Текст книги "Атаманский клад"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Та-ак, тут не сказано, – пробормотал наконец колхозник.

– Что нужно? – Коца подался к нему.

– Там не указано.

– Я возьму, что предложите.

– Любое?! – мужик недоверчиво приподнял кустистые брови.

– Показывайте, я помогу вам скооперироваться.

– Как? Ско…?

– Разобраться. Если что-то дельное – куплю, если нет, подскажу, как поступить дальше.

Колхозник похрумтел валенками, настороженно осмотрелся вокруг,затем поднял на валютчика глазки, остренькие монгольские. Когда-то в пору повышения Коцей общеобразовательного уровня, его наставники проводили занятия по защите себя от ограниченных людей, которые действовали на психику отрицательно. Помня это, валютчик втянул воздух в себя, мысленно произнес врастяжку коротенькое заклинание.

– Коробку жестяную на дворе выкопал, – доверительно сообщил пастух, придвигаясь к нему. – Канавку для стояка рыл, чтобы забор продолжить, летом еще. А там жестянка.

– Ого! Это уже интересно, – Коца принял панибратский вид, только бы не оттолкнуть мужика замысловатым выражением, либо неосторожным движением. Поинтересуйся сейчас, мол, полную сокровищ? И он нахохлится, уйдет. – Порожнюю?

– Какую порожнюю,с верхом, – запричитал пастух,скользя зрачками по его лицу.Он перестал осязать окружающий мир. – Ордена, эти… георгии, кругленькие медальки, деньги царские, перстеньки, кинжал. Кинжал я себе приберег, боровка заколол. Удобный, ручка с гербами.

– А ордена?

– Георгии со мной, все четыре, два желтых, в центре мужик на коне, а два белых. Медальки с перстеньком тоже прихватил.

– Врешь.

– Ни в жисть, – пастух перекрестился. – Чего мне обманывать, в кармане в узелок замотаны.

– Доставай.

– Прямо здесь?

– Давай заскочим в продовольственный магазин, а то и правда кто заметит.

Коца в который раз окинул быстрым взглядом площадь перед главным входом в рынок, буквально час назад у него уже был неприятный инцидент, и он не хотел, чтобы тот повторился.

Коца стоял, как сейчас, на своем законном месте, мимо шныряли шестерки Лехи Слонка, бригадира, контролирующего бизнес на низшем уровне. Один из них по прозвищу Скирдач, казак с калмыцкой мордой, подвалил к валютчику:

– Слышь, Коца, предложат камешки, не заводи торг. Затрави и все.

– А что такое? – насторожился тот.

– Это наше, сдашь клиента, сам в сторону.

– Не понял, – Коца заартачился, он еще не знал всех раскладов, произошедших на рынке за последнее время. – Хозяину отстежка идет от меня вовремя, а теперь еще к вам клиентов подгонять. Не перекушаете?

– Коца, тебя давно прессовали? – спросил Скирдач со злой усмешкой.

– Ты, что-ли?

– Я, и прямо сейчас.

– Тогда поехали, – валютчик закинул за спину сумку с деньгами, отступил на шаг назад.

– Не гуляй, дикий гусь, – старший группы отморозков заюлил глазами по сторонам. – Мне что сказали, то я тебе передал. Не въехал еще?

– Пош-шел вон, шестерка поз-зорная, – напрягся валютчик. – За прессовку отвечать надо.

Коца пришел на рынок с несколькими разумными ребятами тогда, когда разграбление награбленного только начиналось и слонками с его дешевками здесь не пахло. Потом, когда рынок попал под ментовский контроль, те набрали помощников из беспредельщиков. И вот теперь это отожравшееся мурло начало борзеть.

– За базар не пожалеешь? – казак, неизвестно каким ветром очутившийся в стане отморозков, снова сунулся к нему.

– Чего зря баланду травить, ментовский выкормыш.

– О, как! А ты здесь с чьего разрешения торчишь?

– Я сам по себе.

– Не боишься, что придется за все отвечать? – повторил Скирдач, демонстративно снимая перчатку,

– Об этом подумать советую тебе.

Коца нащупал в заднем кармане брюк складную пику, он знал, что шестерки затарены оружием по полной программе, у кого под тулупом “Макаров” в солидоле, кто обзавелся американским кольтом. Близкая Чечня накормила всех, кого деньгами, кого оружием, а кого смертью до отвала на Северное кладбище. Коца не принадлежал к песьей породе, он значился валютчиком с чистым хвостом из уважаемой старой гвардии. Скирдач об этом не забывал, но Коца при подчиненных послал его подальше, к тому же готовился показать пику. Казак отвернул полу меховой куртки, выдернул из-за ремня пистолет Стечкина, направил в лоб валютчику. И получил железный удар в область печени,второй замах ребром ладони пришелся на кисть руки отморозка.Коца, подхватив на лету пушку, не снятую с предохранителя, сунул ствол в ухо казаку, согнувшемуся пополам, прохрипел вмиг осевшим голосом:

– Еще раз так сделаешь, твои мозги, хуторской выродок, некому будет подметать, – он соснул воздух через зубы. – Иди дань собирать с нищих земляков, торгующих пучками зелени. По червонцу с каждого на глотки свои луженые.

Валютчик вытряхнул обойму, и под взглядами остальных шестерок, не знающих что делать, бросил пугач под ноги отморозку:

– Гуляй, казачура, со мной подобные номера не проходят – у меня дед из терских. У-ух, какой я на вас злой.

Скирдач разогнулся, коротко подышав, сверкнул озверелыми зрачками. К нему подскочил один из шакалов, подобрал оружие, казак засунул его снова за широкий ремень:

– Давай обойму, – заикнулся было он.

– Заберешь у своего господина, – отрезал Коца.

– Я расскажу о тебе Слонку, передам и о твоем отказе, – отходя к остальным, обернулся отморозок. – Еще встретимся, не в степу живем.

– А я не поленюсь слетать в уголовку к самому Хозяину, – не остался валютчик в долгу. – Клиентов ему сдавать, стукач вонючий… За родного принял?

Скирдачу осталось лишь грызануть воротник тулупа. Группа покатилась дальше по периметру, наступать на горла слабонервным и менялам, принятым в бригаду недавно. Коца огляделся вокруг, стычка его не взволновала, потому что Скирдач напрашивался давно, значит, пришла пора проучить. Слонок промолчит, а Хозяин только хмыкнет, Коцу он знает, тот на коленях никогда не стоял. Валютчик сплюнул под ноги, денек выдался паршивым, он больше часа торчал сливой в заднице, а сдатчики словно забыли сюда дорогу. Неимущая лавина людей валила и валила мимо, казалось, эту вечную текучку остановить было невозможно. И вот объявился этот мужик с предложением, в которое невозможно было поверить.

Шестерок поблизости не было видно и Коца направился ко входу в магазин. Мужик, продолжая прояснять суть дела, зашаркал вслед за ним:

– Подальше от лукавого, в застенок где, – он смачно высморкался и шаркнул под носом грубым рукавом плаща. – Родитель мой, еще до Отечественной, купил просторный на высоком фундаменте дом, не мазанный, из мореного дуба, досками обшитый. В нем, сказывают, жил известный казак, пущенный в расход советской властью. Сами – то мы с Поволжья, нижегородские, в бесхлебные года перебрались на юга, я ничего не помню, сосунком был. После войны хутор разбежался, кто в город, кто в станицу Раздорскую, мы вовсе на отрубе остались. Ни току, ни газу, ни радива, школа за десять верст, какая учеба. Я подрос, в скотники подался, потом в пастухи. Да…

Они вошли в торговый зал. Коца отрешенно слушал историю жизни колхозника, ясную с первого момента, на ходу прикидывая программу дальнейших действий.Он понимал, что раскрутить дремучего сдатчика будет трудно, такие мужланы оказываются самыми строптивыми. Они, не поднимаясь в рассуждениях выше своего брюха, опираются на интуицию, развитую как у зверей.Шестое чувство не часто подводит, хотя и дохода не дает. Людей в магазине было немного, Коца протолкнул колхозника к окну с решеткой, под которым стоял покалеченный стол. Мужик выдернул из-за пазухи мешковину, развернул на столешнице и поднял голову.Четыре георгиевских креста, соединенных колодкой, казалось, только что отчеканили на императорском монетном дворе.Георгий Победоносец, восседая на коне, втыкал острие копья в шкуру трехголового Змия. Знака “?” перед числами не было, это говорило о том,что солдата полным георгиевским бантом наградили до первой мировой войны. Догадку подтверждали и небольшие на конусообразных крестовинах номера. Коца взялся за край холстины, прикоснулся к сокровищу, отозвавшемуся мелодичным звоном. Кресты первой и второй степени были золотыми, третьей и четвертой степеней серебряными. И вдруг понял, что допустил ошибку, мимика на лице пастуха, не спускавшего с него глаз, переменилось не в его пользу. На нем застыла жадность. Коца опустил мешковину, натягивая одновременно маску безразличия, потрогал ногтем серебряные медали “За храбрость”, “За усердие”. Затем взял золотое кольцо, оно оказалось не обручальным, а мужской именной печаткой с буквами, с бриллиантами идеальной чистоты по ноль-три, ноль-четыре карата в местах, где друг на друга нахлестывались золотые толстенькие веревочки. Печатка брызнула разноцветными искрами от скудного солнечного света, падающего через окно. Он разглядел буквы “Е” и “В”, положенные друг на друга, как у императрицы Екатерины Второй. А может она принадлежала Евлампию Воронцову, предводителю донских казаков, был на Дону такой атаман. Перстень оказался крупноватым даже для его пальцев, не столь изящных.

– Во, какая оказия, а ты говоришь! – пастух провел языком по губам. – Во дворе еще схоронены, на полпальца, но там другие…, тут крупиночками, а там по целой градине. Я на лучах, когда они угасают, поднесу к стеклу, аж комната солнцем заполняется. Бывает, когда в рассветном тумане стадо стерегешь, и вдруг над водой возникнет коромыслом свечение, заколеблется, а потом и лучики прорежутся. Росы опять же рассеяны на травах, на ромашках с колокольчиками, вот как на перстне, зерниночками.

– Какую цену ты хочешь за все? – проговорил Коца как можно равнодушнее, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

– А никакую, я проконсультироваться решил, – огрел его пастух как колом по голове. – Деньги мне начисляют хорошие, коровка своя, свининка с говядинкой тоже. Народ, вижу, недоедает, последнюю рубаху тащит на рынок, а у нас достаток. Дочке только помогаем, она в Москве на санитарку учится,уже замуж выскочила, мальчонку родила. Бабка с лежанки не слезает, пимы есть, у меня сапоги яловые, резиновые, у супруги то ж. Лектрические провода лет пять как протянул, колхоз телевизером одарил. Вот дочка прибудет, пусть сама и занимается.

– Разве останется она с вами жить, на безлюдном отрубе? – Коца не в силах был удержать злобу, окрасившую скулы в розовый цвет. Холоп, хам, ни себе, ни другим, предложил бы в музей, если не в силах обрадовать видного собирателя исторических раритетов. Воскресил бы имя героической личности, славу государства. Телевизер…. Какая польза от мужлана обществу, какое добро он принесет, сидя на сокровищах, выцеживая бидонами молоко из колхозных коров! Вот такие раздербанили ухоженные поместья, превратив потомков дворянских древних родов в Иванов, родства не помнящих. Добрались до вершины власти, а дальше что? А ни-че-го, не хватило мозгов. – Дочка с мужем и ребенком уедут в город, а чтобы там жить, нужно иметь жилище.

– Выкупим, – отмахнулся мужик от его слов, как от мухи.

– Ты знаешь, сколько стоит квартира? Не одну сотню тысяч рублей.

– И машину ей купим, и дачу, хоть в столице, хоть у американцев. Денег накопили, по восемьсот целковых при Горбачеве отстегивали, все вложены в скотинку, в парники, в пасеку. С голой жопой не остался, как енти, которые в чулках прятали, чуть товары подорожали, сразу и внес. Поди, на ваших фабриках, платили по двести бумажных.

– Значит, мы договориться не сможем?– покривился Коца от безнадеги.

– Если хочешь, кружочки серебряные, медальки эти, забирай. Я уже сюда приезжал, тоже медальку с золотинкой продал и уехал.

– Какую цену ты за них просишь? – Коца, не обратив внимания на последнее признание, повернул к пастуху красное от раздражения лицо.

– А ты назови, я и скажу, как раз или нет. Тут, мил человек, полюбовно надо.

– Твоим медалькам цена триста рублей, – назвал он самый низкий предел.

– И то ладно, они мне ни к чему. Кресты домой отвезу.

– Сколько просишь за перстень?

– Сколько дашь, а я прикину.

– Две с половиной тысячи рублей.

– Не-е, я ж видал, как у тебя глаза разгорелись. Пускай еще полежит, не помешает.

– А сколько ты хочешь, миллион? – Коца вконец вышел из себя, пастух бесил его своими интуитивными подсчетами.

– Миллиона не прошу, а три тысячи рубликов как раз, – ляпнул неожиданно тот. Наверное, интуиция имела свои границы, а может, взъерошенный вид купца спутал ему все рассчеты.

Коца расстегнул сумку с деньгами,и эта торопливость стала новым препятствием для достижения цели. Надо было дать понять, что кольцо не стоит таких денег. В конце концов, отыскать изъян, обратить внимание на слабо отштампованную пробу, хоть она и выпиралась, словно только что выбитая. Но чекуха была пятьдесят шестая, а на современном золоте ставили пятьсот восемьдесят третью. Да и не бриллианты это, а обыкновенные фианиты, цирконы. Стекляшки. Если взять осколок стекла, обтесать гранями, то он тоже будет стрелять разноцветными искрами. И пусть мужлан напрягает мозги, один хрен не докумекает, что царская пятьдесят шестая проба выше на порядок советской пятьсот восемьдесят третьей, хоть число, обозначающее количество золота в серебре, ниже. Царские ювелирные поделки шли на зубные коронки, не темнели, не протирались, рабоче-крестьянский же навал годился лишь на невзрачные цепи и кольца цвета хаки. Но это уловки валютчиков, от которых зависел их заработок на кусок хлеба с маслом.

– Погоди-ка с рассчетом, – переступил пастух по наледи разношенными валенками. – Я расхотел.

– Получи триста рублей за медальки, твой перстень и на хрен не сдался, – надумал извернуться Коца, неторопливо снимая с полотна серебряные кружочки. Он понял, что положение исправить может только тянучка во времени.

– С чего это ты запел по другому? – выперся мужик. – Только что мечтал его приобресть.

– Мне за три штуки приволокут печатку самого императора Николая Второго.

– Какую перчатку?

– Царский перстень граммов на двадцать, а в твоей поделке не больше тринадцати, да на зерниночки уйдет не меньше грамма, – Коца небрежно указал ногтем на брилллианты. – Это не драгоценный металл, а зерниночки, итого двенадцать, получается две четыреста, по двести рваных за грамм. Такую стоимость я оглашал поначалу, даже на сотню больше.

– Не гони-ка лошадей… – мужик обескураженно захлопал голыми веками.

– И гнать не стоит, идиота, что-ли, нашел? – недовольно отмахнулся валютчик. – Короче, за медали деньги я отдал, к остальному не притрагивался.

Коца бросил два серебряных круга в сумку, перекинутую через плечо, медленно пошелестел купюрами перед лицом мужика, заставив его сделать несколько глотательных движений. Уже настроился положить в карман деньги, оставшиеся от пачки, когда пастух резво подался вперед.

– Выкладывай, – прохрипел он.

– Не понял? – словно ослышался Коца.

– За перстень, две тысячи пятьсот рубликов.

– Цена меняться не будет? Или снова тюльку решил прогнать?

– Кого прогнать?

Коца не пустился в разъяснения, забрал кольцо с мешковины, надел на большой палец левой руки, несколько минут разглядывал его сверху и снизу под неспокойными взглядами пастуха. В висках отдавалось биение сердца, но он не позволял эмоциям выплеснуться на лицо. Отсчитал неторопливо две с половиной тысячи рублей, кинул их на стол.

Крестьянин, сгребая разбросанные купюры, настроился снова на торговый лад:

– Будем договариваться за георгиев? – он передразнил Коцу. – Бутылочное стекло… Эти зерниночки дорогие, роса по утрам не так на траве переливалась.

Купец прогудел как бы недовольно в ответ:

– Если взять шерстяную тряпочку, насыпать на нее золы и почистить ею твою морду, она тоже начнет сверкать ясным солнышком, – он спрятал перстень в карман. – За ордена я побегу узнаю у парней с центрального прохода, мой источник с бабками иссяк.

– На хвост не упадут?

– А кто позволит. Оставайся тут, я скоро.

Коца выскочил на площадь перед магазином, оглянулся на угол палатки, но Ромалэ, цыгана, на месте не оказалось, не было и Арфиши. Он побежал в середину рынка, к Жану Копенгагену, знаменитому собирателю раритетов. Они налетели друг на друга недалеко от главного прохода, нумизмат как раз продирался к выходу сквозь плотную толпу народа. Он еще издали поднял руки, замахал ими как крыльями:

– Уходим, уходим… Дергаем отсюда скорее.

– Что произошло? – приостановился Коца.

– На крытых машинах подъехали омоновцы и устроили облаву, ребят заталкивают вовнутрь и везут к Мимино в Пролетарский райотдел, сразу в отдельную секцию. А там раздевают до трусов и заглядывают чуть ли не в задний проход, – Копенгаген попытался сбить запальное дыхание. – Я только вернулся из столовой, смотрю, служивые наших тащат, я в мясной павильон, поторчал там, и за ними. Они проскочили мимо рыночного отделения милиции. Я сунулся за створки ворот, а там стоит “собачатник”, полный валютчиками.

Коца перемялся с ноги на ногу, вопли Копенгагена об омоновцах просвистели мимо ушей. Перед взором продолжали сиять ордена, вызванивая ямщицкими бубенцами.

– Тут один пастух георгиевский бант притащил, – начал он. – Посмотреть не желаешь?

– Какой бант? – осекся Копенгаген.

– Георгия, все четыре степени, как только из-под станка. Первой и второй степени золотые, третьей…

– Сто лет они мне не снились, если прихватят – пачкой баксов не отмажешься, – меняла раздраженно сплюнул в сторону. – Читал указ?

– Рассказывали. Но у пастуха полный кавалерский набор, я в первый раз узрел.

– Ты что, свихнулся? Тут надо задницу прикрывать, сексоты знают всех наперечет, а он про бант. Уходи, говорю, пока паровозы гудят.

Но Коца продолжал шмыгать носом, не вникая в суть дела:

– Я бы с удовольствием приобрел, да подчистую истратился, – он похлопал рукой по сумке. – Кавалерский бант, и состояние отменное…

Копенгаген несколько минут наблюдал за выражением на его лице. Потом поддал ногой кусок мерзлой грязи, ткнул кулаком в плечо:

– Ты хочешь, чтобы тебя повязали? Да хоть весь золотой колчаковский поезд за бесплатно подкатит – даром не надо! Кругом милиция, говорю тебе, и спецназ…

Покрутив головой, он воткнулся в толпу и залавировал между людьми. Коца сунул руки в карманы, поторчав на месте, потопал к воротам, открытым настеж. В голове у него вертелся калейдоскоп мыслей, у настоящего дауна царские сокровища, и нет возможности приобрести их по сходной цене. Каждый нумизмат посчитал бы за честь иметь в своей коллекции георгиевский бант, и у самого есть возможность за один этот расклад с пастухом покрыть расходы и влеты по дурному. Сами награды тоже не ушли бы за границу, украшать лувры с галереями Уффицы. Впрочем, какая разница, народ везде одинаковый.

У Коцы хмарь в башке развеялась только тогда, когда узрел воочию группу спецназовцев, волокущих за воротник менялу Виталика. Он снова, распушив по лисьему полы зимнего пальто, рванул в магазин, в котором оставил пастуха. Но зал был пуст. Выскочив на площадь перед рынком, он заметил мужика на другой стороне трамвайных путей. Догнав его, схватил за рукав брезентового плаща, поволок от центрального рынка, мысленно перекрестившись, что не упустил бронированный сейф без ключей.

– Куды ты меня волокешь? – заартачился было тот. – Убить замышляешь?..

– Омоновцы делают облаву, – огрызнулся Коца, задыхаясь. – Валим отсюда, пока не поздно.

– Какие омоновцы? – мужик уперся окончательно. – Я никому ничего, и я тута не один. Ты это, паря, не дюже зарывайся.

– Тебя же первого за твои безделушки повяжут, – вышел из себя валютчик. – Пойдем, на остановку, говорю, там решим, что и за сколько.

– А что решать, все мое, – забурчал по инерции мужик, трогаясь с места.

Коца, зайдя в проход между киоском и ограждением автостоянки, прислонился к стене, чтобы перевести дыхание. Мужик настороженно остановился поодаль.

– Заходи, ну тебя в баню, – махнул валютчик рукой. Добавил для нагнетания обстановки. – Ментов сзади не заметил?

– Это тебе они наступили на мозоль, – окрысился снова пастух, невольно озираясь по сторонам. – А я сам по себе.

Коца, высморкавшись как можно смачнее под ограду, начал с признания:

– Денег добыть я не успел, – он со значением посмотрел на клиента. – Давай думать как поступить дальше, чтобы голова не болела ни у тебя, ни у меня.

– А у меня она чего будет болеть? – задиристо засопел мужик.

– Ты же не поедешь со мной к одному корешку? Денег у него вагон.

– Не поеду… А к какому корешку?

– На Западном живет.

– Не-е, я города не знаю. За тобой поволокся, не помню с чего.

– За деньгами, – усмехнулся Коца. – А их пока нет.

– Тогда разбегаемся.

– Не повезешь же ты кресты обратно в деревню? – валютчик напустил на лицо строгости. – И другое, что прихватил с собой.

– Больше ничего не прихватывал… Кто тебе сказал?

Коца, стараясь не подавать виду, что заострил внимание на последней фразе, перевел стрелки на продолжение разговора:

– Если не поедешь ко мне или к другу, давай попробуем встретиться часика через два-три. Если не получится сегодня, завтра я буду с деньгами точно. Тебе когда уезжать?

– А тебе не все равно? На автобусе в шесть часов вечера, – простодушно признался мужик. – Пехом, километра два не доезжая до Раздорской.

– По степи?

– Волков давно перебили, и сало успели с них вытопить.

– Раздорская когда-то была казачья столица, Как раз на меже между степняками и русским государством.

– Кто ее, станица и все.

– Ладно, этот вопрос сейчас второстепенный. Так поедешь со мной, или здесь подождешь?

– На холоду?

– Тогда погнали, дорогу я оплачиваю.

Коца со значением тряхнул сумкой, в которой загремела разная мелочь – от серебряных цепочек до старинных монет. Он уже обдумывал, как сначала договорится со знакомым антикваром за приобретенное у мужика, которого на время спровадит сделки на кухню. А когда получит деньги, выкупит остальное, что в тряпке. Может, за пазухой у пастуха этих тряпок не одна, вон как топорщится за брезентовым плащом овчинный мех полушубка. Отпускать лоха, что содрать с бабы трусы и потом отправить ее на все четыре стороны.

– А ехать далеко? – спросил мужик.

Из-за угла палатки заглянул Скирдач, водила шестерок, и молча исчез из поля зрения. Пастух в этот момент торчал к нему спиной.

– Я же рассказывал, на Западный, -Коца чертыхнулся, не хватало,чтобы шестерки пронюхали про георгиевские кресты. Вмиг донесут по инстанциям до верха с золотопогонным контролером во главе, а там цены на раритеты расписаны от и до. Как и сроки за них. – Если не хочешь туда, найдем место поближе.

– Не, если недолго, я тут подожду, – мужик, вроде, начал доверять.

– За час постараюсь управиться, – Коца снова напрягся борзой собакой. – Ты не обманешь?

– Чего обманывать, – пастух рассудительно почесал под носом. – Кресты мне не нужны, а деньгам применение завсегда найдется.

– Не замерзнешь за ларьком?

– Если морозец будет прихватывать, зайду в кофейную, что напротив. Погреюсь супчиком с кофейком.

– Тогда я мигом.

Коца той же борзой, упавшей на хвост зайца, ударился с места в бег, осмотрелся на ходу – ни одного сексота. Затаились по углам, или отправились по домам? Но рассуждать об этом было некогда. Выстраивая в голове план, он побежал вдоль периметра рынка в надежде встретиться с кем-либо из базарных дельцов. В висках стучало: деньги,деньги, деньги… Проскакивая мимо второго входа в рынок возле соборной стены, он засек длинноволосого и худого Микки Мауса, то ли грека с жидовскими корнями, то ли жида с корнями греческими. Тот прятался в гуще азиатов, торгующих хурмой, сушеным урюком и апельсинами. Коца уже пробежал до поворота к остановке автобусов в сторону Северного с Чкаловским, как новая мысль заставила его притормозить. У Мауса было солидной клиентуры побольше, может и ездить никуда не понадобится. И он заскользил в более узкий, чем на главных воротах, проход. Ментов с омоновцами здесь не было, или успели сделать свое дело, или дальше валютчиков решили не идти. Он подскочил к Маусу, дернул его за воротник кургузого пальто:

– Микки, дело есть, – без перехода начал он.

– Какое? – безразлично прогундосил тот.

– Не здесь же расписывать, давай отойдем к промтоварному павильону.

– Если сумма маленькая, пролетай дальше, – посоветовал Маус, обшаривая физиономию Коцы пытливым взглядом. – На рынке положение неспокойное и я не согласен залетать на мелочи.

– Не на один миллион.

– Пошли.

Оба, выбрав уголок, наклонили головы друг к другу. Коца пересказал все, что с ним приключилось, не назвал только цен.

– Я предлагаю тебе перестень и медали, ты, если сговоримся, отстегиваешь бабки, я возвращаюсь к мужику и выкупаю у него что осталось, – выложил он без обиняков. – А потом встречаемся здесь еще раз. Согласен?

– Показывай, – разрешил Маус, добавил, косясь по сторонам. – Кажется, менты натрамбовали нашими не один “воронок”. Может, уже свалили.

Валютчик вынул из сумки бумажку с колечком и медалями, всунул в руку менялы. Тот склонился к ним, и сразу затих, причмокивая полунегритянскими губами. Коца вертел шеей, стараясь распознать в гуще народа извечных врагов валютчиков – переодетых сотрудников уголовного розыска. Наконец, Микки оторвал долгий нос от изделий, не поворачиваясь, прогундосил:

– Во сколько ты оцениваешь все?

– А у тебя своих расценок нету? – Коца сразу надыбал волынку. Решил повторить сцену сделки с пастухом. – Давай договоримся сперва за медали, ты по какой цене можешь их взять?

– “За храбрость” должна быть подороже, но она балканской кампании 1877-78 годов, а “За усердие” рангом ниже, но крымская. Серебро. Я забираю обе за штуку пятьсот. Поделюсь, если найду купца, который выложит больше.

Коца утвердительно кивнул. Сделки между менялами проходили довольно часто, редко приводя к повторным разборкам.

– Теперь прикинь стоимость кольца. Ты обратил внимание на вензеля?

– Я без исследований скажу, что перстень принадлежал Евлампию Воронцову, атаману Всевеликого Войска Донского, – хмыкнул Микки Маус. – Был на Дону такой еще во времена наполеоновского нашествия. Если хочешь, я отслюнявлю десять тысяч, а потом вместе сходим к Пулиперу. Он даст сто процентную оценку.

– Отстегивай бабки, мне пора бежать, – заторопился Коца, соглашаясь, он за одну сделку сорвал куш в восемь тысяч семьсот рублей. Подобное бывало только поначалу, когда менялы наворачивали неденоминированных рваных по лимону за день. Тогда доллар не поднимался выше пяти рублей, и многие успели открыть свои дела за границей. Теперь же и штука канала за мясо. – Клиент ненадежный, типа, с ковалевской дачи, надо упредить его бегство в тьмутараканскую глушь.

– Где ты его надыбал? – насторожился Микки Маус.

– Сам напоролся на меня.

– А откуда он, ты не спрашивал?

– Давай этот базар оставим на потом, – валютчик присмотрелся к Микки, он догадался, на чем хотел тот заострить внимание. – Часть суммы отстегни купюрами помельче. Для форсу.

– Только ты просеки все, что нужно, – посоветовал Микки, выдергивая пачки денег из-под полы. – Я не к тому, чтобы по мокрому.

– У самого мысля мелькала, – сознался Коца. Он был уверен, что напарник не пойдет на убийство, но нация, к которой принадлежал Маус, была способна задумать оказию с вывертом не хуже дедушки Альберта по прозвищу Эйнштейн. – Ты подождешь здесь?

– Это место притоптано уголовкой. Я зайду до Каталы, если что, найдешь меня там.

– Заметано.

– Не мельтеши на виду. Тутушка довыпендривался, в морге отдыхает.

– Не понял, – притормозил Коца, чувствуя моментальный холодок по телу.– Кто его?.. Когда?

– Подался часа три назад с одним пидором на Тургеневскую, за территорию рынка, там стояла его крутая машина. В машине и грохнули, при обмене крупной суммы баксов. Он прислонился головой к стеклу, базарный патруль постучал дубинкой – ни ответа, ни привета. Открыли дверь, Тутушка и вывалился.

– Придурковатый какой-то… был. Говорили ему, не отходи от места работы, – Коца с досадой сплюнул.

– У всех у нас одна болезнь – ее величество расейская жадность. К тому ж, наживаться разрешили.

– Облава не по этому ли поводу?

– Запросто.

Коца выскочил из ворот, побежал по периметру автостоянки к месту, где оставил пастуха. Среди рядов машин маячил черный “Ленд Крузер” Слонка, бригадиру было все равно, что отморозки мочат его паству, а менты трахают ее во все дырки. Он попивал баночное баварское, заедая осетровым балычком, закладывая менял, и сам обирая их без стеснения. Коца влился в толпу на Московской, подходя к месту встречи, усек одного из шестерок Скирдача, вжавшегося в стену газетного ларька. Самого мужика на месте не оказалось, валютчик выругался, он не мог себе простить, что упустил такого икряного рыбца! Покрутившись возле ларьков, вскочил в автобус, идущий в его район, и вдруг в окно увидел пастуха со Скирдачом на другой стороне дороги, поодаль топтались шакалы, не успевшие обрасти шерстью наживы. Все стало ясно, теперь нужно было забыть эту удачную встречу и заняться созданием гарантий для собственной безопасности. Коца расстегнул замок на сумке, переложил в нее из-за пазухи пачки денег, полученные от Мауса, сунул сумку снова за отворот рубашки.Затем вытащил из кармана брюк выкидную пику, переместил ее в карман пальто. Встречи с бандитами в подъзде родного дома еще никто не отменял.

Глава третья.

На другой день он снова торчал возле главного входа в центральный рынок.Досада от незавершенного выгодного дела как возникла вчера вечером, так не отпускала до сих пор, заставляя озираться вокруг в надежде, что мужик объявится вновь. Время близилось к обеду, в глубине базара постреляли из пистолетов, наверное, менты наводили шухер в кавказских диаспорах. И вдруг Коце почудилась возле автобусной остановки знакомая фигура в брезентовом плаще поверх овчинного полушубка, в шапке ушанке и огромных валенках. Он мотнул головой, стараясь сморгнуть видение. Мужик стоял там, где его оставили вчера. Скорее всего, деньги имели для него большую ценность, нежели то, что было завернуто в тряпочках. Валютчик мигом пересек трамвайные пути.

– Пристраивайся ко мне, – подходя ближе, прошипел он. – И не оглядывайся.

– Почему? – не удивился мужик появлению валютчика. – Ты деньги принес?

– Полная сумка, – Коца оттопырил край, показал пестрые ребра пачек из купюр разного достоинства. – Иди за мной, куда сверну я, туда и ты. Понял?

– А далеко итить?

– Видишь шестиэтажный дом через проспект?

– Желтенький такой?

– Это институт, зайдем во двор и займемся делом. А здесь одни менты с сексотами.

– С кем? Сектанты, что-ли? – пастух засеменил сзади.

– Они самые, тараканы продажные.

– Эти истинные христопродавцы…

Коца сквозанул через дорогу, забитую автомобилями, запетлял в толпе, хриплое сопение мужика, похожего на беременное пугало, от него не отставало. Он еще раз перескочил перед потоком автомашин, нырнул в переходной тоннель, в нем можно было заплутать – столько выходов он имел. Валютчик направился в тот, который выбегал крутой лестницей к углу старинного особняка, приспособленного под институт. Менялы часто пользовались уютным его двориком за крепкими кирпичными стенами. Коца, выскочив из тоннеля наверх, оглянулся еще раз, один из сявок Скирдача пытался суматошно пролавировать между машинами. Все-таки вели, пидоры, но вряд ли кто из них знал про потаенное место, которое надыбали несколько менял из старой гвардии. За турникетом он сунул вахтеру денежный “талон”, кивнув пастуху, шумно переводящему дыхание, спустился по ступенькам к выходу во двор. Двор, заваленный ржавыми станками с деревянной тарой, был пуст. Мужик остановился перед дверями, затем высморкался, провел под крупным носом рукавом грубого плаща.