Текст книги "Пришельцы. Выпуск 1"

Автор книги: Юрий Васильев

Соавторы: Наталья Крупина,Вадим Невзоров,Александр Волынцев,Николай Бондарев,Анатолий Афонин,Любовь Климанова,Владимир Наумов,Валерий Тиглев,Вячеслав Мягких
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Григорий Арельский

Снова будет дождь…

Голова болела ужасно, но я сразу же сообразил: что-то не так. Наверно, такое же чувство испытывают лунатики, когда их будят посреди одинокой ночной прогулки. Но странности были какими-то незначительными, ускользающими, и я не стал на них акцентироваться. К тому же эта головная боль… Похоже, вчера мы здорово пофестивалили – хотя руки не дрожат да и с желудком порядочек.

Хорошо хоть, что идет дождь. Я без зонта и уже промок до костей. Это в Саудовской Аравии тамошние чернявые чудики так изъясняются: «до костей» – хотя для них даже небольшой дождик такая же редкость, как для нас песчаная буря. В Саудовскую Аравию мы с Маринкой летали в позапрошлом году.

От запаха бензина слегка подташнивало. Я шагал по какой-то малознакомой улице, мимо первых пробок, мимо гудящих и смердящих коробочек на колесах, легко обгоняя их, – а ведь мог сейчас торчать в самой гуще железного стада, где-нибудь на перекрестке. Славно, что сегодня не за рулем – как видно, и головная боль может сослужить иной раз добрую службу.

Где же мы гуляли прошлым вечером? В памяти всплывали лица, фразы из разговоров кружились клочками разодранных страниц – безо всякой надежды быть правильно собранными. Вспомнилось: громкая музыка, я безрезультатно уговариваю Маринку ехать домой. В итоге отсыпаться поехали не в город, а на дачу к Мишке.

Еще помнилась проселочная дорога и темень, которую торопливо кромсал свет фар – моего «Бентли» и шедшей следом машины с Мишкиными «хранителями живота». По обочинам, в тени деревьев, плотными широкими островами еще лежал снег – грязный, умирающий. И шел дождь – не такой, как сейчас, а редкий, крупными тяжелыми каплями.

Мишка, по-стахановски отработав за столом, расслабился на заднем сидении, Маринка курила. Дым, смешиваясь с винными парами, мгновенно исчезал, проглоченный кондиционером и… И было еще что-то, маячило в памяти, как отчаявшийся путник на дороге: махало руками, звало – только притормози, только открой дверцу!.. Но – уже некогда, некогда, потому как пришел.

Я скользнул взглядом по золоченой табличке у входа, уверенно шагнул в вестибюль и, только поднимаясь на второй этаж, подумал: а на кой ляд я сюда приперся?

Это ведь, господа, не мой офис. Це была контора Турнепса, мутное заведение, сахар энд окорочка. С ним изредка контачил Миша – был у них какой-то общий эпизод в биографии: то ли оба в ПТУ учились, то ли в армии служили – не помню. Месяца полтора назад Мишка попытался свести нас с Турнепсом на деловой почве, но мне почва показалась чересчур скользкой – и компаньон больше не предпринимал попыток организовать дружбу.

Вяло рассуждая о странностях подсознания, приведших сюда, я оказался в приемной. У Турнепса опять была новая секретарша – он менял их раз в три месяца, наверное, одновременно с носками.

Девица растерянно уставилась на меня. Мокрый незнакомец вряд ли мог оказаться желанным гостем босса.

– Привет, симпатяга, – сказал я, – Ар… нольд на месте? – имя Турнепса вытолкнулось с трудом.

– Как вас представить?

Я перехватил фарфоровые пальчики на кнопке.

– Не нужно. Я… – А что, собственно, я мог сказать? Что пришел просто так, засвидетельствовать свое почтение? Идиотизм. – Я черкану записочку.

Синеглазка осторожно подвинула стопочку разноцветных листиков, но я уже выдрал из своего блокнота волглый именной листок и… Что написать-то? Привет, успехов в бизнесе, целую?

«Турнепс, забери их оттуда» – начерталось на листке. Некоторое время я тупо рассматривал записку, а потом решительно расписался.

– Извините, я тут у вас наследил, – тихо сказал, наклонившись к враз напрягшейся секретарше. Дурочка, а ведь что-то почувствовала своим женским нутром…

Вниз спускался гораздо быстрее, неловко перепрыгивая через ступеньки. Неодобрительно покосился на неподвижного охранника в углу. Тот недодутой резиновой куклой обмяк на вращающемся кресле. На шее некрасиво темнели синяки. И зачем Турнепсу такая ненужная мебель – только вестибюль загромождает…

Дождик, на мое счастье, еще моросил. Влажной ладошкой он хлопнул по лицу, смывая неприятный давящий жар, успевший накопиться за минуты, проведенные в офисе Турнепса. Спасибо, мокрый, без тебя было бы совсем худо.

Надо было позвонить в офис – после обеда подписываем договор с белорусским «Пересветом». Нужно успеть привести себя в порядок и повнимательнее просмотреть документацию, предоставленную сябрами. Мишка божился, что у тех все о’кей – предварительные консультации проводил именно он, но что-то гложет, когда вспоминаю о договоре. Опять какая-то неопределенность, какое-то предчувствие…

Мобилы на месте отчего-то не обнаружилось. Среди влажных скомканных дензнаков с кислыми импортными президентами и веселенькими отечественными пейзажами отыскалась карточка таксофона.

Трубку взяли после первого гудка.

– Алле?

– Кристина? – успел спросить я, и секретарша тут же бросила трубку. А может, нас рассоединили.

Надо позвонить еще, подумал я, но вместо этого вытянул руку перед каким-то «Жигуленком». Все правильно, чего звонить, когда можно доехать – тут езды-то минут двадцать.

– На Федяшево, – сказал я и тут же увидел Турнепса собственной персоной: он вылетел под дождь, как вырвавшийся из Лабиринта Минотавр. Следом выпорхнул еще один гоблин – похоже, в Лабиринте сегодня день открытых дверей. Оба ошалело оглядывались по сторонам. Я подождал, пока мой взгляд пересечется с турнепсовским, помахал и сел в машину.

– Гони, родимый!

Вняв моему призыву, водила гнал на пределе разрешенной скорости. Я почти не следил за дорогой, вяло думая о том, что сегодня душа явно не в ладах с телом. Если уж не пожелал ехать на работу, то можно было отправиться отсыпаться, перепоручив дела Мишке как верному собрату по бизнесу. А вместо этого я прусь в Федяшево, в Мишкину усадьбу, хотя его там, наверняка, нет.

В зеркале заднего вида то и дело возникал черный «джип». К счастью, водила был слишком сосредоточен на дороге, чтобы замечать погоню.

Мы вырвались из города, как пробка из бутылки с шампанским. Следом, заметно отстав на последнем светофоре, вылетел и «джип». Интересно, и чего они ко мне прицепились?

– Притормози, командир, – попросил я и, когда удивленный водила остановился, не оглядываясь пошел прочь от дороги по высокой мокрой траве.

Странно, когда я был здесь в последний раз, трава была намного меньше. Стоп, а когда я здесь был? Не помню. Но не вчера, это точно. Снова и снова в памяти всплывала вечеринка, танец с какой-то девицей, расслабившийся Мишка в криво застегнутом пиджаке – а все остальное покрывала тьма.

Я успел дойти до подлеска, когда сзади раздался визг покрышек. Оглянулся. Их было только двое – сам Турнепс и тот гоблин, со смутно знакомой физиономией.

…И все-таки, почему я решил, что трава была выше?

Метров через двадцать я вышел на проселок, уводящий в глубь леса. Стало сумрачнее и свежей. Вдоль дороги в тени елей замелькали сиреневые огоньки волчьего лыка. Я шел, загребая ногами влажную серую хвою. Мне снова стало жарко: жар накатывал, рождаясь где-то в области солнечного сплетения и стремительно поднимаясь по телу толчками, словно нагнетаемый насосом. Метров через двести дорога исчезла, растворившись в траве. Но я все равно шел, придерживаясь дороги-невидимки, отводя лапы молодых елок и обходя конусы лесных муравейников, а когда наконец остановился, тотчас же услышал торопливый шорох. Один шагал по дороге, другой – чуть в стороне.

Я почувствовал, что больше не могу бежать. Мне нужно было повернуться и спросить: зачем они преследуют меня? Что им нужно, этим уродам, почему они не могут оставить меня одного, вместе с моей головной болью, с жаром в крови, с темнотой в памяти?

Я стал торопливо продираться сквозь заросли. Лес пошел под уклон, под ногами зачавкала вода. Серая гнилая трава, длинная, как космы ведьмы, струилась по воде в низинах, путалась в ногах, скользила, срываясь струпьями и обнажая черную землю. Я едва не падал, в последний момент цеплялся за ветки и стволы…

И тут лес расступился. Передо мной открылось широкое поле с высокой травой. Вдалеке виднелось заболоченное озеро с горбатыми островками, оккупированными серебристо-серой ольхой, осокой и тростником.

Жар стал невыносим. Огонь достиг гортани и выжег ее, лишив возможности даже стонать. Он пробился по ноздрям прямо в мозг и следом ворвались тысячи запахов, неизвестных и знакомых. Прелой листвы, еловых игл, хрупких бледных грибов, сосущих сок из черных трухлявых пней, запахи далекого болота… И еще я почувствовал запах пота и табака, запах азарта вперемешку со страхом, потому что те, кто шли за мной, боялись – не меня, а старого леса, с его вечными сумерками, тяжелым воздухом и ощущением смерти… А потом я увидел Турнепса.

Он был далеко, его лицо лишь на миг возникало в узких просветах намертво переплетенных ветвей – но и этих мгновений было достаточно, чтобы рассмотреть обезьяний профиль под ежиком рыжеватых волос, белесые ресницы немигающих глаз, темные веснушки и несколько рубцов на левой щеке. Турнепс двигался почти бесшумно, но для меня каждый шаг звучал, как удар по рельсу. Ближе, ближе.

Он обернулся стремительно – быстрее, чем я оказался рядом, но я и хотел, чтобы он успел разглядеть меня. Мне были нужны его глаза, я заглянул в них как в зеркало и увидел все, что скрывалось за темной пеленой… Ночь, проселочная дорога… «Притормози… Отолью…», – заплетающимся голосом сказал Миша. Маринка фыркнула, а в следующий миг я увидел в зеркале заднего вида глаза Михаила: совершенно трезвые, холодные, и на уровне глаз – дуло пистолета. Три выстрела перекрыли музыку, визг Маринки и шелест дождя… А потом они стояли в свете фар нашей машины и курили – Михаил и те, из второй: Турнепс, начальник службы безопасности турнепсовской фирмы и еще кто-то, кого я не знал, но чье лицо врезалось в память навечно. Охранник-гоблин принес трос, они зацепили машину и…

Снова все исчезло, погружаясь во тьму, но и мига озарения оказалось достаточно, чтобы понять, для чего мы оба здесь, откуда эта боль и как от нее избавиться.

Я шагнул навстречу, и мои пальцы сомкнулись на толстой шее. Турнепс нажал на курок. Свинец в клочья разорвал грудную клетку, мешая в кашу ребра, сердце, легкие… но что значила эта боль по сравнению с той, что я уже терпел? Я мягко усиливал давление, наблюдая, как вытекает жизнь из распахнутых глаз моего убийцы. Я чувствовал, как его тело вибрирует от неконтролируемой предсмертной дрожи. Он уже не стрелял, а бил по рукам автоматом, пытаясь расцепить хватку. Поздно.

Я осторожно опустил его тело на землю. Откуда-то появились муравьи – большие, черные. Вначале всего несколько, потом – все больше и больше. Равнодушно оббегая мои ботинки, они спешили к распростертому телу, взбирались на него, отпихивая друг друга, и вскоре Турнепс исчез под шевелящимся черным ковром.

Я отвернулся и увидел второго. Гоблин стоял метрах в тридцати, открыто, как мишень в тире, только втянув голову в плечи и согнувшись…

– Арнольд… – осторожно позвал он.

Мне гоблин не был нужен и я, не задерживаясь, прошел у него за спиной. Охранник остался все так же стоять, пригнувшись к земле. Из разорванного горла густо шла темная кровь. Я на ходу отер ладонь о затянутый мхом ствол ели. Я слышал, как кровь из раны гоблина частой капелью шуршит в траве. Потом он упал.

Я пошел в сторону озера, пробираясь по высокой, уже немного увядшей траве к зарослям ольхи. В этом снова было странность – то, что трава выросла и подвяла, что в поредевшей, уже местами буреющей листве ольхи виднелись сережки – когда все это успело измениться? Ведь я уже был здесь, совсем недавно, может быть, вчера, – но тогда все было по-иному… Мне казалось, что я знаю ответ на эти вопросы, но чтобы получить их, нужно обязательно возвратиться в лес. И я бы так и сделал, но боль снова обжигала, и на этот раз дождь уже не облегчал ее. Мне нужно было больше воды, намного больше, чем мог дать дождь.

По щиколотку в воде, я брел между высоких кочек, осторожно отводя от лица длинные хлысты молодых ив и придерживая растопыренной левой рукой месиво на груди. Обошел хилую рябинку, испачканную частыми крапинами рыжих ягод, но почему-то без птиц. Хотя нет, вот они – просто молча сидят, замерли и внимательно наблюдают за мной. Я поднял руку к ближайшей, но птичка даже не шелохнулась…

Потом кустарник поредел, а идти стало труднее – ноги засасывало в ледяную жижу. Однако этот холод убивал боль и снимал жар. Поэтому я, не останавливаясь, двигался в глубь озера, туда, где вода чище и холоднее. Я по-прежнему чего-то боялся, но огонь, разрывающий тело на части, был сильнее, чем страх. Я лишь нашел силы обернуться на далекий уже берег, на лес, едва видимый за зарослями ольхи. Дождь не прекращался, но закатное солнце, выпроставшись из-за туч, сверкало на влажных шатрах старых елей.

Вода поднялась до пояса, потом – по грудь, и вместе с ней приходило облегчение. Огонь поднимался выше, концентрируясь теперь в шее и голове, и чтобы избавиться от него, я шагнул вперед еще раз и еще…

Вода колыхнулась у самого рта. Еще шаг. Я вдохнул, пытаясь набрать побольше воздуха в обожженные легкие, но вместо этого туда хлынула болотная вода. Мне вдруг стало страшно, очень страшно, но я не понимал, откуда этот страх и чем он вызван, ведь все позади, уже почти все позади и нужно лишь избавиться от боли, слышите, от боли, а не от страха!..

Я захлебнулся и выплюнул воду, она забурлила в горле, снова потекла в легкие… Это было противно – вдыхать воду и грязь, чувствовать их в своих легких, и я перестал дышать совсем и снова шагнул в глубь озера. Я окунусь, а потом возвращусь на берег, подумал я. Сразу же возвращусь.

И вода скрыла меня с головой.

Вначале почти ничего не было видно – но потом словно разогрелся экран старого лампового телевизора и мир вокруг налился фосфоресцирующей зеленью.

Проваливаясь в холодную тину, я побрел на глубину, пробиваясь сквозь плотные слои воды и… Что-то я забыл, что-то, что должен был сделать. Кажется, я обещал это себе только что…

Но теперь это уже не было важно. Потому что я увидел светящийся блеклой зеленью силуэт нашей машины. Сквозь распахнутые дверцы в салон вплывали какие-то извивающиеся создания, плавно кружили в темном пространстве и уплывали прочь. Марина не обращала на них внимание. Она видела меня, хотя ясные голубые глаза под белокурой челкой строго смотрели вперед. Она радовалась мне, хотя полные розовые губы не улыбались. Вода, будто ветерок, легонько шевелила пряди волос.

Что я должен был сделать сейчас? Боль ушла, но вместе с ней ушло и еще что-то – как это называется? Воспоминания? Память? Да, кажется так – впрочем, это тоже уже не важно.

Я забрался в салон и занял свое место, место водителя.

– Ты вернулся, – беззвучно сказала жена.

– Да, я вернулся, – так же ответил я.

Мы посмотрели друг на друга. Закатившиеся бельма глаз пытались увидеть меня. Рука, изъеденная рыбами, поднялась, чтобы поправить лохмотья волос, прилипшие к кровавому кому в пол-лица – но тут же опустилась. Какая-то тварь копошилась на шее, пытаясь выгрызть кусочек темной гнилой плоти.

– Как ты сходил?

– Еще двое, – ответил я. Я знаю, что должен сказать именно это – и говорю. Но что такое «двое»? Смысл понятия ускользает. Я хочу спросить и тут же забываю об этом желании.

– Это хорошо, – произносит Марина. Понимает ли она то, что говорит, или это лишь обязательная реакция на мои слова? Я уже не могу думать об этом.

Мы целуемся. Наши губы, за несколько месяцев превратившиеся в сгустки грязи и гнили, плотно слипаются на несколько долгих секунд, а потом мы отстраняемся, лица расходятся и только тонкие ниточки слизи тянутся между губ и рвутся, одна за другой, а вода потихоньку колышет их у лиц и, обрывая, уносит прочь. Смешно.

Я выпрямляюсь и смотрю прямо вперед сквозь мутное ветровое стекло. Распухшие руки ложатся на руль. Какое-то время я могу отдохнуть. А потом мне нужно будет снова оставить Марину одну и уйти. Есть еще кто-то, кому я должен написать несколько строк. Сейчас я не знаю, зачем это нужно, но вспомню, когда настанет нужный час.

Я буду ждать, когда снова пойдет дождь.

Вероника Черных

Усмешка тараканьего короля

– Значит, вы живете в городе мертвых?

– Нет. В городе мертвецов. Мертвые – они мертвые совсем, и они в земле. А мы живем в городе мертвецов.

Вообще-то мы с Цулпом не понимаем, почему народ так не любит мертвых. Они вполне нормальные ребята, и пахнет от них… вполне прилично; что же делать – если ты мертвый, иначе пахнуть ты не можешь.

Мы с Цулпом тут единственные живые. Не знаю, почему уж так случилось. Усмешка тараканьего короля сгубила и взрослых, и детей. Детей тут много, разных – совсем маленьких и не очень… я хочу сказать – не очень взрослых. Хотя в каждом из них есть что-то странное… словно они помешанные… или ясновидцы. Ну, и еще они мертвецы, и от них пахнет.

Как я уже сказал, их много. И они бродят вокруг нас по улицам, по лужайкам, у домов, у калиток, как бездомные кошки, потому что мертвецы не помнят, где их дом… если их не закапывают в землю.

Как мы с Цулпом поняли, что мы единственные живые?.. Очень просто. Играли на городском корте в теннис. Шарик летал туда-сюда, о неподалеку стояли все наши. Они показались мне заторможенными… (да и что взять с мертвецов, правда?..) и маленько пахучими, но мы с Цулпом особо не обращали на это внимания, мало ли чего бывает, верно?

А потом Цулп дал мне шикарную подачу, и я взвился вверх, как ракета, чтобы поймать мяч, а когда удачно приземлился, увидел, что вокруг стоят люди, смотрят на нас лицами, а лица у всех одинаковые. Ну, я имею в виду не глаза, нос и губы, а какое-то общее выражение… в общем, не знаю. Я думаю, поймете, если пообщаетесь с мертвецом. Особенно, если он из нашего города.

Что было потом? Да ничего такого. Не съедят же они нас! Посмотрели и обратно пошли. Понятно, им любопытно, что мы иные, чем они. Нам сперва тоже любопытно было, все-таки нечасто встречаешь лицом к лицу ходячего мертвеца, а потом пообвыклись, даже поможешь иногда какой бестолочи, если она куда взобраться не может, или рука у нее отвалится – найдешь, отдашь, а мертвая бестолочь взглянет на тебя мутно, сквозь, возьмет руку и заковыляет куда-нибудь… только и следишь, чтобы она эту свою руку ненароком с голодухи не слопала. А то что она без руки? Неприлично. Вот и отбираешь в последний момент и пришиваешь грубыми нитками. Помогаешь, в общем.

Что? Не едят? Почему не едят? Едят… всякую гадость. Это я оговорился, наверное.

Так вот. Пришивает обычно Цулп, а я держу. А машины у нас заржавели, и мусор везде. Я говорю Цулпу, давай приберем, мы прибираем, но мертвецы неаккуратные, балбесы, глядишь, а на чистом уже какая-нибудь пакость валяется. Вот так и живем.

Еда есть. В любой дом зайдешь – там запасов уйма. Или в магазин. Платить не надо – кому платить? Никто из них не ест пищу живых.

Что мы делаем тут с Цулпом? Ну, как… Видик смотрим. Гуляем. Они, мертвецы, хоть и мертвые, а люди. Так сказать, общество. И вот мы с Цулпом шляемся по городу, узнаем знакомые лица и отмечаем мелкие там различия между сегодняшним Хершоном и, скажем, трехдневной давности. Совсем мелкие, да: нос там отвалился или ухо… Иногда глаз в другую сторону косит или голова облысивается… лысеет, понимаешь ты, на одну сторону. Ничего, занятно.

Когда все померли? Да ну, скучная история. Даже рассказывать неохота. Цулп, расскажи. А, он тоже не хочет. Он вообще мало разговаривает. Так что я часто болтаю, болтаю, а, как в бассейне, ничего в ответ не слышу.

Ладно, я чего, я расскажу, мне не жалко. Но сам-то я мало что помню. Да и вряд ли поверите.

Короче, нахлынули на город тараканы – спасу нет. Ну, везде, рыжие сволочи, бегают, минуты не пройдет – глядишь, бежит проклятый усач, и не один, а с приятелями, дамой или семейным выводком. Противно, в общем, чего тут говорить. Мы их давили, давили, давили…

О, Цулп, гляди, у Хершона опять рука отвалилась. Слушай, сгоняй, вон она, у фонаря прикорнула. Да поторапливайся, не то Хершон далеко уйдет. Неохота тоже быстро ходить, что-то стал сильно уставать… Нет, мне не восемьдесят, мистер клоун… а хоть бы и журналист. И как это вы нас не боитесь? А, боитесь… Заставили приехать? Для репортажа? Ну-ну, глядите, спрашивайте, я всегда гостеприимный. Как тут у нас, а? Нравится?

Чего нам уезжать? Тут еда есть, электричество есть… Мертвецы? Так они ж свои, родные, можно сказать. Пусть ходят.

Ага, они всегда двигаются. И, правда, чего они всегда двигаются? Сам удивляюсь. Взяли бы, посидели, так нет, ходят, ходят… Может, если остановятся, так помрут?.. Ох, что это я болтаю… Не. Не знаю тогда. Да напридумывайте себе в блокнотик, что хотите.

О, Цулп пришел. Ты с рукой? Давай ее сюда. И приведи Хершона, вон он, у калитки Гадингов. Давай, давай, догоняй, а то рука совсем испортится при такой-то жаре.

О, пошел, поковылял! Эй, Цулп, не споткнись о камень! Споткнулся, балда. Говорил я ему – смотри под ноги, чучело.

Чего? Тараканы? Где?!.. Уф-ф…

Да, давили мы их, травили, а потом появился тараканий король.

Вы испытывали такое ночью, когда изнутри вылезал страх, родившийся от маленького жучишки, которого вы раздавили утром? Вот он и выполз, как огромный страх из маленького жучишки. Кто-то мне рассказывал… Шелкоп или Хершон? Нет, наверное, Цулп. Эй, Цулп, не копайся, тащи его сюда, я тебе подержу, пока ты пришиваешь.

Беда с этим Хершоном, вечно у него руки отваливаются. Однажды себе голову оторвал. Зачем, спрашивается? Идет безголовый, словно так и родился, кость торчит, жилы, мясо черное, а голова у пояса болтается…

Хм. Цулп, веди-ка ты Хершона куда подальше. Журналист, видно, непривычный попался, да и аромат нашего Хершона на жаре всегда убивает комаров. Мы-то ладно, давно дышим, а ему непривычно, конечно. Вон как его вывернуло. Ничего, пообвыкнется, чуть что… если задержится. А почему бы и не задержаться? Место хорошее, красивое, городок небольшой, никто не мешает…

Мертвецы-то? А что мертвецы? Кому они мешают? Пускай живут, пока нравится. Жизнь-то ведь жизнь, пока она нравится, а смерть наступает, и всякие ужасы набегают, когда жизнь совсем уж разонравилась, верно, Цулп? А, он с Хершоном пошел… Сейчас вернется. Вы там как, хорошо? Я и то говорю – пообвыкнетесь.

У нас тут ничего, красиво. Будете третьим. Третьим живым, я хочу сказать. Поболтать будет с кем. Бутылочку распить… Но мы не балуемся этим. Так, иногда, под настроение, вечерком. Сидишь в чужом доме… а почему чужом? Все они наши, ведь мертвецы в домах не живут. Они всегда ходят за стенами. Гуляют. Кругами. А внутрь ни-ни. Бездомные они. Жалко.

Я говорю – жалко их: по вечерам, когда сидишь в доме на диванчике и смотришь телевизор, а на телевизоре фотографии хозяев в рамочках стоят… Гадингов, например, или Шелкопов… когда они были живые. Мертвых-то кому охота фотографировать? Мне, к примеру, неохота, а вам? И не советую.

Мы с Цулпом во всех домах побывали. Интересно. Будто весь город – громадный домище с комнатами и коридорами, где мы с Цулпом хозяева, а мертвецы… ну, скажем, тараканы.

У-у, эти тараканы!!! Из-за них и началось. Хлынули в город, прям за стулья держись, чтоб не снесли. Травили мы их – страх! Вот Цулп не даст соврать. Да где же он, мертвец недорезанный… Цу-улп! Ладно, я дорасскажу и пойду Цулпа искать. Мы с ним не расстаемся. Никогда. Одному тут страшно. Идешь, а они смотрят лицами, смотрят и молчат. Ждут. Идешь и думаешь: дотронется кто из них до тебя самостоятельно, специально… и глотку сорвешь, не крича.

О, Цулп возвращается! Наконец-то, чудовище! Только посмей мне так задерживаться неизвестно где. Еще съедят тебя ненароком, а потом и меня.

Что – почему?.. Ха. Нет, одному страшно. Страшно, дубина. Тут же кончишься, понял? Потому как, если по одному, то они звереют. Мы однажды с Цулпом потерялись…

Ладно, не извиняйся, чего не бывает. Страх – дело понятное. Он в душе извечно. Когда Трумпер увидал у себя на кухне ночью черного таракана величиной с теленка и с панцирем кожистым, как у носорога, он тут же помер. Он до сих пор помер, если ты понимаешь, о чем я. Он просто помер. Как помирали прежде. Его успели даже закопать, и он не гуляет вместе с ними.

Король исчез. Какой король? Тараканий король, юноша. Мне наплевать, что тебе сорок лет, все равно ты мертвец, потому что боишься. Какая разница, сколько лет мертвецу, а? Цулпу было всего шестнадцать, когда его мать и сестра увидели тараканьего короля, и с тех пор годы идут только для них, а он не старится. Я вчера видел их – пока прилично держатся, но уже кое-где кое-что пришлось подшить.

Видишь, мы с Цулпом как хранители, няньки… ухаживаем. Или как садовники – тоже ухаживаем, как за цветами.

А что? Может, все мы пригодимся потом для жизни самого прекрасного в мире цветка? Может, потому и пришел тараканий король? И нельзя было ждать, пока мы умрем постепенно? Вдруг этот цветок нужен кому-то сейчас?!..

Э, ладно, проваливай отсюда.

Однажды к нам приехали чужие. Из любопытства. Как ты. Просто так к нам и не поедешь, верно, Цулп? Верно, я и говорю. Вон и Шелкоп кивает. Поосторожнее бы он кивал: на прошлой неделе с него так и посыпались уши, глаза, нос… Намаялись мы с ним, пока приводили в порядок.

Ну, приехали чужие, посмотрели. И уехали. Ха. Разумные ребята, не то, что ты, журналист. Мы с Цулпом не стали говорить, что мы единственные живые. Намазали друг друга синькой, зеленкой, сажей, сделали одинаковые лица и вышли к ним, глядя сквозь.

Ну, в общем, им повезло, что усмешка тараканьего короля растаяла до них. Она была всюду. Взглянешь – и прощай, жизнь, прощай, смерть, здравствуй, город мертвецов!

Ха-ха… Х-ха… Умотали живые. Умота-али. Да-а.

А мы с Цулпом так и не можем теперь превращаться в живых.

1 апреля, 2 мая 1995