются нам равными: улыбка их привлекательна, ласковое обращение внушает смелость, рука дрожит, душа, по-видимому, вся открыта… но они, как боги, нисходят с облаков, чтобы говорить с нами, смертными, в объятиях наших они расплываются… в каплю грязи. Оба мы полюбили золотые статуи. О, нам не следовало идти к ним в их общество, нам следовало оставаться в своей деревне: там мы скорее нашли бы и сердца, и людей!

– Я не понимаю вас, – проговорил Алексей, – пойдемте, я провожу вас.

– Пойдемте… но вы очень понимаете меня… О, не воображайте, что ваша тайна могла укрыться от глаз женщины. Я знаю все, но умею молчать.

– Увы, все это ничего не значит.

– Ничего?.. Ах, правда! Кто оценит наши страдания? Но зачем же мы стремились к ним? Мы стоим того, чтобы нас оттолкнули с презрением. Мы – слуги и должны были навсегда оставаться у них слугами. Неужели в своем кругу мы не нашли бы ни сердца, ни людей?

– Да что случилось? Скажите, ради Бога! – спросил встревоженный Алексей.

– То, что завтра ожидает и вас, – отвечала Поля, – если вы не уйдете, не убежите отсюда, нимало не медля, если не убьете свое чувство…

– Кажется, мои чувства так невинны…

– Невинны? Но в их глазах мы всегда виноваты, и за глубокую привязанность, даже за самое скрытое самоотвержение, мы должны быть холодными куклами, послушными рабами. Но иметь сердце, любить, приблизиться к ним… О, это грех, преступление!

Так говорили они, пока шли до дому. Алексей проводил Полю в ее комнату. Анна, узнав о болезни подруги, хотела сейчас же бежать к ней, но президент и мать удержали ее. Юлиан, предполагая что-то необыкновенное, сидел, как на угольях.

Президент решился сделать вид, будто ничего не знает.

Лишь только встали из-за стола, Юлиан, молчавший во все время обеда, схватил Алексея за руку, отвел его в сторону и спросил:

– Что случилось с Полей?

– Не знаю, жалуется, что больна…

– Президент ничего не говорил тебе?

– Ни слова.

– Он, кажется, уж все знает… я чувствую, что он будет препятствовать мне, но я готов…

– Соберись с силами, милый Юлиан! Дай Бог тебе побольше твердости.

– В людях, которые кажутся слабыми, поверь, сил больше, чем в так называемых твердых… Эти падают, как дубы во время бури… Я согнусь, но вихрь меня не сломает.

Алексей не сказал ни слова. Президент приказал принести шахматную доску, подозвал к себе Юлиана и, представляясь веселым, ни на минуту не отпускал его от себя.

Только на другой день Поля вышла из своей комнаты. Юлиан искал на ее лице разгадки тайны, потому что с тревогой предчувствовал ее. Он и Алексей внимательно смотрели на девушку, но в ее наружности нельзя было ничего заметить, кроме изнуренных бессонницей глаз, бледности и следов страдания, происходивших от вчерашней болезни. Поля, по-видимому, хорошо владела собою и, уже зная свое будущее, с геройским равнодушием начинала переносить кровавую пытку за свою горячую страсть. Юлиан не мог понять, в чем дело. Поля приучила его к своей причудливости, к беспричинной печали, к горьким слезам, часто отравлявшим короткие минуты счастья, к капризам воображения, раздражавшим сердце. Потому и теперь он думал, что вчерашняя болезнь и следы печали происходили собственно от присутствия президента в Карлине, которое заставляло ее быть осторожной. Бедная девушка даже хотела было сказать какую-то шутку и улыбнуться, но улыбка ее тотчас была прервана глубоким вздохом, который был понят одним только Алексеем.

"Он ничего не должен знать, – говорила Поля самой себе, – одна я принесу эту жертву, в его сердце не останется ни тоски, ни угрызений, вся вина падет на одну меня, а он будет совершенно свободен и покоен. Пусть он любит меня хоть до тех пор, пока судьба не пошлет сюда другого… Я притворюсь, что люблю этого пришельца, и Юлиан забудет сироту. Первый, кто представится глазам моим… первый довольно сносный человек будет моим любовником. Это низко! Это ужасно!.. Но одно преступление влечет за собою целый ряд других… и все это для него, для Юлиана, для того, кому я охотно посвятила бы и себя, и весь свет!"

Вот в чем заключалась горькая, но неизменная решимость Поли. Это самоотвержение превышало силы слабой женщины, но глубокая любовь всегда полна героизма: без этого свойства она была бы только низкой страстью. Презренная в глазах людей сирота непременно хотела возвысить себя такой жертвой, ее счастье висело уже на волоске. Каждый раз, как отворялись двери, она с трепетом оглядывалась: не входит ли предназначенный призрак, который должен принести ей смертный саван?..

– Кто будет моей жертвой? – думала Поля, и сердце ее сжималось. – Вдруг ее мысль остановилась на Алексее. – Но он же любит! – подумала девушка. – Надо уважать чистую, святую, глубокую любовь его.

Юлиан несколько раз и даже неосторожно пытался подойти к Поле и, принятый с обыкновенной улыбкой, успокоенный тайным пожатием руки, нетерпеливо ждал вечера. Он не воображал, что это будет уже последняя минута блаженства, что в это свидание между ними станет страшная тайна.

Президент с величайшим тактом притворялся, что ничего не видит, даже служил ширмой для других, потому что надеялся на Полю и понимал ее гордость. Правда, иногда подобно молнии, сверкала в голове его мысль, что любовь, тщеславие, жажда мести могут увлечь девушку, но для подобного случая у него были готовы другие средства. Полковница не скрывала своего раздражения и ненависти к сироте и глядела на нее со страшной злобой. К счастью, присутствие Анны удержало и спасло ее от неосторожного шага.

Для постороннего зрителя день прошел самым обыкновенным порядком: на всех лицах были ежедневные маски, ничто не обнаруживало тайной драмы. Наступил вечер, и все были рады, что могли разойтись. Чтобы не оставаться долго с президентом, Юлиан сослался на нездоровье и выразил желание отдохнуть, отослал от себя людей, переоделся и стрелою побежал к знакомой беседке. Поля немного опоздала. Юлиан издали заметил девушку, она шла тихими шагами, точно приговоренная к казни, а вслед за ней летело страшное слово, самый ужасный из всех приговоров: "навеки!" Юлиан схватил ее и прижал к сердцу.

– А, наконец-то! – воскликнул он. – Ты не знаешь, что я вытерпел!

Поля печально улыбнулась и, опираясь на его руку, сказала:

– Бесценный мой! Не будем говорить о страданиях, не станем отравлять нашего недолгого счастья мыслью о прошедшем или будущем…

Глубокая скорбь прервала слова девушки.

– Ты печальна? – спросил Юлиан. – Что с тобою?

– Так, ничего. Печаль – это неожиданный гость, навещающий нас и в минуты счастья. Кто может сказать, откуда она приходит и какой ангел уносит ее с собою на крыльях? Я грустна оттого, что чем дольше живу, тем менее верю в себя, в тебя и в свет.

– В меня? – с упреком спросил Карлинский.

– Да, и в тебя.

– Поля, ради Бога, не отравляй мне этого блаженного вечера!

– В самом деле, не будем говорить о печальном… минуты дороги, а завтра… только один Бог знает… завтра для меня страшно!