Текст книги "Войны и кампании Фридриха Великого"

Автор книги: Юрий Ненахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 51 страниц)

Не давая французам опомниться, он ударил на них с криком и стрельбой. Пораженные паническим страхом, французы бросились в город, прусские гусары ворвались за ними, раздались выстрелы под самыми окнами герцогского дворца, сеча загремела по всем улицам. Субиз и его генералы выскочили из-за стола и едва смогли отыскать своих лошадей. Во весь опор понеслись они в противоположные ворота города, весь гарнизон ринулся в беспорядке за ними. Пруссаки захватили опоздавших в плен и овладели всем багажом. С жадностью гусары стали разбирать неприятельский обоз и громко хохотали, находя в офицерских фургонах парчовые халаты, зонтики, духи, пудру, благовонные мыла, попугаев и обезьян.

Зейдлиц со своими офицерами сел за обед, неоконченный французами. Камердинеров, фризеров, поваров, актеров и множество молодых женщин, служивших в так называемой легкой артиллерии при французском войске и захваченных вместе с обозом, он приказал отправить к неприятелю безвозмездно. Французов преследовали до Эйзенаха. С этих пор имя Зейдлица загремело: предприятие его было дерзко, даже безрассудно, но оно удалось, и слава о нем разнеслась повсюду. 22 сентября он возвратился в лагерь короля, потому что не мог удерживать Готу без опасения быть окруженным неприятелем. Смелый подвиг его не принес никакой существенной пользы, но он ободрил дух пруссаков и в то же время показал характер французского войска и его предводителей.

По выходе Зейдлица из Готы французы опять заняли город. Фридрих принужден был оставить Тюрингию и выдвинуться к Бутштету, чтобы занять безопасную позицию. Здесь он простоял спокойно до 10 октября. Но вдруг его поразило известие, что герцог Ришелье ведет 30 тысяч человек к Магдебургу и что австрийцы покушаются на саму столицу Пруссии. Даун, пользуясь раздроблением прусского войска, послал партизанский корпус генерала Гаддика [47]47
  Гаддик Андрей (1712–1790) – австрийский генерал, затем фельдмаршал.


[Закрыть]к Берлину.

Прежде всего король обратился к герцогу Ришелье; он убаюкал его самолюбие льстивыми письмами и, зная его жадность, послал ему 100 тысяч талеров с тем, чтобы он не тревожил Магдебургского герцогства. Сделка эта осталась тайной для французского правительства, а Ришелье (видимо, взяв пример с Апраксина) вдруг переменил свое намерение и оставил прусские провинции в покое. Керсновский и здесь не удержался, чтобы не излить очередную порцию германофобства: «Фридрих не был бы пруссаком и германцем, если б действовал одними честными способами. Он заключил сделку с Ришелье, подобно тому, как Бисмарк провоцировал войну с Францией подделкой „эмекой депеши“ и как Вильгельм, провоцировавший русскую мобилизацию подложным декретом (эпизод с „Локаль Анцейгером“), послал затем в Россию Ленина. Германцы не изменились со времен Тацита. „Genus mendatio natum“ – племя, рожденное во лжи…»

Непонятно, почему давший взятку Фридрих хуже принявшего ее от врага Ришелье? Непонятно, почему вообще подкуп противника, кстати, широко практиковавшийся русскими (Керсновский об этом почему-то умалчивает), является чем-то предосудительным? Непонятно, наконец, почему (отвлекаясь от темы) «нечестным» является вильгельмовское «провоцирование руских к мобилизации» в 1914-м? По-моему, гораздо более «нечестным» и к тому же эффективным был бы удар по еще не отмобилизовавшей свою армию России, тем более, что немцы закончили свою мобилизацию в два раза быстрее (Керсновский, закончивший свою книгу к 1938 году, уже имел перед глазами живые примеры такой стратегии).

Однако вернемся к событиям 1757 года. Против Гаддика король велел действовать принцу Морицу, который и принял надлежащие меры, чтобы остановить австрийцев на подходе.

Но Гаддик ускользнул и 16 октября с 4000 австрийских кроатов появился у Котбусских и Силезских ворот. Берлин, отовсюду открытый, имел для своей защиты только две тысячи городской стражи, триста человек солдат и сотни две новобранцев. При первом известии о появлении Гаддика королевская фамилия выехала в крепость Шпандау. Комендант Берлина Рохов до того перепугался, что бросил столицу и также ускакал в Шпандау. Отряд полка фон Лангена один выступил против неприятеля. Гаддик сбил палисады, которыми были прикрыты ворота, ворвался в предместье, окружил храбрый прусский отряд и изрубил его на месте. Грабеж и бесчинства, производимые кроатами в предместье, привели в трепет всю столицу.

Между тем Гаддик, зная о приближении Морица Дессауского и понимая всю опасность промедления, торопился поскорее окончить свое дело. Он послал своего адъютанта в магистрат, требуя 300 тысяч талеров контрибуции. Члены магистрата, чтобы успокоить жителей, решили выплатить 200 тысяч талеров. После долгих споров с обеих сторон, помирились на 215 тысячах. Едва деньги были отсчитаны, Гаддик с величайшей поспешностью отступил в Котбус. Два часа спустя прискакал Зейдлиц с 3000 гусаров на спасение столицы, а на другой день последовал за ним весь корпус Морица, но было поздно, увертливый партизан уже успел скрыться.

Впоследствии выяснились некоторые любопытные обстоятельства рейда на Берлин. Прусская столица славилась тогда своими дамскими перчатками. Поэтому Гаддик, кроме денег, вытребовал 20 дюжин дорогих перчаток, которые хотел принести в дар Марии Терезии. Требуемое было ему выдано в завязанных пачках. Когда же императрица захотела примерить их, выяснилось, что все перчатки были на одну левую руку. Насмешка глубоко ее оскорбила, и не в меру услужливый Гаддик в дальнейшем не раз пострадал за свою угодливость за чужой счет.

Фридрих с досадой узнал о позорном средстве, которым куплена свобода его столицы. Но делать было нечего; враги его походили на стоглавую гидру: едва отсекал он ей одну голову, другая нарастала; а между тем силы его истощались. Каждая мелкая стычка уносила горсть храбрых, каждая значительная битва стоила нескольких тысяч воинов. Поневоле надлежало прибегать к золоту, где нельзя было взять мечом (тем более, что Вольтер очень точно подметил эту привычку прусского короля: «Он (Фридрих) всегда упорно стремился к исполнению своей цели, но возможно меньшими затратами»). Но изо всех его врагов самым забавным был имперский сейм, собранный в Регенсбурге.

Эти мудрые «парики» издали следили за ходом военных действий; видя истощение прусских сил, слыша о вторжении союзных войск во все края Прусского королевства и даже о походе Гаддика на Берлин, они решили, что Фридрих погиб окончательно и поторопились произнести над ним свой приговор. Имперский сейм объявил его «лишенным всех владений и курфюрстского сана». 14 октября от сейма был отправлен государственный нотариус Априль с депутатами для объявления имперского декрета прусскому посланнику, графу Плото.

Именем сейма приглашался он явиться в зал заседания для заслушивания вместо своего государя приговора верховного имперского судилища. Граф Плото встретил депутатов в шлафроке. Но когда нотариус с приличной важностью начал читать свою бумагу, он не дал ему докончить, вытолкал его из комнаты и велел своим людям сбросить с лестницы. Прочая депутация в страхе и ужасе разбежалась во все стороны, «утратив величественные свои парики и шляпы». Тем и кончился грозный приговор верховного судилища Германии!

Но теперь Фридриху надлежало употребить всю бодрость духа и все свои силы, потому что для него наступала самая критическая минута. Корпус герцога Бевернского был сильно стеснен; в то же время пришло известие, что Субиз с франко-имперской армией (43 тысячи человек) проник в Саксонию и почти дошел до Лейпцига с явной целью дождаться там подхода армии Ришелье (который, напомним, внезапно потерял интерес к ведению дальнейших наступательных действий). Фридрих решил сперва вытеснить этого опасного врага в Тюрингию, боясь, что он расположится зимними квартирами в Саксонии. Наскоро соединил он свои разбросанные корпуса, которые составляли до 23 тысяч человек, и в середине октября двинул их к Лейпцигу.

Неприятельская армия отступала к Заале и, чтобы воспрепятствовать пруссакам перейти через эту реку, заняла города Галле, Мерзебург и Вейсенфельс. Фридрих быстро следовал за неприятелем. Предводительствуя лично своим авангардом, он дошел до Вейсенфельса. Французы очистили город и переправились через Заале. Они зажгли за собой мост, чтобы остановить пруссаков. Фридрих послал отдельный корпус к Мерзебургу, но и там все мосты были разрушены. Французы оставили Магдебург и отретировались к Мюхельну (под Эйзенахом), где встали лагерем на высотах к юго-востоку от этого городка.

Пруссаки стали наводить понтоны в разных местах; неприятель не мешал им. Фридрих переправил армию через реку и стал лагерем напротив Мюхельна, северо-восточнее Бедры. Осмотрев позицию неприятеля, король нашел, что его можно легко и выгодно атаковать; на следующий день он решил начать действия. Но прусские гусары, отправляясь вечером на фуражировку, воспользовались беспечностью неприятеля, проникли в его стан, захватили множество лошадей и несколько сот солдат увели из палаток.

Это заставило Субиза за ночь переменить позицию. Фридрих двинулся на следующее утро против неприятеля, но, заметя перемену, отложил свое намерение и 4 ноября отступил на более удобные позиции между Бедрой и деревушкой Росбах, лежащей в одной миле от Лютцена. Кроме того, получив известия об увеличившейся активности австрийцев в Богемии, он принял во внимание возможность марша в Силезию. Следовало опасаться и начала наступления русских, которые могли легко овладеть Берлином. Поэтому из 41 тысячи солдат, бывших в его распоряжении, к утру 5 ноября в Росбахском лагере осталось только 22 тысячи. В этих условиях Фридриху пришлось уступить инициативу противнику и ждать.

Французы торжествовали отступление Фридриха как победу. Громы литавр и веселые песни раздавались в их стане. «Вот вам и непобедимый герой! – говорили офицеры. – При одном взгляде на нас он уже бежит. Но мы оказываем слишком много чести „бранденбургскому маркизу“, воюя с ним! Побеждать его смешно, надо просто забрать его со всей шайкой в плен и отправить на потеху в Париж!» Такое хвастовство происходило у французов от уверенности, что Фридрих теперь в их руках и не может вырваться. Боясь, чтобы он не ускользнул от них, Субиз вознамерился немедленно напасть на пруссаков и полонить всю их армию вместе с предводителем. Его план предусматривал глубокий обход левого фланга прусской армии с целью отрезать врага от находящегося в его тылу переправ.

Рано утром 5 ноября французский генерал граф Сен-Жермен, с 6000 человек расположился прямо напротив Росбахского лагеря, при Греете, чтобы отрезать пруссаков, находившихся в Мерзебурге. Остальное франко-имперское войско (около 38 тысяч) тремя параллельными колоннами пошло вправо, на Бутштедт, в намерении обогнуть левое крыло прусской армии, чтобы ударить на нее в тыл, в случае ее отступления на Вейсенфельс. Один только корпус Сен-Жермена остался перед фронтом пруссаков. Все эти движения совершались без разведки и охранения, явно, с песнями, при громкой веселой музыке и с барабанным боем.

Фридрих спокойно смотрел все утро на движения неприятеля. В 12 часов прусские солдаты стали обедать. Король также сел за стол со своими генералами. «Разговор шел о посторонних предметах, ни слова о предстоящей опасности. Сердца пруссаков бились от страшного ожидания, но никто не смел заикнуться о положении войска. Все взоры были устремлены с надеждой и упованием на короля, в голове которого уже созревал план битвы». Французы дивились равнодушию пруссаков и приписывали его совершенной безнадежности. «Несчастные хотят нам отдаться в плен, не потеряв заряда!» – говорили они и продолжали свой марш.

В два часа Фридрих встал из-за стола, спокойно вынул подзорную трубу, окинул взором все диспозиции неприятеля и вдруг велел ударить тревогу. В несколько минут поле было убрано и очищено, обозы отошли назад, артиллерия выдвинулась, войска стояли в строю. Королю подвели коня. Как молния пролетел он перед рядами, приветствуя солдат. В средине он остановился, махнул рукой и около него образовался полукруг генералов и офицеров.

«Друзья! – сказал он громко, обращаясь к войску. – Настала минута, в которую все для нас драгоценное зависит от нашего оружия и нашей храбрости. Время дорого, я могу сказать вам только несколько слов, да много говорить и не для чего. Вы знаете все нужды, голод, холод, бессонные ночи, кровавые сечи я делил с вами доныне по-братски, а теперь я готов для вас и за вас пожертвовать даже жизнью. Требую от вас такого же залога любви и верности, какой сам даю вам. Прибавлю одно: не для поощрения, а в воздаяние оказанных вами подвигов, отныне до тех пор, пока мы вступим на зимние квартиры, жалованье ваше удваивается. Вот все! Не робеть, дети! С Богом!» Громкие крики «прервали благоговейную тишину, с которой солдаты внимали своему вождю. Ряды зашевелились, и как под электрическим ударом, колонны встрепенулись и двинулись вперед».

Французы были изумлены быстрой переменой в прусском лагере. «Да это настоящее оперное превращение! – восклицали они. – Наконец очнулись! Они хотят бежать, но нет, мы их не упустим!» И крылья их пошли вперед с удвоенной быстротой.

План Фридриха был прост, но эффективен. Пока его 38 кавалерийских эскадронов отходили на восток, широко развернувшись по всему фронту, пехота, намного более подвижная, чем у врага, быстро поменяла направление марша на юг, скрытая от союзников Росбахскими высотами и собственной кавалерией. Зейдлиц вел двухтысячный прусский авангард, состоящий из легкой конницы и выполнявший функцию передового охранения. Ряд холмов тоже скрыл его от взоров неприятеля. Быстро прошел он влево и стал в стороне, выжидая, пока с ним поравняется обходящий левое крыло неприятель.

Между тем на высоты холмов выехала прусская артиллерия. Внезапно залп ее 18 пушек раздался над беспечными головами французов: строи их заредели. Французские пушки плохо действовали из долины, ядра их перелетали через ряды пруссаков. Французы, ожидавшие своим маршем далеко обойти левый фланг неприятеля, внезапно очутились перед развернутым строем семи гренадерских батальонов, подкрепленных всей артиллерией Фридриха.

Сражение у Росбаха 5 ноября 1757 года.

В это время Зейдлиц улучил удобную минуту для нападения – перед ним открыт фланг неприятеля. Эскадроны его стоят, как вкопанные, не шевелясь, не давая шевельнуться лошадям, удерживая дыхание. Бодро выезжает Зейдлиц перед фронтом: «За мной, друзья!» – кричит он наконец, не дожидаясь пехоты, и бросает свою трубку в воздух в знак атаки.

Как стая ласточек, взвилась легкая прусская конница и вслед за своим молодым командиром ударила во фланг и тыл беспечно идущего неприятеля. «Здесь совершается событие, небывалое в летописях войн. Легкая конница, гусары мнут и опрокидывают тяжелую кавалерию французов, побивают и гонят знаменитых французских жандармов. Субиз посылает им на подмогу свой резерв, но пораженные, гонимые жандармы врываются в беспамятстве в ряды своей подмоги. В общей суматохе нельзя построиться, нельзя стать в боевой порядок, и резервные полки бегут вместе с разбитыми. Пруссаки гонятся за ними с неистовством: легкие ласточки стали хищными коршунами. Горное ущелье останавливает их геройский порыв, и сотни бегущих сдаются им в плен» (Кони. С. 318).

Между тем разбитая французская кавалерия обнажила свою пехоту. Зейдлиц у нее в тылу. В то же время к ней «косым строем» подошла прусская пехота с правого фланга. Страшный залп из пушек «приветствовал» французов, затем пруссаки открыли частый ружейный огонь. Попытка Хильдбургхаузена развернуть свою пехоту и атаковать врага в Рейхертсвебене была сорвана залповым артиллерийским и ружейным огнем. Затем прусские гренадеры пошли на врага в штыки.

«Пруссаки движутся спокойно, действуют хладнокровно, как на учении. Субиз поспешно строит свою инфантерию в фоларовы колонны, воодушевляет своих солдат: ничто не помогает; колонны его рассеяны, картечный и ружейный огонь производят в рядах страшное опустошение; наконец, прусская кавалерия мнет его пехоту, и все войско ищет спасения в беспорядочном бегстве. Солдаты бросают оружие, чтобы скорее ускользнуть от преследования; напрасно: их берут в плен целыми батальонами. Граф Сен-Жермен с несколькими швейцарскими полками не смог поддержать главные силы армии, но прикрыл беспорядочную ретираду, он один оставался на поле до конца битвы. Наступившая ночь спасла французов от совершенной погибели. На следующий день их преследовали до Инструта» (Кони. С. 320).

Зейдлиц бросает трубку – сигнал к атаке. Росбах, 1757 год.

Менее чем за час с половиной союзная армия перестала существовать. При первом нападении пруссаков воины знаменитой исполнительной армии принца Хильбургхаузенского побросали оружие и попрятались по окрестным болотам и лесам. Одни французы защищались в продолжение двух часов. Потери их простирались до 10 тысяч человек; 7000 попали в плен и между ними девять генералов и 326 офицеров. Кроме того, пруссаки отбили 67 пушек, 25 знамен и штандартов и весь обоз. Фридрих лишился только 165 человек убитыми и 376 ранеными (!). Корпус принца Фердинанда Брауншвейгского (20 тысяч человек) совсем не участвовал в сражении. Зейдлиц был ранен пулей в руку. В награду за отличие Фридрих тут же пожаловал его из младших генерал-майоров в генерал-лейтенанты и надел на него орден Черного орла.

Французы приписали свое страшное поражение трусости имперцев, которые своим воплем и бегством нагнали панический страх и на французских солдат.

«Итак, поле битвы, близ которого пал великий Густав Адольф, защищая свободу Германии (Кони имеет в виду Лютценское сражение 1632 года во время Тридцатилетней войны, когда шведско-протестантская армия разгромила войска Габсбургов. Король Швеции Густав Адольф погиб в бою. – Ю. Н.), снова огласилось победными криками германцев! Французы, которые всюду ознаменовывали себя грабительством и насилием, возбудили ненависть всех немцев – и союзников и врагов. При входе в Саксонию они не пощадили даже земли союзного государя, опустошили деревни и города, покрывали позором и оскорблениями саксонских сановников, ругались над святынями храмов. Зато известие об их поражении при Росбахе привело в восторг всех германцев без исключения. Тюрингские крестьяне, разоренные ими, теперь воспользовались минутой мщения. Он собирались толпами, вооружались, чем могли, и, захватывая бегущих французов, подвергали их страшным истязаниям» (Кони. С. 321).

После бегства французов на запад (к Эрфурту и Эйзенаху) к ним присоединились резервы численностью до 20 тысяч человек, но это было уже бессмысленно: Франция более не могла продолжать кампанию.

Сами австрийцы, которые действовали заодно с французами, ненавидели их за непомерную гордость и хвастовство. Во время Росбахской битвы прусский гусар напал на француза и хотел его полонить. Но в самую решительную минуту увидел позади себя австрийского кирасира, который занес над его головой саблю. «Брат немец! – закричал пруссак. – Будь друг, оставь мне этого француза!» – «Бери!» – отвечал австриец и во весь опор поскакал прочь.

Но Фридрих очень ласково обошелся с пленными французами. Он сам осматривал раненых и утешал их. Встретя между ними молодого офицера с перевязанной рукой, он спросил: «И вы ранены?» Француз ловко поклонился: «Вашим храбрым гусарам обязан я этой раной и счастьем видеть вблизи великого монарха и полководца, которому удивлялся издали». – «Очень жалею о первом, – отвечал король, – но надеюсь, что вы скоро поправитесь, а чтобы доставить вам случай видеть меня чаще, прошу приходить ко мне обедать».

Между ранеными был также генерал Кюстэн, который показал чудеса храбрости в глазах Фридриха. Король послал к нему своих врачей, потом сам посетил его и старался успокоить. «Ваше величество! – сказал больной старик, едва приподнимаясь с подушки. – Вы гораздо выше Александра Великого, тот только щадил своих пленников, а вы проливаете бальзам на их раны». Встретя израненного гренадера, который при нем дрался против трех прусских кавалеристов и сдался не прежде, пока не упал под их ударами, король подошел к нему с лаской: «Ты герой! Но как ты мог так долго сопротивляться? Разве ты почитаешь себя непобедимым?» – «Был бы непобедим под вашим начальством!» – отвечал солдат, поднося руку ко лбу. Фридрих велел сохранить жизнь его во что бы то ни стало. Когда французские офицеры принесли королю свои незапечатанные письма, прося их отослать во Францию, Фридрих отдал их назад: «Запечатайте ваши письма, господа, – сказал он. – Я никогда не привыкну смотреть на французов, как на врагов моих, и почитать их способными на низость». – «Государь, – отвечали тронутые французы, – вы действительно великий полководец: вы побеждаете не только воина, но и человека!»

Генерал Мальи по семейным обстоятельствам имел надобность вернуться в Париж: Фридрих отпустил его под честное слово. На следующий год он писал к королю, прося отсрочку своему отпуску. Фридрих отвечал: «Охотно даю вам отсрочку; рад, что могу оказать услугу человеку достойному. Я всегда был того мнения, что политические обстоятельства, вовлекающие во вражду королей, должны как можно менее причинять несчастья частным людям».

Вся Германия праздновала победу при Росбахе. Всюду гремели похвальные песни прусскому оружию и насмешки над противной партией. В Англии известие об этом новом подвиге прусского короля было принято с восторгом. Англичане обожали Фридриха и громко роптали на заключенную принцем Камберлендским конвенцию, которая налагала клеймо позора на английскую нацию. Сам король Георг был глубоко оскорблен поступком своего сына. Он встретил его словами: «Вот сын мой, который погубил меня и опозорил свое имя!»

Георг старался под разными предлогами замедлить ратификацию Клостер-Севенской конвенции и склонить парламент к принятию снова оружия против французов. Обстоятельства помогали его намерениям. Французы сами не исполнили договора: в силу конвенции Ганновер должен был оставаться нейтральным; а они его опустошили наравне с другими германскими областями и, сверх того, французское правительство учредило казенные откупы, чтобы посредством их грабить бедную провинцию методически.

В лондонском парламенте в это время произошла значительная перемена: знаменитый Питт принял министерство. Он ненавидел французов и старался склонить все голоса в пользу Пруссии. Росбахская победа способствовала успеху его усилий. Парламент объявил, что не признает более Клостер-Севенской конвенции и предписал собрать распущенные союзные войска. В предводители этого войска Фридрих отрекомендовал Георгу лучшего своего военачальника, герцога Фердинанда Брауншвейгского. Военные приготовления начались снова. Английские газеты и журналы были полны суждений о предстоящих подвигах англичан; французы смеялись; Фридрих Великий выставлялся полубогом. Добродушные британцы с жадностью дрались за эти листочки и превозносили прусского короля превыше небес. На всех перекрестках Лондона продавали его портреты.

Зато на противников Фридриха весть о Росбахской победе произвела совсем другое действие. Польская королева была непримиримейшим его неприятелем: увлекаемая ложными понятиями о вере, она не переставала возбуждать против него другие державы. Но беспрерывные душевные волнения и тревоги и, наконец, бедственное положение, в которое она своими интригами ввергла Саксонию, видимо, истощили ее физические силы. Она ослабевала с каждым днем. Известие о поражении французской армии при Росбахе нанесло ей роковой удар. Со слезами и горестью отпустила она вечером приближенных, а на другой день ее нашли мертвой в постели.

Сами французы были снисходительны к своему победителю. В Париже смотрели на Росбахскую битву как на военную шутку: смеялись над Субизом, сочиняли эпиграммы на его храбрость, дивились прекрасной дисциплине прусских войск и превозносили похвалами военный гений Фридриха. Две недели слава о нем гремела во всех салонах Парижа, на третью общее внимание занял прыщик, вскочивший на подбородке г-жи Помпадур, а через несколько дней новый балет изгладил все впечатления и от прыщика, и от знаменитой победы прусского короля.