355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Воробьевский » Пятый ангел вострубил » Текст книги (страница 17)
Пятый ангел вострубил
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 22:14

Текст книги "Пятый ангел вострубил"


Автор книги: Юрий Воробьевский


Соавторы: Елена Соболева

Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Самое же удивительное произошло в Хевроне – у Дуба Мамврийского. Подвизающийся там старец, отшельник отец Георгий, почти слепой, не говорящий по-русски, никого практически не принимающий, вышел из своего затвора и, пройдя сквозь нашу группу, забрал тебя с собой, увел в свою келью! Вышел ты от него какой-то странный, ничего не мог рассказать, объяснить, только маленькую бумажную иконку показал. На ней святой Георгий не поражает змея, а изображен мучеником. Ею благословил тебя этот молитвенник. Так я и не знаю до сих пор, что сказал он тебе, зачем завел? А ты-то помнишь? Ты-то понял?

Добрым знаком показалось нам и то, как в самом конце нашей поездки, в аэропорту уже, прощался с нами тот самый, почитаемый всеми старый монах. Ты помогал ему заполнять таможенную декларацию и проходить через контроль, а когда все уже было позади, и мы расставались, батюшка этот сказал, что мирян не принимает, но что ты можешь в любое время приехать к нему, и тебя он обязательно примет… Потом на меня вдруг обернулся, уходя уже, как-то очень печально посмотрел и сказал – «Ты, мать, его ко мне приведешь! Приведи – приведи!»

Но это уже последний эпизод нашего паломничества. А до того многое еще происходило и удивляло.

Ты рассказывал мне о тех батюшках, с вторыми жил в одной келье. Как-то речь зашла о необходимости иметь своего духовного отца, и ты сказал, что для тебя это, к сожалению, невозможно – ведь если духовник запретит заниматься масонством, то его ослушаться нельзя. А наше, мол. Православие к принятию масонских истин не готово еще, слишком консервативно.

В Великую Пятницу над Иерусалимом повисла невыносимая тревога. Духота, какая-то напряженность и тоска. Надвигались тучи, за туманом даже не видно было знаменитой «русской свечи» – самой высокой колокольни в городе. V многих разболелись головы. Все было так, как описано у Михаила Булгакова. Как он мог почувствовать это состояние? Он ведь не был никогда в Иерусалиме. Этот вопрос возник тогда не только у нас с тобой. Помню чьи-то слова: ну кто теперь скажет, что Булгакову не диктовали!?

Все наши уехали в Иерусалим – ждать Благодатного огня, ждать всю ночь. Мы не поехали, остались на Погребение Плащаницы в Горнем. Ты – собороваться, а я – причащаться. Исповедывал меня тот самый старчик маленький, который водил тебя к Святому Источнику. Читая разрешительную молитву, он, такой крохотный, что мне на колени пришлось упасть под его епитрахиль, с неожиданной мощью придавил мою голову к Евангелию. Показалось, что крест прямо в лоб вошел, но это было почему-то совершенно не больно!

На Благодатный огонь мы приехали вдвоем. Долго пробирались через толпы. Сплошной стеной лил дождь, и было невероятно холодно. Помнишь, как напугало меня шествие арабов, с барабанами, собачьими головами на палках, с дикими криками?

Благодатный огонь в тот год сошел так мощно! Пылающие факелы из 33 свечей не жгли совершенно, и мы «лечили» ими твою лысую голову. Только за Яффскими воротами свечи стали гореть нормальным обжигающим пламенем…

А потом и я получила такое, что по невежеству своему сочла предзнаменованием добрым. После исповеди на Голгофе в Великою Ночь, когда все наши батюшки сослужили Святейшему Диодору у Кувуклйи, меня всю – с головы до ног – окатили водой от омовения! Понять бы правильно тогда все эти вразумления… Но мы с тобой были так далеки от православия… Помнишь, в Мертвое море полезли купаться! В эту отвратительную, отравленную грехами Содома и Гоморры жидкость, в которой всем теперь предлагают исцелиться! Я мучилась потом: как бы поскорее отмыться от этой соли, жгучей, как серная кислота… А чем закончилась наша поездка? Ужасной моей истерикой в Шереметьево – из-за того, что не пришел за нами автобус.

Так у нас появились новые друзья – православные, воцерковленные люди. С ними было так интересно, так непривычно и ново – обсуждать все то, что казалось уже давно определенным и понятным! Прежде всего, Олечка, конечно… Теперь – это первая моя советчица, наставница, воспитательница. Хотя по возрасту она нам в дочки годиться. А Ангелина? Искусствовед с университетским дипломом, человек близкий нам по образованию к кругу интересов, в прошлом даже «богема», наверное… Ее интеллигентский путь к Богу, ее духовный опыт так помогает мне сегодня. Эта удивительная Ангелина как-то сказала мне в автобусе по дороге в Канну Галилейскую: кажется, что людей, посетивших Святую Землю без предварительной подготовки, людей не имеющих опыта духовной брани, по возвращении домой поджидают порой ужасные искушения. Я ничего не поняла тогда из этой фразы, но почему-то запомнила ее.

АМЕРИКА: СТРАНА ЛИМИТЧИКОВ

(Из дневника)

Дома нас ждали приглашения. Масонские организации разных стран и континентов приглашали на свои праздники. Мы отправились в Америку. Путешествовали на этот раз вчетвером: мы с тобой и, ставший твоим Великим Секретарем, Саша со своей женой, моей крестницей Викой.

Даже для меня, летавшей не раз на Дальний Восток и в Африку, утомительный этот перелет показался бесконечным. Вы с Сашей все восемь часов тихо обсуждали свои важные масонские дела, я пыталась пробиться к дремучему сознанию Вики, объясняя ей, как необходимо женщине уметь шить и вязать. Она учиться вязать не хотела.

…Америка – страна лимитчиков. Это чувствуется с первых шагов по американской земле. Как только выходишь из самолета, так сразу же и попадаешь в общагу лимиты. Европа пахнет дезодорантами, Африка – зноем и потом, Родина – дымом. Америка воняет подгоревшей дешевой жратвой и прогорклым жиром. Европа аккуратна и чиста до идиотизма. Все вокруг постоянно что-то скребут, метут, как в больнице. В Африке грязь какая-то натуральная, естественная, природная. И убирается она самой природой: козы прямо на мостовой с удовольствием поедают даже обрывки газет и полиэтилена, а забавно обаятельные, как из мультика, но невероятно вонючие марабу подбирают все, что не доели козы. Вплоть до резины.

«Русскому человеку не нужно объяснять, что такое помойка» – это, кажется, Набоков написал. Но наши отечественные помойки – во-первых, родные и привычные, а во-вторых, они какие-то застенчивые, располагающиеся по укромным уголкам, по пустырям, на задворках. В Америке же грань между помойкой и непомойкой – стерта, как грань между городом и деревней.

Помойки, как таковые, выходящие из берегов, – мусорные баки, урны, плевательницы и пепельницы – расположены бесстыдно везде, на самом виду, на самых броских и людных местах. Остальное жизненное пространство все равно захламлено, замусорено, загажено пузырящимися под ногами пакетами из-под макдональсовской картошки и одноразовыми стаканами, огрызками, фантиками, обертками. За что ни возьмись – все залеплено комочками разноцветной жвачки. Самые, казалось бы, парадные фасады небоскребов на Манхеттене изуродованы жуткими железными, ржавыми лестницами, зигзагообразно перечеркивающими стены. Сами же стены какие-то черно-серые, закопченные и залиты отвратительно желтыми подтеками от лестниц. Поверх этой серости, копоти и ржавчины – дикарские аэрозольные росписи фанатов – названия рок-групп и имена бейсбольных кумиров.

Когда стоишь на улице в центре Нью-Йорка, то находишься на дне безнадежно глубокого смрадного колодца – так высоки небоскребы, так тоскливо мал кусочек неба над головой и так настаивается на помойках и выхлопах воздух. И вот в этом-то адском колодце запрещено курить! На Святой Земле, на «Зеленых холмах» у истоков Нила, в райски красивом и аккуратном Версале – кури на здоровье! А в этой абсолютной помойке – нельзя! И затерроризированные собственными верноподданническими чувствами к своей неродной родине, задисциплинированные как детдомовцы – «свободные» американцы законопослушно не курят!

От этой же своей лимитческой узколобости, они постоянно «стучат» друг на друга – за курение, за превышение скорости на автодорогах, «стучат» полисменам! У нас, заметив «засаду» инспектора на дороге, любой из водителей – и помятого «ушастого» запорожца и «крутого» джипа – обязательно предупредит других миганием фар. А американцы «стучат» на нарушителей даже по сотовому телефону – за свои кровные! Денег не жалко, так велик «патриотизм» и подхалимаж к властям…

Еда американская – вся как будто в одном котле сварена, вся как будто из одной столовки-забегаловки. Даже в самых шикарных и дорогих ресторанах, где пишут в меню, что повар – француз, – врут безбожно! Французский повар – настоящий – высушив севрюгу по стадии неотличимости от трески, просто утопился бы в чане с бурдой, которую несчастные американцы пьют, называя кофе. Если в Париже поесть в «Макдональдсе» – непристойно, почти так же, как пописать на улице, то в Америке «Макдональдс» – едва ли не верх кулинарного достижения и престижа.

И одеваются американцы как лимитчики. Без различий возраста и пола, без элементарнейшего понятия о вкусе, красоте, гармонии, стиле. Под девизом «раскованность и удобство» все ходят в растоптанных скособоченных туфлях, кроссовках, растянутых пестрых майках, немыслимо мятых штанах, как будто вся «нация» тотально собралась на субботник. Впрочем, у нас и на субботники одевались приличней.

Все берегут здоровье – бегают, плавают, борются с курением и лишним весом. А в результате этой борьбы – тучны, потны и жидко-рыхлы так, как во всех остальных странах мира – только дауны.

Американский английский – это изуродованный безграмотностью, примитивизированный, опошленный, приспособленный к неучам и двоечникам язык. Если бы в русском стало можно говорить «к сестры» и «у сестре», а писать «мыца» и «брыца» – то это был бы американский вариант русского языка. Наверное, ни Шелли, ни Теккерей, ни Оскар Уайльд, ни даже Диккенс не поняли бы такого надругательства над английским. И Джером К. Джером не понял бы, и не шутил бы, а плакал.

А эта чудовищная развязность, невоспитанность, плебейство манер? При первом же знакомстве можно облапить или долбануть по спине даже женщину. Сидя где угодно, можно ноги чуть ли не на голову собеседнику положить, разговаривать со жвачкой во рту, ковырять в зубах, в ушах, в носу или в заду. Можно брызгать на собеседника слюнями и хватать его за какие угодно места. Можно громко орать, размахивать руками, пинать и толкать кого угодно без извинений, не смущаясь. Вообще, понятия «моветон», «неприличие», «стыд» американцам совершенно незнакомы. Все они, вплоть до самых старых, образованных и богатых, ведут себя как запущенные подростки, как дворовая шпана. На их фоне даже Вика казалась дамой из общества. [60]

Всех нас злила необъяснимая любовь американцев к холоду. На каждом этаже каждого отеля – обязательная «айсрум», где стоит автомат, выдающий по нажатию кнопки нерегламентированное количество кубиков льда. Этот лед здесь бросают во все, что пьют, и пить это нормальному человеку с нормальными, а не искусственными американскими зубами – исключено: стакан примерзает намертво! Везде ревут или тихо воют кондиционеры, вентиляторы, какие-то сопла и трубы, обдавая струями ледяного, как из склепа, воздуха. Нас эти повсеместные сквозняки просто выдували, промораживали до костей, заставляли стучать зубами и съеживаться.

Но особенно раздражала нас, русских, с пионерского возраста ненавидящих линейки, речевки, флаги и гимны, тупая любовь американцев к своему шлягерного покроя гимну. Стоит какому-нибудь старому маразматику запеть этот простенький мотивчик где угодно – в универсаме, на улице, в бассейне, в музее – тут же вокруг встает еще с десяток олигофренов любого возраста и пола, и все подпевают, размахивая невесть откуда взявшимся флагом. Благо, что флаг этот употребляется для пошива чего не попадя – от кепок до трусов и лифчиков, наверное.

Лично меня с этой ужасной страной хоть как-то примиряли только два американских изобретения – «вирпул» и «сэвэн-илэвен». Когда, окончательно посинев, обледенев и простудившись от могильного холода американских комнат, прыгаешь в кипящий котел «вирпула», где тебя лупят, варят и размалывают толстые и сильные, как ноги слона, горячие водяные струи, сначала охаешь, ахаешь, чувствуешь себя курицей, попавшей под танк, потом расслабляешься и получаешь удовольствие. «Сэвэн-илэвэн» – магазин, киоск или прилавок, работающий с семи утра до одиннадцати вечера, где можно взять условно съедобный бутерброд, пакет с картошкой, кукурузой или еще какую-нибудь дрянь, употребляемую ими в пищу, но к нему зато – бумажный, чуть ли не полуведерный стакан с крышкой, в которую втыкается пластиковая соломинка. В стакане этом довольно крепкий, но «бочковой» кофе, а для запаха в него добавляются из крохотных скорлупок – виски, сливки, шоколад, фруктовые или еще какие-то помадки. Для такой кофеманки, как я – даже американский этот кофе – отрада.

Ненормально в Америке абсолютно все – электророзетки, градусники по Фаренгейту, расстояния в милях, жидкость в галлонах, размеры одежды и обуви в несуществующих в природе единицах и даже снующие повсюду плешивые наглые белки с облезлыми и прозрачными, как рыбьи скелеты, хвостами. Они исполняют обязанности крыс.

Эту общую американскую ненормальность и ущербность мы как-то предчувствовали заранее. Даже наши «Петиции о признании» для многочисленных американских лож были составлены не так, как для всех других. Если англичанам – естественно – мы писали особо строго, внимательно, скрупулезно, с перечислением протокольных «ландмарок», а всем другим ложам мы эти петиции просто скопировали, поменяв адреса, то для американцев разработали более примитивный укороченный вариант, где просто вскользь упоминали о принципах регулярности.

Тот разбой в нарушении всех масонских правил, который характеризует американские ложи, поверг нас в изумление и шок. «Великая Ложа Нью-Йорка»-обычный стандартный небоскреб-офис. Курить, разумеется, нельзя. На полу – мусор, на стульях – жвачка. «Храмы» распахнуты. Их убранство, несмотря на все декоративные масонские штучки, так стандартно и канцелярски невыразительно, что напоминает почему-то залы наших захолустных судов.

Величайшее масонское посвятительское таинство – инсталяция Великого Мастера Великой Ложи – проходит совершенно открыто и превращено в дешевый балаган. Зрителей полно, они ведут себя, как в сельском клубе – вертятся, общаются, шумят, сорят. Несмотря на пробирающий нас до костей мороз – толстым американским «братьям» жарко. Они, по-простецки сбросив с себя черные пиджаки, демонстрируют потные пятна на несвежих белых сорочках, свернули на бок и расслабили галстуки-«бабочки». Запоны и кордоны на таком дачном фоне одежды выглядят комично.

Весь ход ритуала – сплошная пародия, нарушение всяческих правил. Древние и тайные традиции становятся какой-то смешной игрой, необязательной, и даже не совсем приличной для взрослых людей, дураченьем и кривлянием. «Посвященные» так к этому и относятся. Застучат невпопад, не по делу, молотком и ржут, как кони! Текст присяги «Великий» по бумажке кое-как с трудом проблеял. Со свечами никак разобраться не могли: то зажгут, то погасят. А профаны – непосвященные, даже ничего не понимающие в этом ритуале зрители, прекрасно чувствуют, что спектакль «сбоит», что артисты не выучили ни ролей, ни разводки мизансцены, что это вообще какая-то самодеятельность, «капустник», народный театр.

Ты и Саша реагировали на бестолковое шоу особенно остро: для вас, очевидно, это было очень горько и больно. Американцы обнажили и извратили, наизнанку вывернули все, что было для вас сокровенно, дорого и свято, все, что составляло самую суть вашей веры. Было жалко смотреть на ваши, потерянно перекошенные виноватыми, неестественными улыбками лица Стараясь сохранить чувство собственного достоинства, вы неловко пытались объяснить нам, женам, друг другу и себе самим, что это, мол, какой-то нелепый случай, что просто «погорячились братья». Что нечаянно, от излишнего усердия вынесли на публику потаенное действо, тщательно хранимое в недрах тайных лож. Но было совершенно понятно – никакая это не случайность, не ошибка, не инфантильность…

Во всей этой бесстыдной демонстрации тайны, в наглом срывании всех покровов перед профанами проявился какой-то жуткий цинизм. Разумеется, вы уверяли и нас, и себя в том, что так все это извращено и испоганено именно американцами. Но чувствовалось какое-то странное сомнение в этих ваших горячих уверениях, какая-то неполная убежденность. Может быть, в таком самодеятельном, небрежном и нахальном исполнении ритуалов вам с Сашей приоткрылось что-то, до сих пор вами не замечаемое, – в них самих? Или это мне только так показалось?

+ + +

В Америке мы познакомились с Оболенскими и Голицыными. Я уверена, что нет страшней судьбы, чем эмиграция. Все потомки знаменитых родов, с которыми мы встречались, – Горчаковы, Римские-Корсаковы, Шереметьевы, Одоевские, Успенские, Загряжские – были почему-то: во-первых, масонами; во-вторых, почти всегда с примесью еврейской крови; в-третьих, за редчайшим исключением – безнадежно заурядными, жадными, некрасивыми и какими-то тусклыми вырожденцами. Сначала они ошарашивали умопомрачительными именами и громкими титулами, а потом огорчали ущербностью и какой-то лавочнической заземленностью, безнадежной «бывшей» русскостью. [61]

Казалось бы, многие из них не утратили родного языка. Странный это русский язык! В первый момент поражает абсолютное отсутствие акцента – если эмигранты говорят по-русски, то говорят так, как будто выросли не в Харбине, Стамбуле или Париже, а на Плющихе или в Отрадном. Затем наступает разочарование: абсолютная «русскость» произношения оказывается обманкой. Это только оболочка, внешняя форма языка, внутри которой зияют пустоты. Чаще всего московским своим говорком произносят эти старички лишь пять-шесть десятков самых обиходных слов, а на темы конкретные, тем более отвлеченные, говорить не могут совсем или с огромным трудом начинают переводить буквально… И такая порой чепуха получается! «Я беру самолет к вашему месту!» (Куплю авиабилет до Москвы). – «Убери себя в галстук!» (Повяжи галстук). – «Такси изымает полчаса!» (На такси мы доедем за полчаса). И т.д., и т.п.

Вообще же остатки русского языка, русские громкие фамилии и пышные титулы, весь этот «колорит рюс» стали своего рода жеманством, способом выделиться, поинтересничать, пококетничать, привлечь к себе внимание. Удивительно, как необходимость приспособиться и выжить сделала эмигрантов большими французами, чем сами французы; большими американцами, чем сами американцы. «Мы для них чужие навсегда!» – спел Вертинский и оказался не прав. Это для нас эмигранты теперь совсем чужие.

Когда слушаешь очередную повесть о том, как выживали на чужбине их привыкшие к иной жизни предки, слезы наворачиваются. И они сами, и их дети чувствовали себя повсюду незваными гостями, досаждающими нахлебниками, чужаками, людьми второго сорта. Они стремились выжить и прижиться, цеплялись за законы, друг за друга, приспосабливались. Так что грех осуждать этих несчастных и обвинять их во всех не лучших свойствах, которые являются результатом искусственного отбора на живучесть. Тем более что к нам многие из них проявляли великодушие, щедрость и доброту…

Абсолютно по-русски, даже более чем по-русски, сумасбродно расточительно, хлебосольно, повел себя и американец Эдвард. Моряк-подводник, офицер в отставке, проживший несколько лет у нас во Владике, в Приморье, разоружая Краснознаменный Тихоокеанский флот, он заразился, видимо, русской моряцкой удалью.

Я подружилась с его владивостокской подругой Людой, которую уговаривала выходить замуж за нашего «брата».

Когда начались мои кресты, а вместе с тем и прозрение по части «братства», я тут же честно написала обо всем в Америку. Писала о необходимости вытащить Эдвада из ордена, о том, что надо повенчаться, читать православные книги… Ответное письмо я получила немедленно.

«Я выполнила твою просьбу и съездила в Русский Храм. Не хочу огорчать тебя, но, видимо, я услышала не то, что бы ты хотела. У батюшки Георгия в семье есть масоны, и ни одного слова, за которое можно было бы зацепиться крепко, он не сказал. Из всего можно выделить только то, что, по его словам, масонство Европы и масонство Америки – разные вещи… В общем, он терпимо относится к масонству и считает его самой мощной благотворительной организацией Америки.(35).

Теперь об Эдди и масонстве. Мой Эдди – чистейшая душа, которая по природе своей не приемлет зла, насилия, давления. Если бы он почувствовал ложь, двойной стандарт, он просто оставил бы все, с болью, но оставил. Кстати, мы в Хьюстоне с мая, и только 10 декабря он вспомнил о существовании масонов и первый раз сходил в ложу. Для него это идеализированное романтическое братство (как мне кажется) и не более…»

Зимой уже приезжали Эдди с Людой в Москву. Мы все вместе, вчетвером, съездили к нам на дачу, в Тихвинский, к Батюшке… А потом мне никто уже больше не звонил, не писал. Очевидно, твои только, масонские связи остались с Эдвардом. Среда «заедает», окружение. Но не только.

В последнее время я все чаще думаю о том, какое колоссально важное, хоть и не всегда очевидное значение имеет в судьбе человека его род. Вспоминается, как за игры с молотком разорились, сошли с ума, погибли все потомки Н.И. Новикова. И другие аналогичные «родовые» сценарии всплывают в памяти. У скольких сегодняшних алкоголиков и наркоманов, самоубийц деды колокола со звонниц сбрасывали, пьяными в алтари врывались! [62]Каждая пуля, выпущенная в иконы, попала в детей и внуков стрелявших…

Твоя бабушка была дочерью сельского священника. Мне как-то показывали старинную фотографию этой семьи. В центре – дородный, благообразный батюшка с окладистой бородой, рядом матушка, вокруг – несколько детей. Даже на черно-белом снимке видно, какие все румяные. Смотрят в объектив как-то доверчиво, наивно. А одна девочка, лет тринадцати, стоит как бы чуть обособлено, в шаге от остальных, взгляд исподлобья, напряженный… Все-таки правильно нас учили: случайных мизансцен не бывает. Пройдет несколько лет, и девочка Юля убежит из дома. Станет комсомолкой, учительницей, орденоноской… Мама твоя уже ни во что не верила, потому и вас, четверых детей, не крестила. Кто там, у Престола молится за тебя? Прадед-масон? Разве что другая бабушка – добрая, тихая баба Таня? В каждом русском роду кто-то все-таки обязательно найдется – молитвенник… А в американском? Поэтому их тоже жалко.

+ + +

Из нью-йоркской гавани дорога в город ведет как раз между двумя башнями Всемирного Торгового Центра. [63]Каждый проезжает между ними, как между колоннами Яхин и Боаз при входе в ложу. Добро пожаловать в масонское царство!

«Жур де дам» в самом шикарном ресторане, в этом прославленном нью-йоркском «Централ парке» был все таким же ужасающе американским. Вспоминать противно неорганизованность мероприятия, безвкусицу во всем, начиная от туалетов дам до самой еды. Кстати, о дамских туалетах. «Униформа» американских масонок – самое комичное из всего, что я видела за всю жизнь. Ты помнишь, как мы просто рты открыли от изумления, прежде чем поняли, кто это? Сначала появились перед публикой огромные задастые и грудастые тетки в чем-то бесформенном, синем, сильно помятом. Их необъятные крупы кокетливо украшали огромные, трепыхающиеся банты, а головы – короны из мишуры, в каких у нас детсадовские «снежинки» на елку ходят. Все, как одна, обуты в какие-то клеенчатые опорки, отдаленно напоминающие дамские туфли. При ближайшем рассмотрении оказалось, что тетки эти – прыщавые девицы лет по 14-16.

Под гром аплодисментов к этим, как выяснилось, дочкам еще добавились хотя и менее прыщавые, но не менее мятые и кокетливые матери с теми же безумными бантами на задах и в тех же елочных коронах. Не довольствуясь сногсшибательной мощью своих нарядов, они еще и выступать затеяли! По очереди стишки какие-то, нескладушки зачитывали, а потом фальшиво и нестройно затянули хриплыми фальцетами все тот же, просверливший наши уши, гимн. Роняя стулья, грохоча и пихаясь, народ встал и подхватил с большим энтузиазмом и такой же немузыкальностью. В пляс не пустились – фантазии не хватило, видимо. Но и этого было достаточно для того, чтобы умилиться, растрогаться, прослезиться и вспотеть.


Печати масонских лож США.

Хлопоча толстыми задами и бантами, все эти тетки вдруг двинулись, как бульдозеры, в толпу, чтобы раздать свои прокламации и собрать деньги. Из прокламаций-то мы и поняли, что это – шабаш женской масонской организации, называющейся какая-то «Звезда». Мы все весело переглянулись и опустили глаза – синхронно сообразив, как опасно было бы в нашей стране такое наименование женской ложи. Все, кроме Вики, которая своим булыжником-коленкой ткнула меня куда-то в спину и нечленораздельно забубнила в макушку что-то насчет выгодности наших женских контактов с этими «звездузами». Мол, богатые они и помогут нам в Москве женскую ложу открыть.

Зная настырность своей крестницы, я понимала, что не отвертеться – проще пообщаться бездарно и бессмысленно с американками, чем пытаться объяснить безнадежность и обреченность любых просьб к таким дурам. Поговорили. Дуры обменивались с Викой наисладчайшими фальшивыми улыбками, а я честно силилась пробудить в них какой-то интерес хоть к чему-нибудь за пределами их, воняющего потными мужиками и горелой картошкой, зала, за пределами их несчастной Америки. Чуда не произошло. Американки, продолжая ослеплять нас искусственными зубами, рокотали на своем чудовищном английском, что, мол, сюда приезжайте, здесь будем тусоваться, не отходя от кассы.

Американо-российская масонская встреча.

Потом, в рамках дамской программы развлечений, мы на огромных автобусах ездили с масонскими женами по экскурсиям. Надо сказать, что объявленное международным, это сборище вольных каменщиков, по сути, таковым почему-то не стало. Географический масштаб мероприятию придавали только какие-то турки, португалы, не очень уважаемая мелочь в виде поляков, румын и прочего нашего бывшего лагеря, ну и, разумеется, мы сами, наша «делегация» – явившаяся в качестве «гвоздя». Так что, общаться в автобусном курятнике мне приходилось в основном с американками, а чаще – с масонками, к удивлению и ужасу моему, так и шляющимися повсюду в своих елочных нарядах. И разговоры с ними были также объемны и никчемны, как и бантики на их задах. Вспомнить абсолютно нечего.

Зато посещение знаменитого, у Апдайка или Селенджера описанного «Музея естественной истории» – не забудешь. Я как-то с детства не любила дарвинизм, радуясь только портрету волосатого человека Евтихеева и хвостатого мальчика в учебнике для 9-го класса. (Ох, не от обезьяны достался этот хвост!)… (35-2). Огромный, богатый дворец в честь теории эволюции неестественно убедителен, как Евтихеев.

Неопределенного возраста и пола американские дебилы все норовили сыграть в мячик среди стеклянных витрин, попутно заплевывая все вокруг жвачкой. Затравленные училки робко пытались им препятствовать.

Наш же интеллектуальный коллектив, дружно разинув рты, внимал экскурсоводу. Экскурсовод эта сама могла бы быть с успехом выставлена в одной из витрин, поскольку являлась совершенно уродливым и очевидным результатом спонтанных мутаций. Она так пламенно и страстно повествовала о возвышавшихся до стеклянной крыши скелетах динозавров, как будто бы сама, лично, только что этих динозавров где-то подстрелила, обглодала и сюда приперла. (Наверно, из Америки и идет эта навязываемая всем, особенно детям, мода на динозавров. Интерес и восхищение этими инфернальными по облику своему чудовищами. Нас словно приучают к образу зверя!)

Американскими просторами мы смогли полюбоваться только через блистер самолета по дороге в Вашингтон. Просторы эти и вправду впечатляющи, а широченный Потомак даже Волгу напомнил.

Оказалось, что Вашингтон – город, гораздо больше похожий на человеческий, чем Нью-Йорк. Капитолийский холм, вообще – какие-то потуги на европейский классицизм. Хотя также все замусорено. Газоны, обрамленные капустой брокколи, вытоптаны и пыльны даже вокруг Белого Дома. Колодцы канализационные, сводившие с ума когда-то и московских автомобилистов, проданы, видимо, теперь Лужковым Бушу. Или сама идея подарена? Во всяком случае, там, в Америке, они то торчат на полметра выше асфальта, то образуют волчью яму той же глубины. Как американские водители преодолевают их без русского мата – неизвестно.

Впрочем, с большой высоты всего этого не заметно. Видно другое. Город спланирован так, что его улицы и площади образуют гигантские масонские символы – циркули и прочие прибамбасы. Словно колоссальный «Геометр» чертил. Что ж, по большому счету, так оно, наверно, и есть.

Из Парижа американцы уворовали идею прозрачной пирамиды, но в отличие от лукавых французов, не маскируют ее под раздевалку Лувра, а с тупой наглостью употребляют по прямому назначению. Громадная, как наш Дворец Съездов, опоганивший Кремль, высоченная пирамида – здание Высших градусов Южной Юрисдикции. В этой пирамиде – главное гнездо американских лож и логово того самого «брата Фреда», Великого Командора, с которым нас еще Гардер знакомил, и которому я так неудачно позвонила – прямо в постель – в Париже.

Кстати, именно этот Верховный Совет Южной юрисдикции США является руководящим по отношению ко всем Верховным Советам мира. Получается, что эта пирамида в Вашингтоне и есть пуп мирового масонства.

Посещать «великого Фреда» вы отправились втроем – ты с Сашей и Вика, которой страшно понравилось почему-то рот разевать на масонских панелях. Вы вернулись такие довольные визитом и полные столь радужных надежд, что я даже пожалела о своем эгоистическом решении: лучше было бы отправиться с вами и хоть чуть-чуть яду подпустить – отрезвляюще, заземляюще.

Александрия – пригород Вашингтона, наподобие парижской Булони или наших Люберец. Здесь впервые в мире установлен гигантский памятник масонству, в виде вавилонской башни. Внутри этой башни расположен масонский музей, причем на каждой ступени соответственно располагаются залы: 1°, потом 2°, 3° и так далее. То ли чрезмерно демократичные, то ли отвязно циничные, американцы сгребли в эти залы всех подряд без разбора: регулярных и нерегулярных, признанных и не очень, масонов, розенкрейцеров, йоркцев и чуть ли даже не Ротари и Де Моле – «комсомол» масонский!

Масонский мемориал имени Вашингтона.

Для вас, все еще официально не признанных и трепетно ждущих этого признания, такая неразборчивость и всеядность была очередным шоком! Как же можно такую кучу-малу устраивать из настоящих, правильных лож и каких-то фальшивых подделок, «диких» и парамасонских организаций?! А как возмутителен сам факт открытой демонстрации всего того, что столько веков во всех цивилизованных странах тщательно оберегается от непосвященных! Тут, правда, хранитель музея, старый и страшный, как нежить, масон, пояснял старательно, что музей, мол, как бы «служебного пользования», не совсем открытый для публики…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю