Текст книги "Войны и кампании Фридриха Великого"

Автор книги: Юрий Ненахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 51 страниц)

Последняя вспышка второй Силезской войны

После этих событий Фридрих думал только о мерах к прекращению войны, которая становилась для него тягостной. Он полагал, что новые его победы заставят Австрию и Саксонию приступить к решительным переговорам.

Но не так думали его враги. Они желали гибели сопернику и к этой цели устремили все свои мысли и действия.

8 ноября, в то самое время, когда гарнизонную церковь в Берлине украшали завоеванными трофеями, король через шведского посланника при саксонском дворе получил сведения о новых враждебных замыслах своих неприятелей.

Саксонский министр Брюль, личный враг Фридриха, составил хитрый план, как погубить его еще в течение той же зимы. План состоял в том, чтобы через Западную Саксонию проникнуть в Бранденбург, отнять у Пруссии Силезию в первые зимние месяцы, захватить Берлин и снова переименовать прусского короля в маркграфы Бранденбургские. Австрия с восторгом приняла мысль Брюля. Было предположено: главной австрийской армии под начальством принца Лотарингского немедленно, через Лаузиц, двинуться на Берлин; другому корпусу в 10 тысяч человек, отделенному от рейнской армии, под командой генерала Грюна соединиться под Лейпцигом с саксонскими войсками фельдмаршала Рутовского, напасть на пруссаков при Галле и потом также идти на Берлин. В самой столице Пруссии союзники хотели принудить Фридриха возвратить Австрии Силезию, а Саксонии уступить герцогство Магдебургское с городами Котбусом и Пейцом.

Вся деятельность и душевные силы Фридриха пробудились при этом известии. Дело шло о вопросе «быть или не быть?». Медлить было некогда. В тот же день созвал он военный совет и решил, как действовать в этой неожиданной опасности.

Принц Дессауский получил приказание тотчас же отправиться к войску, стоящему в Галле, и приготовить его к походу. Оттуда ему назначено было двинуться в Саксонию, а сам Фридрих с силезской армией хотел проникнуть в Саксонию через Лаузиц. Таким образом, пруссаки с двух противоположных сторон должны были подойти к Дрездену. Для прикрытия Берлина оставлен был незначительный гарнизон, но сами жители организовали корпус милиции, который ежедневно обучался военному делу. Около столицы возводили полевые укрепления, чтобы оградить ее от первого нападения неприятеля; с той же целью было поручено генералу Гаку с 5 тысячами солдат идти навстречу врагу при первом его появлении и вступить с ним в битву. Пятьсот подвод были приготовлены на случай несчастья, для отправления в Штеттин государственных архивов и казны.

Распорядясь всем в Берлине, Фридрих 15 ноября прибыл к армии в Лигниц. Здесь узнал он из депеши Винтерфельда, который оберегал границы Лаузица, что 6000 саксонцев прошли в Верхний Лаузиц через Циттау и что 36-тысячная главная армия Карла Лотарингского следует за ними по стопам.

Фридрих решил употребить ту же хитрость, которая ему однажды помогла, т. е. обмануть неприятеля. Он соединил около себя все войска, какими мог располагать; генералу Нассау приказал из Верхней Силезии передвинуться к Ландсгуту, чтобы прикрыть границу, и заградил все пути, по которым к австрийцам могли доходить известия о движениях его армии. Между тем к неприятелю посылались перебежчики, которые уверяли, что король более всего боится за свою столицу и думает только о ее прикрытии, для чего спешит через Кроссен перебраться в Берлин, чтобы предупредить Карла Лотарингского. Для большего утверждения неприятеля в этом мнении он приказал исправлять дороги к Кроссену и выстроить по этому направлению несколько магазинов. По берегам Бобера, Квейса и Нейсы были протянуты кордоны, которые никого не пропускали в Саксонию.

Карл Лотарингский вторично поддался в ловушку. Он полагал, что пройдет через Лаузиц безостановочно и только там встретит 3-тысячный обсервационный корпус Винтерфельда. Поэтому Карл, стремясь упредить противника, рванулся вперед с авангардом, чем недопустимо растянул свои войска на марше.

При сильном тумане 23 ноября Фридрих тихо снялся с места. При Наумбурге он переправился через реку и быстро двинулся к Герлицу, куда австрийцы шли со всеми своими силами. Здесь он разделил армию на четыре колонны: посередине шли две колонны пехоты, по бокам – по колонне конницы (всего около 60 тысяч человек). Король сам предводительствовал в центре, а Цитен с гусарами, как и всегда, составлял его авангард. По ошибке колонновожатых марш был очень затруднителен, потому что они повели войско через болотистые места. Цитен однако успел выбраться на проселок и прибыл к Хеннерсдорфу прежде короля.

Здесь он узнал, что в обширной деревне Хеннерсдорф стояли на дневке три полка австрийской конницы и один полк пехоты. Это обстоятельство сильно его обеспокоило. Войско короля отстало на несколько миль, а он с одним полком находился лицом к лицу с неприятелем, который был вчетверо сильнее. Думать было некогда, Цитен решил действовать напропалую. Отправив гонца к королю с просьбой о скорой помощи, он разделил полк на три отряда: с одним сам пошел в деревню, а два послал занять выходы из деревни с обоих концов. Намерением его было захватить австрийцев врасплох.

Но несколько преждевременных выстрелов разбудили австрийцев, и они встретили смельчака в боевом порядке, ядрами и картечью. Несмотря на это, Цитен ринулся на них с такой быстротой, что ворвался в середину строев, отнял пушки и дрался с таким отчаянным мужеством, что почти весь пехотный полк принца Саксен-Кобург-Готского положил на месте. А кавалерия, видя со всех сторон прусских гусар, думала только о том, как бы вырваться на волю. Между тем и король подоспел к нему на помощь. Деревня была окружена со всех сторон.

Принц Лотарингский, который сам находился при своем авангарде, едва успел спастись с пятьюдесятью гусарами, оставя пруссакам все свои орудия, знамена и обозы. Остальные австрийцы были изрублены на месте или захвачены в плен. Между пленными находился генерал Дальвиц и более тридцати штаб– и обер-офицеров. В ознаменование этой победы король подарил цитенским гусарам отнятые ими у неприятеля серебряные литавры.

Хеннерсдорфская битва была ничтожна, но внезапное появление прусской армии и быстрота ее нападения нагнали такой панический страх на австрийцев, что Карл Лотарингский отказался идти на Берлин и со всем войском передвигался с места на место, не зная, где ему выгоднее и безопаснее стать. Фридрих следовал за ним по пятам и вскоре нанес второй удар (как ни странно, даже поспешно отступая, Карл не сумел собрать с марша свои идущие навстречу растянутые полки). В Герлице он отнял у австрийцев значительный магазин, при Циттау разбил неприятельский арьергард и завладел обозом. Через неделю в Лаузице не было ни одного австрийца, все сдалось в руки Фридриха; в то же время были счастливо отбиты покушения австрийцев на Силезию. Карл Лотарингский перешел в Богемию.

Прусский гусар.

Теперь Фридрих устремил все силы на Саксонию. Известие о том, что австрийцы выгнаны из Лаузица и Силезии, поразило саксонцев. Генерал Грюн, который уже вел значительный корпус против Берлина, был поспешно отозван к армии с самой границы Бранденбурга.

Фридрих снова сделал мирные предложения королю Августу и убеждал его согласиться на статьи ганноверской конвенции. Август, подстрекаемый Брюлем, отвечал, что он готов на мир, но требовал, чтобы Фридрих сперва вывел армию из Саксонии и заплатил контрибуцию за вред, причиненный Саксонии его войсками. На это Фридрих, разумеется, не согласился. Австрия сумела вмешать в дело и Россию. Елизавета Петровна требовала от Фридриха, чтобы он прекратил свои враждебные действия против Саксонии, с которой, по Польше, она находилась в союзе. Фридрих рассчитал, что ранее четырех месяцев русские войска не подоспеют на помощь Августу и потому отвечал, что «от души рад сохранять мирные отношения со всеми соседями; но если кто-нибудь из них замыслит пагубные планы против Пруссии, то никакая сила в Европе не воспрепятствует ему защищаться и карать своих врагов».

Вслед за тем Фридрих принялся за военные действия с новой силой и деятельностью. Он отправил старого Леопольда Дессауского вверх по течению Эльбы, к Лейпцигу, а генералу Левальду приказал стать на этой реке для угрозы Дрездену и для помощи принцу Дессаускому. 29 ноября Лейпциг капитулировал. Отсюда, по приказанию короля, Леопольд быстро пошел к Майсену для соединения с корпусом Левальда. Неприятель, спеша на защиту своей столицы, второпях забыл разрушить мост на Эльбе, и потому Леопольду Дессаускому легко было соединиться с Левальдом. 13 декабря оба корпуса двинулись к Дрездену, а 15 декабря король прибыл в Майсен и обложил оба берега Эльбы.

Эти быстрые действия сильно встревожили саксонцев. Август бежал в Прагу и так был испуган, что даже забыл захватить с собой своих детей. Граф Рутовский, чьи войска обладали значительным численным превосходством над пруссаками, тем не менее вел себя пассивно: он расположился укрепленным лагерем между Майсеном и Дрезденом, приготовившись отстаивать столицу. Принц Лотарингский прибыл к нему на помощь; он остановился недалеко от Дрездена, но, по распоряжению саксонского военного министерства, австрийские войска были расположены на таком обширном пространстве, что в случае нужды Карл не мог бы их сосредоточить и в двое суток.

Теперь только саксонский кабинет сделался поуступчивее. Фридрих получил в Майсене посольство от Августа III с мирными предложениями, на которые заранее соглашалась и Австрия. Но было поздно: когда Фридрих прочел условия, горизонт пылал уже заревом и гром канонады оглашал воздух: Леопольд Дессауский атаковал саксонцев. Приди посольство несколькими часами раньше – несколько тысяч человек остались бы в живых.

Саксонская армия была расположена превосходно. Она занимала пространство на 13 верст от Эльбы до деревни Кессельсдорф. Только со стороны Кессельсдорфа, куда примыкало левое крыло, можно было атаковать ее; но здесь стояла на возвышении страшная батарея в 24 орудия, которая защищала деревню со всех сторон. Остальная часть войска находилась на крутом косогоре, отлогости и обрывы которого, покрытые льдом и снегом, были решительно недоступны. Правое крыло оканчивалось у Пеннериха, на высоком берегу Эльбы, и было прикрыто 6-тысячным отрядом генерала Грюна, стоявшим на скале, со всех сторон окруженной пропастями.

Мориц Дессауский в бою у Кессельсдорфа.

В два часа пополудни 15 декабря Леопольд Дессауский стал лицом к лицу с неприятелем. В этот день минуло пятидесятилетие его военной службы. Старик хотел отпраздновать юбилей новой блистательной победой или славной смертью окончить свое воинское поприще. Хладнокровно сделал он все необходимые распоряжения. Он знал своих солдат; многие из них вместе с ним поседели на поле брани, любовь и доверенность их к старому полководцу были безмерны. Он крепко надеялся на их мужество, но помощь свыше почитал необходимой. Перед самым началом дела он выехал на фронт, поднял руки к небу и после краткой молитвы скомандовал: «Марш, марш!»

Леопольд разделил значительный корпус инфантерии на три линии и подкрепил их одним драгунским полком. Атака началась с единственного доступного места, деревни Кессельсдорф.

Как львы бросились пруссаки вперед: батарея загрохотала и половины их не стало. Два раза возобновляли они свои попытки – и все напрасно: их заставляли отступить. Эти неудачи смутили солдат и военачальника. Но во время их вторичной ретирады один из саксонских генералов со значительным отрядом пехоты кинулся их преследовать. Этим движением саксонцы помешали действию собственной батареи.

Леопольд в тот же миг воспользовался ошибкой неприятеля. Драгуны четвертой линии бросились навстречу преследующим, опрокинули, смяли их, разогнали и частью захватили в плен; а три линии пехоты ворвались в деревню, овладели пагубной батареей и заставили саксонцев, отстаивавших Кессельсдорф, положить оружие и сдаться. В то же время прусская кавалерия ударила в левое крыло саксонцев, сбила с места неприятельскую конницу и обратила ее в бегство. Сын Леопольда Дессауского – Мориц, который командовал левым флангом прусской армии до самого взятия деревни, только обстреливая неприятеля, теперь тронулся с места. С девятью батальонами пробрался он по полузамерзшей лощине, почти выше колен в воде, до Пеннериха и повел солдат на приступ крутой скалы. Солдаты на плечах взнесли его на высоты.

Неожиданное появление пруссаков с этой стороны заставило бежать саксонцев. Прусская кавалерия левого крыла, которая дотоле была отделена от неприятеля пропастями, теперь пустилась его преследовать. В итоге саксонцы были разбиты на всех пунктах, пруссаки овладели их позицией и в течение двух часов все дело было решено – в пользу Фридриха. Граф Рутовский бежал к Дрездену; здесь Карл Лотарингский предложил ему напасть на пруссаков вторично соединенными силами, но Рутовский не согласился, говоря, что для спасения армии остается только одно средство – удалиться к богемской границе. В тот же день оба полководца предприняли ретираду, оставя в столице только 4000 человек земской милиции.

Саксонская армия в Кессельсдорфском сражении на считывала 26 тысяч человек под ружьем, пруссаки имели 27 тысяч. С обеих сторон полегло до 13 тысяч; сверх того, пруссаки взяли 4000 пленных и отбили у неприятеля 28 пушек. Интересно, что в этой кровопролитной битве участвовали и с той, и с другой стороны только отдельные корпуса, а главные армии оставались в бездействии.

На следующий день Фридрих со своим войском примкнул к корпусу Леопольда Дессауского. Он осмотрел поле битвы и похвалил отличные действия своих солдат. Вслед за тем он подошел к Дрездену. Столица не могла защищаться, во-первых, потому что гарнизон ее был слишком незначителен, а во-вторых, потому что граф Брюль в мирное время приказал уничтожить многие укрепления и на их месте разбил парк, чтобы тем увеличить дворцовые сады Августа.

Саксонские министры прислали Фридриху капитуляцию, но он не захотел ее подписать. Итак, ворота Дрездена были ему отворены безо всякого дальнейшего условия.

18 декабря Фридрих как победитель въехал в столицу Саксонии. Гарнизон был обезоружен и объявлен военнопленным. Войска в величайшем порядке разместились по обывательским квартирам. За их продовольствие и фураж платили наличными деньгами, а за малейшую обиду или оскорбление, нанесенные жителям, было назначено строжайшее наказание. Фридрих объявил всенародно, что не хочет пользоваться своим преимуществом и разорять саксонцев за интриги и безумные действия, графа Брюля, а напротив, от души предлагает свою дружбу Августу III и желает только мира в Германии.

Тотчас по прибытии в Дрезден он отправился во дворец, весьма ласково обошелся с молодыми принцами; обнял их дружески, успокоил и приказал оказывать им все королевские почести. Так же милостиво он обошелся с министрами Августа и с дипломатическим корпусом. Вечером король посетил театр, а на другой день присутствовал на молебне, который был совершен в церкви Животворного Креста.

Фридрих начертал мирный трактат и предложил его на рассмотрение саксонских министров. Все пункты были приняты Августом беспрекословно. Лишившись войска, столицы, доходов, оставив детей и министров в руках неприятеля, он не мог более торговаться, и даже сам Брюль не сумел ему подать лучшего совета, как согласиться на все условия прусского короля.

Мария Терезия также увидела, что борьба с Фридрихом не приведет ее к цели; и она согласилась на уступку: граф Гаррах, обер-канцлер Богемии, был ею отправлен в Дрезден с полномочием заключить мир по своему усмотрению.

Итак, через десять дней после Кессельсдорфского сражения, 25 декабря, мирный договор был подписан в Дрездене. Австрия вторично уступала Фридриху II Силезию и Глацкое графство в потомственное владение, а прусский король за это вывел войска из Саксонии и признал Франца I, супруга Марии Терезии, императором. Август III обязывался: никогда более не пропускать через свои земли врагов Пруссии, заплатить 1 миллион талеров контрибуции и поддерживать в Саксонии протестантскую веру.

«В день заключения мира был отслужен „Те Deum“ и со всех валов города стреляли из пушек. Во все время своего пребывания в Дрездене Фридрих давал спектакли, балы и концерты для развлечения несчастного народа. Бедные ежедневно толпами стекались ко дворцу и получали щедрую милостыню. И в Дрездене Фридрих умел приковать к себе самых заклятых врагов своих милостивым обращением и той предупредительной лаской и обходительностью, которая характеризовала его в обществе. С сожалением, почти со слезами, провожал его народ, когда 27 декабря он отправился в Берлин. Прусские солдаты расстались с саксонцами задушевными друзьями.

<…>

Сильно было беспокойство берлинских жителей при начале последней кампании; ежедневно ждали они незваных гостей и трепетали за столицу Пруссии, которая, кроме своей молодой и неопытной милиции, не могла надеяться ни на какую постороннюю помощь. Зато и радость берлинцев была велика при известии о мире и о возвращении короля. Фридрих сделался идолом Пруссии. Последние победы его возвысили сильно в глазах народа: весь успех кампании приписывали его уму, его личной храбрости, его военным дарованиям. Пруссаки знали, что Австрия и Саксония в этой последней войне имели на своей стороне все преимущества: и перевес сил, и выгоды положения, и выигрыш времени, и несмотря на все это, Фридрих возвращался в свою столицу торжествующим победителем, миротворцем Германии.

Торжество, которое жители Берлина приготовили для его въезда, походило на истинную овацию. С самого утра во всех церквах загудели колокола, пальба из пушек не прекращалась ни на минуту. Народная милиция протянулась в два строя от самых городских ворот до дворца. На всех перекрестках улиц гремела музыка. На окнах и балконах домов развевались ковры и знамена с эмблемами и надписями. Главные чины города и духовенство вышли за городские ворота навстречу королю. Едва издали показалась королевская коляска, раздались трубы и литавры, и сотни знамен ландвера и всех городских сословий и цехов перед ним преклонились. Море народа кипело около коляски, в которой Фридрих шагом ехал со своими братьями. Молодые девушки в белых платьях шли впереди и посыпали дорогу цветами, из окон и с балконов летели в коляску лавровые венки, и народ, бросая вверх шапки и шляпы, впервые закричал: „Да здравствует наш король! Да здравствует Фридрих Великий!“» (Кони. С. 210).

«Никогда не видел я зрелища умилительнее! – пишет Билефельд. – Роскошь дворов, торжества, которые иногда рождаются по мановению государей, часто бывают обманчивы; это род апофеоза, который монархи сами себе составляют и где народ является только исполнителем их желания, а не действователем по собственному убеждению. Но здесь не было ничего подготовленного: все сделалось мгновенно, экспромтом, само собою, под влиянием одной народной любви к Фридриху и всеобщего умиления. Король был глубоко тронут привязанностью своих подданных; на лице его выражалось чувство собственного достоинства и счастье быть монархом такого доблестного народа. Приветливо кланялся он на обе стороны и только по временам убеждал народ, чтобы он не теснился, остерегался лошадей и не причинил себе как-нибудь вреда в давке. С теми, которые близко подходили к коляске, он вступал в разговор и тем еще более возбуждал всеобщий энтузиазм».

Утолив свою жажду честолюбия, король не забыл и о своих солдатах: по его приказу вскоре после окончания Силезских войн в Берлине был сооружен огромный Дом инвалидов, где на казенные пенсии доживали свой век увечные ветераны его армии. На фронтоне дома Фридрих приказал высечь лаконичную надпись: «Laeso et invicto Militi» («Уязвленному, но не побежденному воину»). Интересно, что при Доме функционировали две церкви – лютеранская и католическая (и это при всей непримиримости борьбы между обеими конфессиями, которые стараниями Габсбургов и папы Бенедикта XIV вернули Европу в состояние религиозной ожесточенности времен Тридцатилетней войны 1618–1648 годов).

Интересно, что на заключительный исход кампании 1745 года оказала большое влияние Россия. Инициатором этого стал всесильный канцлер Елизаветы Петровны – Бестужев-Рюмин.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин учился по приказанию Петра Великого в Копенгагене и в Берлине; знал прекрасно латинский, французский и немецкий языки и потому был использован при посольствах, где имел случай изучить трудную науку политики под руководством отличного дипломата того времени князя Бориса Ивановича Куракина. В царствование Анны Иоанновны Бестужев возвысился до чина действительного тайного советника, «служа преданным рабом Бирону во всех его интригах и жестокостях», а во время регенства Бирона способствовал его свержению, хотя не рассчитал своих сил и сам пострадал вместе с ним.

По вступлении на престол Елизаветы Петровны Бестужев сумел ловко подделаться к ее любимцу Лестоку, который опять ввел его ко двору и возвысил даже до звания вице-канцлера. Лесток почитал Алексея Петровича первым своим другом и постоянно вымаливал для него у императрицы новые милости и награды, так что Елизавета ему раз сказала: «Смотри, граф! Ты не думаешь о последствиях, я лучше тебя знаю Бестужева: ты связываешь для себя пук розг». И действительно, предсказание императрицы сбылось: Бестужев оклеветал Лестока, произвел над ним вместе со своим наперсником фельдмаршалом Апраксиным (будущим «героем» первого русского похода в Восточную Пруссию) пристрастное следствие и приговорил к лишению чинов, имений и ссылке. Бестужев сумел вкрасться в «неограниченную доверенность» к Елизавете, руководил всеми ее действиями, господствовал над всеми министрами и был ею возведен в достоинство государственного канцлера.

Шестнадцать лет управлял он кормилом империи и (отчасти из государственных соображений, отчасти из личной ненависти к Фридриху) вовлек Россию в разорительную и бесполезную Семилетнюю войну. Бестужев был так силен при дворе, что осмеливался даже враждовать и тягаться с наследником престола, Петром Федоровичем, и старался отстранить его от престолонаследия, уверяя Елизавету, что Петр омрачит впоследствии славу ее правления.

В дальнейшем Бестужеву инкриминировали тот факт, что во время тяжкой болезни императрицы, в 1757 году, он самовольно отозвал из Пруссии фельдмаршала Апраксина со всей армией. За это его лишили чинов, орденов и сослали в заточение в одну из его деревень, где его велено было содержать под караулом, дабы, как сказано в указе, «…другие были охранены от уловления мерзкими ухищрениями, состарившегося в них злодея» («С-Петербургские Ведомости», февраль 1758 года). Но Екатерина Великая возвратила его из ссылки и со званием генерал-фельдмаршала даровала ему все прежние титулы и ордена. Он умер в 1766 году.

Вот что говорит о нем Бантыш-Каменский: «Граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин с обширным, разборчивым умом приобрел долговременного опытностью навык в делах государственных, был чрезвычайно деятелен, отважен, но вместе горд, честолюбив, хитр, пронырлив, скуп, мстителен, неблагодарен, жизни невоздержной. Его более боялись, чем любили. Императрица Елизавета ничего не решала без его мнения. Он повелевал не только сановниками ее, но и приближенными. Он первый завел переписку под названием „секретной корреспонденции“, посредством которой наши министры, находившиеся в чужих краях, сообщали ему, кроме обыкновенных известий, свои догадки, мнения, пересказы и народную молву. Он извлекал из этих сведений, что хотел, для донесения Елизавете и, таким образом, направлял ее мысли в пользу или против иностранных держав».

Еще при жизни канцлера недружественные ему деятели в один голос утверждали, что стойкость Бестужева-Рюмина обусловлена английскими и австрийскими деньгами и поэтому он так верно служит интересам Вены и Лондона. Следует отметить, что обвинения в продажности не избежал ни один крупный государственный деятель того времени, и в ряде случаев для таких обвинений были веские основания. Подкуп министров, как и перлюстрация, был весьма распространенным средством дипломатической борьбы и даже не преследовался так строго, как, например, шпионаж.

Не приходится сомневаться в том, что и Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан, австрийцев, саксонцев. С весны 1745 года в донесениях английских посланников он упоминается как «My friend» («мой друг»), а в 1746-м канцлер получил от англичан 10 тысяч фунтов, оформленных как «долг без процентов на десять лет под залог дворца». Разумеется, ни о каком возврате «долга» позже не было сказано ни слова. Осенью 1752 года, когда польский король и саксонский курфюрст Август III, встревоженный угрозами со стороны Фридриха II, обратился к России за помощью, Бестужев-Рюмин «покаялся» саксонскому посланнику Функу, что растратил на собственные нужды свыше 20 тысяч дукатов из фондов Коллегии иностранных дел и что при первой же проверке его лишат должности. Он просил известить об этом английского и австрийского посланников. Начались обсуждения представителей союзных держав, как помочь канцлеру. Английский резидент Вулф, на которого особенно рассчитывали австрийцы и саксонцы, поначалу наотрез отказался спасать «своего друга». С документами в руках он доказал коллегам, что за последние годы передал Бестужеву-Рюмину свыше 62 тысяч рублей. С большим трудом им все же удалось уговорить Вульфа выдать канцлеру хотя бы 8 тысяч. Остальные деньги были присланы из Вены.

Тем не менее политика Бестужева в 40-е годы строилась на вполне четких принципах, базировавшихся на недопущении равновесия в Европе. Это охарактеризовывалось им так: недопустимо создание коалиции пограничных с Россией стран (Швеции, Речи Посполитой, Турции) под эгидой какой-либо западноевропейской державы (имелась в виду прежде всего Франция). Внешнюю политику необходимо строить на основе союзов с величайшей морской державой – Англией, и особенно с Австрией, которая в силу своей географии автоматически являлась главной союзницей России в борьбе с турками. Принципы в целом правильные, но выполнял их Бестужев не всегда в меру, не учитывая возможного изменения расстановки сил и политических симпатий в Европе. Позднее мы увидим, что в 50-е годы это привело и Россию, и карьеру самого канцлера в тупик.

Политика Фридриха, строившаяся на учете инертности одних государств, растерянности других, включавшая элементы авантюризма, выбор и молниеносную смену союзников в зависимости от потребности минуты, была органически неприемлемой для Бестужева-Рюмина и вызывала его резкое противодействие. По его мнению, в Европе не было государственного деятеля, имевшего такой же «непостоянный, захватчивый, беспокойный и возмутительный характер и нрав», как у прусского короля. Бестужев-Рюмин был убежден, что иметь дело с самим Фридрихом как партнером невозможно, ибо многочисленные вероломные нарушения прусским королем заключенных им трактатов не допускали возможности любого союза с ним и требовали тщательного наблюдения за его демаршами.

Однако нет оснований утверждать, что Бестужев-Рюмин отрицал возможность и полезность дружественных отношений России с Пруссией. Как трезвый политик, он не мог не учитывать ее возросшее могущество в Германии и Европе и понимал, что дело не только в характере прусского короля. Считая Фридриха главным виновником войн первой половины 40-х годов, Бестужев-Рюмин видел, что усиление Пруссии за счет соседей (Австрии и Саксонии) чревато нарушением равновесия в Европе и что интриги прусских дипломатов в Швеции, Турции и Речи Посполитой угрожают не только австрийским или саксонским интересам, но и интересам России. «…Коль более сила короля Прусского умножится, – писал канцлер, – толь более для нас опасности будет, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа… империи приключиться может».

Прусский король отвечал Бестужеву той же монетой. Если просмотреть подряд день за днем донесения французских и прусских посланников при русском дворе за 1742–1745 годы, то окажется, что у них не было более актуальной темы, чем обсуждение средств и способов свержения А. П. Бестужева-Рюмина. Фридрих вообще ставил в зависимость от свержения Бестужева свои успехи в деле изоляции Австрии. «Если мне придется иметь дело только с королевой Венгерской (Марией Терезией), – писал он послу в Петербурге Мардефельду, – то перевес всегда будет на моей стороне. Главное условие – условие непременное в нашем деле – это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим». В случае «если… вице-канцлер удержится на своем месте», король предлагал послу другую тактику: «…Вы должны будете изменить политику и, не переставая поддерживать тесные сношения с прежними друзьями, употребите все старания, чтобы Бестужев изменил свои чувства и свой образ действий относительно меня; для приобретения его доверия и дружбы придется израсходовать значительную сумму денег. С этой целью уполномочиваю вас предложить ему от 100000 до 120000 и даже до 150000 червонцев, которые будут доставлены вам тотчас, как окажется в том нужда».

Одновременно дипломаты-союзники пытались использовать против Бестужева-Рюмина нового вице-канцлера – М. И. Воронцова, весьма симпатизировавшего Франции. Однако Бестужев-Рюмин так ловко сумел провести интригу и дискредитировать Воронцова в глазах Елизаветы, что тот был отправлен на год в заграничную поездку. «Бестужевская проблема» осталась неразрешимой для его врагов.

В чем состояла сила Бестужева-Рюмина, почему прусский король так дорого ценил его дружбу, а сам Алексей Петрович постоянно отвергал попытки Пруссии и Франции войти в сделку с ним? Дело в том, что благодаря усилиям Бестужева-Рюмина антипрусская направленность, ранее выраженная неявно, стала доминировать во внешней политике России примерно с 1744 года, когда был заключен союзный договор с Саксонией. Очень важным эпизодом в борьбе за изменение внешнеполитического курса России явились события осени 1744 года, когда было получено известие о начале второй Силезской войны Пруссии против Австрии и Саксонии.

В результате нерешительной внешней политики первых лет правления Елизаветы Россия оказалась в сложном положении: и Пруссия, и Саксония обратились к ней за вооруженной поддержкой. Первая ссылалась на статьи союзного договора 1743 года, а вторая – на статьи союзного договора 1744 года. И в том, и в другом договоре речь шла об оказании Россией помощи партнеру в случае нападения на него третьей державы.