Текст книги "Пятый ангел вострубил"

В те дни Меттерних писал: «Дело 14 декабря – не изолированный факт… Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся, что следствие установит сходность преступного покушения 25 декабря с теми, в которых в других частях света погибали правительства слабые и плохо организованные. Выяснится, что нити заговора ведут в тайные общества и что они прикрываются масонскими формами».

Не из Лондона ли пришли инструкции и по делу декабристов? Их неожиданное выступление, связанное с двухнедельным «междуцарствованием», не могло быть санкционировано мировым масонством. Сообщение было слишком медленным. Что ж: это победителя не судят, побежденного – казнят. Его же предупреждали. Принимая в «шотландские мастера», отобрали оружие и пояснили символику момента: в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты…

Во время казни на виселице оборвались две веревки. Один из декабристов бросил в сердцах: несчастная Россия – вешать и то не умеют!… Да, не поднаторели. Не то что в «альма матер» демократии и масонских лож – туманном Альбионе. В те же самые времена там вешали за кражу, превышающую пять фунтов стерлингов. Даже детей!

Незадолго до декабристов в Британии казнили за инакомыслие некоего полковника Эдуарда Маркуса Деспарди и его друзей. Перед казнью им прочли следующее: «Каждый из вас будет взят из тюрьмы, и оттуда на тачках вас доставят на место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела будут четвертованы…» Надо думать, англичане все исполнили четко…

Однако вернемся к Пестелю. Можно понять особое отношение к нему масонского начальства. Не погубила ли его самонадеянно написанная им «Русская правда»? Документ, казалось бы, чисто республиканский, и вдруг мы видим в нем некоего Государя… Фамилия Романовых, по Пестелю, должна быть истреблена. Откуда же Государь? Кто он? Сам Пестель! Таковы были амбиции потомка саксонских разночинцев, завистника, прожектировавшего отмену сословий, в том числе и дворянства. На смену сословной опоры трона должен был прийти гигантский, невиданный по численности отряд полиции, в том числе и тайной. Борец с царской «тиранией» был именно таким.

Монархическое самовольство Пестеля мировой орден простить не мог. Взращиваемый в ложах демон гордыни так окреп в этом несчастном, что, смеясь, потащил его на эшафот.

Пять повешенных герим – знак диавольской пентаграммы. Всем пятерым предстояло личное знакомство с Аваддоном…

Однако лукавая муза истории Клио все же сделала из негодяев – героев. Только на рубеже XX века открыли позорные для декабристов материалы. Все то, что император Николай Павлович, по деликатности своей, не стал обнародовать. Но во время молчания правды – говорила ложь. Забыто было все – планы цареубийства; душегубства на Сенатской площади; ничтожество «диктатора» Трубецкого, который ползал в ногах у Императора; трусость Пестеля, выдавшего всех своих товарищей… Забылось все. И экзальтированные дамы бросали букетики в окна казематов.

Отступление о Петре I

А букетики либеральной экзальтации долетели и до нашего дня. И вот внуки тех самых дам преподают историю о славном восстании против царизма. Из этих школьников вырастают потом столь уважающие декабристов постсоветские президенты, правящие страной, которую они не стесняются называть бывшей «тюрьмой народов».

Что это? Всего лишь хорошее усвоение школьной программы? Юношеские воспоминания о красивом воинском каре из старого фильма? Каре на Сенатской, кстати, построилось как раз под медной дланью застывшего Петра… И император-то этот в какую моду войдет! Вот он уже глядит с портрета в кабинете президента. А вот, кажется, и сам входит в его резиденцию… Ах, это актер! Но как похож! Что же он делает здесь? Вручает амбициозным простакам статуэтки императора-реформатора. Небесплатные призы за успехи в бизнесе.

А каковы были «успехи» самого Петра? Какой ценой они давались? «Вековые дубовые леса в Воронежской губернии были вырублены во имя постройки каких-то двух десятков кораблей. Миллионы бревен валялись десятки лет спустя, свидетельствуя о хищнической, бессистемной вырубке лесов. Целая лесная область была превращена в степь, и в результате верховья Дона перестали быть судоходными. 35 же построенных кораблей сгнило в водах Дона». [3-2]. Да и фабрики, возведенные Петром ценой неимоверных страданий и жертв народа, практически не пережили императора. Развалились. До Екатерины дожило не более двух десятков.

«Петр считал себя хорошим хирургом. В Петербургской кунст-камере долгое время хранился целый мешок вырванных им зубов. На самом деле Петр I был такой же плохой хирург, как и правитель.

«Он выпустил однажды 20 фунтов жидкости у женщины с водянкой, – которая умерла несколько дней спустя. Несчастная защищалась, как только могла, если не от самой операции, то от оператора. Он шел за ее гробом». Судьба этой несчастной пациентки Петра – напоминает судьбу несчастной Московской Руси». [3-2].

Во имя «великой идеи» людей не жалели – недаром даже большевики воспели Петра. Превращение Московской Руси в европейский «парадиз» стоило дорого. Население сократилось на одну треть… Современная Россия сокращает свое население по миллиону в год. Но если «петровская демография» шагнет своим подкованным ботфортом в нынешний день, Римский клуб порадуется. И само привидение Нобеля повесит на грудь нашему лидеру какую-нибудь блямбу…

Еще одно странное совпадение. Петр правил Россией, держа в руках не скипетр с державою, а молоток масонского мастера. Посвятили его в «вольные каменщики» на Западе. Сделал это в 1699 году английский архитектор Кристофер Рен. И что же мы видим по телевизору в наши дни? В затемненном помещении кто-то «очень похожий» на российского президента преклоняет колено, и руки в белых перчатках кладут на его плечо посвятительный меч… (19).

Исцеление

После ареста Новикова, после Сенатской площади саранча – на время – притихала, но шуршать не переставала никогда.

Сам «служка Серафимов», Николай Александрович Мотовилов, свидетельствует: «Вышедши из императорского Казанского университета действительным своекоштным студентом 8 июля 1826 года… вскоре познакомился с Симбирским губернским предводителем, князем Михаилом Петровичем Баратаевым и вскоре сблизился с ним до того, что он открыл мне, что он гранд-метр ложи Симбирской и великий мастер Иллюминатской Петербургской ложи. Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу какой-либо успех иметь в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом. Я отвечал, что батюшка, родитель мой, запретил мне вступать в масонство, затем, что это есть истинное антихристианство, да и сам я, будучи в Университете и нашедши книгу о масонах, в этом совершенно удостоверился и даже видел необыкновенные видения, предсказавшие судьбу всей жизни моей и возвестившие мне идти против масонства…

Именной масонский знак кн. М.П. Баратаева.

Это так разозлило его, и тем более в простоте сердца ему открытое намерение мое вскоре по устройстве дел моих ехать в Санкт-Петербург для определения на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию, что он поклялся мне, что никогда и ни в чем не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир».

Увы, Баратаев не блефовал. Когда симбирский губернатор М.Л. Магницкий запретил деятельность ложи, всевозможные бедствия посыпались на него, действительного статского советника. Вплоть до обвинений в казнокрадстве. В итоге верный слуга трона был лишен имущества и отправлен в ссылку… А ложа «Золотого Ключа к Добродетели» в Симбирске – открылась.

Однако продолжим рассказ Мотовилова: «Вскоре… вышел закон, чтобы молодые люди, хоть и окончившие курс учения и получившие дипломы на ученые степени в высших училищах, не имели бы права отправляться на службу в столицу, а должны были бы три года послужить в губернии будто бы для ознакомления с процедурой провинциальной службы…»

Уверенность Баратаева вскоре подтвердилась. Когда открылась очередная вакансия, он вызвал Мотовилова и объявил: «Этой должности вам не видать, как своих ушей. И не только вы этой должности не получите, но не попадете ни на какую другую государственную должность, ибо и Мусин-Пушкин (тогда попечитель Казанского учебного округа), и министр князь Ливен – подчиненные мне масоны. Мое приказание – им закон!»

Травля Мотовилова помешала намечавшемуся браку с Языковой, создала ему репутацию сумасшедшего и даже привела к задержанию его по обвинению в государственной измене!

Только невероятная энергия Николая Александровича, дошедшего в поисках правды до высших кабинетов, помогла ему получить службу. Однако потрясения были таковы, что он более чем на три года оказался прикован к постели. А как исцелился! Верою!

Он сам пишет, как 9 сентября 1831 года принесли его к отцу Серафиму: «…привезен я к нему был в ближнюю его пустыньку близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживающий мне голову принесли меня к нему, находившемуся в беседе с народом… на его сенокосной пажинке меня посадили. На просьбу мою помочь мне и исцелить меня, он сказал: «Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь».

Я подробно рассказал ему бедствия мои и что я все три главные способы лечения испытал… взял целый курс лечения и гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганемана через ученика его, пензенского доктора Питерсон, – но ни от одного способа я не получил исцеления болезней моих и затем ни в чем уже не полагаю спасения и не имею другой надежды получить исцеления от недугов, кроме как только лишь благодатию Божией. Но, будучи грешен и не имея дерзновения сам ко Господу Богу, прошу его святых молитв, чтобы Господь исцелил меня.

И он сделал мне вопрос: «А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек и в Пречистую Божию Его Матерь, что она есть Приснодева?

Я отвечал: «Верую!»

«А веруешь ли, – продолжал он меня спрашивать, – что Господь, как прежде исцелял мгновенно и одним словом Своим все недуги, бывшие на людях, так и ныне также легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему ходатайству Господь Иисус Христос и ныне также мгновенно и одним словом может исцелить вас?»

Я отвечал, что всему этому всею душою моей и сердцем моим верую, и, если бы не веровал, то не велел бы везти себя к нему.

«А если веруете, – заключил он, – то вы здоровы уже!»

Увы, исцелялись – телесно и духовно – немногие. В целом же «чистая публика» все больше попадала в лапы нечистого… И некий господин в крупном поволжском городе уже заказал себе хрустальную печатку. С масонской дельтой. На печатке было написано: «А.П. Д-въ»… Она тоже еще вынырнет в нашем рассказе.

Но самое страшное было даже не в открытии лож. Масонство становилось образом мыслей едва ли не всего образованного слоя. Нужда в тайне отпадала. В августе 1830 года Фаддей Бенедиктович Булгарин направил в III отделение записку:

«Уцелевшие от 14 декабря все ныне в славе, в честях, в силе… Это действие было род объявления партии, гигероглиф, означающий слова: «Кто с нами, тот все получит, кто против нас, тот будет преследуем или останется в забвении». Объявление это сбывается. Правительство, будучи всегда окружено этими людьми и веря в усердие, в благодарность за милости, никогда не обращало внимание на то, чтобы противодействовать влиянию партии на общее мнение и, напротив, увлеклось духом сей партии… Правительство ищет только тайных обществ. Но их не будет более. Форма действий общества изменилась, и оно действует явно, открыто к овладению общественным мнением и всеми важными местами (хоть не первыми, но деловыми). Это исполнение первого плана Союза благоденствия…»

Во многом прав был Булгарин. И символика говорит об этом. На красном штандарте ложи «Северная звезда», в которую входили многие декабристы, светила белая пентаграмма. Пройдет время, и ложа, объединяющая членов Временного правительства, также получит название – «Северная звезда». Под ней же, сияющей, спустя семьдесят с лишним лет, легальное масонство вернется в Россию.

«СЕВЕРНАЯ ЗВЕЗДА»

(Из дневника)

Когда по снежной жиже брестского перрона в валенках с галошами шел мужик, ронял засаленную ушанку и смачно выражался, мы в своем СВ чуть не заплакали. V меня возникло ощущение, знакомое всем очкарикам, – ощущение начисто протертых очков, через которые мутно угадываемый мир, стал вдруг резким и ярким. Лучший метод изучения иностранных языков – несомненно, метод «погружения». Но «погружаясь», живешь все время в какой-то вязкой неотчетливости недопонимания и диком напряжении. Родная языковая среда после этой долгой пытки воспринимается как праздник возвращения к жизни.

После неестественно зеленых, аккуратных, по линеечке выровненных, стриженых газонов, после до неприличия чистых домиков и улиц ухоженной Европы, родные разухабисто косые заборы и помойки воспринимаются, как удаль молодецкая. Родина! Никогда она не кажется такой милой и близкой, как после даже самой шикарной и экзотической заграницы…

Но постепенно яркая вспышка патриотизма затмевалась ненавистью к очередям и талонам. В головах же крутились планы создания первой русской ложи, под твоим, естественно, молотком. Я перешла в статус «неиграющего тренера», уволилась со студии и была принята по конкурсу в штат ВГИКа, доцентом кафедры режиссуры, по-прежнему мечтая передать и дома всю полноту власти в твои руки, и стать при тебе чем-то вроде Крупской при Ленине.

Летом мы принимали у себя Андре и Франсин.

Заядлая кошатница, Франсин едва в обморок не падала, глядя на шикарных сибирских котов, которые бегают у нас по помойкам. А когда увидела беспризорного «русского голубого»! В голове у нее тут же сработал калькулятор: в Париже такой экземпляр стоит семь тысяч долларов! V нее, по-моему, даже планы экспорта русских котов зароились.

В Ленинград повезли их на «Москвиче» через дачу, точнее «домик в деревне» моих родителей, через дремучие тверские и псковские леса. Бедные французы были подавлены размахом русского гостеприимства, необъятностью наших пространств и дикостью дорог. Андре чуть не умер в бане, а прозрачная, синеватая как картофельный росток Франсин, брошенная мною прямо с полка в Западную Двину, кричала так, что замшелые бабки протрезвели и перекрестились… Еще многие годы спустя я слышала в Париже устные триллеры про нашу тайгу, баню, икру и мистическую пустоту прилавков.

С помощью Андре наши маниловские разговоры о возрождении масонства в России приобретали пугающую конкретность. В Питере был срочно завербован в будущую ложу муж моей двоюродной сестры.

Снова Париж. Мы листаем в масонских архивах желтые распухшие от времени страницы журналов досточтимых лож. Гусиными перьями подписи – Жуковского, Пушкина, Апухтина, Вяземского… Десятки знакомых имен.

«Северная звезда» – так будет называться и наша первая ложа, в которую мы соберем самых близких и верных друзей, самых надежных и проверенных долгими годами кухонного антисоветского разговорного подполья. Но это будет потом, дома. А в Париже мы быстро обрастаем «братскими» связями.

Неромантичность и демагогия. Вот что мне сразу же не понравилось в этих знакомствах. Мы, выросшие в обществе тотального блата, привыкли ценить вообще всякие связи, знакомства, приятельства и дружбы, часто не очень-то разделяя их на нужные, утилитарные и бесцельно-сердечные. Никогда ведь не знаешь наперед, кто из странных приятелей может вдруг оказаться полезным, а какая из нужных связей неожиданно перерастет в душевную привязанность. Французское масонство же, не очень-то секретничающее и не придающее сакрального смысла ритуалам, весьма прагматично нацелено на создание чего-то вроде нашего блата. И тут они по сравнению с нами – ну просто дети: их «братство» – жалкая пародия на наш широкозахватный и душевный блат. Но главное, что так разочаровывало и как-то сразу «заземляло» все отношения с «братьями» и их семьями – злословье и корысть.

Сплетни по Парижу распространяются быстрее, чем слова по телефонным проводам и содержат столько зависти и яду, что эти самые провода должны были бы, кажется, раствориться в них без остатка, как в соляной кислоте. При этом каждый бдительно следит за каждым, увлеченно высчитывая тот шкурный интерес, который держит «брата» в ложе.

Наш Союз кинематографистов в Москве – тоже серпентарий тот еще, но после парижского клубка шипящих «братьев» все члены Союза кажутся мне нежно привязанными друг к другу, как однояйцевые близнецы. Никогда в жизни и за всю жизнь никакой Говорухин не выльет столько грязи на какого-нибудь Соловьева, сколько выливали нам при первом же беглом знакомстве Комбы на Делакруа, Делакруа на Метайеров и так далее по кругу, и в обратном порядке, и в любой перетасовке. Бесконечные и самозабвенные, с горящими глазами шепоты о выгоде… Само это французское слово «интерес» по-русски означает «выгода»!

Ты помнишь? Мы едем по пораженному внезапным стихийным бедствием – снегопадом – Парижу, к Даниэлю. Почти пять часов преодолеваем 11 километров чуть обледенелого асфальта, сплошь заставленного раскоряченными вдоль и поперек машинами. Если бы эти, обалдевшие от ужаса французы не побоялись посадить за руль тебя… Путь не занял бы и четверти часа – тебя же мой отец учил водить машину специально зимой, по гололеду и сугробам. Но с видом камикадзе, рулит Андре, и мы ползем чуть не пол ночи. Все это время – жаркий свист мне в ухо – мол, Даниэль – подонок, жадина, интриган – в масонстве добывает место для своей безработной жены, которую тоже зовут Даниэль, которая тоже – интриганка, жадина, подонка и к тому же невкусно готовит!

Эмблема эмигрантской ложи в Париже «Лотос».

Через день мы лезем на мансарду без лифта в Латинском квартале в гости к тому самому «брату», что набивал мне уши слюнями и гадостями про Даниэля, и на этот раз сам Даниэль с упоением поливает пригласившего. Этот, мол, идиот, одну-единственную книжку написал (дрянь книжонка, «История французского масонства» называется!) и выставил ее под стеклянным колпаком в гостиной. В ложе – первый халявщик и ворюга, врет, что не еврей, а сам – еврей, и жена – еврейка, и дети все трое – евреи… Эту информацию, задыхаясь от бесконечной лестницы и желания высказаться, жадно дополняют, перебивая друг друга, все прочие идущие…

Вокруг нас ползали, вились и суетились, наперебой зазывали в гости все те, кто мечтал съездить для открытия ложи в Москву по нашему приглашению за счет Великого Востока. Тихо шустрил даже совершенно выживший из ума старенький эмигрант, прибавивший когда-то «де» дворянское, выпендрежное, к своей еврейской фамилии Липский. Прежде этот шампиньон состоял русским переводчиком при военном министре Франции, был, возможно, и шпионом, за что имел крохотную розочку Ордена Почетного Легиона в петлице. От склероза и маразма он путал постоянно русские слова с французскими, плохо слышал и часто засыпал, но лучшего переводчика не было… Зато его старший брат учился в Симбирской гимназии вместе с Митей Ульяновым, и наш старичок забавлял нас «ужасными» рассказами о семье Ленина.

Смелость нашей «гласности» в то время позволяла только топтать и мусолить Сталина. Фигура главного вождя еще не свергалась с пьедестала. А тут, в Париже, я вдруг услышала от трухлявого земляка Керенских и Ульяновых такое!

«Семейство Ульяновых не любили в Симбирске. Мамаша их, жидовочка, высокомерная такая была дамочка и над детьми своими измывалась. Дети были все очень малорослые, картавые, золотушные, выскочки и подхалимы, эубрилы и отличники. Их били, а они доносили, за это их опять били, а они опять доносили. Дружить они старались только с инородцами. Во-первых, потому, что сами-то выкрестами числились, а во-вторых, потому, что любили верховодить и бахвалиться… В Симбирске никто не удивился, что все семейство в бунтари и висельники пошло: с детства по ним тюрьмы плакали… Антихристово племя!»

И рассказывал он все это так мило, просто, по-домашнему, старческой скороговорочкой… ^[36]

Амбиции у самого Липского были масштабные. Именно он создал в Париже секретную ложу, в которую вошли некоторые высокопоставленные люди из России – «чтобы ничего не опасаться на родине». Однако стремительные события в нашей стране обогнали самые смелые стариковские фантазии. Бояться стало нечего. И вот в Кремле целая группа политико-финансовых знаменитостей во главе с Чубайсом – широковещательно – устроила презентацию парамасонской структуры «Орден Орла». (20).

+ + +

Сейчас, спустя почти десять лет, когда я вспоминаю все это, передо мной лежит видеокассета с фильмом «Возрождение Святыни». Я сделала этот фильм во Славу Божию, то есть бесплатно. Я возвращаюсь к своей режиссерской профессии. Какими странными, наверняка, не случайными совпадениями пронизана наша жизнь! В фильме рассказывается о том, как воссоздавался на Красной площади Собор Казанской Божией Матери. Я не знаю тех кинолюбителей, которые снимали в свое время траву забвения на пустыре, на месте порушенного в 36-м году безбожной властью Чуда. Я не знаю тех, чьими трудами дошли до меня кадры закладки фундамента, водружения Креста, строительства, и, наконец – освящения Храма… Я собирала из непрофессионально снятых, но бесценных, по Воле Божией чудом сохранившихся кусочков изображения, историю возвращения в сердце Москвы и России Образа Пресвятой и постоянно изумлялась пересечению дат… На Красной площади построили часовню и копилку поставили. Народ собирает свои трудовые гроши на строительство храма… Мы с тобой старательно тащим в Россию масонство! Они освятили начало работ и закладной Крест… Мы открыли первую ложу!

Я привожу тут кусочек из «доски», где речь идет об убранстве масонского «храма», чтобы вспомнить, как трудно было нам сотворить что-то подобное в 1991 году в Москве.

Убранство Храма

Наш Храм имеет форму удлиненного прямоугольника, эта геометрическая фигура в древности была символом видимого мира. В нашем Храме нет окон. В этом не только историческое напоминание о каменных пещерах, в которых собирались наши гонимые предшественники по исканию истины, но и символ того, что наш мир может освещаться внутренним светом, только духовной просвещенностью. Символический Храм изображает Вселенную, увенчанную звездным небом. Длина нашего Храма – от Запада до Востока, ширина – от Севера до Юга, высота – от Надира до Зенита. Вход в Храм открыт с Запада. Запад – символ конкретного, земного, символ небытия и детства. Отсюда трудный путь к Востоку. ВОСТОК – символ рождающегося СВЕТА, символ абстрактного, надземного, символ зрелого возраста, символ мудрости. ЭТО ПУТЬ ОТ МОЛЧАНИЯ К ДЕЙСТВИЮ И ДЕРЗАНИЮ. У входа в Храм находятсядве колонны. Они носят имена колонн Храма Соломона.

Левая колонна «В» находится в северной части Храма Она символизирует профанское начало, пассивность, область полутени, отрицание, эгоизм. В этой слабо освещенной части Храма – ученик Вольных Каменщиков созерцает работы Ложи и, по мере сил, обрабатывает «серый необтесанный камень». В градусе подмастерья он перейдет на южную колонну, в область света, тепла, утверждения и альтруизма. На Востоке, на возвышении из трех ступеней, находится престол первого руководителя Ложи – Досточтимого Мастера. Восток – место ЛУЧЕЗАРНОЙ ДЕЛЬТЫ. Здесь должно гореть неугасающее пламя масонских стремлений. На Западе, у входа, налево, находится плато первого Стража, 2-го руководителя Ложи. На южной части Храма, посредине, находится плато 2-го Стража, 3-го руководителя Ложи…

По правую руку от Досточтимого Мастера находится плато Брата-Секретаря, который является «памятью» Ложи, а по левую руку – плато Брата Оратора, представляющего Закон. Заключение Брата-Оратора во время работ Ложи обязательно и неоспоримо. Остальные офицерские должности как-то: Казначей, Дародатель, Эксперт, Обрядоначальник и Привратник дополняют офицерский состав и назначение их очевидно и необходимо. На престоле Досточтимого Мастера находится: Общий масонский устав. Внутренний Устав Ложи, Ритуал и пламенеющая шпага, символ духовной власти, лезвие которой имеет волнистую форму. Кроме перечисленных предметов на престоле находится деревянный молоток как символ власти материальной. Подобные молотки находятся также на плато 1-го и 2-го Стражей.

Перед престолом Досточтимого Мастера стоит алтарь (предпрестольник), на котором находятся ТРИ ВЕЛИКИХ СВЕТОЧА Вольных Каменщиков, это: СВЯЩЕННАЯ КНИГА (Библия), НАУГОЛЬНИК и ЦИРКУЛЬ.

СВЯЩЕННАЯ КНИГА – (Библия) для большинства масонов необходимый атрибут масонского действия. Это элемент создающий духовную атмосферу и подтверждающий ту ВЕРУ, которой проникнут каждый масон. В некоторых случаях Библия может быть дополнена Кораном, или другими священными книгами. Веротерпимость нашей Ложи такова, что мы можем принимать и атеизм, и тогда присутствие Библии не обязательно…

Кое-что из перечисленного – в этаком «походно-полевом» варианте – привезли из Парижа французы. Какие-то предметы создавали из подручных средств. Деревянные молотки, например, легко делались из кухонных – для отбивания мяса. В качестве «шпаг» применялись учебные спортивные рапиры. Набегались, конечно. Надо же ведь было где-то эту команду и поселить, и кормить. Приехало-то девять человек. (Был среди них, кстати, и «де Липский» И это даст ему право впоследствии заявлять в прессе: «Я возродил масонство в России»).

Убранство ложи для посвящения в 1 ^йградус.

На колоннах – Пифагор, Моисей и Магомет.

А сколько ты мотался, пока нашел за городом этот «охотничий домик» – какую-то мини-гостиницу партийную – для переделки под «храм»! (Не потому ли ее и «нашли», что среди первых посвященных было двое или трое «отставных» сотрудников КГБ. Якобы «для прикрытия»)…

Ты рассказывал потом, с некоторой досадой рассказывал, что невероятные усилия твои и тех твоих ребят, которые проходили это первое посвящение в России, усилия по созданию «Храма» со всеми его атрибутами – никакого восторга у французов не вызвали. Чему удивляться? Их мир прост, примитивен и практичен, как механический будильник. Инфантильно романтичные русские мужики, с торжественной серьезностью готовые видеть в бумажном коврике «фундамент Храма», в полешке – колонну и т.д., несчастные русские крещеные мужики, души которых смутно истомились по религиозности, доверчивые и слезливые русские мужики вызывали, видимо, у французов (или французских евреев) брезгливую жалость, снисходительное недоумение, презрение…

Недавно я нашла на нашей книжной полке изданный в Париже тогда, по горячим следам того мероприятия, сборник Великого Востока. Здесь немало занятных фотографий Вот тот деревянный дом с верандой. Рядом с тобой – знакомые все лица: Комб, Метайер, Липский. Вот вы занавешиваете окно каким-то покрывалом. Вот по полу расстилается маленький, размером с шахматную доску, клетчатый коврик. Все похоже на самодеятельный театр И оживление чувствуется – как перед премьерой.

Денег, конечно же, с французов, как с козла молока. Они и эти несчастные «запоны» (фартуки), перчатки, «кордоны» (ленты на шею) долго нам еще поминали, как великое благодеяние… ^[37]

Но вот тут-то ты меня первый раз и удивил своей неожиданной проворностью: ухитрился втихомолку слегка «нажиться» на бестолковых в нашей непостижимой экономике иностранцах. Все это вроде бы было почти честно – стоила же чего-то твоя работа по организации! Вся эта беготня с гостиницей, ресторанами, экскурсиями, автобусами! Однако… Ты помнишь, что я никогда, ни тогда, ни потом не брала в руки этих твоих долларов? Ты сам их где-то прятал, сам тратил. Думаю, что я не всегда знала – на что… И все же, молчала, не остановила… Ханжество, разумеется.

Грамота об инсталляции «Северной звезды».

Подписи Великого мастера Рагаша, Комба, Липского и других.