Текст книги "Войны и кампании Фридриха Великого"

Автор книги: Юрий Ненахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

Однако 2-й Московский полк, оказавшийся под ударом, перестроился и сумел выстоять, отбив атаку кавалерии. К этому времени четыре полка дивизии В. А. Лопухина во главе со своим командиром, пробившись сквозь заполнившие дорогу обозы, стали строиться слева и справа от 2-го Московского полка. Именно их и приказал своей пехоте атаковать Левальд. После сильной перестрелки прусские батальоны, создав значительный перевес в силах на узком участке, атаковали полки дивизии Лопухина и охватили их правый фланг, создав непосредственную угрозу тылам. Стоявшие под перекрестным огнем русские батальоны несли огромные потери – до половины личного состава.

Полки дивизии по собственной инициативе развернулись вправо от дороги на южной опушке лесного массива северо-восточнее Гросс-Егерсдорфа и остановили противника, но правый фланг образованной этими полками линии оказался открытым. Бой на этом участке был очень упорным, но, по свидетельству очевидца А. Т. Болотова, наблюдавшего его с небольшого расстояния, носил чисто огневой характер. Болотов пишет: «Огонь сделался с обеих сторон беспрерывным ни на одну минуту… Оба фрунта находились в весьма близком между собой расстоянии и стояли в огне беспрерывном».

Бой на южной опушке леса продолжался, насколько можно судить по реляции Апраксина, около трех часов. Положение войск 2-й дивизии сделалось критическим: противник, продолжая теснить их фронтально, охватывал открытый правый фланг. Атака прусской пехоты оттеснила полки дивизии Лопухина, которые стали беспорядочно отходить в лес. Это был критический момент сражения: несмотря на ошибку в выборе направления главного удара, пруссаки получили возможность атаковать еще находящиеся в лесу русские войска (в основном 1-ю дивизию В. В. Фермора) непосредственно при выходе на опушку, не давая им развернуться в боевые порядки.

Сражение при Гросс-Егерсдорфе 19 (30) августа 1757 года.

Однако русская пехота встретила прусских кавалеристов с примкнутыми штыками, выдержала все их атаки, и они были вынуждены отступить. Тогда двинулась прусская инфантерия. Тяжелый бой продолжался несколько часов, преимущественно в центре русских боевых порядков. Левое крыло пруссаков действовало довольно успешно (на этом участке были наголову разбиты два русских полка – Нарвский и 2-й Гренадерский, а весь правый фланг 2-й дивизии русских дрогнул и начал отступать), но правое, которому назначено было нанести решительный удар русским, потерпело неудачу, хотя 2-ю дивизию начали оттеснять от леса и понемногу окружать. В этот момент в ходе боя произошел неожиданный поворот.

По северную сторону лесного массива, на южной опушке которого оборонялись войска 2-й дивизии, находился резерв в составе четырех пехотных полков (Воронежский, Новгородский, Троицкий мушкетерские и Сводный гренадерский) под командованием 32-летнего генерал-майора П. А. Румянцева. Он стоял без дела, не получая приказаний командующего армией, ибо руководство сражением со стороны Апраксина было весьма слабым. По своей инициативе Румянцев двинул свои полки прямо через лес, против всех канонических правил линейной тактики, поскольку такое движение можно было совершить только мелкими группами, на выручку 2-й дивизии.

Румянцев, командовавший бригадой во второй нашей линии, со своими полками пошел в обход, «продрался» через густой лес, на опушке которого показались отступавшие полки Лопухина, штыками ударил охватившим русскую линию прусским полкам во фланг и в тыл, смял и погнал их назад. Войска Румянцева пробились через лесную чащу, вышли на фланг охватывающего крыла пруссаков и, дав только один залп (по описанию Болотова), атаковали противника в штыки. Прусская пехота не выдержала удара свежих сил Румянцева, была опрокинута и обращена в беспорядочное бегство. Успех на данном участке предопределил победный исход всего сражения – Левальда постигла неудача и при попытке прорвать фронт русских полков справа и слева от Румянцева.

Этим временем по полю расстилался густой дым от горящих деревень, которые Апраксин специально велел зажечь, чтобы скрыть от пруссаков свои передвижения. За дымом вторая прусская линия, выступившая на подмогу первой, не смогла опознать неприятеля и открыла огонь по своим же бегущим товарищам, усилив панику. Командовавший же русским левым крылом генерал-аншеф Лопухин [44]44
  Лопухин Василий Абрамович (1711–1757) – русский генерал-аншеф, племянник Евдокии Лопухиной – первой жены Петра Великого, племянник известного царевича Алексея Петровича.


[Закрыть]воспользовался беспорядком в неприятельских рядах. С величайшей неустрашимостью повел он свои уцелевшие батальоны против прусских батарей. Три неприятельские пули пронзили грудь храброго командира – генерал Лопухин был смертельно ранен и попал в плен, но был тотчас отбит своими солдатами. Его отнесли в лес. Придя в себя, Лопухин спросил: «Ну что, гонят ли неприятеля?» Ему отвечали, что пруссаки разбиты. «Слава Богу! – воскликнул он, – теперь умру спокойно: я исполнил долг, возложенный на меня государыней!»

Битва длилась десять часов. Удара Румянцева пруссаки не выдержали: после разгрома кавалерии на левом фланге и наращивания русских контрударов (все же 55 тысяч против 24) Левальд, «на всех пунктах пораженный», велел ударить отбой и очистил поле сражения. Он отступил к Велау в величайшем порядке, без преследования со стороны русских. Только 5 сентября Апраксин двинулся вперед и вновь стал обходить правый фланг пруссаков у Алленбурга. Левальд, не приняв боя, отступил, причем русские не приняли никаких мер, чтобы помешать этому.

Инициативные, решительные, противоречащие шаблонам действия Румянцева представляли собой контраст с недостаточной маневренностью, злоупотреблением огневой тактикой, безынициативностью некоторых из числа командующих соединениями русской армии (например, генерала Сибильского, командовавшего войсками авангарда). В этом сражении ярко проявилось военное дарование П. А. Румянцева.

Пруссаки потеряли в этой битве более 2000 человек убитыми, не считая 3000 раненых и пленных. Было захвачено 29 орудий. Потери с русской стороны простирались до 4,5 тысяч, но зато русская армия была вчетверо многочисленнее прусской. Кроме Лопухина, мы лишились генерал-поручика Зыбина [45]45
  Зыбин Иван Ефимович – заместитель командира 2-й дивизии генерала Лопухина. Убит в самом начале рукопашного боя на опушке леса.


[Закрыть]и командира малороссийских казаков бригадира Капниста. Ранено было несколько старших начальников, в том числе артиллерии генерал-поручик Матвей Андреевич Толстой. Несмотря на тяжелые потери, настроение в армии оставалось приподнятым – путь на Кенигсберг был открыт. Фридрих, занятый тяжелой борьбой на юге и западе, ничем не мог помочь своей древней столице. Все ждали приказа выступить вперед.

Но победа при Гросс-Егерсдорфе не принесла никаких плодов России и не причинила особенного вреда Пруссии. Началось труднообъяснимое: во-первых, Апраксин, завершив «нечаянное» для русской армии сражение победой, не преследовал беспорядочно отступавшего неприятеля и вскоре потерял его из виду. Во-вторых, после победы, расчистившей ему короткую прямую дорогу к Кенигсбергу, он тем не менее продолжил ставшее уже ненужным обходное движение на Алленбург, удаляясь от Кенигсберга на юго-запад. После необычайно медленного марша армия пришла в Алленбург, и здесь 24 августа было решено отказаться от взятия Кенигсберга. Апраксин объяснял отступление желанием сохранить армию, страдавшую от недостатка снабжения и болезней. В донесении Конференции он даже попытался обосновать отступление «теоретически»: «…воинское искусство не в том одном состоит, чтоб баталию дать и выиграть, далее за неприятелем гнаться, но наставливает о следствиях часто переменяющихся обстоятельств более рассуждать, всякую предвидимую гибель благовременно отвращать и о целости войска неусыпное попечение иметь».

Таким образом, Апраксин после сражения не только отказался от преследования противника, но, сделав еще несколько переходов, 7 сентября собрал военный совет, который постановил «ввиду затруднительности довольствия армии провиантом» отойти к Тильзиту (на самую границу), где привести в порядок хозяйственную часть. После нескольких дней, которые армия провела в бездействии у Алленбурга, началось отступление, «произведенное весьма скрытно» – удивленные пруссаки узнали об этом только 15 сентября.

Объяснениям Апраксина мало кто верил. Отступление после победы и занятия большей части Восточной Пруссии было полной неожиданностью, чему, как писал А. Т. Болотов, «сначала никто и даже самые неприятели наши не хотели верить, покуда не подтвердилось то самым делом». Мемуарист, писавший эти строки спустя 30 лет, не преувеличивал.

15 октября М. И. Воронцов сообщал М. П. Бестужеву-Рюмину о «странном и предосудительном поступке» Апраксина: «…он и ко двору Е. И. В. чрез пятнадцать дней по поданном полном известии о воздержанной над прусским войском победе ничего не писал, и здесь ни малейшей ведомости о продолжении воинских операций в Пруссии в получении не имели, покамест, к крайнему сокрушению и против всякого чаяния, наконец от фельдмаршала получили неприятное известие, что славная наша армия за недостатком в провиянте и фураже вместо ожидаемых прогрессов без указу возвращается… будучи непрестанно преследуема и якобы прогоняема прусскими командами…»

Апраксин с величайшей поспешностью ретировался за Прегель и не только оставил свои завоевания, но и саму Пруссию. 13 сентября армия покинула Тильзит, причем русский военный совет постановил уклониться от боя с подошедшим авангардом Левальда, несмотря на все превосходство в силах! 27 сентября вся армия была отведена за Неман – на исходные позиции перед началом войны.

Изначально отступление проходило недостаточно организованно, оправившийся после поражения Левальд преследовал русских, в результате были не только утрачены практически все плоды победы, но еще и понесены напрасные потери в людях (больными и отставшими) и материальной части. Если к Тильзиту армия отходила в полном порядке, то уже после 29 сентября ее отступление к Мемелю было беспорядочным и поспешным. Общие безвозвратные потери похода составили около 12 тысяч человек, причем в бою потеряли лишь 20 %, а остальные 80 % – 9,5 тысяч – умерли от болезней.

Очень скоро отступление русских превратилось в бессмысленное бегство: наши войска отступали за границу так быстро и в таком беспорядке, как будто русские были всюду разбиты и преследуемы. Пятнадцать тысяч раненых и больных были брошены на марше; до восьмидесяти орудий и значительное количество снарядов и обозов оставлены неприятелю. На маршруте отхода все встречные деревни сжигались, «превращая окрестные места в пустыню». По пятам за бегущими русскими со своими крошечными силами шел Левальд, подбирая по пути бесчисленные трофеи. Никто не мог понять причины такого странного поступка Апраксина, тем более, что Гросс-Егсрсдорфская битва открыла перед ним дорогу к самой столице Пруссии, вполне обнаженной и беззащитной. Одни полагали, что русский фельдмаршал боялся зазимовать в стране, совершенно опустошенной его же войсками; другие утверждали, что он был подкуплен Фридрихом. Конференция и сама императрица настойчиво требовали от Апраксина перейти после перегруппировки в наступление и взять Кенигсберг, как это подсказывала обстановка на театре военных действий и как было обещано австрийцам. Однако Апраксин ответил отказом, заявив, что «невозможное возможным учинить нельзя». Неудивительно, что молодой генерал Панин [46]46
  Панин Петр Иванович (1721–1789) – граф, русский генерал-аншеф (1765).


[Закрыть]с риском для себя срочно прибыл в Петербург и доложил Елизавете об измене Апраксина.

28 сентября Апраксин был смещен с должности главнокомандующего. В декларации для союзников отмечалось: «…операции нашей армии генерально не соответствовали нашему желанию, ниже тем декларациям и обнадеживаниям, кои мы учинили нашим союзникам – замедлившееся окончание кампании наградить скоростию и силою военных действ».

Отечественная историография приводит множество причин панического бегства победителей: начиная с «больших потерь и отсутствия снабжения» и заканчивая «политической ситуацией на родине». Как пишет Керсновский, «на марше выяснилось, что вследствие полного неустройства невозможно перейти в наступление этой же осенью и решено отступать в Курляндию».

Однако Мемель оставался в руках русских, он был прикрыт 10-тысячным корпусом: через этот город русское войско могло получать все нужное продовольствие морским путем. Достаточно сказать, что русский флот доставил армии из Мемеля баржи с продовольствием, но по приказу Апраксина они были пущены на дно. Стало быть, первое предположение (относительно недостатка в снабжении) было неосновательно. Второе подтверждалось анекдотом, довольно забавным, но не совсем правдоподобным. Настоящая же причина отступления русского войска заключалась в тайных интригах при нашем дворе.

Мы уже видели, что всесильный временщик Бестужев-Рюмин не ладил с наследником престола Петром Федоровичем. Внезапная тяжелая болезнь императрицы заставила его опасаться за ее жизнь. Боясь невыгодной для себя перемены в правительстве, он придумал составить духовное завещание, по которому императрица отказывала престол сыну наследника, Павлу Петровичу, и до его совершеннолетия назначала правителями государства Бестужева и супругу наследника, Екатерину. Для подтверждения такого завещания Бестужев желал на всякий случай иметь под рукой войско. Поэтому он предписал Апраксину немедленно оставить войну с Пруссией и со всей армией перейти в Россию.

Но архиепископ новгородский Дмитрий Сеченов успел примирить наследника с императрицей и тем разрушил злые умыслы честолюбивого временщика. К тому же сама императрица выздоровела. Тогда якобы все открылось: Бестужев был передан суду и сослан за самовольный поступок, а Апраксин обвинен в неспособности привести в действие военные планы правительства. Он был отозван из армии и в конце 1757 года арестован. Вначале он содержался в Нарве, а затем был перевезен в Петербург для допроса (формальным поводом послужило неподчинение приказу о переходе в наступление), где содержался три года и умер от удара, так и не дождавшись суда.

Эти события иллюстрируются еще одним историческим анекдотом, вполне наглядно, однако, рисующим положение дел в Российской империи. Елизавета приказала арестовать Апраксина и провести по его делу тщательное расследование. По возвращении фельдмаршала в Петербург его взяли под стражу в небольшом дворце недалеко от столицы, на Средней рогатке, в местечке со странным названием Три Руки. Следствие, как уже говорилось, продолжалось около трех лет. Комиссия, допрашивавшая Апраксина, не могла получить против него каких-либо серьезных улик – он упорно отрицал свою вину. Трагическая развязка наступила совершенно неожиданно. У императрицы спросили, как же поступить дальше с упрямым фельдмаршалом. Елизавета ответила, что поскольку вина арестованного не доказана, то остается последнее средство – освободить его. Во время очередного допроса следственной комиссии один из ее членов успел произнести только первые слова фразы, сказанной Елизаветой: «Остается последнее средство», – фельдмаршал после услышанных слов вообразил себе ужасные пытки и так перепугался, что скончался на месте. Произошло это 19 сентября 1760 года.

Существует еще один вариант этой версии, автором которого является будущая императрица Екатерина, в то время – великая княгиня, супруга наследника. В своих «Собственноручных записках императрицы» она полностью оправдывает Бестужева и утверждает, что Апраксин сам принял решение об отступлении. В то же время она не отрицает наличия придворных интриг, которые роковым образом влияли на ход боевых действий в течение всей войны. По ее словам, «спустя некоторое время мы узнали, что фельдмаршал Апраксин вместо того, чтобы воспользоваться своими успехами после взятия Мемеля и выигранного под Гросс-Егерсдорфом сражения и идти вперед, отступал с такой поспешностью, что это отступление походило на бегство, потому что он бросал и сжигал свой экипаж и заклепывал пушки. Никто ничего не понимал в этих действиях; даже его друзья не знали, как его оправдывать, и через это самое стали искать скрытых намерений.

Хотя я и сама точно не знаю, чему приписать поспешное и непонятное отступление фельдмаршала, так как никогда больше его не видела, однако я думаю, что причина этого могла быть в том, что он получал от своей дочери, княгини Куракиной, все еще находившейся, из политики, а не по склонности, в связи с Петром Шуваловым, от своего зятя, князя Куракина, от своих друзей и родственников довольно точные известия о здоровье императрицы, которое становилось все хуже и хуже; тогда почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии регулярно, каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течении двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать.

Фельдмаршал Апраксин, считая, может быть, опасность более крайней, нежели она была на самом деле, находил несвоевременным углубляться дальше в пределы Пруссии, но счел долгом отступить, чтобы приблизиться к границам России, под предлогом недостатка съестных припасов, предвидя, что в случае, если последует кончина императрицы, эта война сейчас же окончится. Трудно было оправдать поступок фельдмаршала Апраксина, но таковы могли быть его виды, тем более, что он считал себя нужным в России, как я это говорила, упоминая об его отъезде.

Граф Бестужев прислал мне сказать через Штамбке (министр великого князя Петра Федоровича по делам Голштинии; был тесно связан с Бестужевым и выслан за пределы России после ареста последнего. – Ю. Н.), какой оборот принимает поведение фельдмаршала Апраксина, на которое императорский и французский послы громко жаловались; он просил меня написать фельдмаршалу по дружбе и присоединить к его убеждениям свои, дабы заставить его повернуть с дороги и положить конец бегству, которому враги его придавали характер гнусный и пагубный. Действительно, я написала фельдмаршалу Апраксину письмо, в котором я предупреждала его о дурных слухах в Петербурге и о том, что его друзья находятся в большом затруднении, как оправдать поспешность его отступления, прося его повернуть с дороги и исполнять приказания, которые он имел от правительства. Великий канцлер граф Бестужев послал ему это письмо. Фельдмаршал Апраксин не ответил мне…»

Следует отметить, что при этом Екатерина не отрицает факта существования заговора Бестужева против наследника, и что он был направлен в поддержку самой Екатерины, и что пресловутое отступление Апраксина с ним не связывалось. Вот что она пишет об этом:

«Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев и по своему месту, и по своим умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последним. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет.

Эти и подобные размышления заставили его составить план, по которому со смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях – в коллегии Иностранных дел, Военной и Адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии были чрезмерны. Проект этого манифеста он прислал мне… через графа Понятовского (польский аристократ, любовник Екатерины, затем – последний король Польши, правивший до 1794 года, подробнее о нем ниже. – Ю. Н.), с которым я условилась ответить ему устно, что я благодарю его за добрые насчет меня пожелания, но что я смотрю на эту вещь как на трудноисполнимую».

Трудно сказать, в каком изо всех этих суждений больше правды. Однако два обстоятельства не вызывают сомнений. Во-первых, Елизавета была действительно тяжело больна и в любой момент могла освободить престол для Петра Федоровича, который ждал этого еще с ноября 1742 года. При выходе из церкви в Красном Селе 21 сентября 1757 года императрица без сознания упала на паперть и долгое время не приходила в себя. После этого ее самочувствие продолжало внушать серьезные опасения окружению. Во-вторых, ни для кого не было секретом, что великий князь открыто благоволил к Фридриху, называл его своим преданным другом и считал войну против него досадной ошибкой. Поэтому «нет ничего удивительного в том, что трусливый и беспринципный аристократ Апраксин в угоду будущему императору легко и быстро пошел на предательство национальных интересов России».

Касательно истинной роли Апраксина в войне и вообще морального облика тогдашнего русского генералитета Кони приводит еще один любопытный пример. По его словам, рассказывают, что Апраксин отправил «частным порядком» из Пруссии несколько бочонков с червонцами, поручив еврею-маркитанту доставить их своей жене. Чтобы отвратить всякое подозрение, на бочонках была надпись: «Прованское масло».

Между тем он уведомил свою супругу письмом о настоящем содержании бочонков. Транспорт благополучно прибыл в Петербург. Аграфена Леонтьевна Апраксина приняла посылку своего мужа и приказала поставить бочонки в маленьком кабинете, смежном с ее спальней. Ночью, оставшись одна, она решилась откупорить один из них: крышка свалилась и в комнату потекло прованское масло. Маркитант, подозревая незаконность посылки, воспользовался золотом и заменил его маслом. Комментарии, как говорится, излишни.

Керсновский оправдывает причины фактического поражения русских в этой кампании следующими мотивами: «вследствие необычайного стеснения действий главнокомандующего кабинетными стратегами и расстройства хозяйственной части (в те времена не зависевшей от строевой, а имевшей… собственную иерархию)». И далее: «С ним [Апраксиным] поступили несправедливо. Апраксин сделал все, что мог бы сделать на его месте любой начальник средних дарований и способностей, поставленный действительно в невозможное положение и связанный по рукам и ногам Конференцией». Странно: «кабинетные стратеги», чье влияние на армию было действительно негативным, на сей раз не «стесняли» действий Апраксина, а, напротив, гнали его вперед, в Силезию или на Берлин. Однако граф Степан Федорович сам отказался встретиться с уже битыми им частями Левальда, в несколько раз уступающими ему по численности, причем это решение было принято на его военном совете, а не по «указке» Конференции.

Независимо от справедливости этих версий нужно обратить внимание на то, что решение на отступление было принято советом генералов и полковников армии, которые (за исключением, может быть, одного-двух лиц) не могли быть причастны к дворцовым интригам. Главным формальным мотивом для принятия решения было исчерпание возимых запасов продовольствия и представление о невозможности довольствования средствами занятого края. Система снабжения за счет местных средств была еще непривычна для командования русской армии, а значение продовольственных трудностей преувеличивалось.

Всесильный временщик Бестужев после падения и ареста своего приближенного Апраксина продержался у власти только 4 месяца и 10 дней. Его заговор против наследника Петра Федоровича не был документально подтвержден (канцлеру удалось вовремя сжечь компрометирующие бумаги), однако подозрения и недоверие к нему усилились не только у Елизаветы, но и у других членов Конференции. Среди близкого окружения императрицы у него заслуженно появилось слишком много недругов и почти не осталось друзей. Главными его противниками стали братья Шуваловы, вице-канцлер Михаил Воронцов и великий князь Петр Федорович. Кроме того, после бегства Апраксина из Восточной Пруссии против Бестужева резко выступили австрийский посол граф Эстергази и французский посол л'Опиталь. Эстергази был возмущен как самим фактом прямого предательства со стороны русских, так и тем, что Бестужев упорно не хотел считать Австрию первой державой, воюющей с Фридрихом. Л'Опиталь же ясно видел, что проанглийски настроенный канцлер более склонен к союзу с Англией – извечной противницей Франции и сторонницей Пруссии, чем с Бурбонами.

В конечном счете Бестужев 12 марта 1758 года был арестован при полном собрании Конференции, лишен всех чинов и знаков отличия. Вместе с ним были взяты под стражу ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Алексея Разумовского Иван Елагин и бывший учитель русского языка Екатерины Василий Ададуров. Следственную комиссию возглавили генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой, начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов и фельдмаршал А. И. Бутурлин (вскоре возглавивший русскую армию в Пруссии, но тоже особо не преуспевший). Хотя вина Бестужева осталась недоказанной, его все же приговорили к смерти.

Однако верная своему обыкновению Елизавета не утвердила этот приговор, и бывшего фактического главу России в апреле 1759 года отправили в ссылку в принадлежавшее ему село Горстово Московской губернии. Сведения об имевшем место заговоре против наследника подтверждаются тем, что Екатерина, свергнув своего мужа в 1762 году, высочайшим указом реабилитировала бывшего канцлера, вернула ему все чины и пожаловала званием генерал-фельдмаршала, однако реальной власти не дала. Кстати, нелишне заметить, что современники не всегда лестно отзывались как о личных качествах этого деятеля, так и о той роли, которую он сыграл в российской истории. Как бы то ни было, кровь нескольких тысяч русских солдат пролилась впустую: такого за всю Семилетнюю войну никогда не случалось ни с французами, ни со столь презираемыми вышеуказанной историографией австрийцами.

Пока разыгрывался фарс с первым русским походом в Пруссию, Фридрих, так дешево отделавшись от русских, мог теперь направить корпус Левальда против шведов. Он отдал ему приказ немедленно двинуться в Померанию в подкрепление народной милиции, которую составили сами померанцы. Это было первое народное ополчение в Европе. Тогда знали только постоянные войска, вооружение целой провинции на счет народа было явлением совершенно новым. Пример Померании принес большую пользу Фридриху; с этих пор, в продолжение всей Семилетней войны, формирования народной милиции (ландвера) стали играть значительную роль при защите провинций и крепостей. Король не забыл об этом: в своем духовном завещании он предписывал Фридриху-Вильгельму II «обращать особое внимание на Померанию, потому что народонаселение этой провинции составляет главную и самую надежную опору прусского королевства».

Шведы в количестве 22 тысяч под предводительством генерала барона Унгерна фон Штернберга (его потомок Роман Федорович стал одним из деятелей русской контрреволюции в Монголии и даже был провозглашен инкарнацией Будды) перешли реку Пеене, овладели Штральзундом, проникли даже в Бранденбургскую марку. Все эти провинции прикрывали только 8000 человек регулярной армии, которая под начальством генерала фон Мантейфеля занимала Штеттин и не могла покинут этого важного пункта. А потому шведы без всякого затруднения овладели городами Деммином, Анкламом, Узедомом и Волином. «Но враги, некогда столь страшные для Германии, предписывавшие на Вестфальском конгрессе (в 1648 году. – Ю. Н.) законы для всей Европы, явились теперь в самом жалком и ничтожном виде. Вся храбрость их состояла в нападениях на беззащитные селения, в грабежах и неистовствах. В этом войске, собранном наскоро, высланном шведским Сенатом без необходимых приготовлений, нельзя было узнать и тени воинов Густава-Адольфа и Карла XII. У них не было ни легких войск, ни понтонов. Ни надежной артиллерии, ни даже магазинов. Кроме того, господствовал величайший беспорядок в самом командовании: командир не смел ничего предпринять без предварительного разрешения сената, а сенат давал ему предписания самые несообразные с делом и притом противоречащие одно другому (ничего не напоминает? – Ю. Н.). При нервом появлении Левальда шведы отступили от всех своих завоеваний» (Кони. С. 311). Горсти пруссаков было достаточно, чтобы вытеснить их отовсюду: шведы бежали из городов почти без сопротивления.

К концу октября весь театр военных действий со шведами ограничивался небольшим клочком Северной Пруссии. Большая часть шведской армии, нуждаясь в продовольствии, переправилась на остров Рюген. Пруссаки смеялись над этими врагами: «Шведы пронырливы, как лисицы, – говорили они, – а трусливы, как зайцы!».

Мы оставили Фридриха в походе против армии Субиза. После нескольких небольших стычек он достиг 14 сентября Эрфурта. При первом появлении прусского авангарда соединенные армии французов и имперцев отступили. Фридрих преследовал их, овладел Готой и оттеснил неприятеля до Эйзенаха. Здесь французы заняли позицию; Фридрих стал под Эрфуртом, выжидая новых предприятий с их стороны. Но он вынужден был снова ослабить свое небольшое войско, отделив от него два корпуса. Один, в 4000 человек, он отправил с герцогом Фердинандом Брауншвейгским в Хальберштадт, против французов, посланных герцогом Ришелье; другой корпус, в 8000 человек, он поручил принцу Морицу с предписанием отправиться в Саксонию и между Мульдой и Эльбой наблюдать за движениями австрийцев.

Чтобы скрыть от неприятеля свое малосилие, Фридрих беспрестанно переводил свои полки из одного места в другое и при каждом перемещении они вступали под новыми именами. Шпионы в точности передавали Субизу все эти названия полков: почитая войско прусское чрезвычайно значительным, французский полководец долго не решался атаковать его. Узнав, наконец, что Фридрих оставил для прикрытия Готы только четыре кавалерийских полка, он вознамерился снова взять этот город.

Генерал Зейдлиц, командовавший гарнизоном Готы, немедленно оставил город; но, отступив на полмили, начал готовиться к бою. Французы заняли Готу. К вечеру офицеры шумно засели за стол: начался веселый пир и разливное море вина. Вдруг раздались выстрелы почти у городских ворот. Покровительствуемый густым туманом, Зейдлиц прокрался втихомолку к Готе и расположил свои войска под стенами. Не трогаясь с места, не оставляя бутылки, Субиз приказал нескольким офицерам, взяв отряд, отбить бессильного неприятеля. Но французы были изумлены до крайности, увидев перед собой длинную линию войска, состоящую из кавалерии и инфантерии. Зейдлиц, чтобы обмануть их, приказал драгунам спешиться и расставил их между гусарскими полками в виде пехоты.