Текст книги "Войны и кампании Фридриха Великого"

Автор книги: Юрий Ненахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

Поэтому Фридрих, как и его отец, рассуждал верно: если прусский крестьянин все равно служит из-под палки, безо всякого патриотизма, без настоящей верности, то не лучше ли оставить его у сохи, а в строй поставить иностранца или изловленного жандармами бродягу? Заставить его служить «усердно и исправно» – всего лишь дело техники, доведенной до уровня точной науки и сохраненной в течение всего правления Фридриха. Хотя во время Семилетней войны огромные потери регулярной армии заставили короля начать рекрутские наборы среди прусских крестьян, Фридрих и его генералы все равно оставались весьма низкого мнения о боевых качествах своих земляков. Поэтому после окончания войны несколько десятков тысяч крестьян были немедленно «демобилизованы».

Эти особенности комплектования и муштры сказывались даже на способе ведения боя. В частности, чисто прусским изобретением, перенятым затем Императором Всероссийским Павлом Петровичем и его сыновьями, стало введение строевой категории флигельманов и флигель-рот.

В каждом пехотном полку были сформированы две роты, получившие наименование «флигель-рот» (от немецкого Flugel – крыло). Они не входили в состав батальонов и становились на флангах полка, как бы окаймляя его. Во всех ротах батальонов фланговые получили статус «флигельманов». Керсновский совершенно справедливо комментировал это изобретение следующим образом: «В прусской армии все это имело свое основание. Пополняясь всяким сбродом, не имея никакого иного стимула, кроме капральской палки… прусская пехота нуждалась в отборных флигельманах, „сдавливавших“ справа и слева свою роту, нуждалась и в флигель-ротах, своего рода тактических фухтелях [9]9
  Фухтель (Fuchiel – специальная палка для наказаний) – основное средство наказания за плохой строй и дисциплинарные провинности В прусской и русской армиях XVIII – начала XIX веков.


[Закрыть], заставлявших полк автоматически держаться указанного капральскими палками направления».

Большим недостатком Фридриха как полководца стала его боязнь преследования разбитого противника после нанесения ему решительного поражения, хотя полководец прекрасно понимал значение этого приема. Просто король справедливо боялся, что его армия растает, так как дезертирует, только он бросится в погоню за противником и железный кордон флигельманов потеряет монолитность.

В принципе, эта ситуация не выглядит чем-то из ряда вон выходящим с точки зрения общего положения в европейских вооруженных силах того периода. Сходной была эта проблема и в России: так, в одном из лучших армейских полков петровской армии – Бутырском – с 1712 по 1721 год дезертировал 361 человек, т. е. за десять лет свыше четверти штатного состава. По словам Керсновского, «часто беглые „сносили“ амуницию и оружие – фузеи, шпаги, иногда даже алебарды. Все это отнюдь не служило спокойствию на больших дорогах».

Офицерский же корпус состоял исключительно из дворян. Прусские генералы отличались дисциплиной и тренированностью, офицеры – отличной военной подготовкой. В начале правления Фридриха прусская армия располагала одним кадетским корпусом (в Берлине). После завершения Семилетней войны это военно-учебное заведение было расширено, а в дополнение к нему основано еще два: один в Штольпе (Померания), второй в Кульме (Восточная Пруссия). Кроме того, в Берлине открылась первая в стране военная академия для офицеров; король выписал для нее отличных преподавателей из Франции.

Все полки регулярной прусской армии именовались по фамилиям своих полковых шефов (не командиров!), как правило – генералов и представителей высшей аристократии. Хотя полкам присваивалась сплошная нумерация по старшинству их формирования (№ 1, 2, 3 и т. д.), она применялась только для учета в штабах. Поэтому очень любопытно читать кое-где проскакивающие у наших писателей пассажи, вроде: «Клейста король считал одним из лучших своих командиров и даже сформировал особый полк его имени».

* * *

С точки зрения тактики действий пехоты король Пруссии обогатил военное искусство только одной, но зато весьма важной новацией – знаменитым косым боевым порядком. Разрабатывая свой вариант господствовавшей тогда линейной тактики, Фридрих четко видел ее недостатки – громоздкость построений на поле боя и трудность, а зачастую невозможность управлять войсками в бою: длиннющие линии, движущиеся на врага медленным (чтобы, Боже упаси, не сломать строй и не разорвать фронт) «гусиным» шагом, не могли быстро перестраиваться, оперативно реагируя на изменения обстановки в сражении. Не собираясь отказываться от линейной тактики (да в первой половине XVIII столетия в этом еще и не было необходимости: суворовские и наполеоновские колонны и сопровождавшие эти принципиально новые построения тактические приемы появились без малого через полвека), прусский король поставил перед собой задачу добиться максимума в возможности управления войсками в бою через качественное повышение индивидуальной и коллективной выучки своих солдат.

До Фридриха II прусская армия также строилась двумя равномерными линиями и вела фронтальный огневой бой при минимуме маневра (в том числе и атакующего). Король Пруссии усложнил линейный боевой порядок путем усиления одного из своих крыльев дополнительной, третьей, линией и стал применять так называемую «косую атаку», изобретенную еще Эпаминондом. Он выбирал для первой атаки один из флангов неприятеля и направлял против него один из его флангов, охватывая боевое построение противника и держа в то же время остальную часть своих войск сзади. Таким образом, он не только получал преимущество, вытекающее из охвата фланга противника, но и мог разгромить превосходными силами неприятельские войска, подвергшиеся атаке.

Массированное наступление на один из флангов противника проводилось несколькими эшелонами, причем батальоны, входившие в них, вступали в бой не одновременно, а последовательно, уступами – один за другим. Так, в знаменитой битве при Лейтене каждый гренадерский батальон шел в тридцати пяти метрах левее и сзади впереди идущего. Один из флангов усиливался дополнительной линией, а выдвижение войск и атака производились под углом к боевому порядку противника. Косой боевой порядок стал заметным шагом вперед в развитии линейной тактики: даже Ф. Энгельс в своем фундаментальном труде «Армия» писал: «Это был действительно единственно мыслимый метод, при помощи которого возможно было, сохраняя линейную систему, создать решающий перевес в силах на любом участке вражеской боевой линии».

Итак, прусский король практиковал построение войск в форме, при которой батальоны располагались уступами один за другим. Этот вариант линейного построения позволял наносить противнику серию последовательных все возрастающих по мощи ударов, так как в бой батальоны вступали не одновременно. Один фланг отодвигался от противника, а другой дополнительно усиливался и, напротив, выдвигался вперед с расчетом на охват фланга неприятеля.

Фронт прусской армии сознательно делался длиннее вражеского. Наполеоновский метод прорыва фронта врага в узком месте колоннами в свое время, разумеется, разом покончил с этой тактикой, но… до эпохи Наполеона оставалось еще полвека. Косой боевой порядок утратил свое значение только в конце XVIII века, когда войска революционной Франции приняли глубокие построения – сочетания колонн с рассыпным строем стрелков. Применение косого порядка прусской армией в Йена-Ауэрштедтском сражении 1806 года против французов, действовавших в глубоком боевом порядке, привело ее к беспримерно тяжелому поражению.

Усиленное отборными войсками (кирасирами в кавалерии и гренадерами в пехоте) и артиллерией крыло превращалось в атакующее. Двигаясь на противника «косой атакой», пруссаки стремились охватить его с фланга. При атаке сильным крылом более слабого фланга неприятеля последний не мог оказать атакованному участку помощи, поскольку его основные силы были прикованы к своему месту линейным построением. Кроме того, такой боевой порядок обеспечивал безопасность слабого фланга и не давал возможности противнику в свою очередь, охватить его: вражеским войскам потребовалось бы слишком много времени, чтобы придвинуться к слабейшему участку прусского построения и зайти ему во фланг и тыл, в то время как их самих уже крошила пехота и конница Фридриха. При этом король, в отличие от своих современников, не считал обязательной или даже желательной непрерывность линии своих боевых порядков. Были случаи, когда он разделял войска на две действующие независимо друг от друга части, одной из которых охватывал фланг противника. «С армией в 30 000 человек, – писал Фридрих, – можно победить, 100 000, если взять их во фланг».

Сам Фридрих так описал этот метод в своих «Инструкциях на случай боя» от 1742 и 1744 годов:

«1. Когда атакуют неприятеля, то атаку исполнять одним из флангов армии. Для осуществления этого нужно наступать несколько косвенно, что означает, что находящийся на фланге полк атакует несколько ранее, нежели полк, стоящий с ним рядом, и также остальные, последовательно один за другим; однако это должно делаться почти незаметно, чтобы полки быстро атаковали один вслед за другим».

Но сам по себе удар по флангу неприятеля косым боевым порядком мог и не дать эффекта, если полководец не сумел подготовить атаку и внезапно для неприятеля перебросить войска с другого фланга. Именно в искусстве нанесения мощного удара превосходящими на данном направлении силами с последующим охватом атакуемого фланга неприятеля и состоял секрет косого боевого порядка.

Фридриху не раз с успехом удавалось применить на поле боя это тактическое оружие, используя высокую маневренность и тактическую выучку своих войск. Но, например, в Кунерсдорфском сражении его постигла неудача, в основном связанная с особенностями рельефа местности – и это стало, пожалуй, единственным крупным поражением короля, вытекавшим из его неверной оценки характеристик поля сражения.

Фридрих II вообще придавал огромное значение выгодам своей позиции и оценке возможных недостатков в расположении противника. Например, при Цорндорфе и Кунерсдорфе он молниеносно обходил русские войска, зарывшиеся в шанцах, на любом направлении, делал глубокие обходы с флангов и тыла, заставляя противника оборачивать фронт кругом и превращая тем самым выгоды неприятельской позиции в чрезвычайно опасные для русских войск факторы. То же было при Росбахе, Лейтене и других битвах. Король писал, что «Coup d'oeil (в переводе с французского – глазомер. – Ю. Н.) генерала – это качество, позволяющее великому полководцу мгновенно постигать характеристики любой местности и извлекать из нее выгоду для себя и своей армии».

Интересно, что еще до начала Семилетней войны король испробовал все свои разработки на ежегодных больших маневрах близ Потсдама. Особенно знаменитыми стали маневры в окрестностях Шпандау (в 1753 году), куда съехались многие коронованные особы и были созваны все прусские генералы и штаб-офицеры. На маневрах Фридрих в оригинале продемонстрировал своим приближенным придуманные им стратегические и тактические новшества. Однако с целью сохранения тайны, он строжайше запретил доступ на маневры всем посторонним, включая упомянутых коронованных особ.

По этому поводу Кони пишет: «Это еще более увеличило число любопытных и возбудило даже беспокойство при некоторых дворах, которые полагали, что под видом маневров Фридрих приготовляется к каким-то враждебным действиям. Чтобы успокоить умы и удовлетворить любопытных, Фридрих издал описание своих маневров и умышленно наполнил его всеми возможными несообразностями и нелепостями. Немногие поняли остроумную шутку короля; а большая часть тактиков стали ломать голову над этой галиматьей, как над результатом глубокомысленных соображений и военной опытности».

Невзирая на подобные исторические анекдоты, на деле эффективность всех этих нововведений оказалась такой, какой не видели со времен. Александра Македонского: прусские соединения, большие и малые, могли менять направление движения или разворачивать фронт мгновенно, они быстро передвигались и атаковали на любой местности и в любых условиях.

Вот в этом-то и заключалась главная причина побед Фридриха: линейная тактика в исполнении прусской армии была поднята на такую высоту, какой никогда не сумели достичь его основные противники – австрийцы и французы. В этом же заключалась причина необходимости вновь и вновь совершенствовать строевую выучку солдат, особенно в пехоте.

Прусская пехота была идеально тщательна в своих маневрах, к чему следует добавить еще и скорость, и маневренность на поле боя – качества, совершенно неизвестные инфантерии других стран Западной Европы. Это достигалось дорогой ценой – система воспитания и обучения прусской армии основывалась на принципе выработки у солдата механических действий. К великолепным ударным качествам пруссаков нужно добавить и их железную стойкость в обороне. Зажатые с обеих сторон отборными флигель-ротами, прусские солдаты дрались до последнего: раненым запрещалось покидать строй до конца сражения, офицеры несли персональную ответственность за удержание позиции (в случае ее оставления без приказа командир батальона отдавался в руки военного суда с практически неизбежным приговором – расстрел перед строем).

Механическое исполнение всевозможных военных приемов достигалось при помощи строжайшей палочной дисциплины. Унтер-офицеры (как в пехоте, так и в кавалерии) были вооружены палкой и избивали солдат за малейшие ошибки. Фридрих II добивался, чтобы солдат боялся больше капральской палки, чем пули врага, и частенько лично присутствовал при исполнении телесных наказаний в армии. Прусская военная система основывалась на категорическом требовании «Не рассуждать!». «От офицера до последнего рядового, – приказывал король, – никто не должен рассуждать, но лишь исполнять то, что приказано» (это требование не распространялось в полной мере только на старших генералов). Справедливости ради необходимо отметить, что подобное было характерно для любой армии этого периода, однако пруссаки зашли наиболее далеко в его насаждении, действительно создав из своих солдат настоящие автоматы в современном понимании этого слова – не думающие, не рассуждающие, не реагирующие ни на что кроме хриплой ругани капралов. По уставу в прусской армии палку имели все, кроме солдат.

Система муштры и мелочной регламентации начиналась уже в ходе обучения рекрута строевой подготовке. При строевой стойке солдат должен был как можно более сжимать колени, вбирать в себя живот, выпячивать грудь и подавать всю тяжесть тела на носки. На парадах прусская пехота ходила ставшим впоследствии знаменитым «журавлиным шагом», отрабатывавшимся в несколько «темпов». Все движения при строевом шаге были плавны и медленны (75 шагов в минуту).

Во всем этом (и только в этом), собственно, и заключалась главная и единственная причина на первый взгляд необъяснимой любви прусских командиров к широко известной «шагистике» и строевым занятиям. Страстно ругая пресловутый «потсдамский Drill», ни один из наших историков до сих пор не дал себе труда задуматься – а зачем, собственно, пруссакам было необходимо превращать свои полки и батальоны в идеально марширующие и маневрирующие автоматы? Только из любви к шагистике? Как видим, отнюдь нет.

Французы, австрийцы, да, в общем-то, и русские отнюдь не превосходили пруссаков в тактическом отношении: основная причина немногочисленных, хотя и громких побед елизаветинской армии в Семилетнюю войну основывалась на превосходных моральных качествах солдат и офицеров, способных выдержать первые мощные удары противника. Все крупные сражения между русскими и прусскими войсками, по сути, развивались по одной схеме: первые атаки Фридриха II встречали упорное, но пассивное сопротивление наших войск, за редким исключением намертво, практически не маневрируя, стоявших на одной и той же позиции. Пруссаки (всегда существенно уступавшие в численности), перестраиваясь, заходя с флангов и постоянно нащупывая слабое место в обороне русских, постепенно выдыхались, после чего последние переходили в общее фронтальное контрнаступление. Тактическое же качество действий русских войск на поле боя отнюдь не превосходило таковое у противника и было вполне в духе столь презираемой нашими историками линейной тактики, причем весьма примитивного образца.

Прусский пехотный мушкет образца 1780 года.

Несмотря на агрессивный и ярко выраженный наступательный характер ведения боя, Фридрих все же не смог в полной мере отказаться от приоритета залповой стрельбы перед рукопашным боем (по крайней мере, в пехоте). Уставы требовали от войск вступления в непосредственный контакт с противником по возможности только после того, как его боевые порядки будут серьезно расстроены ружейно-артиллерийским огнем.

На протяжении первой половины столетия в Пруссии постоянно технически совершенствовалось огнестрельное оружие пехоты – дульнозарядный кремневый мушкет. В начальный период правления Фридриха в армии еще использовались старые мушкеты обр. 1701–1713 гг. Более совершенные ружья обр. 1750 г. имели калибр 17,67 мм, длину 114 см, весили 5,24 кг. Более поздний мушкет, принятый на вооружение в последние годы жизни Фридриха (1780–1782 гг.), калибром 17,71 мм, имел длину 1,45 м (со штыком – 1,85 м) и весил 5 кг (5,36 кг со штыком). Оба варианта мушкета имели гладкие, без нарезов каналы ствола, заряжались с дула с помощью шомпола 11 граммами черного пороха и стреляли 31-граммовой пулей на дистанцию 220–300 метров.

Прусский пехотный мушкет образца 1782 года.

Ложа мушкета изготовлялась из ореха, оковка на ложе и втулки под шомпол – латунные, оковка затыльника приклада – железная.

В 1718 году пруссаки впервые применили в конструкции мушкета металлический шомпол, более удобный и прочный, чем деревянный. Это, казалось бы, небольшое нововведение стало поистине революционным: применявшимся до того деревянным шомполом еще можно было забить в ствол заряд, но «во время фехтования ружьем, особенно против холодного оружия, деревянное ложе вместе с шомполом мгновенно приходило в негодность. Солдаты старались подставлять под удар ствол, но это резко ограничивало возможность действия штыком.

Первым применил металлический шомпол Леопольд Дессауский [10]10
  Уже упоминавшийся выше князь Леопольд Ангальт-Дессауский («Старый дессаусец») – фельдмаршал, один из лучших прусских военачальников и военных теоретиков XVIII века, главнокомандующий армией при Фридрихе Вильгельме I.


[Закрыть]. и он сразу был введен в прусской армии Фридрихом Вильгельмом I. Ружья с таким шомполом пруссаки использовали в бою с австрийцами при Мольвице». Чтобы железо не царапало канал ствола, шомпол получил медные законцовки с обеих сторон.

Затем пруссаки изменили систему воспламенения заряда, изготовив отверстие для запала воронкообразным. Это позволило сделать мушкет значительно более удобным в обращении и тем самым существенно повысить скорострельность оружия. Суть нововведения заключалась в том, что после заряжания надорванного бумажного патрона в ствол и его досылки шомполом часть пороха сама высыпалась на зарядную полку через воронкообразное отверстие. Солдат просто закрывал полку крышкой и взводил курок, после чего мог открывать огонь. Ружья других армий требовали заранее отсыпать часть пороха из патрона на полку, затем закрыть ее и только потом положить патрон в дуло, что значительно замедляло процесс заряжания и, следовательно, скорострельность оружия. На практике, правда, отверстие для «автоматического» высыпания пороха на полку могло забиваться нагаром. При этом солдату приходилось прочищать запальный канал, что занимало много времени. Несмотря на это, нововведение оказалось столь удобным, что прусские ружья вплоть до начала XIX века заслуженно считались лучшими в Европе [11]11
  Интересно, что боевой подготовке армии мешали многие старые законы Пруссии: например, с середины XVII века в Бранденбурге были запрещены учебные стрельбы, чтобы… не пугать женщин, находящихся в «интересном положении».


[Закрыть].

Наконец, сам Фридрих Великий лично разработал усовершенствованный тип патронного мушкетного заряда, что в комплексе позволило прусской пехоте вести огонь в два раза интенсивнее, чем армиям ее противников. Эти технические усовершенствования дополнялись еще одной неприятной неожиданностью для врага – залповый огонь взводов был заменен «перекидным» навесным огнем более крупных частей (через головы солдат передней линии). Особенное внимание обращалось на быстроту заряжания и отчетливость приемов при этом. Если солдат ронял патрон, то его тут же перед строем нещадно били палкой или фухтелем.

В большинстве отечественных источников все это ставится в крупный упрек пруссакам – Фридрих II, доведший «автоматическую выучку своих войск до крайней степени совершенства и превративший свои батальоны в машины для стрельбы», а также изобретший применительно к своим войскам термин «производство огня», представляется исследователям чем-то достойным критики.

Особенно это любят вспоминать, говоря о «пруссачине», перенятой в русской армии при Петре III и Павле I. Опуская действительные отрицательные стороны «пропрусских» нововведений этих императоров (подробнее я скажу об этом ниже, здесь замечу лишь, что сами пруссаки едва ли ответственны за это), возражу лишь по одному из направлений подобной критики. Многие, если не все наши историки, как одну из главных отрицательных черт «пруссачины» выделяют «чрезмерное усложнение обучения рекрутов, стрельбы, маневров и т. д.» в комплексе с излишне суровыми наказаниями солдат за допущенные ошибки.

Так, у Керсновского (пишет о «скопированном у пруссаков» Уставе 1755 года) это звучит следующим образом: «Команды были лихие, „с замиранием сердца“», но многочисленные и часто походили на монологи. Для заряжания, приклада и выстрела требовалась, например, подача тридцати особых команд – «темпов» («пли!», например, лишь на двадцать восьмом темпе, а на тридцатом ружье бралось «на погребение»). Поскольку Устав 1755 года наречен «пропрусским», следовательно, читателю предлагают сделать вывод, что в Пруссии ситуация была такой же. Однако на самом деле все обстояло совершенно по-иному.

Действительно, со стороны обучение солдат в Пруссии кажется чрезвычайно усложненным. При их обучении заряжанию и производству выстрела команды подавались в «тридцать темпов». Об этом, как я уже говорил, пишут все наши историки. Однако никто из них почему-то не упоминает, что эти «монологи» произносились только при обучении вновь поступивших в полки «от сохи» рекрутов, впервые увидевших мушкет. Уже после определенного «рекрутского стажа» количество команд сокращалось до одиннадцати: «Оружие вверх!»; «Взведи курок!»; «Целься!», «Огонь!»; «Курок на свое место!»; «Достань патрон!»; «Открой (скуси) патрон!»; «Патрон в ствол!»; «Достань шомпол!»; «Досылай патрон!»; «Шомпол на свое место!».

На практике же при тренировках с уже обученными солдатами и особенно в бою командиры подавали всего три команды «Взвод, готовьсь! Целься! Пли!». Кроме того, в бою, в грохоте стрельбы и эти приказы сокращались до возгласов «Zug-An-Ziel-Feuer!» Упоминания об этом вы не найдете ни в одном русскоязычном источнике. Да и подумайте сами – совместимы ли подачи команд в 30 или хотя бы 11 «темпов» с фридриховским требованием «каждому солдату выпускать шесть пуль в минуту с седьмой в стволе»?

Правда, и это наши историки умудрились поставить пруссакам в укор. Тот же Керсновский красочно описывает, как «быстро, бешено, отчаянно и… безрезультатно палила оробевшая прусская пехота в тот навеки славный момент, когда на нее по трупам зейдлицких кирасир пошли в штыки кареи Салтыкова». Предполагается, что быстрая стрельба – это стрельба всегда неточная. Однако Фридрих требовал не только быстрого, но и прицельного огня, выразив это в лаконичной формуле: «Стрелять, только когда станут видны белки глаз противника».

Впрочем, так ли уж «безрезультатно» стреляли пруссаки? После Кунерсдорфа русские недосчитались половины армии. Уже через месяц после этого, как живописует официальная отечественная историография, «полного разгрома» пруссаков Салтыков всячески уклоняется от новой встречи с Фридрихом при равных с ним силах (Керсновский: «…рисковать и этими войсками за 500 верст от своей базы он считал нецелесообразным»).

Откровенно говоря, в батальон, стоящий в сомкнутом строю на дистанции 100–200 метров от тебя, промахнуться трудно, разве что стреляешь прямо вверх. На сближении же, когда «видны белки глаз», прицеливаться вроде бы и вовсе незачем. Напротив, темп огня на этом этапе боя приобретает единственно важное значение. При этом пруссаки широко применяли рассыпную цепь застрельщиков (конных и пеших), которые вели прицельную стрельбу из нарезных карабинов по офицерам, канонирам и т. д., не заботясь о темпе – вполне в духе Суворова и Румянцева.

Прусский егерский штуцер образца 1755 года.

Кроме того, в Пруссии впервые возник совершенно новый вид пехоты – егеря. Впервые наименование «егерь» появилось здесь еще во время Тридцатилетней войны 1618–1648 годов. С 1674 года в армии Бранденбургского курфюршества егерями в каждой роте назывались отличные стрелки. В середине XVIII века в прусской армии были созданы специальные команды стрелков-егерей из бывших лесничих. Как легкая пехота егеря получили распространение во время Семилетней войны в прусской, а затем австрийской и французской армиях.

Егеря вооружались нарезными штуцерами, прицельно бившими на 300–400 метров, «охотничьими» кортиками с плоским длинным лезвием, выполнявшими также роль штыка, и ножами. Действовали они рассыпным строем, вели прицельный огонь; использовались для поддержки кавалерии, охвата и обхода противника, а также прикрытия своих флангов. Особый характер действий егерей подчеркивало и их обмундирование – единственные во всей армии они носили светло-зеленые мундиры с минимумом блестящих деталей и черненые ремни амуниции, что позволяло достаточно хорошо маскироваться в лесах и кустарнике. Впоследствии, через несколько лет после Семилетней войны, такую цветовую гамму приняли егеря России, Речи Посполитой, множества германских государств и английские «шарпшутеры».

В Семилетнюю войну хорошо себя зарекомендовали и стрелки иррегулярных ландверных формирований. Вообще прусский ландвер попортил врагу много крови (особенно русским). Здесь стоит упомянуть о том, что до начала войны большинство союзных командующих не верили в возможность организации пруссаками широкомасштабной партизанской войны. Это связывалось прежде всего с тем, что Пруссия как государство сформировалось недавно и его население не было связано с властями идеей патриотизма. В ряде случаев этот расчет оправдался: в Восточной Пруссии население и городские чиновники активно сотрудничали с обласкавшими их русскими. В Силезии местные католики также в целом лояльно относились к австрийцам.

Однако в Померании, залитой кровью по приказу русского главкома Фермора, все население, как один человек, поднялось на вооруженную борьбу. Где не хватало казенных мушкетов, бюргеры и крестьяне брались за охотничьи ружья, вилы и топоры, объединялись в мелкие группы и крупные отряды, нападая на русские кавалерийские разъезды, фуражиров и просто мародеров. В итоге во время осады Кольберга в 1761 году Румянцев был вынужден использовать для усмирения ожесточенной партизанской войны в своем тылу до трети легкой кавалерии – под ногами у русских буквально горела земля. Опыт действий ландвера в 1757–1761 годах впоследствии очень пригодился пруссакам во время войны за освобождение от Наполеона в 1813–1814 годах: тогда из добровольцев-ландверманов состояло больше половины всех наличных сил армии.

В русской же армии первый батальон егерского типа был сформирован П. А. Румянцевым [12]12
  Румянцев Петр Александрович (1725–1796) – русский генерал-фельдмаршал. В Семилетнюю войну командовал бригадой под Гросс-Егерсдорфом, дивизией под Кунерсдорфом, корпусом под Кольбергом. В 1764–1796 годах генерал-губернатор Малороссии, успешно сражался против турок. В 1775 году титулован «графом Задунайским».


[Закрыть]в 1761 году при осаде крепости Кольберг. Анализ действий прусских егерей привел к тому, что уже к русско-турецкой войне 1768–1774 годов все пехотные полки российской армии имели команды егерей. Румянцев перенял идею создания егерских частей именно у пруссаков, особенно сильно претерпев от прицельного огня нерегулярных «вольных егерей» в кампании 1761 года (тоже ведь «пруссачина», не так ли?).

Вообще Румянцев, как это ни странно и как ни малоизвестно сейчас в России, был большим поклонником Фридриха. Начнем с того, что он вполне разделял мнение Фридриха по части физических наказаний (как пишет Керсновский, «Румянцев признавал, правда в исключительных случаях, воспитательное значение телесных наказаний, но и не был таким их энтузиастом, как Фридрих в Пруссии, Сен-Жермен во Франции и пресловутые „патентованные умы“ XVIII века»). Кроме того, граф Задунайский был ярым сторонником формы прусского покроя: когда в 80-е годы в русской армии проводилась «потемкинская» реформа обмундирования, совершенно изменившая внешний вид войск в сторону удешевления и упрощения формы, Южной армии Румянцева это совершенно не коснулось. Напротив, пользуясь своим правом командующего, он еще более привел свои части в соответствие прусским стандартам. Румянцев был и сторонником Петра III. Не удивительно, что после свержения императора Екатерина II заменила Румянцева на посту командира корпуса в Померании графом Паниным и отозвала его в Россию. Закономерно также, что в последние годы жизни Фридриха Румянцев лично сопровождал с визитом в Пруссию наследника Павла Петровича. При этом «весь прусский генеральный штаб явился к Румянцеву со шляпами в руках и старый король лично командовал для него на потсдамском поле маневрами, представлявшими кагульскую баталию».

«Производство огня» прусской пехотой реально имело только одну отрицательную черту: 25–30 патронов в солдатских лядунках при ведении даже короткого огневого боя быстро заканчивались. После этого пехотинцам приходилось полагаться только на штыки.

Однако, в отличие от пехоты прочих западноевропейских армий, огневой бон признавался Фридрихом только как мера, предваряющая решительную штыковую атаку врага. Как я уже говорил, король прусский предписывал открывать огонь только на самой короткой дистанции («пока не станут видны белки глаз»). Кинжальный зал и в упор с немедленным переходом к рукопашному бою – вот был стиль наступательного боя пруссаков, в общем-то вполне «суворовский» по своему духу. В обороне же (в некоторых случаях и в наступлении) они старались, оставаясь на месте, развить огонь предельной интенсивности – развернутым строем, с максимальной скорострельностью с целью «расшатать» боевые порядки неприятеля.

Пруссаки всегда и во всех случаях принимали штыковой бой или хотя бы стремились навязать его. В одном из своих наставлений король прямо требовал «решительно атаковать штыками врага, чей боевой порядок расшатан огневым боем». Ни одна армия Европы на протяжении Семилетней войны, кроме русской, не могла выдержать косой штыковой атаки прусских гренадер и, как правило, «показывала спину». А если фридриховские подражатели из Петербурга не заметили не только преимуществ своей собственной армии, но даже неверно оценили наследие самого Фридриха, сведя всю его многогранную школу к «шагистике» и «производству огня», то за это «Старый Фриц» уж никак не может нести ответственность.