Текст книги "Пришельцы. Выпуск 1"

Автор книги: Юрий Васильев

Соавторы: Наталья Крупина,Вадим Невзоров,Александр Волынцев,Николай Бондарев,Анатолий Афонин,Любовь Климанова,Владимир Наумов,Валерий Тиглев,Вячеслав Мягких
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

И все это не единственные прелести отдыха и общения с этим загадочным человеком. Беседы с ним часто плавно перетекали в философские споры – размышления о смысле бытия. Вот это было поистине бесценным богатством, за которым я неизменно, уже который год подряд, наведывался к Ерофеичу. Сколько раз сам приглашал его к себе в город, в гости. Он посмеивался, отнекивался, каждый раз находя уважительные причины: то хозяйство, то сезонные напряги… Да и, возможно, он прав: что ему моя стандартная городская квартира? Что может удивить и обогатить его душу? Новый унитаз, что ли?

…Я миновал последний рубеж и вышел на знакомую опушку. Вот он, привычный косогор… Я скользнул по нему взглядом и замер.

Густая трава вполовину моего роста заполонила лужайку, где когда-то стоял дом. Одна только изгородь еще обозначала границы участка. Перекосившаяся створка ворот. Колодезный журавль, по колено утопающий в желтой пене цветущей пижмы и зеленой травы, встревоженно высматривал с высоты своего роста местечко, куда бы можно поставить проржавленное помятое ведро. Но нет такого кусочка. Все заброшено, все покинуто. Нет Ерофеича…

Я даже не стал входить на территорию нежилого кордона. Просто прошел по его границе, всматриваясь в разбитые глазницы пустого знакомого дома, в темный провал некогда ухоженного сарая. Бросил взгляд на обрушенную крышу, на огород, заросший наглым бесцеремонным сорняком. Исчезли и ульи, уютными домиками ранее видневшиеся на границе участка. Дверь в дом была приоткрыта, и ветерок тихо покачивал ее, поскрипывал заржавелыми петлями, словно входя и выходя из пустого жилища, где я провел с лесником столько замечательного времени…

Что-то случилось с Ерофеичем.

Сам он бы ни за что не оставил своего дома, который надолго не покидал никогда. Отчаяние и боль захватили меня, когда я спешил назад. Не повторяя прежнего пути, отклонился в сторону ближайшей деревушки. Лес, который только что был таким красивым и тихим, теперь встревоженно провожал меня. От тишины и спокойствия, царивших недавно, не осталось и следа.

Куда исчез мой ангел-спаситель Ерофеич? Я практически бежал, не разбирая дороги. Тревога и ощущение безнадежности подгоняли меня. Разум пытался найти какие-то утешительные варианты, но душа искренне понимала – случилось самое непоправимое. То, что изменить и исправить ни один человек не в состоянии…

Уже в Водопойке, в местном продмаге, я узнал от всезнайки-продавщицы, что произошло. Женщина сочувственно посмотрела на меня:

– Умер наш Ерофеич… Еще зимой, в феврале… Врачи сказали, сердце подвело… В возрасте он уже был… Родственников-то никаких его не нашли… На местном кладбище и похоронили… За могилкой-то наши сельские приглядывают… А кордон… Ну, порастащили ж все…

***

Спустя несколько месяцев я приехал по своим делам в город Коркино. Небольшое уютное поселение раскинулось в лесостепи нашего Урала… Коркино – шахтерский город. Уральский уголь – тяжелый уголь. Не сравнить с жирным карагандинским. Хоть любого местного шахтера об этом спроси. Вон того же Николая, единственного моего хорошего знакомого из этого городка. Сколько лет в штреках провел, чего только за эти годы не повидал. Всякое бывало. Тесно и страшно неудобно в наших шахтах-то. Бывает, что в штреках и в полный рост не встанешь, иной шахтер-забойщик, стоя на коленках, так и работает. Лицо покрыто черной угольной коркой, через которую ручейки пота пробивают свои крохотные русла. Сколько их сбежит из-под каски, увенчанной солнышком-фонарем – одному богу известно. Тяжелый отбойник так за смену врастает в ладони, что кажется, что не он, а твое человеческое сердце выколачивает угольные пласты один за другим. И насколько еще хватит его?.. На год, на два, на десять?..

Тяжелая работа, что и говорить… А самое страшное, что в смену, как в бой, уходишь… Не знаешь, где и когда тебе суждено рядом со смертью оказаться… Главный враг шахтера – он тоже внизу… Он незрим, неведом… Но он всегда рядом… О его присутствии напоминает хруст стоек и звуки оседающей под огромным давлением массы земли. Всем шахтам рано или поздно суждено обвалиться… Земля не терпит пустоты… И то, что шахтеры отвоевывают своим потом и трудом, она рано или поздно вернет себе…

Нет ни одного подземного рабочего, который не побывал в таких ситуациях. Дай бог силы убежать, ускользнуть от оседающих на тебя пластов. Кому удалось, те – счастливчики… Те, кого придавило – жертвы. А те, кто остался там, за пластами, но еще живыми, те – мученики. Темнота, нехватка воздуха, воды, нервное напряжение – вот пыточные инструменты… Ни надежды на спасение, ничего… Сиди и жди мучительной смерти…

Быстро закончив со своими общественными поручениями, я поспешил зайти в гости к Николаю. Он с радушием встретил меня, пригласил за стол. Я поинтересовался, как дела в семье, на работе, какова зарплата, и вместе с хозяином поразился тому, насколько скудно оплачивается нынче этот титанический подземный труд. Хозяин грустно ухмыльнулся моему негодованию. Пытаясь уйти от невеселой темы, он хлопнул меня по колену своей темнокожей рукой.

– Слышь, Димас, сейчас я тебе такое расскажу… Да, фиг с ней, с этой зарплатой. Я не об этом… Тут недавно на нашем угольном разрезе собачонка одна появилась… Махонькая, неказистая… Неизвестно, откуда пришла. Самое удивительное, что она с нашими шахтерами в штреки ходит… Они работают, а она рядом сидит… Не мешает… Молчит. И слушает. Внимательно так. Собачье ухо чувствительнее человеческого, что и говорить. Треск оседающей породы она слышит раньше всех. Вот тогда-то ее и не узнать… Рычит, за робу хватает, в безопасное место тянет. Сперва мы ей не доверяли, прогнать даже хотели… Да, вот, только после того, как она две бригады от верной смерти спасла, ей безо всякого сомнения верить стали… И не зря. Ни разу ведь не ошиблась. Мы даже упросили начальство ее в бригаду записать, на довольствие поставить… Без нее мужики теперь вниз и не опускаются. Стоит клеть, ждет собачонку. А она ни разу смену-то и не пропустила. Представляешь себе, Димас?..

– М-да… – только и смог сказать я. – Прямо как ангел хранитель…

Николай с жаром продолжил:

– …Ты дальше слушай… Когда эта четвероногая и ушастая и в соседней шахте трех мужиков из завала каким-то чудом вывела, тут и само начальство в сверхъестественное явление поверило… Понятно, собака их от такой головомойки избавила. Да, что там – от краха всей их карьеры спасла… Ведь узнай об этих авариях там, выше – полетели бы их головушки… А самое главное: семьям нашим шахтерским кормильцев оставило…

Вот только имя этой собачки так никто и не знает. Как только кликать не пробовали… Ни Жучка, ни Шарик…

Хотя, нет, имя-то все-таки объявилось. Случайно. На отчество старшего мастера она почему-то отзывается. Ерофеич…

8 февраля 2007

Ян Разливинский

Сабир

…Есть у нас молодой начальник смены по фамилии Морошкин, а по имени Адольф. Чем он таким достал родителей в первые дни своего существования – даже представить не берусь, но, видимо, повод подарить ему именно такое имечко нашелся. Вот этот самый Адольф и взял меня на «слабо». Он накануне махнул пятьдесят кэмэ на лыжах и целый день до всех в цеху докапывался: а слабо махнуть со мной марафонец? А слабо? Достал всех, как маму-папу во младенчестве. Он и ко мне подкатил: а слабо, Михалыч? Ну, я ему и брякнул: а не слабо, Адольф.

Ну-ну, говорит он – и с головы до ног, как сержант новобранца. Салажонок. Думает, я всю жизнь аппаратчиком вкалывал и кроме цеха нашего занюханного ничего не видел. А меня, между прочим, знала сама Клавдия Боярских, королева Инсбрука. Ну, кто помнит такую? Э, темные, хилые люди. Клавдия тогда на зимней Олимпиаде три золотые медали разом взяла, а я в ту пору как раз ходил в подающих надежды – так что мы с Клавдией то и дело сталкивались. Свердловчанка, между прочим, землячка.

Может, и у меня бы на кухне золото висело – кабы лодыжку не сломал. Случилось это накануне очередной спартакиады. Доктора меня на ноги поставили быстро, да только на соревнованиях я даже в первую пятерку не попал – и тренер решил, что надежды я уже не подаю. Так что в большой спорт я не вошел, хотя около дверей все-таки потоптался. Да и жилка спортивная осталась на всю, как говорится, последующую… Хотя о том периоде мало кто знает. Так, друзья… Вам вот сейчас рассказал. А Морошкину по имени Адольф я бы и за стаканом не обмолвился, потому что он пижон. Студентами мы пижонов били.

Ладно, Михалыч, сказал юный Адольф, подруливай в субботу в парк, посоперничаем. Представляете, он меня хотел по парку гонять! Знаете, есть у нас такой, типично заводской, трудовой культуры и рабочего отдыха, с белеными мужиками в касках, толстоногими крестьянками со снопами себя чуть шире и фонтаном, где центральная фигура раздирает пасть непонятно кому, быть может, судя по общей рабочей тематике, своему токарному станку.

Нет уж, говорю, товарищ начальник, сражаться так сражаться. В чисто поле выйдем, на целину. И пойдем не пятьдесят, а шестьдесят восемь километров, и молодые выгуливающиеся мамаши глаза на нас, сильных и красивых, пялить не будут.

Ну-ну, сказал Адольф, нисколько не пугаясь и отвалил с видом несокрушимого превосходства. Пижон.

Участочек я действительно имел в виду хороший, можете следом сходить. Доезжаете на электричке до Усть-Кучумки и прямо от станции пилите строго на запад, держа по левую лыжу старую шоссейку. От Усть-Кучумки до Полозова, где вторая ветка проходит, как раз и наберете шестьдесят восемь кэме, побольше, чем хваленая марафонская дистанция.

Лыж я в ту зиму еще не касался, грешен. Правда, они у меня всегда ухоженные, как лошадки у доброго жокея. Ремни и крепления касторочкой хорошенько пропитаны, деревяшечки отшлифованы. Они у меня лет пятнадцать уже – и все как новенькие.

А у Адольфа лыжи… Мечта спортсмена: финские, гоночные. Как говорится в одной рекламе и по другому поводу, бешеных бабок стоят. Впрочем, если по уму разобраться, и мои старички – «made in USSR» – не хуже. Тут ведь мазь многое значит. Как подмажешь, так и поедешь. Мазь у меня, между прочим, тоже отечественная, обычный «Темп». Ну так и что? Снег он ведь тоже не импортный, наш, российский. Его, кстати, не выпадало уже с неделю, и чтобы идти по старому, я не поленился, заново промазал лыжи в несколько слоев, растирая и разравнивая мазь пробкой, а потом просушил их феном и на пятнадцать минут выставил на балкон, охладить – все как в старые добрые времена. Да у меня и азарт объявился такой же, словно соревноваться я буду не с начальником смены по имени Адольф, а сугубо капиталистическим негром-спринтером Мамбасой.

Перед стартом по старой привычке пару аскорбинок в рот закинул.

– Допингом балуешься, Михалыч, – констатировал соперник Адольф и усмехнулся, – ну-ну…

Пошел он, кстати, хорошо, сразу метров на тридцать оторвался, – как будто не сам пошел, а послали его. А я сразу рвать не стал, не лось, однако. Двинул широким накатом, спокойненько, разогревая мышцу. Кругом – сплошная красота, как в том анекдоте известном: налево глянешь – мать твою! Направо взглянешь – т-твою мать!!!

Соперник Адольф поначалу все оглядывался, – не затерялся ли я за линией горизонта? А я на удивление все время за спиной висел, неотвратимый, как возмездие. Через час паренек-то при оглядке ухмыляться перестал, – может, до него что-то доходить стало? Попробовал было темп поднять, да только и я палками сильнее зашуровал, мне-то не в первой. Вижу, оглянулся мой Адольф, брови лебединые изогнул, да опять притормозил. Смирился видать.

И пошли мы с ним ровно, как Кастор и Полидевк, близнецы-братья, царство им небесное, античным героям. На третьем десятке притормозили передохнуть. Я первым делом в карман за рафинадом полез, а Адольф давай снег харчить, что почище. Салага все-таки.

– Не ешь ты снег, – посоветовал ему, – снегом не напьешься, только сильнее захочется. Минеральных солей в нем всего ничего, а мы – люди-человеки, чтоб ты знал, жажду утоляем не водой, а как раз раствором разных веществ. Скушай лучше сахарок.

– Много знаешь, – пробурчал мой Адольф, но почти без иронии. – Без допинга обойдусь.

И побежали мы дальше. Соперник мой все пытался дистанцию держать, а я ему в этом пока не препятствовал.

Не гонки, а избивание младенцев. Я мог бы в любой момент обойти соперника Адольфа и только из стратегических соображений не делал этого. Решил поваландаться с ним еще километров десять, а потом уйти вперед, да так, чтобы обо мне ничто кроме лыжни и не напоминало. Встретить его на станции, смиренно взглянуть в подернутые пеленой отчаянья глаза и подарить билетик на электричку. И вот иду я себе спокойненько, на автомате – раз-два, левой-правой, а в голове – неспешные мысли бродят. Я вот на весну ремонт запланировал – чем не повод для размышлений? Короче, без проблем наяриваю. Еще часа три – и полный триумф советского спорта над недружественными нам Адольфами. Но не зря же говорится: не загадывай наперед.

С утра-то погодка была – тише не бывает, а вот ближе к обеду подул ветерок и столбики термометров, повинуясь своим неписаным законам, полезли вниз. У нас ведь двум вещам нельзя доверять – обещаниям политиков и прогнозам синоптиков. Передавали минус пятнадцать по северным районом, а тут тебе уже и двадцать, и двадцать пять. Верхушки холмов размыло снежной мутью, понесло в низины. И вскоре вижу я, что дистанция меж нами раньше времени сокращаться стала. Ну, вклинилась мысль между новым унитазом и расцветкой кафеля в ванной, спекся, голубок. Снова стал он оглядываться – еще чаще, чем раньше, а рожицу заботой стянуло… Тут до меня и дошло. Я то на гонки по-человечески снарядился, без выпендрежа, а вот адольфовская амуниция была как раз для парковых прогулок рассчитана… Дерьмо, а не амуниция, хотя и выглядит красочно. Тогда я аккуратненько его обогнал и начал уводить лыжню в сторону. Адольф меня в ведущих сразу признал, следом поколбасил.

В этих местах я был последний раз лет десять назад, но деревня не заяц, в сторону не отпрыгнет. Минут через двадцать, обогнув очередной холм, увидели мы три десятка дворов, сбившихся, как стадо на морозе. Я направил стопы к крайнему.

Калитку давно толком не отчищали и открылась она с трудом. Из конуры на шум выглянула морда и тявкнула, отмаргиваясь от летящего снега.

– Свои, Мухтар, свои, – ну надо же, еще жива псина.

Старик тявкнул еще раз и замолк. То ли в самом деле признал, то ли лень было пасть разевать.

Погремев в сенях и грохнув в обшитую драной клеенкой дверь, мы ввалились в пахнувший живым жаром дом. И первое, что увидели, это огромного буддийского идола, восседавшего за кухонным столом. Начищенной медью сияли толстые щеки и оголенное пузо, начинавшееся там, где щеки кончались. Добрая улыбка, втиснутая между щек, никому конкретно не предназначалась. Просто Будда медитировал, сосредоточившись, в отличие от своего восточного прототипа, не на пупке, а на початой бутылке «Экофонда», возвышавшейся среди обильной закуски, как витязь над поверженными врагами. Возможно даже, что это была не первая бутылка, ибо на наше появление Будда отреагировал с большим опозданием. Он попытался повернуть голову, но затем решил ограничиться простым открытием глаз.

– О, – ничуть не удивился он внезапному явлению, – здорово, Серега! Садись, – и рука эпическим жестом вознеслась над столом. Должно быть, так Моисей раздвигал воды Красного моря перед толпой беглых евреев. Только у Моисея была борода и не было гавайской рубашки-распашонки.

– Погоди, Валера, – сказал я ему, – у нас тут, похоже, авария приключилась. Что у тебя от обморожения имеется?

– Водка, – ответил буддийский идол Валера, но, подумав, восстал из-за стола и полез в стоящий тут же холодильник – за мазью.

Как я и думал, соперник Адольф успел здорово обморозится. Бегать-то он, может, и умел, а вот оберегаться не научился. Я в шестьдесят втором тоже чуть-чуть не схлопотал гангрену, но тогда мы прокладывали туристический маршрут поперек Сахалина, шли шесть дней, ночуя в чистом поле, а этот пижон чуть не лишился рук в двух шагах от квартиры. Не зря говорят: много форсу – мало толку.

Мы с Валерой усадили обмороженного меж собой и принялись перебинтовывать бледные ледяные пальцы, ведя неспешную беседу, как две пряхи за куделькой. Я вкратце поведал Валере о нашем марш-броске, опуская детали, которые могли бы травмировать молодое пижонское сердце. Валера, в свою очередь, поведал мне, что за последние десять лет он поднялся с начальника отделения до главного агронома и что судьба, видимо, чтобы уравновесить эту несомненную удачу, послала на его голову перестройку, распад СССР и торжество капитализма в России.

– Как называется теперь ваш колхоз? – поинтересовался я, переходя на адольфовские уши.

– Прежде, если ты помнишь, – неспешно отвечал Валера, доматывая мизинец, – он именовался «Заветами Ильича», а последние восемь лет мы просто «Заветы», неизвестно чьи, так их растак.

– А какова урожайность зерновых? – вновь спрашивал я, обильно натирая белый нос нашего страдальца.

– А урожайность зерновых, опять же так ее растак, – степенно отвечал Валера, берясь за второе ухо, – неуклонно падает. Хоть сам в землю ложись…

– Чем же ты, бедолага, питаешься? – с материнской тревогой спрашивал я, игнорируя пищевое изобилие на столе.

– Мясо есть приходится, – с тоской отвечал Валера. Видимо, в этом в немалой мере также заключались тяготы его сельской жизни.

Тут мы закончили спасать Адольфа и приступили к основной части встречи. Валера разлил по стаканам остатки, и, чтобы мы не сомневались в его гостеприимстве, тут же извлек из холодильника новый «Экофонд». Все действия он проделывал не вставая, с помощью одних лишь рук – видимо, эти операции были отлажены давно и надежно. В этом узнавался прежний Валера, с которым мы учились в политехе, – он всегда любил комфорт и несуетность.

После второго стакана обмороженный Адольф расслабился и стал понемногу клевать обмороженным носом. Чтобы развлечь гостя, Валера принялся рассказывать эпопею о том, как он, закончив политехнический, стал агрономом. Эпопея повергла Адольфа в еще большую сонливость и третий стакан он уже пил, как пьют теплое молоко перед сном дети – в блаженном полуобморочном состоянии. Мы удобно сдвинули Адольфа в угол и продолжили общение. Когда не видишь человека десять лет, трудно уйти от общих фраз типа «ну как ты?» и общих ответов типа «нормально», но мы быстро перешли на частности и детали, и я не раз пожалел, что столько лет откладывал встречу с давним другом.

Тут в окно скребнули. Я оглянулся и успел заметить коготь, прочертивший бороздку по белоснежной корочке льда.

– Глянь-ка, какой морозище, даже Мухтар в дом просится.

Валера почесал плешку, неуклонно отвоевывавшую жизненное пространство у редеющей шевелюры, как Сахара у африканского континента.

– Это не Мухтар, это Сабир пришел.

Тяжело вздохнув, Валера вставил ноги в пимы и, как был, в рубашечке-распашонке, исчез в сенях. Оттуда раздалось нечленораздельное карканье гостя и зычный глас хозяина:

– А ты надфиль-то принес? Надфиль я тебе давал, зараза нерусская!

В ответ снова каркнули.

Адольф открыл один глаз – наверное, чтобы лучше слышать.

– Там что? – вяло спросил он.

– Там Сабир пришел, – сказал я.

– А-а, – сказал Адольф и, удовлетворенный, отключился.

Я поднялся, кинул в рот обрезок сала и тоже вышел в сени. Мало ли что там за Сабир. Может, боевик какой-нибудь, террорист с большой дороги.

В сенях, на широкой скамье у окна, между двумя листами с замороженными пельменями и картонной коробкой непонятно из-под чего, сидел, свесив до пола щупальца, осьминог. Большеголовый, с выпученными совиными глазищами под складочками бровей. Осьминог был старый, а может, просто пренебрегал физкультурой – такой у него был нездоровый вид.

– Земле капец, – почти без акцента сварливо сказал осьминог, глядя на меня исподлобья. Я дожевывал сало.

– Это Сабир, – сказал Валера, – марсианин, так его ити. Ты надфиль почему не принес, я же тебе говорил.

Марсианин угрюмо смотрел на Валеру.

– Паяльник мне самому будет нужен, – сказал Валера, – мне Генка обещал телевизор починить, а то сижу в хате, как вы в своей железной бочке, власть сменится – не узнаю.

– Завтра принесу, – угрожающе сказал марсианин. То ли он не мылся, то ли вспотел – аммиачный запах стоял, как на скотоферме. Валера, как истинный сельский житель, этого не замечал, но мой тонкий городской нюх продирало, как тем самым надфилем.

– Сейчас принесу, – вздохнул Валера.

Я остался с марсианином один на один, тупо дожевывая сало. Передо мной сидел представитель внеземной цивилизации, шевелил щупальцами, а я не знал, что ему сказать.

– А зачем вам паяльник… Сабир?

Взгляд, все еще устремленный в ту точку, где минуту назад стоял Валера, медленно переместился на меня.

– Земле капец делать, – зловеще сказал марсианин. Я чуть не подавился шкурочкой.

– Чего?

– Землянин? – в свою очередь спросил гость планеты. Я кивнул. – Земле капец.

Вернулся Валера, с паяльником, бутылкой и тремя стаканами. Марсианин ловко перехватил все добро в свои щупальца и разлил. Я впервые узрел, как пьющее существо может разом на весу наполнить три стакана. Человеку такого не повторить.

– В избу не пускаю, – пояснил Валера, – вони от него много, Маша потом ругается.

Он достал из-под какой-то тряпицы шмат сала, соскреб соль, отполосовал три куска и роздал присутствующим. Марсианин поднял свой стакан. Мне показалось, что это, блин, – самая торжественная минута в истории человечества.

– Земле капец, – снова провозгласил он.

– Смотри не подавись, – дружелюбно сказал Валера, поднимая в ответ свой, – ты, Сабир, блин, паяльник мой не заиграй, ладно? Гена завтра придет.

– Жалко мне их, забубенных, – сказал он вдруг с пьяной российской слезливостью в голосе. – День и ночь на морозе или в железяке своей. Как только их, бедолажек, Кондратий марсианский до сих пор не обнял.

Я опять чуть не подавился шкуркой.

– Так их что, много?

– Да не так чтобы… Человек десять, что ли. Сколько вас, Сабир?

– Тайна, – ответил Сабир, без разрешения наполняя свой стакан.

– О, – сказал Валера, – военный человек, уважаю. Ты нам-то налей, полковник.

Марсианин налил и нам.

– Слушай, – вспомнил вдруг я, – а ему же не должно быть холодно. Если он с Марса, так там летним днем – что у нас в Оймяконе в январе.

– Честно? Во блин! А я ему в первый раз чуть свои ватные штаны не отдал! – заржал Валера и тут же вновь стал серьезным, – Сиреневый, а ты чего молчал? Спиртягу жрал и помалкивал! Я думал, ты греешься.

– Земле капец, – универсальной фразой ответил марсианин.

– У, музыкальная шкатулка, заладил «капец» да «капец», завоеватель хренов.

– Пойду домой, – сказал марсианин, сползая славки.

– Стакан оставь, – напомнил Валера, – и паяльник, паяльник принеси! Вместе с надфилем!

– Как штык, – поклялся чужеземец.

Мы снова устроились за столом на теплой кухне.

– И вот ведь что, – сказал Валера, разгоняя по стаканам новую порцию. – Умные бродяги, не поверишь! Прошлой весной один ихний механик нам двигатели от тракторов перебирал, да так, что за всю посевную ни одной поломки не было!

– Погоди, – сказал я, – а как они вообще у вас очутились-то?

– Чудак, – сказал Валера, сосредоточенно отлавливая в тарелке юркий масленок. – Ты что, Уэллса не читал? «Война миров». Там же все прописано.

– Подожди-подожди-подожди! Какой тебе Уэллс? Это же фантастика!

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – авторитетно сказал Валера. Ему надоело тыкать вилкой, и строптивый масленок перекочевал в разверстую пасть посредством пальцев. – Я там у них был. Все как у господина Уэллса: упал снаряд офигительных размеров, а внутри команда из осьминогов. Ты заметил, что они на осьминогов похожи?

– Валера, я на память никогда не жаловался. В одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году земные астрономы наблюдали десять вспышек на Марсе – так написано в романе. Десять вспышек. Сто с лишним лет назад. В фантастическом романе. А ты мне гонишь про живых марсиан.

– Ты сто лет назад жил? И я не жил. Может, все это и было. Может, Уэллс на заказ этот роман написал, чтобы дезинформировать мировую общественность. Он же тогда был кто? Суперпопулярный фантаст – ему и карты в руки. После «Войны миров», если бы что и просочилось, любой бы подумал, что речь идет о романе, а не о реальных событиях. Соображаешь? А что касаемо вспышки… Была, Серега, одиннадцатая, – сказал Валера со вздохом, словно сам ее видел. – Только у этих бедолаг что-то не заладилось и они тот раз пролетели мимо Земли. Представляешь, сто лет в своем снаряде парились – пока он до Плутона не долетел и обратно не повернул. Ну, как комета какая. Ты, Серега, если умный такой, прикинь на бумажке, все и совпадет. Ну вот. А в прошлую зиму, уже в феврале, когда таять начало, они в завалихинскую рощу и упали. Бросились было нас завоевывать – да куда им, пенсионерам. За сто лет все оружие поржавело, треножники не двигаются. Вот они и ходят – то к нам, в Рождествено, то в Завалиху. Инструмент клянчут, гайки всякие таскают, все хотят починиться, да Землю покорить. Мы тут с мужиками уже кумекали, может позвать их главного к себе председателем, пока завалихинские не догадались переманить. Их-то старшой головастый, не то что наш нынешний…

– Они же не колхозники.

– Ты че, Сергуня? – удивился Валера. – Примем, долго ли. Свой пай техникой внесут. Она хоть и устаревшая, но все равно лучше, чем у нас в колхозе. И механик у них классный.

– Погоди, – я попытался вспомнить какой-то аргумент против, но, кроме уже звучавшего «земле капец», ничего сформулировать не мог. – Они же поработят вас.

– Напугал, – опять шумно вздохнул Валера, – нас и без этих бедолаг уже давно поработили всякие… Эх!

Мне это «эх!» тогда многое сказало, – хотя спроси меня сейчас, чем оно так проняло – не объяснил бы. Я тоже пригорюнился.

– А чего ты его Сабиром звал?

– Да знаешь, – прочесал плешку Валера, – у нас года три назад шабашники работали, на школе. То ли с Абхазии, то ли с Грузии. Так у них бригадир был точно как этот – такой же угрюмый, глазастый. И клюв такой же. Сабиром звали. Посидим еще? – с грустной надеждой закончил он, – скоро моя придет, – как у соседей телевизора насмотрится. Постелет вам.

– Посидим, – послушно согласился я, косясь на сладко спящего Адольфа, а Валера полез в холодильник.

…Было уже около полуночи, когда меня потянуло на поиски удобств. Я накинул на плечи Валерин полушубок, тяжелый, как рыцарская броня, и вышел во двор. Во дворе было тесно от сугробов и густых теней. Снежные шапки лежали на высокой поленнице, на груде жердей, на коробе с углем. Я стоял и курил, не чувствуя по-марсиански крепкого мороза. Пар и дым стремительно уносились вверх, в темное небо, густо забрызганное, как побелкой, каплями звезд, словно само Мироздание таким вот образом напоминало мне о неизбежности скорого ремонта. Я пошарил по темноте и нашел Марс. Он висел низко над горизонтом, глядя на меня круглым, глупым петушиным глазом. Мы долго разглядывали друг друга, а из рощи за селом, вперемешку с сонным перебрехом собак, изредка раздавалось глухое уханье – еле слышный, бередящий и тоскливый-тоскливый клич марсиан:

– Улла! Улла!